Текст книги "Опять воскресенье"

Снова зазвонил телефон.

– Мануэль, это я, Лотарио. Нотариус ждет нас у себя к часу дня выпить по рюмочке. Поскольку я тут совсем рядом, то буду тебя ждать у его дома, если ты не возражаешь.

– Договорились.

– Есть какие-нибудь новости?

– Приехала сестра дона Антонио.

– Ты ее видел?

– Нет, к ней пошел Мансилья. Но вряд ли она сможет нам чем-нибудь помочь.

Ровно в час Мануэль подошел к подъезду частного дома. Дон Лотарио уже был там, и они вдвоем поднялись на лифте. Двери им отворила служанка в белоснежном переднике. Узнав Плиния и дона Лотарио, она улыбнулась с чрезмерной любезностью.

В огромной гостиной, за столом, уставленным всевозможными напитками, сидел нотариус в коротком халате бледных тонов.

Дон Рамон пил виски, Плиний и дон Лотарио по своему обыкновению – пиво.

Прежде Мануэлю доводилось разговаривать с нотариусом всего несколько раз. Почему-то всегда он напоминал ему киноактера. А сейчас своим халатом, своей салонной манерой предлагать напитки, держать рюмку, своими тщательно уложенными волосами – особенно.

«Странно, – подумал Мануэль, – что такой скромный, заурядный человек, как дон Антонио, дружил с этим шикарным сеньором. Каждую ночь они прогуливались по площади. Рядом с представительным доном Рамоном, который выглядит по меньшей мере министром, тщедушный, бледный дон Антонио всегда державший руки в карманах и сигарету во рту, кажется его секретарем».

– Прежде всего, Рамон, мы хотели просить тебя сохранить в тайне наш визит. Ты ведь знаешь нынешнее положение Мануэля?

– Да, я кое-что слышал.

– Нами руководит лишь желание помочь жандармерии Алькасара, – добавил Плиний.

– Не беспокойтесь, все останется сугубо между нами. Так чем могу служить?

– Скорее всего ничем. Но вы были последним, кто видел дона Антонио в ночь его исчезновения… К тому же он ваш лучший друг.

– Да, верно, мы с ним подружились, как только оба приехали в Томельосо. И всегда относились друг к другу с большой симпатией. Поскольку он холост, а моя семья большую часть года живет в Мадриде, мы каждый вечер встречались в казино, а потом немного прогуливались. В ночь происшествия, как говорим мы, адвокаты, я пришел в казино позже обычного, поскольку до самой ночи задержался в Сокуэльямосе… Там у меня тоже нотариальная контора… Он закончил партию в домино, подсел ко мне, мы недолго поболтали с другими нашими приятелями и пошли немножко пройтись. Я говорю «немножко», потому что он торопился куда-то.

– В котором часу это было?

– В два часа, Мануэль.

– Он отправился куда-нибудь по делу? Что-нибудь связанное с его профессией?

– Нет, убежден, что нет. У него была или есть – дай ему бог здоровья! – девушка, любовь к которой он хранил в тайне. Раза два в неделю он навещал ее. Думаю, кроме меня, об этом в городе никто не знает. Да и я в основном только догадываюсь. И если я сейчас заговорил о ней, то лишь потому, что дело приняло слишком серьезный оборот.

– Кто бы мог подумать, что у такого скромника, как дон Антонио, была любимая девушка.

– И тем не менее это так, Лотарио, она есть, хотя об этом никто не знает.

– Раз уж наш разговор принял столь конфиденциальный характер… скажите, кто она?

– Сам не знаю, Мануэль. Антонио никогда не говорил о ней, а я его не расспрашивал. В некоторых делах он был очень скрытен.

– А вы не догадываетесь случайно, где она живет, хотя бы приблизительно?

– Мне известно только, что в те ночи, когда Антонио шел к ней на свидание, он направлялся вверх по улице Нуэва.

– Пешком?

– В хорошую погоду пешком. Но всегда очень поздно, часа в два ночи, когда на улицах уже не было ни души.

– Души, возможно, и не было, дон Рамон, но всевидящее око…

– Да, да, конечно.

– Я не сомневаюсь, что кому-нибудь это известно, несмотря на то, что они встречались по ночам.

