Текст книги "Смертельные акции"

– У страха глаза велики, – смеялась Лариса.

– Послушай, – сказал Витя, выжимая сок из апельсинов, – я хочу задать тебе один вопрос.

Они расположились завтракать на огромной кухне, выложенной плиткой под мрамор. Такая облицовка создавала ощущение прохлады, что, конечно, было актуально скорее в жарких странах, так как зимой в Москве эта кухня выглядела просто угнетающе. То ли дизайнер Машкину подвернулся плохой, то ли у самого покойного не было вкуса.

– Конечно, дорогой, задавай… – кокетливо прощебетала Лариса и приняла соответствующую изящную позу.

– Мне бы не очень хотелось тебя тревожить… так скоро… Но время работает против нас.

– Я слушаю, в чем дело?.. – насторожилась Лариса.

– Ты что-нибудь знаешь о делах собственного мужа?

– Очень немного, – ответила, честно подумав, Лариса. – А что тебя интересует?..

– Ты слышала что-нибудь, какие-нибудь разговоры? Никогда Машкин не упоминал о сделках? Не хвастался?

– Да нет… вроде. Вот уж не думала, что тебя могут интересовать такие вещи, – подозрительно взглянула она на него.

– Ну, может, ты знаешь что-то про партию алмазов, вроде он должен был недавно ее получить?

– Послушай, дорогой, я не понимаю, зачем тебе это? Что ты от меня хочешь?.. Даже если бы я была в курсе… понимаешь, я не уверена, что рассказала бы тебе.

– Понятно… Ну-с, что там у нас на завтрак? – решил сменить тему Витя. Ничего, сама расколется, сама спрашивать начнет. Женщины – создания любопытные… – Я есть хочу! У меня аппетит зверский разыгрался – после такой-то ночи!..

– Ну можем бекон пожарить. С яичницей. Будет типичный английский завтрак…

Через полчаса, намазывая тост вареньем, Лариса не выдержала:

– Ты что-то говорил по поводу алмазов.

– Забудь.

– А в чем дело? Что-то случилось? Тебе что-то известно?

– Да это я так… кое-что слышал, слухи всякие на стороне про твоего мужа… Ну и решил проверить. Про акции «Росал»… Они должны были быть у твоего мужа.

– А, ну тут я тебе вряд ли смогу сказать что-то новое – это Родин делами фирмы занимался, акциями всякими и так далее. Они с Машкиным вдвоем ворочали… А я даже и не лезла. Я человек непосвященный.

– Ну хорошо, если муж тебе ничего не говорил, то, может, Родин?

– Фи! А если тебе непременно надо услышать, о чем мы говорили с Родиным… то вряд ли тебе будет приятно это слышать… у меня времени не было интересоваться ничем посторонним…

– Лариса… – решил перейти в наступление Витя. – Послушай. Ты мне веришь?

– Конечно, – сделала Лариса большие глаза, – ты же мой маленький птенчик!

– Подожди, давай «птенчика» оставим на потом. Ты должна мне рассказать все как на духу. Понимаешь? Это очень серьезно. Тебе могут грозить большие неприятности. Я пока не могу сказать какие. Для твоей же пользы – чем меньше ты будешь знать, тем в большей будешь безопасности. В этой истории замешаны сумасшедшие деньги. Я вчера обещал тебя защитить – так вот можешь считать, что я уже приступил к своим прямым обязанностям.

Лариса смотрела на него во все глаза, даже жевать забыла. Рот приоткрыт, надкусанный бутерброд в отставленной руке, на щеке след от варенья… Ну чего она из себя пятилетнюю корчит, с отвращением подумал Витя, и продолжил сеанс гипноза:

– Я очень хочу это сделать, очень хочу тебя защитить, но смогу что-то предпринять лишь при условии, что ты будешь полностью со мной откровенна.

– Но я ничего от тебя не скрывала, – удивилась Лариса. – Я действительно совершенно не в курсе. – И, решив сменить тему на более легкомысленную, осведомилась: – А «на потом» – это когда?

– Что? – не понял Витя.

– Ты просил оставить «птенчика» на потом. На когда?..

