Текст книги "Месть предателя"

– А вы сами-то читали эту книгу?

– Да! Еще в рукописи! В то время ее действительно ни за что бы не напечатали.

– А кто-нибудь еще ее читал, кроме редакторов.

– Конечно! В нашем кругу ее прочитали почти все. И она многим понравилась, хотя и была спорной. Крамольного в ней было немного, но тогда, если помните, любая самостоятельная мысль уже являлась крамолой.

– Да, вы правы, – согласился Гордеев.

– Поняв, что в СССР эта книга никогда не будет напечатана, ребята очень расстроились. Все же старались, работали… Тогда кто-то из наших, кто был постарше и поопытнее их, напомнил авторам, что кроме СССР в мире есть и другие страны.

– И что же?

– Ребята намек поняли. Подумали хорошенько, так как знали, что за этим может последовать, и решились. Короче, мы по своим каналам переправили эту рукопись на Запад. В Германию. Тогда она еще называлась ФРГ. А русское эмигрантское издательство «Посев», что находится во Франкфурте-на-Майне, ее издало. Книга вышла в свет очень быстро, так как на Западе оказалась как раз ко времени. Многие тамошние газеты и журналы откликнулись на ее выход. Особенно русские. Поместили заметки, опубликовали критические и аналитические статьи западных экономистов. Книга имела огромный успех. Ее перевели и издали, кажется, в двенадцати странах. Естественно, не социалистического лагеря. Так что резонанс был огромный. И не только на Западе. Но и на Востоке – в СССР. Я думаю, что вы догадываетесь, какой именно.

– Могу себе представить, – сказал Гордеев.

– Думаю, что не можете, – усмехнулся Щербина. – Это нужно испытать на собственной шкуре. И ребята испытали… После выхода книги их стали у нас считать диссидентами. Со всеми вытекающими последствиями.

– Они попали в опалу? – спросил Гордеев.

– Разумеется.

– Их, наверно, стали прорабатывать на всевозможных собраниях – комсомольских, профсоюзных, партийных…

Щербина засмеялся:

– Если б только это! Но после цветочков, каковыми явились эти собрания, нужно было ожидать ягод. И они посыпались!

– Что вы имеете в виду?

Щербина ответил не сразу. Он поднялся со своей табуретки, постоял у окна, рассеянно глядя на летнюю пыльную улицу, которую орошали поливочные машины. Среднего роста, в тонких льняных серых брюках и модной шелковой рубашке.

– Невежину и Поташеву собирались пришить статью, – пояснил Игорь.

– Какую?

– Семидесятую. Сейчас ее уже нет в Уголовном кодексе.

– Это за антисоветскую агитацию и пропаганду?

– Да.

– Над ними был суд?

– Нет. До суда дело не дошло. Правда, ребят все же потаскали в КГБ. Провели разъяснительную работу… – Щербина вновь сел на свое место и продолжил: – В бывшем СССР, я думаю, это вам известно, инакомыслящими занималось Пятое управление КГБ. Люди из этого ведомства очень интересовались молодыми, талантливыми и перспективными экономистами. А то, что Поташев и Невежин были талантливыми, это они хорошо знали. Я думаю, что кагэбисты прочитали их книгу от корки до корки. И не только из служебной необходимости. В общем, ребята остались на свободе, и им даже позволили продолжать учебу. Но в опале они все же оказались. Зато, – бодро сказал Щербина, – они познакомились и сошлись с известными правозащитниками и оппозиционерами советскому тоталитарному режиму. А среди них было много достойных людей. – Это предложение Игорь Щербина произнес с некоторым сожалением. – Многие из которых потом были высланы или отправлены в лагеря.

Щербина снова замолчал, ненадолго уйдя в себя.

– Но, оказавшись в опале, – сказал Гордеев, – они все же сумели получить степень кандидатов экономических наук?