– Вполне вероятно, но до меня ни разу не доходили подобные слухи.

– Ничего удивительного, в наше время любовные истории уже не пробуждают в людях такого интереса, как когда-то, – заметил ветеринар.

– Да, возможно, дон Лотарио, но только не в таких маленьких городах, как наш.

– А что представляет собой дон Антонио?

– Он совсем такой, каким кажется, Мануэль. Сдержанный, застенчивый, во многом скептик… Хотя довольно откровенен с теми, кому доверяет, и даже остроумен. Все его порывы благородны, а главное – он замечательный человек.

– Но если он так застенчив, как вы утверждаете, трудно представить себе, что у него был роман, – снова заметил дон Лотарио.

– Я убежден, что избранница его сердца – девушка скромная, порядочная. Он терпеть не мог в людях шика.

Плиний не удержался и подмигнул дону Лотарио, потому что нотариус хоть и был наделен самыми лучшими качествами, но шика в нем было предостаточно.

– Послушай, Рамон, а не было ли у него какого-нибудь недруга или кого-нибудь, кто ему угрожал, тогда легче было бы понять причину его исчезновения?

– Что вы, Лотарио… Конечно, в чужую душу не залезешь. Но, по-моему, кроме тайных ночных свиданий вся его жизнь заключалась в работе, доме и казино.

– Он был жаден?

– Нет. Но, вероятно, имеет неплохие сбережения: он ведь много работал и мало тратил.

– А как, по-вашему, что с ним могло произойти?

– Не знаю, Мануэль. Даже представить себе не могу.

– В ту ночь, когда вы виделись с ним в последний раз, он не говорил ничего такого, что могло показаться вам странным?

– Нет, я уже сказал, мы мало разговаривали. Он очень торопился. Разве что… меня несколько удивили тогда его слова, сказанные на прощанье: «Представляешь, сегодня со мной произошел типично иберийский фарс, я тебе потом расскажу…» Мне запомнилось это выражение «иберийский фарс», но я не принял его всерьез, поскольку мне показалось, что сам Антонио не придал ему особого значения… Он любил пользоваться красочными выражениями, когда о чем-нибудь рассказывал.

Нотариус замолчал и отпил глоток виски. Плиний и дон Лотарио переглянулись, давая друг другу понять, что разговор исчерпан и больше они ничего не узнают.

Солнечные лучи, проникая сквозь огромное окно, оживляли гостиную.

– Но Антонио был родом из Наварры и, само собой, очень интересовался местными обычаями, – добавил вдруг нотариус. – То, что ему показалось «иберийским фарсом», для каждого из нас – я ведь родом из Толедо – может быть вполне нормальным явлением.

– Ну что ж, нам пора, Рамон, – сказал дон Лотарио, вставая и краем глаза взглянув на Плиния.

– С вашего позволения, дон Рамон, я передам наш разговор инспектору, который официально занимается расследованием, и, если у него возникнут какие-нибудь вопросы, вы уж не откажите в любезности побеседовать с ним.

– Хорошо, Мануэль. Я повторю ему все, только не буду ничего рассказывать о девушке Антонио.

– Да, да. Как вы сочтете нужным. Кстати, сегодня приехала сестра дона Антонио. Если у вас есть желание встретиться с ней, я предупрежу ее.

– Разумеется, Мануэль. Спасибо.

Сев в машину, дон Лотарио какое-то время не заводил мотор, желая обменяться впечатлениями с Мануэлем.

– Занятно, – проговорил ветеринар, – что у дона Антонио есть или была невеста, о которой никто даже не подозревал… Вот бы никогда не подумал.

– По-вашему, он женоненавистник?

– Нет, просто доктор слишком застенчив, как справедливо заметил нотариус.

– Вы думаете, дон Рамон действительно не знает, кто его невеста?

– Уверен. Иначе он непременно сказал бы нам, тем более в такой ситуации. Он человек искренний.

– Хотя и любит шик.

– Есть немного. У него это в крови, от рождения.

– Да, шика в нем многовато.

– Скажите, дон Лотарио… вы ведь человек начитанный… какой смысл вкладывает доктор в это выражение: «иберийский фарс»?

