Текст книги "Опять воскресенье"

– Не иначе, Мануэль, вам помогает само провидение, а всеми вашими поступками руководит пресвятая дева Магдалена, – полушутливо заявил Мансилья и при этом почесал шею под высоким воротом своего свитера.

– Что ж, вам виднее. Как бы там ни было, но, если не возражаете, мы можем поговорить с этим Алиагой. А кто видел доктора выходящим в ту ночь из машины?

– Бернардино Лопес, железнодорожный служащий.

– Пожалуй, его тоже можно вызвать, если вы ничего не имеете против.

– Делайте как считаете нужным, Мануэль.

– Не как я считаю, а как считаете нужным вы, вернее, «полицейские силы, призванные заниматься уголовными делами», как говорит губернатор.

– Не придавайте его словам слишком серьезного значения, Мануэль. Губернатор, да, впрочем, и все они – перелетные птицы, а вы останетесь и будете здесь жить всегда.

– Легко сказать! Во всяком случае, я не намерен с ним связываться… Уйдет он или не уйдет, еще неизвестно, а пока что он меня доконает.

– Не делайте из этого трагедии.

– Тут уж ничего не попишешь, сие от меня не зависит… Да, простите, я вспомнил одну немаловажную деталь.

– Какую?

– Улица Толедо, где Бернардино Лопес видел доктора выходящим с кем-то из машины, пересекает улицу Сервера, где живет учительница Сара.

– Скорее всего это случайное совпадение, – заявил Мансилья.

– Вполне возможно, ведь наш городок небольшой.

– Достаточно большой, дон Лотарио. Во всяком случае, не следует сбрасывать со счетов данное обстоятельство.

Спустя полчаса после того, как Малесу послали за Алиагой, соседом дона Антонио, он явился в кабинет Плиния.

Алиаге давно уже перевалило за семьдесят, и был он настолько худ, – впрочем, таким он был всю свою жизнь, – что одежда висела на нем как на вешалке, а когда он садился, брюки вздувались колоколом, обнажая ужасающе тощие лодыжки. Бледность его остроконечного, как клин, лица и непомерная худоба компенсировались живостью его характера, хотя говорил он всегда очень тихо и вид у него был довольно унылый.

Мансилья в отличие от Плиния и дона Лотарио, давно уже привыкших к худобе Алиаги, откровенно таращился на него, не скрывая своего изумления.

Ответив на предварительные вопросы Плиния, Алиага на свой лад объяснил, откуда ему известны привычки доктора.

– Я, как вам известно, всю жизнь сплю не больше трех-четырех часов. А потом отсыпаюсь по утрам. Ночью же я бодрствую, лежа в постели, и, разумеется, прислушиваюсь к звукам, которые доносятся до меня из соседних квартир… Дон Антонио живет прямо надо мной. Каждую ночь около трех часов он идет перед сном в ванную комнату и, судя по журчанию воды, умывается и чистит зубы. Затем укладывается спать, и до меня доносится стук падающих на пол ботинок, когда он разувается, и даже скрип кровати, когда он ворочается.

– Над вашей спальней находится его ванная комната или тоже спальня?

– Половина на половину, судя по звукам, которые до меня доносятся.

– Значит, в ту ночь все было как обычно: он пошел в ванную комнату, пустил воду из крана, умылся, почистил зубы и снял ботинки?

– Нет, сеньор, я этого не говорил. Я слышал только, как он пошел в ванную комнату, умылся, почистил зубы… Но я абсолютно уверен, что он не снимал с себя ботинок, если, конечно, не переобулся в домашние туфли раньше.

– Ясно. А вы не слышали приблизительно в это же время чьих-нибудь шагов на лестнице или как спускался или поднимался лифт?

– Нет, лестница находится довольно далеко от моей спальни. Я слышал только то, о чем сказал.

– А шум отъезжающей машины или что-нибудь похожее на это?

– Видите ли, – ответил он, поглаживая лысину, венчавшую его белое как мел чело, – я не обращаю внимания на уличные звуки.

– И пока вы не заснули, наверху не раздавались больше шаги?

– Нет.

– Как вы думаете, что могло случиться с доном Антонио?