– Да. Как я вам уже говорил, в Пятом управлении интересовались талантами. Их вели, ими занимались. Кого-то кагэбисты наверняка вербовали и склоняли к сотрудничеству… Об одном таком таланте, я уже тогда был на Западе, мне как-то рассказал один знакомый чекист-перебежчик. Сейчас этот перебежчик популярный писатель. Пишет книжки, – Щербина усмехнулся, – в которых потихоньку сдает миру своих бывших коллег, раскрывает тайны подковерной внутридворцовой борьбы за власть, ну и так далее. В его будущей книжке будет фигурировать невымышленный персонаж – агент по кличке Плеханов. Талантливый экономист и непревзойденный стукач, сдавший органам немало достойных людей. И персонаж этот, и его кличка, как утверждает мой знакомый писатель, не вымышленные, а настоящие… Я хорошо помню ту прокатившуюся волну арестов и вызовов для бесед на Лубянку. Тогда ряды моих друзей и знакомых сильно поредели. За короткое время… В лицо этого стукача знали лишь единицы из высшего эшелона КГБ.

– А этот ваш знакомый – писатель – его знает?

– Только по донесениям, которые проходили через его руки. Ему даже неизвестно, мужчина это или женщина.

– Вот как?

– Да, – вздохнув, ответил художник.

Щербина отпил немного кофе и погрузился в свои воспоминания. Он молчал. Молчал и Гордеев. На кухне повисла тишина прошлого, которую нарушали только детские крики, раздававшиеся за окном, да легкие женские шаги в соседней комнате. Через какое-то время в кухню залетела оса, своим жужжанием вернула Игоря в настоящее, и он продолжил рассказ:

– После волны арестов мне стало не хватать «воздуха интеллектуальной свободы», то есть моих товарищей. Меня-то самого не трогали – из-за жены. Из-за Ирины. Она была дочерью известного военачальника. Он тогда еще был жив и обладал определенным весом и нужными связями. Но кольцо понемногу сжималось. Выставок у меня не было. Даже коллективных. Из Союза художников исключили. Повод был пустячный – драка в Доме журналистов, в ресторане. Дал по морде одному гаду – стукачу поганому. Мастерскую собирались отбирать… Вот тогда я и решил для себя, что хватит. Пора уезжать за бугор. Но как? Зять героя войны не мог просто так эмигрировать. Это был бы позор для страны. А разводиться с женой я не собирался. Что делать? Вечный русский вопрос! Тогда я собрался бежать. В Турцию. По Черному морю в надувной лодке. Даже съездил туда на разведку… Но вскоре западные голоса подняли из-за меня шумиху. Как художника меня там уже знали. После этого мне позвонили и пригласили зайти в ОВИР на беседу. А еще через неделю я уехал.

Щербина вновь на время замолчал. На очень короткое время.

– Да что это я все о себе да о себе, – спохватившись, сказал Игорь.

– Опомнился, Фази? – с легкой дружеской иронией сказал Александр Тиней, который до этого не проронил ни слова.

– Извините, – сказал Щербина.

– Ну что вы. Мне интересно все, – успокоил художника Гордеев.

– Что вас еще интересует? – спросил Игорь. – Спрашивайте.

– Скажите, после вашего отъезда из СССР вы поддерживали взаимоотношения с Невежиным?

– Иногда посылали друг другу весточки, а если и говорили, то только по телефону. Звонил обычно я. Ну а в гостях он у меня не был. Давно мы с ним не виделись. Ведь мой нынешний визит в Россию для меня первый… после отъезда.

– А с Поташевым? С ним встречались?

– С Поташевым мы однажды виделись. В Париже. Он был там по своим коммерческим делам. Зашел и ко мне, в мою мастерскую. Поболтали. В тот день у него было отчего-то приподнятое настроение. Но думаю, что не только из-за нашей встречи, а скорей всего, из-за удачно совершенной сделки. Что-то связанное то ли с нефтью, то ли с лесом. Точно не помню. Но еще выше его настроение поднялось, когда он в моей парижской мастерской познакомился с одним канадским бизнесменом. Моим постоянным покупателем, знающим толк в современной живописи. Мои картины когда-то положили начало его коллекции. Я тогда еще жил в Москве, а он в ту пору торговал с СССР пшеницей. Его ко мне привели знакомые моей жены. Канадец пришел, увидел и купил… так вот. Поташев быстро заинтересовался моим миллионером, когда узнал, кем тот является. Он предложил ему купить какое-то вооружение.