– Самое обычное выражение. Им пользуются, когда хотят подчеркнуть что-то типично испанское. Иберийскими называют такие, например, зрелища, как бой быков, фламенко и, разумеется, фарсы. Все это очень в нашем Духе.

– Понимаю, понимаю.

– Но, как верно подметил нотариус, наваррцу может показаться иберийским фарсом то, что мы считаем вполне нормальным явлением.

– Ясно. Что ж, заводите мотор, поедем в ресторан «Эль Крус», что возле проспекта Алавеса; там нас ждет инспектор Мансилья, чтобы вместе пообедать… Посмотрим, что он расскажет нам о сеньоре наваррской.

Было уже три часа дня, и улицы выглядели пустынными.

– Знаешь, Мануэль, обжорство не доведет нас до добра.

– Не беспокойтесь, дон Лотарио, мы уже целую вечность не держали во рту ни крошки.

– Да, в этой жизни на каждом шагу нас подстерегает западня.

– И не говорите.

На проспекте Алавеса, тоже довольно пустынном, все ослепительно сияло под ярким, но не греющим солнцем: трава, маленький канал Пантано и, разумеется, асфальт. Да, солнце было удивительно ярким.

В большом обеденном зале за столом сидел в одиночестве Мансилья и, вытаращив глаза, читал газету.

– Вы только послушайте, что здесь пишут, начальник: «Возможное похищение в Томельосо доктора Антонио Барандиарана волнует всех его коллег в Испании».

– А что еще там написано?

– Пустая болтовня.

– По-моему, самое сложное в профессии журналиста, – заметил дон Лотарио, бегло просматривая сообщение, – пересказать в одном-двух столбцах то, о чем уже писалось и о чем известно лишь по газетным заголовкам.

– Святая истина! Я с вами вполне согласен.

– Что представляет собой сестра дона Антонио, Мансилья?

– Ничего особенного. Женщина средних лет, очень застенчивая. Как видно, вся их семья страдает этим недугом. Краснеет по каждому поводу и без повода и, судя по всему, очень набожна.

– Еще бы! Она ведь родом из Памплоны. Так что же она рассказывает?

– Ровным счетом ничего. Ей известно о собственном брате меньше, чем мне. Твердит, что он очень хороший человек и идеальный брат. Но ведь из этого ничего не высосешь. Поскольку здесь, в городе, она никого не знает, то весь день сидит дома в обществе домработницы дона Антонио. Мне кажется – вы, конечно, можете сами проверить, – она нам не помощница.

– Итак, подведем итоги. Дело застопорилось. И доктор молчит, и его сестра ничего не говорит, и его другу нотариусу нечего нам сказать, и я помалкиваю, чтобы не впасть в ошибку. Одним словом, дело застопорилось.

– Нотариус – друг доктора?

– Да, инспектор.

– Он тоже не сообщил вам ничего нового?

– Пожалуй… он единственный, от кого мы кое-что узнали.

– Что именно?

– Что у дона Антонио была подружка, которую он время от времени навещал.

– Кто же она, Мануэль?

– Ха! Он ничего не говорил о ней нотариусу. Это тайна, покрытая мраком!

– И даже адреса не сказал?

– Ни адреса, ни района.

– Да, дело застопорилось, как сказал Мануэль.

– Приходил еще кто-нибудь из тех, кто видел доктора в тот вечер?

– Да, приходил один человек. Он встретил его около двух ночи на улице Нуэва. Стало быть, тайна начинается с двух часов ночи, когда он распрощался с нотариусом и куда-то отправился.

– Остается, Мануэль, надеяться на какую-нибудь случайность.

– Случайности тоже надо искать, Мансилья.

– Вы правы, маэстро. Случайности надо искать, – с удовольствием повторил слова комиссара Мансилья.

Под вечер Плиний и дон Лотарио отправились погулять по бульвару Пасео де ла Эстасион, где на каждой скамейке сидели влюбленные парочки. Друзья старались держаться поближе к фонарям и подальше от газонов.

Они шли, беседуя или молча созерцая собственные тени, которые то удлинялись, то становились короче, то делались совсем круглыми, в зависимости от расстояния, отделявшего их от фонарей.

Внезапно Плиний замер и прикрыл глаза, словно к чему-то прислушиваясь.

– Что с тобой, Мануэль?

– Не оборачивайтесь… Слышите?