– Представления не имею. Но вряд ли кто-то мог совершить насилие над таким человеком, как он.

Прощаясь, Алиага застегнул пиджак на все пуговицы, и его страшная худоба стала еще очевиднее.

– До чего же он тощ! – сказал Мансилья, когда тот вышел.

– Самый худой в нашем городе.

– И с женитьбой ему не повезло. Сразу же после свадьбы его жена заболела и спустя несколько дней умерла, – заметил дон Лотарио.

– Отчего?

– Наверное, увидела, какой он тощий, и не вынесла такого удара, – ответил Плиний.

– Ее можно понять, – согласился Мансилья.

Бернардино Лопес явился в кабинет Плиния только во второй половине дня.

– Прошу извинить меня за опоздание, но, когда за мной пришли, я был в кооперативе. Теперь я всецело в вашем распоряжении.

Бернардино всегда улыбался, во всяком случае, создавалось именно такое впечатление. В данный момент улыбка его была несколько натянутой и печальной. Обычно же он просто улыбался. А если был доволен, громко хохотал. Впрочем, мать его тоже отличалась веселым нравом.

– Итак, Бернардино, ты заявил в полицейском участке, что видел в ту ночь дона Антонио выходящим из машины.

– Да, приблизительно около половины четвертого.

– А что было потом?

– Ничего, кроме того, что я уже рассказал детективу. В ту ночь, хотя на следующее утро мне надо было чуть свет ехать в Алькасар, я возвращался домой очень поздно. Мы с дружками… Нет, нет, не подумайте ничего плохого, мы просто играли в карты. Так вот, я возвращался домой по правой стороне улицы Толедо, как вдруг меня обогнала машина и остановилась в пяти метрах от моего дома. Дальше она проехать не могла, потому что в том месте ведутся строительные работы. Вот тогда-то я и увидел, как доктор выходил из машины с каким-то незнакомым мне мужчиной и как они вместе направились вверх по улице.

– Ты не обратил внимания, кто из них сидел за рулем?

– Нет, сеньор.

– А в какой дом они вошли?

– Нет, не видел. Я вошел к себе в дом и сразу же лег спать, а они отправились своей дорогой.

– Ты не слышал, машина потом отъехала?

– Нет, я уснул как убитый, сеньор Мануэль. Я ведь не спал с семи утра.

– Ты был последний, кто видел дона Антонио.

– Если бы я знал, я бы его окликнул.

– Мансилья, у вас есть к нему какие-нибудь вопросы?

– Нет, Мануэль, спасибо.

Спокойно улыбаясь, Бернардино покинул кабинет, Плиний задумчиво уставился в пол.

– Хочешь я скажу, о чем ты сейчас думаешь, Мануэль? – спросил дон Лотарио, понаблюдав за ним несколько секунд.

– О чем?

– О том, что Антонио в ту ночь по разным делам появлялся в одном и том же квартале.

– Да, сеньор.

– Но если верить словам очевидцев, то получается, – заметил Мансилья, – будто доктор уехал из дома на машине и вернулся на ней назад.

– Этого никто не может знать точно.

– Но ведь утром машина доктора стояла у подъезда его дома, Мануэль?

– Он вполне мог уехать из дома на машине того, кто за ним приезжал… Итак, прежде всего нам необходимо узнать, если, конечно, удастся и если вы не возражаете, куда направился Антонио в половине четвертого, когда его увидел Бернардино.

– Хорошо бы… Но ведь улица Толедо там разрыта и дальше проехать нельзя.

Плиний не смог сдержать усмешки:

– Проехать, разумеется, нельзя, Мансилья, но пройти можно.

– Да, вы правы, я как-то не подумал об этом.

– По логике вещей и по долгу своей службы врач мог отправиться в такой поздний час только к больному. Скорее всего кто-то заехал за ним на машине и отвез к себе… Знать бы, кто из жителей этого квартала тяжело болен. Придется навести справки у тамошних врачей и фельдшеров.

– Не так-то это просто.

Они достали сигареты и в ту же минуту заметили алькальда, который шел в аюнтамиенто.