– И сделка состоялась?

– Не знаю. Но о дополнительной встрече они собирались договариваться по телефону. Обменялись визитными карточками. Могу лишь добавить, что, когда я в следующий раз спросил господина Булгака, так зовут моего коллекционера, как идет его бизнес с господином Поташевым и какое тот на него произвел впечатление, господин Булгак ответил: «Превосходно!» – а самого Поташева охарактеризовал как очень хваткого бизнесмена, который идет к поставленной перед собой цели, сметая все преграды на пути.

– Так и сказал? – усмехнувшись, спросил Гордеев.

– Да, – ответил художник и подтвердил свои слова энергичным кивком.

И тут зазвонил будильник в соседней комнате, где наводила порядок Каролина.

– Это для нас? – спросил Игорь у Александра.

– Да. Если мы через пятнадцать минут не выйдем, то опоздаем на открытие твоей выставки, – пошутил Тиней.

– Юрий Петрович, – обратился к Гордееву Щербина, – я приглашаю вас на открытие. Посмотрите мою мазню. Если, конечно, у вас есть свободное время. Сегодня вернисаж.

– Спасибо за приглашение. И за ваш рассказ тоже. Но как раз сегодня я не могу. У меня еще есть дела, – вежливо отказался Гордеев. – Однако ваши работы я обязательно посмотрю.

– Ну в крайнем случае… у вас останется мой каталог, – сказал Щербина.

Киллер Котов по кличке майор

Он проснулся оттого, что даже во сне ощутил на себе чей-то пристальный, холодный взгляд. Но в купе СВ, кроме него, никого не было. Дверь по-прежнему была заперта. На ней успокоительно поблескивала предохранительная щеколда. Поезд мчался, мягко постукивая на стыках рельсов. Было, вероятно, около трех часов. За темным окном стремительно летела ночь: выл ветер, изредка проносились тусклые огоньки разъездов и полустанков, смутно мелькали во мраке телеграфные столбы.

Купе слабо освещалось синей ночной лампочкой, но и этого было достаточно, чтобы Котов убедился: в купе он один.

Заснуть не удавалось. Тревога, столь внезапно и властно разбудившая его, не проходила. По привычке, установившейся в последнее время, он прежде всего ощупал изголовье постели, проверяя, на месте ли небольшой кожаный портфель, в котором хранились пачки американских долларов и российских рублей и пистолет с глушителем. Портфель был на месте. Пистолет – тоже. Дверь – на замке. Ничего не случилось. И все-таки Котов явственно, почти физически, ощущал прикосновение чужого холодного, внимательного взгляда, и это очень его тревожило.

Для Котова это состояние не было неожиданным. В последнее время у него появилось ничем не объяснимое чувство: казалось, что он постоянно находится под чьим-то неослабным и настойчивым наблюдением, а после побега, который был для него организован, это чувство лишь усилилось. Началось же все это задолго до того, как в Москве его остановил наряд муниципальной милиции и попросил предъявить документы. Но вот когда именно он впервые почувствовал взгляд преследователя, Котов не мог вспомнить.

Два дня назад, вечером, он выехал из Москвы. До этого отлеживался на тайной блатхате: ждал, пока в городе утихнет переполох, вызванный его дерзким побегом. За это время он отрастил бороду и усы и перекрасил отросшие волосы. Теперь же, когда сыскари из МУРа думали, что его давно нет в столице, а в карманах московских сотрудников органов внутренних дел вместо его фотографий появились фотороботы других преступников, можно было покидать Первопрестольную.