– Что?

– Кто-то сзади шаркает ногами.

– …Слышу. Что тебе далось это шарканье?

– Где-то совсем рядом. Ну ладно, пойдемте.

Они неторопливо двинулись дальше, внимательно прислушиваясь к шагам позади, уже не замечая собственных теней и вообще ничего вокруг.

– По-твоему, Мануэль, тогда на кладбище и сейчас шаркает ногами один и тот же человек?

– Не убежден, но, судя по звуку, похоже на то.

– Он преследует нас?

– Во всяком случае, идет следом.

– Ты думаешь, он хочет поговорить с нами?

– Я этого не утверждаю.

– Хочешь, я оглянусь?

– Нет, нет, не надо. Пойдемте потише, может быть, он нас нагонит.

Шарканье явно приближалось и становилось отчетливее.

– Интересно, кто бы это мог быть?

– Не могу припомнить никого в городе, кто бы так шаркал.

Они прошли еще немного и, когда шарканье, казалось, почти настигло их, вдруг перестали его слышать.

– Может быть, он повернул назад? – тихо спросил дон Лотарио.

И тут чья-то длинная тень коснулась их пяток. Плиний и дон Лотарио молча прошли еще несколько шагов. Тень прошмыгнула у них под ногами.

– Добрый вечер вам и вашему спутнику, Мануэль.

Это был Доминго Паскуаль. Плосконосый до уродства, с тонкими, как щелки, губами, в берете, низко надвинутом на лоб, и преогромным животом.

– А, Доминго! Каким ветром тебя занесло в эту глушь?

– Я стоял у киоска на Пасео дель Оспиталь и вдруг вижу, вы идете. Дай, думаю, догоню их и расскажу про голоса на кладбище.

Плиний и дон Лотарио переглянулись.

– Какие голоса?

– Да о передачах по радио.

– Ты был на кладбище, когда мы туда ходили?

– Был.

– И знаешь, в чем дело?

– Конечно, только я и знаю. А как увидел, что началась такая заварушка, сразу решил: пойду расскажу все Мануэлю, чтобы не ломал себе голову.

Доминго замолчал, вероятно размышляя, с чего начать. И тут снова, как бы предваряя его рассказ, послышалось шарканье ног по мелкому гравию бульвара.

Дон Лотарио украдкой взглянул на Плиния, едва сдерживая душивший его смех.

– Говори же, я слушаю.

– Видите ли, голоса, которые раздаются на кладбище, идут от включенного приемничка, засунутого в гроб Сеспеде «Красному» его дружком.

– Сеспеде «Красному»?

– Да, Мануэль, тому, который при республике был членом городского совета, а потом сидел в тюрьме за то, что служил советником при Урбано.

– Да, да, помню, младший из семейства Сеспедов.

– Он самый.

– И ему в гроб засунули приемник, настроенный на волну «Свободной Испании»?

– Точно. Он слушал его каждую ночь до самой своей смерти. Все надеялся, что с минуту на минуту Франко умрет и дон Урбано снова станет алькальдом, а сам он – членом муниципального совета… И вот, когда он умер, его дружку стало жаль, что Сеспеда не дождался этого часа, и, перед тем как должны были закрыть гроб, взял с тумбочки маленький транзистор и сунул ему в ноги.

– Кто же этот дружок?

– Не могу сказать. Сами понимаете. Я сообщил вам, как начальнику муниципальной гвардии, то, что знаю, но выдавать никого не стану. Это была всего-навсего шутка.

– Большое спасибо, Доминго. Может быть, теперь нам удастся утихомирить истериков и они оставят в покое алькальда.

Разговор оборвался. Они по-прежнему шли по бульвару. Доминго Паскуаль молчал и больше не шаркал ногами, а, напротив, высоко и легко поднимал их.

Когда все трое поравнялись с автобусной станцией, намереваясь свернуть, Доминго Паскуаль вдруг остановился и, низко опустив голову, сунул в рот палец, словно призадумался.

– О чем думаешь, Доминго?

– Ни о чем. Я все сказал, а теперь пойду.

– Еще раз большое спасибо.

– Не за что. До свидания.

И он направился в сторону Сан-Исидора.

Плиний и дон Лотарио переглянулись. Лица их отражали умиротворение.