– А вот и наш друг алькальд. Пойду доложу ему, как это делают детективы в кинофильмах, что антифранкистскую пропаганду на кладбище ведет транзистор, спрятанный в гробу, в ногах Сеспеды «Красного».

И, попыхивая сигаретой, начальник муниципальной гвардии отправился к алькальду.

На следующий день Мансилья не явился в Томельосо, а позвонил по телефону, чтобы узнать у Мануэля, есть ли какие-нибудь новости. Вероятно, начальство Мансильи запретило ему ездить в Томельосо до тех пор, пока не появится повод, достойный звания инспектора уголовной полиции… Плиний сказал ему, чтобы он не беспокоился, а занимался своими делами, которых у него и так больше чем достаточно, и передавал привет своему начальству.

– Черт подери, дон Лотарио! Мы с вами окончательно зашли в тупик. Итак, мы застряли на улице Толедо, где дон Антонио вышел из машины в половине четвертого ночи… Я обзвонил врачей и фельдшеров всего квартала, но на мой вопрос, есть ли у них тяжелобольные, они ответили, что нет.

– Мы застряли на улице Толедо, Мануэль, потому что человек, который сопровождал Антонио в ту ночь, не явился, как ему надлежало, в полицейский участок и не сказал об этом.

– Да, да, конечно.

– И в этом-то вся загвоздка… Если вдуматься хорошенько, нам не повезло по двум непредвиденным обстоятельствам: во-первых, потому, что улица Толедо в том месте разрыта и дальше проезда нет, а во-вторых, Бернардино Лопес не знал или просто не обратил внимания на того, кто сопровождал Антонио.

– Не будь всех этих непредвиденных обстоятельств, как говорите вы, или неудач, как скажут остальные, не существовало бы нераскрытых уголовных дел. А их больше чем достаточно.

– Само собой… Но, верно и то, Мануэль, что тебе сидеть сложа руки накануне свадьбы Альфонсы еще хуже.

– Вы правы, дон Лотарио. Кстати, раз речь зашла о свадьбе, должен вам сказать, что вы сделали Альфонсе слишком роскошный подарок. Бедняжка от счастья чуть не лишилась чувств.

– Пустяки. Поскольку в твоем доме свадеб больше не предвидится, я не мог отказать себе в удовольствии сделать подарок от души.

– Альфонса просила передать, что хочет видеть вас, чтобы лично поблагодарить и расцеловать.

– Ей еще представится такая возможность в день свадьбы.

Плинию редко снились сны, а если и снились, то были настолько эфемерны, что рассеивались без следа, едва он пробуждался. Но в то утро, возможно, потому, что днем предстояла свадебная церемония, он проснулся с ясным сознанием того, что ему приснились два сна, имеющие прямое отношение к свадьбе: ватный шар, который кружил над кроватью Альфонсы, и новенький синий мундир – совсем такой же, какой ему сшили специально к этому торжеству, – среди горящих свечей и дымящихся курильниц.

Проснувшись, он сел на постели, крепко вцепившись в одеяло, и попытался воскресить в памяти образы своих сновидений. Даже когда, полузакрыв глаза, он брился электробритвой перед зеркалом, ему все еще виделись ватный шар и новый мундир.

Грегория сказала ему, что Альфонса спит, так как ей надо хорошенько отдохнуть перед свадьбой.

Плиний надел свою повседневную форму, но под впечатлением сна краем глаза взглянул на новую, темно-синюю, с нашивками начальника муниципальной гвардии, висевшую на спинке стула.

Кофе ему подала жена («Теперь уже до конца дней мне будет подавать жена»), и он по обыкновению выпил его стоя. Когда Мануэль закуривал первую сигарету – а в этот день ему предстояло выкурить еще множество сигарет, – кто-то принес очередной свадебный подарок.