Котов уходил налегке: лишь деньги да оружие, с помощью которого он давно уже привык делать деньги. И еще у него были новые документы на имя Николая Викторовича Игнатьева. Имя было подлинное, так звали приятеля Котова, с которым вместе учился в погранучилище и откуда оба они были изгнаны якобы по состоянию здоровья. Комиссовали их после окончания третьего курса. Не хотело училищное начальство публичного позора для своего краснознаменного заведения: воровство у собственных же товарищей-курсантов, отягощенное пьянством и мордобоем, не делало чести ни будущим пограничникам, ни их наставникам. Где теперь Колька, Котов, естественно, не знал, да и не брал в голову, но документик выглядел вполне подлинным. Тут уж «заказчик» постарался, видать, тряхнул своими связями. А что связи у того были очень серьезными, в этом Котов ни на миг не усомнился. Потому что весь путь – от «заказа» до побега из воронка – проходил словно по маслу.

Самого «заказчика» Котову только показали, чтоб он мог бы его при нужде опознать. От его же имени вручили оружие и деньги. А после того как Котов попался на вокзале, лажанулся, словно фраер на бану, и его опознали менты, поскольку он уже порядком походил в федеральном розыске, те же люди «заказчика» организовали ему все необходимые улики для чистосердечного признания, а затем устроили воронку, который вез Котова в «Матроскую Тишину», элементарное ДТП. Маленько пострадал водитель тюремной машины, а конвой сам быстренько вскинул руки в гору, когда увидел морды в масках и направленные на них стволы. Грамотно сработал «заказчик».

Пока Котов отлеживался и отращивал на лице растительность, его навестили все те же люди «заказчика», который, по их словам, не имел к нему претензий по поводу данных следователю показаний, хотя и находился в Бутырках.

Те же люди сказали, что если у Котова не пропало желание еще подзаработать, то для него может немедленно найтись выгодное дельце: надо убрать одну бабенку, которая обретается в Сибири. Кстати, валюту, изъятую у Котова при задержании, ему возместили. Пообещали в случае его согласия чистые документы на любое названное им имя, три штуки баксов – больше та тетка и не стоила – и соответственно оружие, которое он назовет.

Котов подумал маленько и согласился выполнить и этот «заказ». А что оставалось делать? Поскольку из Москвы все равно надо было отваливать: примелькался. На следующий день ему вручили все требуемое для дела, а также железнодорожный билет в спальный вагон до Новосибирска. Плюс адрес женщины, которая по замыслу «заказчика» должна была покончить жизнь самоубийством. Ну а как, это уже входило исключительно в компетенцию киллера…

Первая ночь прошла спокойно. Котов, уставший от множества предосторожностей, вызванных отъездом, спал, как в юности, беспробудно и сладко. У него было отдельное купе, к счастью без попутчиков, и он благодаря этому был освобожден от утомительной необходимости присматриваться к случайным соседям и быть все время настороже.

Он проснулся на рассвете и посмотрел в окно. Поезд стоял на какой-то станции. Котов быстро оделся и вышел прогуляться по перрону. Портфель он захватил с собой. Щелкнул дверью. Уже выйдя из вагона, почувствовал, что хочет курить, и вспомнил, что оставил сигареты в купе. Вернувшись в вагон, Котов открыл дверь из тамбура в коридор и скорее ощутил, чем увидел, тень, скользнувшую из его купе в противоположный конец вагона. Котов бросился к себе. Дверь в купе была отодвинута. Однако внутри все было в полном порядке, и забытая пачка сигарет лежала на подушке дивана. Остальное тоже было на месте. Котов бросился к окну, но, кроме спокойно прогуливающихся слишком ранних пассажиров, никого не увидел. Тогда он побежал к тамбуру, куда так быстро скрылась мелькнувшая тень: дверь там оказалась открытой, но никого не было. Котов дернул ручку туалетной двери, но она была закрыта. Котов уже хотел было вызвать проводника и сказать ему, что кто-то был в его купе, но, опомнившись, передумал. Да и возможные действия проводников Котов мог также предугадать.

Они бы внимательно выслушали пассажира, а затем, пристально оглядев его с ног до головы, сказали примерно следующее:

– Не иначе как вам померещилось, гражданин хороший. Может, со сна. А может, после вчерашнего возлияния. Но только в коридоре не было ни души. А насчет вещичек не беспокойтесь, у нас не уведут, мы с напарником днем и ночью дежурим. У нас с этим строго.