Ну вот, с грустью подумал Виктор, пресловутый темперамент женщин среднего возраста… Говорят, дальше будет еще хуже. Природа все-таки большая шутница, награждает потребностями именно тогда, когда отнимает возможности… Бедные женщины.

…Позже, лежа на диване, Лариса наблюдала за тем, как Виктор собирается. На глаза ей попались высовывающиеся из-под дивана тапочки мужа с загнутыми турецкими носами. Надо вещи разобрать, подумала она, все из шкафов вынести, одежду – на помойке все равно подберут, там каждый день кто-то копошится – район богатый. Раньше вот кошки копошились, теперь – люди… Бумаги разобрать… Довольная тем, что нашла себе занятие на день, Лариса не протестовала против ухода Виктора, только тщательно замкнула за ним дверь.

Что ж, каждый зарабатывает как может, думал Виктор, спускаясь по лестнице. Это еще вопрос, сколько у вдовы останется денег и не придется ли ему подыскивать себе другое место… Все же личные отношения со служебными путать не хотелось. Левой рукой Витя крепко сжимал в кармане небольшой диктофон. Ему, конечно, не нравилось это очередное маленькое предательство, но не мог же он заботиться о чужой женщине больше, чем о себе?

Виктор отправился на назначенную встречу на метро. Свой неновый уже «фольксваген» он оставил дома. Можно было, конечно, взять такси, но Виктору хотелось прогуляться, подумать. Да и денег у него оставалось немного… Вот если дело выгорит, можно будет рассчитывать на неплохой гонорар. Кстати, подумать и о новой машине. Спускаясь на эскалаторе в метро, Виктор размечтался. Он давно уже подумывал о том, чтобы приобрести «мерседес». Не пошлый «шестисотый», а спортивный, стремительный… Который, стоил, кстати, дороже.

Нужный переход по закону подлости был закрыт, пришлось возвращаться на одну станцию назад и ехать в обход. И чего там можно столько времени ремонтировать?!.. Дюжие милиционеры с мегафоном стерегли тех, кто, несмотря на запрещающую проход табличку, упорно пытались пройти знакомым, нахоженным путем. Как муравьи, подумал Виктор.

Метро он не очень любил. Ни к чему, чтобы чужие люди обтирались о тебя боками. Разве что в детстве было интересно – в час пик ломится толпа народу, а ты маленький, зажмут тебя с двух сторон, а ты ноги подожмешь – и толпа тебя сама несет…

Виктор давно заметил – характер человека вполне можно определить по тому, как он ведет себя в метро. Одни прут напролом, как ледоколы, разрезая людскую массу, не обращая внимания на возмущенные и придушенные вопли ушибленных. Даже еще крепким словечком могут покрыть, обернувшись, обиженного. Другие, наоборот, дают себя затирать, всем место уступают, и в результате в вагон или на эскалатор попадают самыми последними. Виктор же пробирался в толпе аккуратно, протирался через нее, просачивался, как вода. Видел впереди просвет между телами – и тут же занимал его… И опять, сравнив собственную маневренность с поведением водителя на автостраде, обгоняющего, где возможно, соседние автомобили, перестраивающегося из ряда в ряд, он размечтался о плавно поворачивающемся руле в руках, кожаной обивке сидений…

Вышел на улицу, сделал несколько шагов по улице – и вот он уже возле «Максимы».

– Мне назначено, – кратко и по-деловому объявил Витя секретарше, после чего проследовал прямо в кабинет, представляя себе, как секретарша тут же, соскочив со стула, подбегает к двери и, приставив ухо, подслушивает… На всякий случай дверь прикрыл за собой плотнее.

На стенах кабинета красовались фото самых известных красавиц этого агентства, а также фотографии Размахова в обнимку со всякими знаменитостями.

Пыль в глаза пускает, усмехнулся Виктор. Ну нас-то этим не удивишь. Нам все эти знаменитости до лампочки, мы в тени предпочитаем, как-то спокойнее будет…

Борис Размахов поджидал гостя, на сей раз увлекшись простым и элементарным раскладыванием пасьянса. Пасьянс на редкость удачно складывался, что, видимо, было хорошим знаком.

– Достал? – спросил он вяло, кивнув пришедшему гостю.

– А то, – ответил Виктор с гордостью. – Я в этом смысле совсем как профессионал.