Желая избежать предсвадебных волнений, Мануэль, несмотря на ранний час, отправился в бар «Лови», где изредка завтракал, но при этом сделал небольшой крюк: ему не хотелось встречаться со знакомыми. Войдя в бар, он пристроился у самого края металлической стойки, делая вид, что никого не замечает, чтобы ему не докучали глупыми расспросами. Было еще совсем раннее утро, и на пол возле стойки не успели набросать окурков, грязных салфеток и косточек от маслин. Мануэль попросил кофе, пирожное по-алькасарски и почему-то стал думать о комнате дочери. Той самой девичьей комнате, в которой она ночевала сегодня в последний раз. Завтра ее комната приобретет нежилой вид, постель будет гладко застелена покрывалом, окна наглухо закрыты ставнями, с ночного столика исчезнет стакан с водой, а платяной шкаф опустеет. Наверное, в комнате дочери уже никто никогда не будет жить. Только Грегория по субботам будет заходить туда, чтобы протереть пыль да проветрить помещение. В этой девичьей комнате, расположенной по соседству с их супружеской спальней, Альфонса жила со дня своего рождения. Мануэль вдруг поймал себя на мысли, что заглядывал в комнату дочери на ходу, второпях, что понятия не имел, какие вещи лежат у Альфонсы в шкафу или в тумбочке. Ему пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, какого цвета и формы была полочка для обуви… Но еще труднее ему было вспомнить, как выглядела его собственная комната до женитьбы: красное одеяло на кровати, узкая полоска света, проникавшая сквозь приоткрытые ставни, сводчатый потолок, беленный известью пол… И вдруг он осознал, что никогда не видел девичьей комнаты своей жены, которую родители отселили от себя, едва она вышла за него замуж, всучив ей в приданое два допотопных комода.

Занятый этими воспоминаниями, Мануэль пробыл в баре «Лови» довольно долго. Наконец он отправился в казино «Сан-Фернандо», где расставляли столы к свадебному банкету. Для предстоящего торжества Мануэль выбрал именно это заведение, абсолютно уверенный в том, что Перона и Мораледа ни в чем ему не откажут и подадут гостям все самое лучшее, что только у них есть.

В нижнем зале казино уже были кое-какие посетители в беретах, глазевшие в окна, а в верхнем, как и предполагал Мануэль, расставляли столы к предстоящему банкету. Поскольку торжество должно было окончиться к вечеру, решено было подать гостям хорошую закуску, сладости и напитки.

– Мануэль, сколько столов ставить для почетных гостей?

– Ставьте побольше, во всю ширину зала: родственников и представителей власти будет достаточно.

Плиний вышел на балкон. Внизу, в сквере, застыли кроны деревьев. Птицы, сидя рядками на ветках, молчали. На площади там и сям небольшими группками стояли мужчины в блузах и черных беретах, рассуждая, вероятно, о повышении цен на хлеб, понижении – на вино и о пользе разведения люцерны, которую в последнее время повсюду очень рекламировали.

Плиний стоял на балконе, облокотись о перила, и думал: «Наверное, дочка уже проснулась, приняла душ». Потом вернулся в зал и вместе с Пероной и Мораледой, которые решили немного отдохнуть, вспоминал о недавно справленных свадьбах. Мануэль выпил еще одну чашечку кофе и снова вышел на балкон. Теперь жена и дочь не смогут упрекнуть его в том, что он не позаботился о свадебном банкете.

Так как в нынешние времена уже никто давно не устраивает свадебных шествий, а дом Плиния находился довольно далеко от церкви, дон Лотарио предложил ему свою машину: «Недоставало только, чтобы ты нанимал такси, даже не думай. Я отвезу вас на своей машине. Украсим ее белыми цветами и сделаем все, что положено в таких случаях».

Расстояние от дома до церкви они проехали медленно, выставляя себя на всеобщее обозрение. За рулем сидел дон Лотарио. Рядом с ним в новом форменном костюме Плиний, а на заднем сиденье невеста в белом, вполне современном платье, с таким же белым букетом цветов; и Грегория в темном платье, но с огромными серьгами в ушах, доставшимися ей в наследство от матери. В зеркало заднего обзора Плиний поглядывал на счастливое лицо дочери. Когда они подъехали к площади, караульные в дверях аюнтамиенто вытянулись по стойке «смирно», но при этом улыбка не сходила с их лиц. В сквере на площади собралось множество народу. Дон Лотарио остановил машину на углу улицы Индепенденсия, напротив приходской церкви, где их уже ждал жених, одетый по этикету.