После этого странного происшествия тревога уже не оставляла Котова. День тянулся томительно и нудно. Вечером, выйдя в коридор, он увидел своих соседок из смежного купе – двух женщин, ехавших до Новосибирска. Одна из них была совсем уже старушка, с тонкими чертами когда-то красивого лица, чем-то сильно озабоченная, с красными, будто заплаканными, глазами. Другая – молодая и интересная, она часто выходила в тамбур курить. По-видимому, женщины познакомились только в пути: Котов слышал, как они рассказывали друг другу о себе.

Старушка была из Москвы и ехала к невестке и внучке. Она тревожилась о сыне, который служил в погранвойсках на афгано-таджикской границе и от которого она уже давно не получала никаких известий. Молодая ее успокаивала.

– Право, не надо так волноваться, – говорила она мягким, грудным голосом. – Знаете ведь, как теперь с почтой? И потом, почему обязательно предполагать дурное? Ведь вы сами говорите, что у вашего сына много друзей. Случись с ним что-нибудь, неужели бы вам сразу не сообщили? Наконец, вас известило бы его командование. Поберегите себя, нельзя же без конца плакать. Тем более что пока для этого нет никаких оснований…

– Чувствую, сердцем чувствую, дорогая, – отвечала сквозь слезы старушка. – Меня никогда не обманывало предчувствие. Нет уж, боюсь, не видать мне Сереженьку… А как я его уговаривала не ехать! Ведь и место службы ему предлагали другое. На российской границе. А не чужую страну охранять. Но он у меня весь в отца. Вот и выбрал где труднее. «Я, говорит, мама, буду преградой на пути у торговцев наркотиками. Они сейчас для России наипервейшее зло. И помни, мама, что майор Сергей Багров никогда не искал и не будет искать где полегче. Не для того я заканчивал Высшее пограничное училище, не для того я давал присягу».

Услышав имя Сергея Багрова в связи с Высшим погранучилищем, Котов насторожился. Это ж было и его училище. Откуда его и поперли. Знал он и курсанта Багрова. Тот отличался какой-то настырной принципиальностью, которую Котов считал проявлением тупости и солдафонства. Кстати, именно Багров был одним из тех, кто требовал, чтобы проворовавшихся курсантов отдали под трибунал. Но начальство смотрело дальше и понимало, что подобная слава ему ни к чему. Впрочем, Котов очень скоро нашел полученным в училище знаниям и навыкам нужное применение.

Поколебавшись немного, он обратился к разговаривающим дамам:

– Простите, но я невольно подслушал ваш разговор. Не о Сергее ли Сергеевиче Багрове идет речь?

Старушка удивленно посмотрела на Котова, а затем приветливо ответила:

– Да, Сергей Сергеевич Багров – мой сын. А вы его откуда знаете?

– Как же, – ответил с радостью Котов, – ведь я тоже в пограничном учился! Сергей даже, помнится, был у нас командиром отделения. Но я, к сожалению, так и не стал военным. Здоровье подвело. Моя фамилия Игнатьев.

Между тем молодая женщина рассматривала Котова с непонятным ему ироническим интересом. А может быть, с насмешкой? Все, что не поддавалось немедленной и точной оценке, всегда злило профессионального киллера. Со старушкой ему теперь было все ясно, а вот эта молодая и очень сексуальная, по его мнению, особа, которую он был бы очень даже не прочь затащить в свое купе и показать ей, где раки зимуют, вызывала в нем сразу два полностью противоположных ощущения: острого желания и еще не оформившейся во что-то определенное и конкретное опасности.

