Текст книги "Экология права. На пути к правовой системе в гармонии с природой и обществом"

Принципиальным моментом для современного понимания науки является осознание ограниченности и приблизительности всех научных моделей и теорий. В XX веке наука неоднократно показывала, что все природные феномены в конечном счете взаимосвязаны между собой и что их существенные свойства в действительности выводятся из их взаимосвязей с другими вещами. Следовательно, для того, чтобы дать полное объяснение какому-то одному феномену, мы должны будем понять все прочие феномены, с которыми тот связан, что, очевидно, невозможно. При этом неважно, сколь большое количество связей мы принимаем в расчет в нашем научном описании феномена, – в любом случае мы будем вынуждены игнорировать какие-то другие связи. Вот почему ученые никогда не нацелены на поиск «истины», если истина понимается как полное соответствие между описанием и описываемым феноменом. В науке мы всегда ищем ограниченное и приблизительное описание реальности.

Еще раз повторим, что приблизительный характер научного знания является следствием фундаментальной взаимосвязанности всех природных явлений. Попытки ученых понять и определить те закономерности и порядок, которые обнаруживают себя в этих взаимосвязях, приводят к тому, что отдельные устойчивые системы таких взаимосвязей они именуют «объектами», «структурами», «процессами» и т. д. Такой подход субъективен до некоторой степени, так как он зависит от интерпретации конкретным ученым наблюдаемых им взаимосвязей. Это заставило ученых отказаться от картезианского понятия объективных, независимых от наблюдателя, научных описаний. Мы должны принять тот факт, что в современной науке субъективное измерение неявно присутствует в каждой научной модели или теории. Это не означает, что теперь мы должны перестать стремиться к научной строгости. Когда мы говорим об «объективном» описании в науке, то мы имеем в виду в первую очередь такой корпус знаний, который является не просто коллекцией мнений отдельных ученых, но, напротив, формируется, уточняется и упорядочивается целым научным сообществом. Такое интерсубъективное обоснование (или соглашение между отдельными учеными) – обычное дело в науке; отказываться от этого ни в коем случае нельзя.

Метод в праве

Так как взаимосвязанность является фундаментальным свойством человеческого существования, то и в области юриспруденции основным свойством мысли является приблизительность. В юриспруденции, однако, нет какого-то одного общепринятого метода. В разных странах, в разные периоды истории, а иногда в одно и то же время разные методы состязались друг с другом в попытках справиться с внутренней сложностью и изменчивостью общественной жизни[31]31
  См.: Barron et al. (2002).


[Закрыть]. И все же деятельность теоретиков права своими некоторыми свойствами напоминает важнейшие свойства научного метода.

Как правило, юрист ведет систематическое наблюдение за реалиями жизни, ее фактами, существующими обычно в форме социального конфликта между индивидами или общественными институтами. Для того чтобы уместить внешне очень несхожие между собой факты в рамках одной системы понятий, юрист строит модели и создает теории. Например, все конфликты в обществе, имеющие в своей основе добровольный обмен, он относит к тому, что подпадает под действие договорного права; все конфликты, выходящие за пределы всех ранее установленных договоренностей, относятся к законодательству о правонарушениях. Модель проверяется с помощью эмпирических данных (то есть посредством обращения ко всем имеющимся в распоряжении юриста сведениям, которые касаются ситуаций, аналогичных той, что описываются в модели). При этом учитывается то, что такие модели и теории носят ограниченный и приблизительный характер – в особенности из-за того, что устройство судов и других органов государственной власти везде имеет свои особенности.

Юрист основывает свое толкование на дедуктивных или индуктивных умозаключениях (обычно используется и то и другое) – в зависимости от того, является ли исходная точка его рассуждений общим принципом, текстом документа, прилагаемым к конкретным фактам, или предыдущим решением суда, которое следует использовать по аналогии. (В англо-американской правовой традиции в основном используется индукция, в то время как в континентальной традиции предпочтительнее обращение к дедукции[32]32
  См.: Dawson (1983).


[Закрыть].) Давно существует убеждение, что такие умозаключения юристов носят чисто механический характер, и сами юристы, с целью поддержания мнения о научном характере своей работы, обычно отрицают наличие в них какого бы то ни было творческого подхода.