Плиний предложил руку дочери и повел ее сквозь строй приглашенных, которые выстроились шеренгой под деревьями у входа в церковь. Только теперь, во время этого свадебного обряда, Мануэль по-настоящему почувствовал волнение. До сих пор все приготовления к свадьбе обходились без него: этим занимались «его женщины».

Принимая поздравления, слушая добрые пожелания друзей и знакомых, Плиний вспоминал свою свадьбу с Грегорией, как они входили с ней в те же самые двери тридцать лет назад. И вдруг осознал, что только дважды, по этим вот торжественным случаям, переступал порог церкви.

Священник, еще совсем молодой, с пышной шевелюрой, читал молитвы по-испански, просто и задушевно, совсем не так, как делал это пожилой священник, венчая его с Грегорией. И нынешний обряд показался Мануэлю как бы ступенькой, необходимой неверующим для того, чтобы вступить в брак… Однако Альфонса упивалась каждым словом священника, словно эти неритуальные слова были самыми доходчивыми, самыми приятными, какие ей только доводилось слышать в жизни. Чего никак нельзя было сказать про жениха, который стоял, слегка улыбаясь.

Плиний никак не мог понять, за что Альфонса полюбила этого человека. Впрочем, будь на месте избранника дочери любой другой, он все равно не понял бы этого. Мануэль почему-то считал, что его будущий зять непременно должен походить на него. А в данном случае, разумеется, ничего подобного не было.

В положенный час вопреки ожиданиям и предварительным подсчетам верхний зал казино заполнился до отказа. Пришлось срочно накрывать столы на довольно большое количество персон в соседнем, маленьком зале, где обычно стоял телевизор.

Заняв за столами председательское место, Плиний с беспокойством оглядывал зал, пока все гости не разместились и перед ними не появились необходимые закуски и напитки. По одну сторону от Мануэля сидела дочь, по другую – сватья, с которой он едва был знаком, а потому не знал, о чем с ней говорить. Мануэль улыбался, перекидывался словами с теми, кто сидел неподалеку от него, и прежде всего с доном Лотарио. Ветеринар в своем темном костюме, с бриллиантовым перстнем на пальце – он надевал его только в особо торжественных случаях – не прекращал беседовать с алькальдом.

В самый разгар трапезы в дверях большого зала появился капрал Малеса, выискивая кого-то глазами. Мануэль попытался перехватить его взгляд, но тот не смотрел или не хотел смотреть в его сторону.

…Оттого, что Мануэль в первый и, вероятно, в последний раз в своей жизни устраивал такой пышный банкет, ему приятно было думать, что столько людей едят, пьют и веселятся за его счет. Он сам присутствовал на свадьбах большинства мужчин, чьи лысины теперь отражались в огромных зеркалах, и на крестинах многих подруг дочери, которые сидели здесь за длинными столами.

Когда Мануэль снова взглянул на Малесу, капрал сдержанно говорил что-то двум советникам. Судя по выражению их лиц, Плиний решил, что, вероятно, речь идет о чем-то очень интересном. Но вниманием Мануэля вновь завладели соседи по столу.

Настало время подавать свадебный торт. Все гости, в том числе Малеса и советники, бурно зааплодировали.

Наконец тарелки, блюда, подносы опустели, в воздух взвился табачный дым и позы гостей изменились. Мануэль заметил, как дон Лотарио стал потихоньку пробираться в сторону капрала и двух советников с явным намерением к ним присоединиться. Плиний не спускал с него глаз. Едва дон Лотарио приблизился к ним, Малеса стал что-то нашептывать ему на ухо, а ветеринар внимательно слушал, слегка наклонив голову.

В эту минуту к Мануэлю подошел сват сообщить, что дону Лотарио не надо будет отвозить молодых домой за вещами, так как это сделает брат жениха. Для Мануэля эти слова не явились новостью: все уже было заранее оговорено, поэтому он слушал свата вполуха, искоса наблюдая за капралом и ветеринаром. Однако его внимание снова отвлекли гости, которые поднялись из-за столов и начали прощаться.