– А ты и есть профессионал, – любезно заметил Размахов, – ты мой лучший специалист. Ну давай послушаем…

Виктор достал из кармана диктофон, извлек кассету и по отдельности передал то и другое Размахову. Размахов, щелкнув крышкой магнитофона, вставил в него кассету. Зазвучал слегка искаженный, но вполне узнаваемый голос Ларисы.

Прослушав всю пленку, Размахов выключил магнитофон и некоторое время сидел молча, в раздумье.

– Ну что ж, молодец, – сказал он. – Получи свои… – И протянул заранее приготовленный конверт. – Можешь не пересчитывать.

Однако же Виктор тщательно пересчитал – и только после этого сунул конверт во внутренний карман куртки.

– Продолжай в том же духе, – посоветовал Размахов. – Как она вообще-то, ничего? – ухмыльнулся он.

Виктор насупился. Собственно, это было совершенно не размаховское дело.

– Ну ладно, ладно, – пошел на попятный Борис, подняв ладони вверх, как бы сдаваясь, – это для дела. Для дела! Так что держи марку.

– Постараюсь, – пообещал Виктор и откланялся. Надо было еще успеть заскочить домой, проведать мать, а по дороге закупить продуктов.

Небольшая река, напоминающая ну, скажем, Яузу. По обоим ее берегам люди. Их много. Лиц их не видно. По течению реки сами по себе плывут пластиковые одноместные лодки с маленьким пластиковым веслом каждая. Почему-то мне очень важно: поймать лодку и забраться в нее…

Я бегу по воде на середину реки к приближающейся пустой лодке. Глубина воды в реке – чуть повыше колена. Я это очень хорошо понимаю, ведь некоторые люди стоят в воде.

Я ловлю лодку, с трудом (почему-то) удерживаю ее, падаю на пластиковое сиденье.

Непонятно, каким образом у меня на коленях оказывается женщина. Она что-то говорит мне и смеется, слов ее я не слышу. Чувствую себя безмерно счастливым и абсолютно свободным…

Я пытаюсь грести веслом, нас несет по течению. Неожиданно звонит телефон.

«Откуда здесь телефон?» – четко осознаю эту мысль.

Телефон звонит громче, настойчивее. Осматриваю дно лодки. Снова звонок.

«У нее сотовый?» Оборачиваюсь к женщине.

Она смеется и… исчезает.

Нестерпимо, назойливо зазвонил телефон. Я проснулся.

– Да?

– Могу я поговорить с Юрием Петровичем? – подчеркнуто вежливо произнес старушечий голос.

– Я слушаю вас.

– Доброе утро, Юрий Петрович, надеюсь, не разбудила? – И не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Вы знаете, мой муж, мой первый муж, был склонен к некоторой рисовке, к позе. Он не говорил, а высказывался. Сентенциями…

– Послушайте…

– Да-да, именно сентенциями…

– Вы меня с кем-то спутали. – Я почувствовал, что начинаю раздражаться.

Старушка задумалась.

– Вы Юрий Петрович Гордеев? – с надеждой в голосе спросила старушка.

– Да, но…

– Так вот, – старушка успокоилась, – мой первый муж не говорил, а высказывался. Представляете, сентенциями…

Я включил телевизор.

– …Смешно. Сейчас смешно. А тогда я ужасно злилась. Иногда вспоминается кое-что… Ну, например, он говорил так: «Горение и гниение – один химический процесс, только предмет гниет долго, внутри себя, не отдавая тепла окружающему миру. Горение же приносит пользу».

Первый канал, второй, третий, – я переключал каналы. Телефонную трубку положил на пол, поудобнее устроился в кресле.

«Мало ли, – думал я, – может, ей, бедной, дома и поговорить-то не с кем». Отключить старушку мне было почему-то неудобно.

К старым людям, особенно к старушкам, у меня всегда было странное отношение. Я испытывал к ним смешанное чувство вины и раздражения.

Раздражение оттого, что они бесконечно болтали, и еще от их внешнего вида: меня всегда неприятно удивляло, что женщины с некоторого возраста перестают следить за собой.