Благодаря такой саморепрезентации юристов, сегодня распространено мнение, что метод, использующийся в праве, просто сводится к работе по истолкованию текстов и, следовательно, существенным образом отличается от методов ученых. Если законы природы – это скрытые принципы и закономерности, которые могут открыться ученому в ходе исследования, то законы, устанавливаемые и исполняемые людьми, – это, прежде всего, тексты нормативного характера, содержащиеся в правовых документах, скрепленные официальными печатями и в силу этого обязательные к исполнению. Однако наше предшествующее беглое обсуждение различных смыслов, которые можно извлечь из понятия закона, установленного людьми, уже показало, что действительность содержит гораздо больше нюансов и является куда более сложным явлением.

Даже законы, составляющие писаное право, не самоочевидны. Их толкование именно как законов – результат довольно сложного мыслительного процесса, в котором профессиональному юристу отводится главная роль «творца» правового порядка. Прежде всего, юрист должен увидеть некоторую фактическую ситуацию в конкретном контексте, выделяя из множества общих характеристик социального взаимодействия только такие, которые являются существенными для данной ситуации, и отбрасывая несущественное. Например, в ситуации дорожно-транспортного происшествия несущественной характеристикой – с точки зрения закона о правонарушениях США – оказывается расовая принадлежность водителя – виновника ДТП и, напротив, существенной – наличие или отсутствие в его крови алкоголя.

Также в обязанности юриста входит определение источника права, с которым он будет сверяться в своей работе. Таким источником права может быть отдельный документ или судебный прецедент, однако это не всегда так; в условиях глобализации все чаще и чаще одновременно привлекаются самые разные источники права, например, сложные сделки совершаются с обращением к законам не одной, а сразу нескольких стран. В действительности юрист может обратиться к обычаю или традиции, если он посчитает их соответствующими данному случаю, или к общим принципам Конституции (например, принципу справедливости, равноправия или честных намерений).

В особенности это верно в отношении ситуаций, когда участниками правовых отношений выступают сразу несколько независимых государств – например, в случаях международных сделок; здесь просто может не оказаться письменного источника права, к которому следует обращаться в подобных случаях, и тогда юристам приходится интерпретировать, творчески переосмысливать факты, для того чтобы «открыть» закон, регулирующий данный случай[33]33
  См.: Twining (2009).


[Закрыть]. Как только источник права (писаного или нет) определен, юрист приступает или к дедуктивному выведению из данного источника права конкретного правила, применяющегося к рассматриваемому случаю, или к индуктивному обобщению множества решений по аналогичным делам и к формулировке общего правила, обобщающего такие случаи. Одним словом, юрист, толкующий закон, точно так же, как и ученый, обладает высокой степенью свободы выбора своих методологических предпочтений. На практике это означает, что он попеременно будет обращаться к индуктивным и дедуктивным методам до тех пор, пока не получит удовлетворительного решения.

Это попеременное обращение к различным методам может осуществляться в рамках деятельности по вынесению решения в суде (если юрист, толкующий закон, – судья) или как отстаивание желаемого исхода дела (если юрист, толкующий закон, – адвокат); оно также может принимать формы теоретических исследований, нацеленных на то, чтобы предложить самую лучшую норму или лучшее решение для учебных дел (если юрист, толкующий закон, – ученый). Например, принимая решение по вопросу об однополых браках, юрист пользуется широкой свободой выбора исходного принципа для его рассуждений – будет ли это абстрактный принцип равенства или более традиционное представление о репродуктивной функции брака. Во всех этих случаях роль толкователя закона в действительности является вполне творческой ролью. Несмотря на то что долгое время ее творческий характер отрицался, сегодня (вместе с Бенджамином Кардозо (1870–1938) – судьей Верховного суда США, получившим широкую известность своим «выбором в пользу честности») практически все юристы признают: кто истолковывает закон – тот создает закон[34]34
  О почти легендарном признании «творческого» характера судопроизводства см.: Cardozo (1921).


[Закрыть]. Другими словами, сегодня юристы признают, что юридические законы существуют не сами по себе в некотором абстрактном мире и отдельно от тех, кто их толкует, и что, напротив, процесс возникновения и адекватного применения законов, вероятно, не менее сложен, чем процесс открытия законов природы.