Увидев, что Альфонса с мужем тоже идут к нему прощаться, Мануэль почувствовал, как слезы подступили к его горлу. Этой минуты он боялся больше всего… И вот она настала… Не миновала его. Молодожены подошли к Мануэлю, крепко держась за руки, счастливые. В ответ на объятия новоиспеченного зятя он еще нашел в себе силы что-то сказать. Но, когда его шею обвили руки дочери, уже не смог вымолвить ни слова, а только натянуто улыбался и печально смотрел ей в глаза, подставляя лицо ее нежным поцелуям. А затем сжал ей руку и поцеловал в лоб. Этот волнующий миг запомнится ему на всю жизнь! Не успел Мануэль оправиться от волнения, как дочь уже отвернулась от него и стала прощаться с другими.

Грегория пошла вниз проводить молодых до выхода, но Мануэль не нашел в себе сил это сделать. Он уселся на свое прежнее место, теперь в одиночестве, быстрым движением руки смахнул с ресниц набежавшую слезу, залпом осушил бокал шампанского и закурил сигарету.

…Только он успел сделать несколько затяжек, как к нему не торопясь приблизились Малеса и дон Лотарио и в нерешительности остановились рядом.

– Что-нибудь случилось?

– Мы… мы тебе потом скажем, Мануэль…

– Да говорите же, в чем дело?

– …Дело в том, Мануэль, что дона Антонио нашли мертвым, – произнес наконец Малеса с несвойственной ему серьезностью.

– Когда?

– Два часа назад.

– Где?

– В подвале винного заводика на улице Сервера, который принадлежит Пабло Касасу.

Плиний взглянул на дона Лотарио, и в глазах его, еще омраченных недавним прощанием с молодыми, вспыхнуло удивление.

– Он свалился туда?

– Может, свалился, а может… его столкнули, Мануэль.

– Кто его нашел?

– Сам Пабло Касас. Соседи, которые живут рядом с заводом, обратили внимание на то, что из подвала плохо пахнет. Они сказали об этом Пабло, который, как вы знаете, не живет при заводе, да и завод сейчас не работает. Пабло Касас пошел туда, спустился в подвал и обнаружил тело доктора как раз под одним из «люков».[14]14
  В данном случае зарешеченные отверстия в потолке винных погребков и подвалов, через которые проникают свет и воздух и которые выходят на уличные тротуары.


[Закрыть] Он сразу же явился в суд, потом в аюнтамиенто и сообщил об этом, но, так как и я, и секретарь судьи, и сам судья, и судебный врач, и, разумеется, вы находились здесь, на свадьбе, его попросили немного подождать в полицейском участке.

– Правильно сделали. Как только гости начнут расходиться, доложите обо всем судье… А я присоединюсь к вам чуть позже.

Но уйти из казино оказалось совсем не просто. Гости, не зная, чем им заняться в такой час, слонялись по залам казино, толпились на террасе и в сквере. Мануэль хотел поскорее отвезти жену домой и отправиться к месту происшествия, но никак не мог выбрать удобного момента. Хорошо еще, что Грегория, узнав обо всем, отвела Мануэля в сторону и сказала, что поедет домой со своей сестрой. Так что Плиний и дон Лотарио попытались незаметно ускользнуть от гостей, но на террасе казино и в сквере им пришлось все-таки прощаться со многими.

Наконец они уселись в «Сеат-850», все еще украшенный белыми свадебными цветами.

– Чтобы в нашем городке, где на каждом шагу попадаются «люки» бесконечных винных погребков и подвалов, человек свалился туда или его столкнули и он разбился бы насмерть, такого еще никогда не бывало.

– Насколько мне помнится, нет, Мануэль. Здесь никому в голову не приходило покончить жизнь самоубийством или же убить кого-то таким образом… Возможно, потому, что мы тысячу раз изо дня в день ходим по этим «люкам». Как странно! Бедный Антонио!

– Притормозите на минутку возле здания суда, я узнаю, ушли ли судейские.

Но Плинию не пришлось выходить из машины, потому что по пути им повстречался Малеса, который сказал: «Нечего туда ходить, опознаватели трупов уже отправились к месту происшествия прямо со свадьбы, разряженные в пух и прах».