Ну а вину – от осознания неправоты своего раздражения. К этому еще примешивалось чувство страха: я видел в каждой старухе женщину и думал: «Неужели и та, которая сейчас моя, когда-нибудь будет такой?..» Старая женщина – это же так неэстетично.

Раздумывая таким образом, я продолжал переключать каналы: мультфильм, «Вести», какое-то старое советское кино, мексиканский сериал… Все прочитывается и просчитывается с первого кадра. Скучно. Надо будет придумать какое-нибудь новое развлечение. Я встал с кресла, прошелся по комнате.

Едва не наступив на телефонную трубку, вспомнил о старушке. Старушка все еще продолжала говорить:

– По молодости я считала, что он сам не горит…

О господи… Придерживая трубку возле уха, я сварил себе кофе, раздумывая о планах сегодняшнего дня, решил позвонить Турецкому. Голос старушки звучал фоном:

– Так вот, в той самой папке с фотографиями была и ваша визитная карточка. Я посмотрела и решила позвонить. А мой первый муж…

Стоп.

– В какой папке?

Ответ на этот вопрос я уже знал: конечно, в той самой, которую я ищу. Фотографии Марины. В это трудно было поверить, однако мысль о тех самых фотографиях первой пришла мне в голову.

– Там фотографии… Мужчины и женщины… Я подумала…

– Адрес? – быстро спросил я.

– Мы развелись двадцать два года назад, я не знаю, где он сейчас, – заволновалась старушка.

– Кто?!

– Мой первый муж…

– Ваш адрес. Я приеду к вам за папкой с фотографиями.

Быстро получить адрес не получилось: бабушка все путала, сбивалась, в конце концов выяснилось, что она сейчас живет на даче, а своего адреса, точнее, адреса своей дачи не знает. Поговорив со старушкой еще минут пятнадцать, я выяснил, где находится ее дача, набросал даже план на листке бумаги.

– Я сейчас приеду.

Интересно, какая связь между мной, папкой, старушкой и ее первым мужем? Я ужаснулся, приготовившись к часовому монологу старушки. Разумеется, обо всем с самого начала.

«Мой первый муж был склонен к некоторой рисовке, к позе, он не говорил, а высказывался…»

Старый участок представлял собой довольно жалкое зрелище, которое вряд ли можно было назвать дачей. Все плодовые деревья были изъедены червями. Вдоль забора рос сорняк, я бы даже сказал, деревья сорняка, это было единственное, что росло на этом участке хорошо.

Дача была в полтора этажа: первый – в два окна, да покосившаяся дверь, второй – чердак с треснутым оконным стеклом. У входа в дом стояла азиатская каменная баба с маленькой головой и обвислой грудью, из тех, которые встречаются в степях Приазовья. Ее плечи и грудь покрылись зеленовато-серым мхом, у ног росли мелкие грибы-поганки.

– Смешно… Сейчас смешно, а тогда я ужасно на него злилась… Представляете?..

Я решил набраться терпения.

Вглядываясь в лицо каменной бабы, я невольно сравнил ее с Ривой Абрамовной. Именно так представилась старушка. Последняя явно выигрывала: коротко стриженная белая голова, морщинистое лицо, удивительно наивные блестящие глаза…

Папка уже была у меня в руках. В принципе я мог подняться и уйти, но что-то удерживало меня здесь. Старушка явно готовилась к моему приходу: накрасила морщинистые губы, нарумянила щеки…

Опять то самое смешанное чувство вины страха и раздражения.

Неожиданно я понял: это ее звездный час. За долгие годы одиночества она наконец-то стала для кого-то интересной, и этому человеку готова была рассказать всю свою жизнь.

Она здесь жила, на чердаке второго этажа, если только его можно было назвать вторым. Первый сдавала постояльцу.

– Жена выгнала, алкоголик, – вздыхала Рива Абрамовна, – а для меня, знаете ли, двести рублей – деньги.

Не первый раз встречаю подобное сочетание беспомощности и расчетливости, но не перестаю удивляться…

– По молодости я считала, что он сам не горит, подарил мне на день рождения вот эту бабу, а вскоре после этого мы развелись, я хотела ее выбросить, но не смогла сдвинуть с места…

Из обрывков воспоминаний, большинство из которых относились к первому мужу, через какое-то время мне удалось собрать целостную картину событий.