Призыв к экоправовой грамотности

Первый шаг в создании нового экологического правопорядка, основанного не на устаревшем механистическом подходе, а на системном мышлении, заключается в осознании того, что мы можем совместными усилиями оказывать воздействие на закон. Такой экологический подход к закону, как впервые утверждается в этой книге, может предоставить огромные правовые возможности. Он может освободить «власть народа», которая восстановит понимание закона как того, что является общим для всех людей, и которая, на основании системного представления о мире, создаст новый экологический правопорядок, способный сохранить мир для будущих поколений. Одна из самых сложных задач нашего времени – это построение и развитие устойчивых сообществ – социальной, культурной и природной среды, способствующей такому удовлетворению наших потребностей и желаний, которое бы не отнимало шансы на жизнь у будущих поколений. Преследуя эту цель, мы должны осознать, что научный позитивизм и способ мышления, который характеризует редукционистскую экономическую мысль, – это скорее не реальность, которую подразумевают и отражают наши законы, а в действительности идеологии, которые обслуживают краткосрочные стяжательские интересы[35]35
  См.: Mattei and Nader (2008).


[Закрыть]. Мы можем использовать наши законы для того, чтобы поддержать экоцентрическое[36]36
  Игра слов: эгоцентрическое – экоцентрическое. Первое – потребление и извлечение выгоды любой ценой; второе – сбалансированное существование людей и среды. – Прим. пер.


[Закрыть] видение и оказать противодействие этим идеологиям. Мы нуждаемся в коренном изменении точки зрения: экономическая эффективность должна уступить место экологической устойчивости, а права частной собственности – правам на общий доступ.

Устойчивое сообщество организовано так, что сам способ его существования, способ ведения хозяйственной, экономической деятельности, его структура и его технологии не вступают в противоречие со способностью природы поддерживать жизнь. Эта идея берет свое начало с публикации в 1972 году группой Массачусетского технологического института, возглавляемой Деннисом и Донеллой Медоуз, фундаментального доклада «Пределы роста», который был основан на результатах компьютерного моделирования. После этого в начале 1980-х годов Лестер Браун ввел понятие «устойчивость». Несколькими годами позже в докладе 1987 года Всемирной комиссии по окружающей среде и развитию (докладе Брундтланда[37]37
  Названа так по имени председателя комиссии Гру Харлем Брунтланн. – Прим. пер.


[Закрыть]) впервые было представлено понятие «устойчивое развитие»[38]38
  См.: Meadows (1972), Медоуз (1994); Brown (1981) и World Commission on Environment and Development (1987).


[Закрыть]. Содержание понятия «устойчивость» очень часто подвергается искажению, туда вводят посторонние элементы или даже превращают его в общее место, в банальность, когда упускают из поля зрения тот экологический контекст, в котором оно приобретает свое истинное значение. Устойчивым в устойчивом сообществе является не экономический рост или конкурентное преимущество – или какой-то другой количественный критерий из тех, что используют экономисты; устойчивым является целиком вся сеть жизни, от которой зависит наша возможность поддержания жизни на планете. Разумеется, первый шаг в направлении устойчивого сообщества должен заключаться в понимании того, каким образом сохраняет устойчивость жизни природа. Такой шаг влечет за собой новое экологическое понимание жизни, «экограмотность», так же как и новый тип мышления – «системное мышление», протекающее в терминах отношений, структур и контекста.

Как только мы достигнем некоторого уровня экологической грамотности, мы должны будем срочно внести изменения в право и экономику. Законы, по которым живут люди, подобно законам природы, следует понимать как такие воплощения порядка в отношениях, когда индивиды не разобщены, а соединены и когда они делят власть между собой и другими живыми существами нашей планеты, имеющими с нами равные права на пользование ее общедоступными благами. Другие живые существа – не только другие люди, но и животные, растения и в целом – все экосистемы Земли. Введение хищных видов в новую экосистему будет требовать, например, экоюридического исследования вопроса, где стремлению получить немедленную выгоду будут противопоставлены более широкие последствия подобных действий. Если бы такой экологический порядок существовал, то, скорее всего, сегодня нильский окунь не водился бы в озере Виктория и, что еще более важно, глобальные корпорации не смогли бы требовать и приобретать права так, как если бы они были живыми существами.

Чтобы называться устойчивыми, человеческие законы должны служить поддержанию сети жизни, а не ее эксплуатации и разграблению. В праве, так же как и в науке, нам следует сосредоточиться на понимании целого, а не отдельных частей. Чтобы достичь этой цели, не только законы природы должны быть уяснены широкой общественностью, но и природа закона. Для содействия этому пониманию мы проследим коэволюцию науки и юриспруденции начиная от Античности и до нашего времени.