– Игнатьев? – вскинула брови старушка, а потом несколько раз повторила фамилию, пытаясь вспомнить. – Ах, Коля Игнатьев! – взволнованно воскликнула наконец. – Голубчик вы мой! Ведь я о вас слышала от Сережи. Вот вы, значит, какой! У Сергея не было ни одной общей с вами фотографии. Ведь фотографироваться в училище вам запрещали…

Завязался оживленный разговор. Котов и Антонина Степановна, так звали старушку, начали вспоминать минувшее. Поговорили о трудностях воинской службы. Антонина Степановна рассказала о карьере сына. Вынесла из купе свою сумочку и показала последнее письмо Сергея, которое получила два с лишком месяца назад, и с того времени никаких сведений о нем больше не было. Котов, подражая спутнице Антонины Степановны, стал успокаивать старушку, но та упорно твердила, что предчувствует недоброе.

Котов убеждал старушку не волноваться, а сам все поглядывал на молодую, оказавшуюся вдовой новосибирского врача-стоматолога, женщиной бездетной и, заметно было, лишенной постоянной мужской ласки. Отчего у некоторых подобных женщин иногда вырабатывается даже довольно стойкое негативное отношение к мужчинам вообще. Пока этот негатив однажды не нарушит кто-то конкретный. И уж тогда вчерашняя феминистка кинется во все тяжкие, только держись…

По своему достаточно богатому в этом смысле опыту Котов хорошо знал, что такие вот женщины могут служить отличной крышей для тех, кто пустился в бега. Кто решил на время залечь на дно. Увидев Наталью Михайловну, Котов почувствовал, что это может быть именно тот, нужный ему случай. Впрочем, на то он и был Котов. Кабы только не эти насмешливые глаза.

Пока Котов и старушка предавались воспоминаниям, Наталья Михайловна тактично отошла в сторону, а потом все трое перешли в купе к дамам, мигом соорудившим легкий ужин. У Котова, который прихватил с собой портфель, нашлась бутылка вина… В общем, все получилось очень мило. Антонина Степановна, словно вняв уговорам, даже как-то помолодела: она оказалась весьма живой и умной собеседницей. Но еще более симпатична Котову была, естественно, Наталья Михайловна, хотя она почти не принимала участия в разговоре.

Был уже первый час ночи, когда Котов пожелал женщинам спокойного сна и ушел к себе в купе. Но странное дело, едва он остался один, снова смутное и тяжелое беспокойство овладело им. Он запер дверь, но раздеваться не стал, выкурил сигарету и выбросил окурок в открытое для этого окно, прилег наконец, сунув портфель под голову, но сильная тревога, переходившая в страх, продолжала томить его.

«Что со мной делается? – спрашивал себя Котов. – Что это: нервы, усталость или… или в самом деле меня подстерегает что-то очень страшное?»

Так и не ответив на свой вопрос, он наконец уснул тяжелым сном загнанного человека, не знающего, что принесет ему пробуждение.

И вот поздней ночью его внезапно разбудило явственное ощущение чьего-то пристального, цепкого взгляда. Котов сел и начал размышлять, откуда за ним могли наблюдать. Он открыл дверь в коридор, но там никого не было. Закрыл дверь на замок и на дополнительную предохранительную щеколду. Затем достал из портфеля наручники и пристегнул их одним кольцом к дверной ручке, а другим – к металлической скобе на стенке купе. Прежде чем лечь, посмотрел в окно. Там, в свете растущей луны, были видны только мелькающие верхушки деревьев.

Новосибирск встретил Котова обычной вокзальной сутолокой, скороговорками информационных объявлений и пасмурной погодой.

На привокзальной площади Котов взял такси. Он предложил своим спутницам подвезти их. Антонина Степановна отказалась: ее должны были встретить невестка с внучкой, а Наталья Михайловна согласилась, чтобы он подвез ее до гостиницы «Новосибирск», где она рассчитывала остановиться на несколько дней. В ее квартире вот-вот должны были закончить ремонт. В той же гостинице собирался на короткое время – как уж повезет – поселиться и Котов.

Уже оформляя документы на проживание, киллер выяснил, в каком номере будет жить Наталья Михайловна, и предложил ей после недолгого отдыха устроить небольшую прогулку по городу и затем вместе поужинать. Она согласилась, загадочно при этом улыбаясь. Котов посчитал, что ему на этот раз повезло.