Рива Абрамовна уже давно проявляла интерес к одной из местных свалок, куда привозили мусор из города. Иногда там можно было найти очень даже неплохие вещи: часы, например, или книги. Да все что угодно. Потом – продать, на вырученные деньги купить что-нибудь из еды. Продукты старушка не собирала ни на свалке, ни на рынках, считала себя интеллигентной женщиной. Отчасти она была права: дочь врачей, медсестра по образованию, она всю жизнь была человеком чистоплотным, даже брезгливым. Вот только жизнь так сложилась, что пришлось…

– Вы себе не представляете, какие удивительные вещи можно там обнаружить! – не переставала удивлять меня своими откровениями Рива Абрамовна. – Мой первый муж всегда говорил мне…

Хлопнула калитка. Я обернулся. По дорожке, протоптанной между неухоженными яблонями, шел мужчина, судя по внешнему виду, весьма потертый жизненными обстоятельствами. В одной руке у него был портфель, старый, с обтрепанными углами, в другой – пакет с проглядывающими сквозь прозрачный полиэтилен продуктами: хлеб, молоко, колбаса, поблескивало горлышко «Столичной».

– Мой постоялец, – с гордостью сказала старушка. – Для него-то я и взяла эту папку, думала, он человек молодой (постояльцу было лет пятьдесят), купит. А мне-то она, сами понимаете, зачем. – Рива Абрамовна кокетливо поправила коротко стриженные волосы. – Ну а лишний полтинник никогда не помешает…

Подумать только: какой-то полтинник за папку, которая на самом деле стоила… Я даже представить себе не мог, сколько могла бы стоить эта папка, точнее, те снимки, которые в ней находились.

Я открыл папку. Фотографии были сделаны хорошим фотографом, такое ощущение, что мужчина и женщина на снимках позировали: казалось, специально выставлен свет, продумана композиция. Я невольно залюбовался: Лариса обладала красивым телом…

Старушка проследила глазами за тем, как я разглядываю Ларису, вздохнула:

– Когда-то и я была такая. Мой первый муж обожал меня фотографировать. Вообще-то он был химик, но фотография была делом его жизни…

Постоялец уже давно прислушивался к нашему разговору. Он, не дойдя до дома, остановился перед каменной бабой, убирал какой-то мусор с ее плеч, очищал мох с груди, было заметно, что делает это для того, чтобы не входить в дом, а по возможности быть в курсе нашего разговора…

«Так, – сказал я сам себе, – нельзя начинать подозревать всех подряд только потому, что они случайно оказались свидетелями или участниками интересующих нас событий, иначе можно подозревать всех. В том числе и самого себя. Профессиональное недоверие…»

Неожиданно постоялец заговорил:

– Хорошо тебе, – он обращался к каменной бабе, – стоишь себе тут, а мне вот, пока набегаешься по городу в поисках хоть какого-нибудь сносного жилья, да еще дотрясешься сюда на электричке, да изведешь кучу нервов, пытаясь разделить имущество с женой…

– Что делает с мужчиной одиночество, – сочувственно вздохнула Рива Абрамовна и покачала головой. – До чего только доводят человека эти разводы… – По выражению ее лица я понял: собирается заплакать, но старушка, судя по всему, передумала. – Я тоже, как с пятым мужем разошлась, верите ли, сама с этой вот бабой разговаривала, мне ее подарил на день рождения мой первый муж… Вскоре после этого мы и развелись. Идите к нам, Николай Павлович. – Старушка поманила постояльца указательным пальцем. – Чайку?

– Нет, – ответил постоялец и вошел в дом.

– Он всегда такой, не обращайте внимания, по ночам разговаривает сам с собой, иногда кричит… У меня-то окна открыты, жарко, а так я специально никогда не слушаю. Вчера он какую-то Люду во сне звал, жалобно так, знаете… Мой первый муж всегда говорил мне…

Испугавшись повторного монолога старушки о первом муже, я встал:

– Спасибо вам, Рива Абрамовна, если позволите, я пойду.

– Чайку? – засуетилась старушка.