Глава 2
От космоса к машине: эволюция ранней научной мысли на Западе

Исторические и концептуальные связи между наукой и юриспруденцией устанавливаются еще в античной Греции. Со времени зарождения греческой философии в VI века до н. э. философы представляли мир как kosmos, как упорядоченную и сбалансированную структуру, больше напоминающую живой организм, нежели механическую систему. Каждая часть Вселенной обладала своей внутренней целью и вносила вклад в сбалансированное движение целого, все объекты Вселенной совершали движение, сообразное их природе, стремясь занять в ней полагающееся место. Такое объяснение явлений природы, данное через понятие цели, назначения вещей, называется телеологией, от греческого telos (цель), и пронизывает собой фактически всю греческую философию и науку.

Взгляд на Вселенную как на организм предполагает, что ее общие свойства как целого отражены в каждой ее части. Эта аналогия между микрокосмом и макрокосмом и, в частности, между Землей и телом человека, наиболее выразительно изложена у Платона (428–348 до н. э.) в диалоге «Тимей», но ее также можно найти в учении пифагорейцев и в учениях других школ, возникших еще раньше. В течение времени эта аналогия стала общим местом, прописной истиной, продолжая оставаться таковой на всем протяжении Средних веков и эпохи Возрождения.

В ранней греческой философии первичной движущей силой и источником жизни считалась душа, основное представление о которой соединялось с представлением о дыхании жизни. В самом деле, основным значением греческого и латинского слов, с помощью которых обозначали понятие души (psyche и anima соответственно) было слово «дыхание». В тесной связи с этой движущей силой, с дыханием жизни, которая прекращается после смерти, находилась идея познания. Для ранних греческих философов принципиальная аналогия между микро– и макрокосмом означала, что душа – это одновременно источник движения и жизни, и нечто, что чувствует и знает. Душа отдельного человека воспринималась как часть той силы, что движет целой Вселенной; соответственно, знание, которым обладал человек, воспринималось как часть знания, которым обладает Вселенная. Это последнее Платон называл anima mundi – мировой душой.

Интерес к изучению материи рос. Эмпедокл (490–430 до н. э.) заявил, что объекты материального мира составлены из различных комбинаций четырех элементов – земли, воды, огня и воздуха. Предоставленные сами себе, эти элементы стремятся образовать концентрические сферы с Землей, находящейся в центре и окруженной последовательно сферами воды, воздуха и огня (света). Еще дальше располагаются сферы планет, а за ними следуют звезды.

Спустя полвека после Эмпедокла Демокрит (460–370 до н. э.) предложил альтернативную теорию материи. Он учил, что все материальные объекты составлены из атомов самых разнообразных форм и размеров. Все наблюдаемые качества объектов являются следствиями конкретных комбинаций атомов внутри них. Теория Демокрита противоречила традиционным телеологическим представлениям о материи настолько, что она была отодвинута на задний план философии, где и оставалась на протяжении Средних веков и Возрождения. Она снова напомнит о себе только в конце XVII века, и это будет связано со становлением ньютоновской физики.

Даже при согласии с тем, что параметры материальных объектов основываются на различных комбинациях основных свойств четырех элементов, греческим философам по-прежнему было трудно объяснить переход этих комбинаций в конкретные формы, наблюдаемые в природе. Первым, кто взялся за решение этой проблемы, был Пифагор (580–500 до н. э.), который еще до Платона основал математическую школу с религиозным и мистическим уклоном, организованную по принципу коммуны, где была запрещена частная собственность. Пифагор вместе со своими последователями, пифагорейцами, считал, что числа и отношения между числами являются источниками всех форм. Это соединение конкретного мира форм природных объектов и абстрактной области числовых отношений положило начало связи между наукой и математикой, – связи, которая затем ляжет в основание классической физики XVII века.

Пифагорейцы разделяли Вселенную на два мира – на небеса, где звезды вращаются внутри божественных сфер в соответствии с совершенными и вечными математическими законами, и на Землю, где идут сложные, постоянно меняющиеся и несовершенные процессы. Различие между совершенным и постоянным вращением небесных сфер и несовершенными, все время изменяющимися процессами, протекающими в земном мире, означало то, что переход от высших миров к низшим сопровождался снижением степени их организованности и упорядоченности. Философы последующих поколений будут указывать, к примеру, на то, что повторяющиеся движения небесных тел служат повторяющейся смене времен года (которую можно называть непредсказуемой лишь с очень небольшой долей вероятности); времена года обусловливают погоду (непредсказуемую в уже гораздо большей степени); погода, в свою очередь, влияет на урожаи (рост которых крайне непредсказуем).