– Странный он человек.

– И уродлив до ужаса. При этом бездельник, каких свет не видывал. Вечно что-то вынюхивает, шныряя по городу… Удивительно, что до сих пор я ни разу не замечал, что он шаркает ногами. А вы?

– Пожалуй…

– …Скорее всего он начинает шаркать ногами перед тем, как собирается о чем-то рассказать.

Было уже больше десяти часов, когда дон Лотарио распрощался с Плинием возле его дома. Едва Мануэль закрыл за собой входную дверь, как кто-то позвонил с улицы, и он снова отпер ее. При свете лампочки, освещавшей крыльцо, он увидел Сару – учительницу. Она уже больше двух лет работала у них в городе, но Мануэль был едва с ней знаком.

– Извините, Мануэль, за мое позднее вторжение, но обстоятельства сложились так, что мы можем быть полезны друг другу.

– Входите, входите, – пригласил Плиний, не очень-то хорошо понимая, зачем ей понадобился.

Поскольку жена и дочь находились в гостиной, откуда доносились звуки телевизора, Плиний провел гостью в столовую, где обедали только по праздникам. Здесь повсюду лежали свадебные подарки, и Мануэлю пришлось освободить место, чтобы усадить девушку.

Не успели они заговорить, как в дверь заглянула Грегория. Женщины поздоровались, но жена Мануэля, увидев, что гостья не принесла подарка, сразу потеряла к ней всякий интерес и удалилась.

Саре еще не было тридцати, и, хотя она старалась держаться степенно, темперамент так и бурлил в ней, о чем свидетельствовали ее живые глаза, энергичные движения и та животворная сила, которая так и била из нее ключом. Сара привлекала не красотой, а своей манерой говорить, смотреть, жестикулировать, двигаться.

– Чем могу быть вам полезен, сеньора?

– Не столько вы мне, сколько я вам, – ответила она и широко улыбнулась, обнажая свои белоснежные зубы.

Но тут же лицо ее омрачилось. Она поведала Плинию свою печальную, почти драматическую историю. По тому, как она говорила, по ее тону можно было подумать, что речь идет совсем не о ней… И лишь когда девушка произносила имя дона Антонио, глаза ее становились грустными, а в голосе начинала звучать едва заметная дрожь.

Сара в несколько минут обрисовала ему всю картину. Договорив до конца, она облегченно вздохнула и посмотрела на комиссара, улыбнувшись нежной, доверчивой улыбкой.

– Так, ясно, – сказал Плиний. – Я благодарен вам за то, что вы пришли… Возможно, инспектору общего полицейского корпуса, который официально занимается расследованием, захочется поговорить с вами. Ведь мне придется рассказать ему о нашей беседе.

– Понимаю, Мануэль, но мне будет очень тяжело еще раз рассказывать об этом. Если бы вы помогли мне избежать этого разговора, я была бы вам признательна… Подумайте о моем положении, о моем будущем.

Плиний проводил Сару до крыльца, пожал ей на прощанье руку и остался стоять там, глядя, как она легкой походкой переходила на другую сторону улицы, направляясь к своей машине.

Затем Плиний озабоченно поскреб пальцем в затылке и направился в гостиную, где с нетерпеливым любопытством его ждали жена и дочь за накрытым к ужину столом.

– Что ей так срочно понадобилось от тебя в такой поздний час?

– Ни за что не догадаетесь.

– Я сказала маме, что она, наверное, приходила сообщить о намерении всех учительниц нашего города пойти к губернатору с требованием вернуть тебе прежние права.

– Ничего подобного.

Грегория подала мужу чесночный суп.

– Скажи-ка, Альфонса, – спросил он у дочери, принимаясь за еду, – ты когда-нибудь слышала, что у этой сеньориты есть жених?

– Нет, я всегда видела ее только в обществе матери и сестры.

– А между тем вот уже больше года у нее есть самый настоящий жених… И притом всем хорошо известный.

– Да ну!

– В таком случае, отец, она держала это в большой тайне.

– В полнейшей.

– Так говори же, кто он. Не тяни.

– Ее женихом был и – кто знает? – может, все еще есть дон Антонио, пропавший доктор.

– Неужели?!

– Женихом, чтобы жениться или только на ночь?