Но я дальше слушать ее не мог. Попрощавшись, я ушел. По дороге на станцию включил мобильник, и тут же раздался телефонный звонок. Звонил Турецкий:

– Решил законспирироваться? Два часа не могу до тебя дозвониться, я уже начал беспокоиться за тебя.

– Со мной все в порядке. А вот что касается телефона, я просто не хотел, чтобы он зазвонил во время моего визита к Риве Абрамовне.

– Это еще что за персонаж?

– Случайный. Нашла на свалке папку с фотографиями. Ну я тебе эту свою историю в Ялте рассказывал. Соскучилась бабка по общению, не отпускала меня, рассказывая про каждого из своих мужей.

Возникла пауза. Зная Турецкого, я предположил, что он чем-то раздражен или обижен. Я решил тоже выдержать паузу.

– Почему же сразу не позвонил?

– У меня просто из головы вылетело. – Попытка оправдаться выглядела жалко. Да в конце концов, с какой стати я вообще должен оправдываться? Я делаю свое дело, он – свое.

– Хорошо. Давай встретимся, – сухо, сдержанно сказал Турецкий и отключился.

Мои же мысли были заняты другим – фотографиями. Пока я ждал электричку, а потом ехал в Москву, я разглядывал их. Одна за другой, фотографии воссоздавали целостную картину того, что происходило в Ялте.

…Раскаленный песок. Тень на песке от зонта. Она раскованная, свободная, влюбленная, он…

…На заднем плане вершина горы Ай-Петри. Небольшой участок скалы, за которой, судя по всему, обрыв. Восторг и обожание в глазах Ларисы, он…

…Гостиница. Разбросанные вещи. Кровать…

Честно говоря, я позавидовал Родину: столько новых ощущений, в таких красивых местах, с такой женщиной. Но… что-то настораживало меня в этих фотографиях… Всмотревшись повнимательней, я понял, что Родин.

Его странная напряженность, неестественность. На секунду меня поразила неожиданная догадка: он знал, что их фотографируют. Не может быть!.. Неужели Лариса так ошибалась? Хотя нет, причина в другом – он просто не любил ее. Когда женщина слишком любит, это вызывает раздражение. Я знал по себе. Вешается на шею, целует, обнимает, а ты с трудом сдерживаешься, чтобы не оттолкнуть…

Возможно, поэтому Марина и привлекла меня: своей неприступностью, своим безразличием ко мне, а теперь я изучаю тело другой женщины и ловлю себя на мысли: «Интересно, а если бы я был с ней все это время в Ялте, как бы я себя вел, какие бы у меня были глаза?»

Почти на каждой фотографии Лариса смотрела на Родина, а он – куда-то в сторону, скосив глаза, словно наблюдая за кем-то. Или просто в море. Или на скалы. Ее искренний горячий порыв вызывал в нем странную реакцию, казалось, он позволял себя обнимать.

…Ботанический сад. Поляна вся в цветах, сквозь которые скорее угадываются, чем различаются их обнаженные тела, но зато лица видны отчетливо: счастливое – ее и спокойное, чуть ли не холодное – его… Неужели она не замечала? Настолько была влюблена? Или просто хваталась за соломинку: хоть какая-то ласка, тепло, которых ей так не хватало…

У нее были удивительные глаза.

Лариса с фотографии смотрела на меня. Я вспомнил этот взгляд: когда она впервые появилась в Ялте в моем номере, потом еще несколько встреч…

Она смотрела на меня, словно прося о помощи. Я вспомнил о решении Турецкого «избрать мерой пресечения взятие под стражу». Ужаснулся: почему же я до сих пор ничего об этом не знаю? Я же должен защищать ее…

Я перебирал фотографии. Честно говоря, лицезреть интересующую тебя женщину в объятиях другого не самое приятное занятие. Наконец я успокоился.

В конце концов, это решение принял Турецкий, вот пусть он и проводит «взятие под стражу», но без меня. А я потом появлюсь, как настоящий мужчина, и спасу ее.

Машину, уезжая на дачу, я оставил на стоянке у вокзала. И теперь поехал в кафе, где мы договорились встретиться с Александром Борисовичем.

Турецкий уже ждал. Вместо приветствия я протянул ему папку. Александр Борисович углубился в нее. Я невольно улыбнулся: оказывается, не я один…

Турецкий строго посмотрел на меня:

– Ты уже обратил внимание на качество фотографий?