Пока они ехали к винному заводику на улицу Сервера, Плиний, глядя на свою праздничную форму и парадный костюм дона Лотарио, думал, что если и судейские в таком же виде, как и они, то опознавание трупа будет происходить в торжественной обстановке, под стать чопорности и изысканности городского судьи.

Машину пришлось поставить вдалеке, поскольку у ворот завода толпились зеваки. При появлении Мануэля и дона Лотарио все повернулись к ним. В воздухе чувствовался трупный запах.

– Мы явились вовремя, Мануэль. «Скорая помощь» еще не приезжала, – тихо сказал комиссару дон Лотарио, как только они вошли в зеленые ворота заводика, направляясь к подвалу, двери которого находились посреди огромного двора.

Двери охраняли два жандарма: они встретили Мануэля и дона Лотарио улыбками.

– Как прошла свадьба, Мануэль? – спросил тот, что был повыше ростом.

– Свадьба-то прошла хорошо, да только видите, что случилось.

Мануэль и дон Лотарио спустились в подвал по крутой сырой лестнице. И сразу же при дневном свете, проникавшем сюда сквозь решетки «люков», увидели большие красноватые глиняные кувшины, которые выстроились в ряд по обеим сторонам подвала. Комиссар и ветеринар протиснулись сквозь толпу собравшихся здесь соседей и любопытных. Еще два жандарма сдерживали натиск людей, не подпуская их близко к трупу. Судебный врач, низко склонясь и зажав двумя пальцами нос, обследовал мертвое тело доктора, которое казалось намного меньше, чем при жизни… По комочкам влажной земли, прилипшим к лицу доктора, можно было догадаться, что доктора нашли лежащим ничком и только теперь перевернули, а по тому, как он сжался в комок, можно было предположить, что в минуту смерти дон Антонио испытал сильную боль в животе. В густых черных волосах запеклись сгустки крови. Чуть поодаль виднелся раскрытый докторский саквояж, а часть его содержимого валялась на полу, поблескивая никелировкой.

Заложив руки за спину, дон Лотарио скорбно взирал на безжизненное тело своего бывшего друга.

– До вчерашнего вечера я был в Мадриде, – шепнул на ухо Мануэлю Пабло Касас, – моему сыну – студенту должны были сделать операцию.

– Значит, в последние дни ты сюда не заходил?

– Конечно, нет. Вчера ко мне домой явились несколько человек, которые живут поблизости от завода, и сказали, что из подвала плохо пахнет. Сегодня я пришел сюда посмотреть, в чем дело, и обнаружил труп. Сначала я хотел пойти прямо к тебе, но ты был на свадьбе…

– Судя по словам домработницы дона Антонио, – тихонько сказал Плиний дону Лотарио, – листок со списком больных, которых должен был посетить доктор в тот день, находится у него в кармане.

– Но он мог его выкинуть.

Мануэль немного подождал, надеясь, что судья сам догадается отдать распоряжение вынуть вещи из карманов покойного, но, видя, что его собираются уносить в санитарную машину, приблизился к судье и, как бы подсказывая ему, произнес:

– После того как вынут вещи из карманов доктора, надо бы посмотреть, нет ли среди них списка больных, которых он должен был посетить в тот день.

Судья внимательно выслушал комиссара и, подмигнув, дал знать, что все понял.

– Если сеньор судья не возражает, можете забирать труп, – сказал судебный врач подошедшим с носилками четырем санитарам.

– Да, да, можете уносить, но прежде надо вынуть все из карманов, и пусть соберут медицинские инструменты.

– Хорошо.

Врач снова зажал двумя пальцами нос и склонился над трупом, извлекая из карманов покойника ключи, деньги, носовой платок, карандаш, папиросы и, наконец, сложенный вчетверо листок.

Как только с этой процедурой было покончено, судья сказал, обращаясь к начальнику муниципальной гвардии Томельосо:

– Будьте добры, Мануэль, позаботьтесь о деньгах и прочих вещах доктора. У меня нет времени дожидаться альгуасилов.[15]15
  Альгуасилы (исп.) – здесь: полицейские.


[Закрыть] И передайте все это в суд.

– Хорошо, сеньор, – с готовностью согласился Плиний, отдавая честь судье. И тут же спросил, адресуясь к зевакам: – Не найдется ли у кого-нибудь из вас газетки?