– Чтобы жениться, Грегория… если, конечно, верить словам учительницы.

– И когда же они встречались?

– Два раза в неделю после двух часов ночи.

– Подумать только!

– По-твоему, Мануэль, такие встречи нормальны для жениха и невесты?

– То же самое спросил у нее и я, только в более Деликатной форме. Но она ответила, что дон Антонио порядочный человек и очень скромный. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об их встречах до свадьбы… Говорил, что не умеет быть женихом. А свидания всегда проходили в присутствии ее матери и сестры. Судя по словам Сары, дон Антонио соблюдал все формальности получше самого судьи и никогда не позволил бы себе ничего плохого по отношению к ней.

– Ты повторяешь ее слова.

– Не надо дурно думать о людях, мама. Почему это не может быть правдой? Никто не сомневается в порядочности дона Антонио.

Альфонса слегка приглушила звук телевизора.

– Непонятно только, отец, почему она до сих пор хранила эту тайну и только теперь во всем призналась?

– Потому что жителям нашего города было объявлено, что каждый, кто видел доктора в тот день после шести часов, должен явиться в жандармерию для дачи показаний. А она, по крайней мере до сегодняшнего дня, последняя, кто его видел. Дон Антонио пришел к ней после двух ночи и ушел оттуда около трех живой и невредимый… Но к себе домой не вернулся.

Грегория подала мужу на второе рыбное блюдо.

– Значит, теперь ей уже безразлично, что об их отношениях узнают?

– Конечно, нет. Она поступила так только ради него. И просила сохранить ее тайну, опасаясь, и не без основания, что люди станут думать о ней дурно, как ты, Грегория. Так что держите пока язык за зубами.

– Будь покоен, Мануэль. Мы – великие молчальницы муниципальной гвардии Томельосо.

Мануэль отказался от десерта, попросил усилить звук телевизора и, удобно развалившись в кресле, стал смотреть на экран, попыхивая сигаретой.

Поскольку Плиний лег спать сразу после вечерней молитвы, переданной по телевизору, то в половине седьмого утра уже брился электробритвой в ванной комнате, а ровно в восемь попил утренний кофе и закурил сигарету. Дочь еще не вставала. Она допоздна собирала свои вещи, чтобы перевезти их на новую квартиру. Жена, подав ему кофе, настежь распахнула окна и принялась яростно протирать полы и мебель.

Мануэль всегда поражался жене: сдержанная и мягкая, она становилась неугомонной и резкой, едва начинала, словно одержимая, убирать в доме.

Мануэль еще не слишком хорошо представлял себе, куда пойдет в такую рань, но бодрящая свежесть, врываясь в настежь распахнутые окна, манила на улицу, и перспектива застрять дома пугала его все больше и больше. А потому он поторопился поскорее уйти.

Утреннее солнце заливало все вокруг своим ярко-лимонным светом. Соседи и знакомые здоровались с ним еще осипшими от сна голосами, а беленые фасады домов отражали солнечный свет, словно зеркала. Женщины, пользуясь тем, что на улице было мало прохожих, подметали у порогов своих домов, низко склоняясь и не обращая никакого внимания на водителей мотоциклов и мотокаров.

Не успел Плиний дойти до почтамта, как позади снова послышалось знакомое шарканье. Наверное, Доминго Паскуаль очень торопился, потому что шарканье было отрывистым и частым.

Как и в прошлый раз, Мануэль не обернулся, а продолжал идти, привычно размахивая руками. Когда он проходил мимо монастырской школы, шарканье почти настигло его, а у газетного киоска Доминго Паскуаль поравнялся с ним.

– Добрый день, Мануэль, – поздоровался он с начальником муниципальной гвардии своим чуть сипловатым голосом.

– Здравствуй, Доминго. Что скажешь? – отозвался Мануэль с деланным равнодушием.

– Мне надо кое-что сообщить вам.

– Говори, слушаю тебя.

Едва Доминго заговорил, как шарканье прекратилось.

– Это касается доктора, который пропал ночью.

Плиний насторожил уши.

Доминго Паскуаль помолчал, словно раздумывая, с чего начать, и в ту же секунду снова зашаркал ногами.

– А откуда тебе известно, что он пропал ночью?