– Конечно, Александр Борисович.

Турецкий меня понял:

– Должностные обязанности иногда не позволяют относиться к людям так, как хотелось бы. С той теплотой и доверием, которые к ним испытываешь.

Я успокоился: значит, мир. Волнующий меня вопрос о задержании Ларисы я решил отложить: дружеские отношения должны укрепиться.

– Удивительно, – словно про себя произнес Турецкий.

– Качество фотографий действительно удивительное, – согласился я.

Турецкий улыбнулся, – казалось, просмотр фотографий вернул ему хорошее расположение духа. В общем-то, это неудивительно…

– Удивительно другое: что она в нем нашла?

Очевидно, мое лицо выразило недоумение. Точнее, я испытал легкий шок, неужели Турецкий рассматривает не ее, а его?

Александр Борисович словно прочел мои мысли:

– Не о том думаешь, Юра, – он рассмеялся, – посмотри внимательнее в эти глаза.

С фотографии холодно смотрели глаза Родина.

– Разве это глаза влюбленного мужчины?

– Я уже думал об этом.

– И к какому выводу ты пришел?

– Одно из двух, точнее, из трех, – я импровизировал, – либо она настолько влюблена, что слепа…

– Маловероятно, – перебил меня Турецкий.

– Либо он знал о том, что их снимают, и от этого у него скованность и напряжение, либо…

Турецкий продолжил за меня мысль, окончания которой, честно говоря, я сам не знал:

– Она чем-то обязана ему и вынуждена смириться с положением нелюбимой любовницы, извини за каламбур.

Я поморщился. При чем тут каламбур? Некоторое невнимание Турецкого к русскому языку всегда раздражало меня.

– Это не каламбур, – сказал я, – это оксюморон.

– Оксю – чего? – переспросил Турецкий.

Мы оба засмеялись. Все-таки смех сближает людей, так же как и чувства вины и страха. Я решил дать возможность Турецкому в одиночестве просмотреть фотографии, встал из-за стола, направился к стойке бара.

Здесь стоял изрядно подвыпивший мужик, казалось, он только меня и ждал.

– Привет, – сказал он.

– Привет. – Я пожал плечами.

– Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал? – В голосе мужика послышалась угроза. – А то гляди, напомню.

Я решил не связываться, просмотрев меню, заказал мороженое и кофе.

– Ну это ты зря, – сказал мужик. – Надо коньячок, как вчера. Заглотнешь рюмку-другую, и жизнь вроде лучше становится, а мужик? – Он подтолкнул меня под локоть. – Твоя очередь угощать.

Секунду подумав: дать ли ему по физиономии, чтобы отстал, или угостить коньяком, я остановил свой выбор на последнем.

– Налейте ему, – я кивнул официантке на мужика, – за мой счет.

Официантка укоризненно покачала головой, а я направился в туалетную комнату.

Мужик, выпив, икнул и оглядел кафе.

– Он, – сказал мужик, показывая на мужчину, сидящего в одиночестве за столиком, и направился к очередной жертве.

Турецкий рассматривал фотографии.

– Привет, – сказал мужик и сел рядом на свободный стул. – Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал?

Выйдя из туалетной комнаты, я увидел странную картину: около нашего с Турецким столика лежал мужик. Турецкий невозмутимо продолжал перебирать фотографии. Увидев меня, мужик начал отползать в сторону.

– Что произошло? – спросил я Турецкого.

– Ничего, – невозмутимо ответил Александр Борисович, – он хотел, чтобы я его угостил, вот я и угостил.

Меня всегда поражало умение Турецкого мгновенно решать любую проблему и при этом сохранять абсолютное спокойствие, действовать быстро и решительно. Я же всегда старался действовать мягко и деликатно, не люблю это слово, но в данном случае оно подходит – интеллигентно.

– Спасибо вам большое, – к столику подошла официантка, – он тут постоянно… Мы ничего не можем сделать…

Турецкий равнодушно пожал плечами: мол, что, собственно, я такого сделал? Ровным счетом ничего.

– А почему ты не спрашиваешь меня, взяли ли под стражу Машкину?