Один из толпы протянул Мануэлю целлофановый пакет.

– Вот, возьмите, я понесу сыр в руках.

Плиний взял пакет, и они вместе с доном Лотарио, как два заправских детектива из кинофильмов, стали осторожно брать каждый предмет кончиками пальцев и класть его в пропахший сыром пакет.

«Мертвый дон Антонио почему-то выглядит гораздо меньше, худощавее и моложе, чем при жизни», – подумал Плиний.

Высокие пузатые глиняные кувшины, застыв в неподвижности, казались немыми свидетелями происшедшей здесь драмы.

Труп доктора увезли в морг, где должны были произвести судебную экспертизу, а Плипий и дон Лотарио сели в машину, и комиссар с нетерпеливой поспешностью стал изучать каждую вещь, извлеченную из карманов дона Антонио. Но ничего особенного не обнаружил. Стекло наручных часов было разбито, шариковая ручка сломана пополам. Прежде чем передать вещи доктора в суд, Плиний попросил дона Лотарио остановить машину у площади и, сидя на заднем сиденье, аккуратно переписал список больных, которых доктор посетил пятнадцатого октября.

– Много их?

– …четыре… пять, шесть… ровно семь.

– Ты думаешь, этот список нам чем-нибудь поможет?

– Надеюсь.

– Разумеется, того, кто заезжал за ним на машине ночью, в этом списке нет?

– Конечно. Не мог же он вписать его после того, как посетил.

– Но совершенно очевидно, что этот визит доктора был последним.

– Одним словом, сеньор, вы хотите сказать, что список нам ничем не поможет? А вдруг? Чем черт не шутит!

Когда Плиний вернулся из здания суда, где оставил вещи дона Антонио, он сказал ветеринару:

– Завтра нам предстоит навестить всех, кого доктор посетил в тот день. Посмотрим, может, удастся напасть на след. Это единственная соломинка, за которую мы можем ухватиться, потому что вскрытие нам ничего не даст. И так ясно, что дон Антонио либо свалился в подвал, либо его туда столкнули.

– Кто бы мог подумать, что Антонио так страшно кончит свои дни. Просто в голове не укладывается. Бедняга!.. Да, между прочим, я не видел сестры доктора.

– Судья сказал, что она не захотела видеть его мертвым…

– Странная женщина! Впрочем, день свадьбы твоей дочери кончился не менее странно… Тебя отвезти домой?

– Да, будьте добры. Бедненькая Грегория там совсем одна.

На следующее утро, попив кофе, Плиний не ушел, как обычно, из дома. Ему было жаль Грегорию, которая впервые оставалась одна с тех пор, как Альфонса окончила школу. Сделав вид, что ему надо изучить список больных, которых дон Антонио посетил в тот злополучный день, Мануэль водрузил на нос очки и поудобнее уселся в кресле.

– Интересно знать, по какому такому случаю ты сегодня расселся здесь в кресле, а не пошел с утра пораньше к своей кондитерше и к дону Лотарио?

– Ни по какому. Просто так. Мне надо просмотреть вот этот список.

– Он слишком короткий, чтобы изучать его, сидя в кресле.

Судя по всему, Грегория не испытывала чувства одиночества. Мануэль облегченно вздохнул, закурил сигарету, сложил листок и попрощался с ней, спросив на всякий случай:

– Какие будут поручения?

– Не задерживайся, пожалуйста, сегодня мы с тобой обедаем вдвоем.

Позавтракав в кондитерской Росио, Мануэль и дон Лотарио посидели немного на террасе казино «Сан-Фернандо».

– Привет, Мануэль, что это ты тут сидишь вместо того, чтобы вести расследование по делу смерти Антонио, как тебе велит долг? – спросил Фараон, подсаживаясь к ним.

– Да вот докуриваю сигарету и собираюсь отправиться в контору… Все еще никак не могу прийти в себя после свадьбы дочери.

– Да, выдавать дочек замуж не то что женить сыновей. Когда женился мой Курито, с меня словно с гуся вода. А вот когда вышла замуж моя Сара, я несколько дней ходил как в воду опущенный.