– Так ведь на другой день он нигде не появлялся.

– …И что же ты хочешь сообщить мне?

– У доктора дона Антонио была невеста или что-то в этом роде.

Доминго Паскуаль взглянул на Плиния, желая увидеть, какое впечатление произвели его слова. Но Мануэль даже бровью не повел. Доминго явно растерялся.

– Кто она? – спросил наконец комиссар нехотя.

– Донья Сара, учительница… Доктор приходил к ней домой в ту ночь и ушел оттуда в три часа, преспокойненько покуривая сигарету.

– И сел в машину? – схитрил Мануэль.

– Нет, он был без машины.

– А ты откуда знаешь?

– Его видела моя сестра. Мы живем рядом с домом учительницы. Хотя я уверен, что доктора видел еще кое-кто из жителей нашего квартала.

– Мне казалось, жители в вашем квартале рано ложатся спать.

– Но только не в ту ночь.

– И что было с ним потом?

– Не знаю.

– Он пошел к себе домой?

– Наверное.

– И был у себя дома?

– Да.

– А тебе откуда это известно?

– От Алиаги, соседа дона Антонио, того, что живет в квартире этажом ниже, прямо под ним. Около половины четвертого Алиага слышал, как доктор пошел в ванную комнату, умылся там и почистил зубы. Дон Антонио всегда умывался перед сном.

Напрасно Плиний позволил себе бросить на плоское, уродливое лицо Доминго пристальный насмешливый взгляд.

– И доктор снова ушел из дома?

– Вроде бы. Наверное, по делу. А вот куда и зачем, я пока не знаю.

– Пока?…

Они подошли к кондитерской сеньоры Росио, и Доминго Паскуаль, так и не ответив на последний вопрос Плиния, сухо попрощался с ним.

Облокотившись о прилавок, Мануэль ждал, пока Росио удостоит его своим вниманием. Нельзя сказать, чтобы в кондитерской было много народу, но кондитерша разговаривала с сеньорой и ее дочерью, которые перебрались на постоянное жительство в Валенсию, но время от времени наведывались в Томельосо.

Наконец Росио освободилась и, сделав удивленный вид, будто только теперь заметила Мануэля, подошла к нему, церемонно раскланиваясь с присущими ей до сих пор андалускими манерами.

– Ах, это вы, Мануэль? Уже пришли? А я и не заметила, совсем заболталась, – сказала она, посмеиваясь про себя.

Мануэль выслушал ее, не моргнув глазом и не проронив ни слова.

Она подала ему кофе и пончики, а затем, улучив минутку, когда в кондитерской было мало посетителей, подошла к нему, как делала обычно, намереваясь что-то сообщить.

– Сеньор начальник, сейчас я вам такое скажу, что вы похолодеете.

– Не беспокойся, кофе достаточно горячий.

– Вы наверняка не знаете, что у дона Антонио была в нашем городе невеста.

Плиний, который в эту минуту подносил ко рту пончик, с трудом удержался, чтобы не прыснуть со смеху.

– Не верите?

– Почему же, я этого не сказал.

– Так вот: есть точные сведения, что в ту ночь сеньор доктор провел в одном доме час или полтора и кое-кого обхаживал там.

– А при чем тут его исчезновение?

– Откуда мне знать? Как, впрочем, и другим… Это уж ваша забота узнать…

– И кто же она?

– Больно вы прытки. Скажите спасибо, что я сообщила вам то, что начальнику муниципальной гвардии следовало знать еще два года назад.

Вошли посетители, и Росио удалилась. Покончив с пончиками, Мануэль достал сигарету и закурил. В это время в кондитерскую вошел чем-то озабоченный дон Лотарио. Увидев Мануэля, он обрадованно потер руки и, озираясь по сторонам, приблизился к Плинию.

– Мануэль, я знаю, кто невеста дона Антонио, – сказал он.

Плиний хотел было пошутить над ветеринаром, но из уважения к нему сдержался.

– Я тоже знаю, дон Лотарио, – скромно ответил Мануэль и засмеялся.

– Позволь узнать, что тебя так рассмешило?

– Мне смешно, потому что со вчерашнего вечера, не говоря уже о сегодняшнем утре, каждый считает своим долгом подойти ко мне и с таинственным видом сообщить, что у дона Антонио есть невеста.