– Думаю, что не взяли, в противном случае меня бы уже известили об этом. Да вы и сами бы сказали.

– Мне нравится ход твоих рассуждений, – улыбнулся Турецкий. – Как ты думаешь почему?

– Скорее всего, нам и так известен каждый ее шаг, в каком-то смысле вы охраняете ее, ну а главное – продолжаете получать необходимую информацию. – Я сказал просто так, оказалось, попал в десятку.

Турецкий смотрел на меня с удивлением.

– Да, – продолжил я. – Всеми делами фирмы и акциями занимался Родин. Это подтверждает твою версию о том, что он вполне мог знать и об этих фотографиях… – Именно поэтому…

Турецкий не дал мне закончить фразу.

– Его и убили. Теперь это ясно.

– Не все, – возразил я.

– Кто? И вариантов немного: те, у кого сейчас находятся акции и алмазы убитого Машкина.

– Остается только найти акции и алмазы? – заметил я.

– Всего лишь. – Турецкий задумался. – Непонятно, кому и зачем потребовались эти фотографии? Вряд ли они должны были предстать в качестве повода для шантажа перед Машкиным, потому что его уже не было.

Я догадался:

– Очевидно, эти фотографии имели своей целью заставить Ларису выполнять чьи-то требования. Но какой они имеют смысл, если ее муж уже мертв? Может, общественное мнение?

– Маловероятно. – Турецкий не привык оставлять ситуации неразгаданными. – Думаю, первоначальный план был таков: шантажировать Машкину, чтобы она заставила принять своего мужа какое-то решение, в противном случае фотографии должны были бы оказаться у ее мужа.

– Не думаю, что она была в курсе всех дел мужа. – Такое предположение показалось мне невероятным. – Лариса Машкина не тот человек, который способен на убийство.

Я замолчал. Турецкий сидел с таким видом, словно я ему ужасно надоел.

– Ты пойми, – сказал он наконец, – человек – это загадка, пропасть, свалка, все что угодно. Близкие, жизненные ценности, дружба, все приносится в жертву магическому слову «деньги». Женщина в этом плане гораздо слабее, чем мужчина, хотя я в принципе с тобой согласен: вряд ли это Лариса. Допускаю, что убийцы Родина и Машкина и те, кому потребовались эти фотографии, действовали отдельно. И мотивы у них были разные.

– Честно говоря, я ничего не понимаю. Единственное, в чем я убежден, что и убийства, и фотографии как-то связаны. И что вы собираетесь предпринять в этой ситуации, Александр Борисович?

– Юра, у меня к тебе большая просьба: взять на себя часть непосредственно моей работы, той, на которую у меня сейчас совершенно нет времени. – Он посмотрел мне в глаза, словно спрашивая: согласен? Очевидно, найдя в моих глазах положительный ответ, продолжил: – Нужно попытаться выяснить, можно ли каким-то образом найти автора фотографий.

– Это будет трудновато… Ведь я знаю ее только в лицо. И имя… Но имя, сами понимаете, можно придумать какое угодно.

– Списки участников симпозиума? – предположил Турецкий.

Я только махнул рукой.

– Хорошо, – после недолгого раздумья сказал Александр Борисович, – будем действовать последовательно. Я думаю, можно будет найти эксперта, который окажет нам необходимую помощь.

Конечно, я был согласен.

Мне даже льстило, что сам Турецкий обращается ко мне как к коллеге за помощью. И разумеется, я готов был приложить все свои силы, весь свой ум (недаром я проделывал столько упражнений, переключая телеканалы), чтобы выполнить его просьбу.

Оставалось только найти криминалиста. Турецкий обещал помочь, просил вечером перезвонить.

Мне же в голову пришла неожиданная мысль… В конце концов, зачем терять время до вечера?

Старый участок на этот раз показался мне более привлекательным. Показалось даже, что и этот дом в полтора этажа, и покосившийся забор, и поломанная калитка, закрывающаяся на веревку, – все это была своего рода игра неисправимого, старого романтика-интеллигента, в свой собственный, ни на что не похожий мир. Вряд ли у кого-либо могло возникнуть желание просто зайти в этот дом в гости, не говоря уже о ворах, которым искать здесь было нечего.