– В таком случае тебе, наверное, известно, кто она?

– Да, еще со вчерашнего вечера.

– Что ж, комиссар, просим прощения за наше скромное желание помочь муниципальной гвардии, – вмешалась в разговор Росио, услышав последние слова Плиния, и, став по стойке «смирно», вытянула руки по швам.

– Пожалуйста, не обижайтесь на меня. Я сейчас вам все объясню. Большое спасибо за информацию, но как тут не рассмеяться, если по меньшей мере три человека подряд в течение получаса, – сказал Мануэль, взглянув на свои наручные часы, – подходят ко мне и сообщают одно и то же.

– Можете пытать меня на медленном огне, Мануэль, но я вам ни за что не скажу, кто она, – заявила Росио.

– Да я уже все знаю в мельчайших подробностях, – ответил ей Плиний, приняв серьезный вид.

– Интересно, кто же третий? – поинтересовался дон Лотарио.

– Доминго Паскуаль, тот, который шаркает ногами. Ему и это известно.

Они уже расплачивались, когда в кондитерскую вошел Мансилья, только что прибывший из Алькасара.

Росио тихонько засмеялась и с плохо скрытой издевкой проговорила:

– Наверное, Мануэль, он явился сюда с той же новостью.

Плиний, улыбаясь, выждал несколько минут, но ни о чем не подозревавший Мансилья преспокойно помешивал сахар в кофе.

Когда с завтраком было покончено, они втроем направились к выходу. Росио крикнула им вдогонку:

– Бог в помощь, сеньоры! А вам, Мануэль, желаю смеяться сегодня до позднего вечера!

Уже у себя в кабинете, в спокойной обстановке, Плиний, как всегда, очень обстоятельно рассказал дону Лотарио и Мансилье о вчерашнем визите к нему Сары – невесты дона Антонио.

– Выходит, только мы одни ничего не знали о ней, – заключил он, – остальным уже было известно об этом… Или стало известно в последние дни, после исчезновения бедняги.

– Ничего удивительного. В таком маленьком городке, как Томельосо, невозможно скрыть от жителей, что доктор ухаживал за учительницей, даже если они встречались по ночам, – категорично заявил дон Лотарио.

– От жителей, разумеется, нет. А вот от начальника муниципальной гвардии и его друга дона Лотарио можно.

– Потому что, Мануэль, мы с тобой давно вышли из того возраста, когда интересуются чужими романами. Мы заняты более важными делами.

– …Само собой… Странно только, почему вся эта история всплыла наружу в последние дни, после исчезновения доктора.

– Итак, – вмешался в разговор Мансилья, поскребывая свои бакенбарды, – для нас остается тайной, что произошло с доном Антонио после того, как он вышел из казино и, распрощавшись с нотариусом, отправился к учительнице.

– Нет, – с довольным видом возразил Мануэль, стряхивая пепел с сигареты, – для нас остается тайной, что стало е доном Антонио после того, как, возвратившись домой от учительницы, он зашел в ванную комнату, умылся, почистил зубы и снова куда-то ушел… или его увели.

– Признаться, Мануэль, вы уложили меня на обе лопатки. Не тем, что он возвращался домой, а тем, что заходил в ванную комнату и прочими подробностями…

– Так, значит, Мансилья, вам тоже известно, что он возвращался домой?

– Да, вчера, уже к вечеру, ко мне в полицейский участок явился один субъект, который работает в Алькасаре, а живет здесь, и сообщил, что после трех ночи видел, как дон Антонио вместе с каким-то мужчиной выходил из автомобиля на улице Толедо.

– Так, так… – подхватил Плиний, – кое-что начинает проясняться… Дон Антонио уходит от своей невесты около половины третьего, возвращается к себе домой, и тут кто-то заезжает за ним на своей машине и увозит на улицу Толедо. Вот отсюда и начинается тайна.

– Но прежде чем вы продолжите свои рассуждения, Мануэль, объясните, откуда вам известны все эти подробности насчет ванной комнаты и прочее?

– Дело в том, Мансилья, что его сосед Алиага, который живет прямо под ним, страдает бессонницей и каждую ночь слышит, как дон Антонио в определенный час идет в ванную комнату и умывается перед сном.