Поэтому неудивительно, что первыми точными «законами» науки являются законы движения планет, сформулированные Иоганном Кеплером в начале XVII века. До Галилея с его методом, состоявшим в исследовании количественных характеристик материи, отношение между которыми могло быть описано строго математически, большинство философов, изучающих природу, сомневались в том, что в неупорядоченном земном мире можно обнаружить строгие законы.

Аристотелевский синтез науки

Среди греческих философов, повлиявших на последующее развитие науки, первое место нужно отвести Аристотелю (384–322 до н. э.). Аристотель первым стал писать систематически организованные, академические трактаты, посвященные основным направлениям, по которым велось обучение в его время, – биологии, физике, метафизике, этике и политике. С тем, чтобы подвести под эти дисциплины прочное теоретическое основание, Аристотель создает формальную логическую систему и ряд принципов, обобщающих знание. Он утверждает прямо, что цель, которую он преследует своей логикой, заключается в овладении искусством рассуждать и искусством вести научное исследование. Оба этих искусства, по мнению Аристотеля, должны служить в качестве мыслительных инструментов для всей научной работы. Аристотелевский синтез наук, его предложения, касающиеся их устройства, лежали в основании западной науки на протяжении 2000 лет.

От пифагорейцев Аристотель заимствовал идею противопоставления небесного и земного миров. Он учил, что, начиная с Земли и заканчивая той сферой, в которой обращается Луна, все пребывает в непрерывном изменении – новые формы создаются, затем уничтожаются, и все повторяется снова. В надлунном мире хрустальные сферы планет и звезд продолжают свое бесконечное неизменное вращение. Следуя Платону, Аристотель считал, что совершенство небесного мира предполагает движение планет и звезд по совершенным круговым орбитам.

Аристотель считал, что любой самопроизвольно протекающий процесс, любое физическое явление определяются своими внутренними целями, что они в силу этого являются естественными процессами и явлениями; правильный способ их изучения поэтому – наблюдение. Напротив, неправильно прибегать к эксперименту, так как эксперимент, для того чтобы обнаружить некие скрытые свойства материи, изменяет те естественные условия, в которых существуют исследуемые процессы и явления. Из-за этого, прибегая к эксперименту, невозможно рассчитывать на обнаружение сущности явлений. Эксперимент не рассматривался как надлежащий способ проведения исследования, экспериментальный метод не был неотъемлемой частью греческой науки.

Схоластическая философия

В конце концов сочинения Аристотеля легли в основание средневековой и ренессансной философской и научной мысли. В отличие от арабских средневековых философов, так же изучавших Аристотеля, как и их коллеги из христианского мира, последние не использовали труды греческого философа в качестве основания для проведения собственных независимых изысканий. Они смотрели на эти тексты через призму христианской теологии. В самом деле, большинство христианских философов Средневековья были теологами, и их метод работы, соединяющий в себе философию (в том числе и философию природы, или науку) и теологию, стал известен под именем «схоластики».

Центральной фигурой этого направления, нацеленного на включение наследия Аристотеля в христианское учение, был Фома Аквинский (1225–1274). Святой Фома учил тому, что противоречия между христианской верой и аристотелевским знанием можно избежать, если признать, что и то и другое основано на двух книгах – Библии и книге природы, которые вместе являются произведениями одного создателя – Бога. Аквинат создал обширный корпус философских работ, обстоятельных и скрупулезных сочинений, организованных в систему, где философские энциклопедические труды Аристотеля были объединены с христианской средневековой теологией и составили с ней неразрывное целое.

Обратной стороной соединения науки и теологии было то, что в дальнейшем любые возникающие противоречия неизменно интерпретировались учеными как ересь. Таким образом сочинения Фомы Аквинского заложили фундамент того конфликта между наукой и религией, высшими драматическими вершинами развития которого стали казнь Джордано Бруно (1548–1600) и суд над Галилеем и который продолжается до настоящего времени.

И все же взгляд на природу как на книгу, написанную Богом и соответствующую поэтому Библии, давал возможность ученым трактовать закономерности, наблюдаемые ими в природе (например, движения планет) как божественные законы. Интересно заметить, что схоласты сами никогда не пользовались такими выражениями, как «божественные законы». В большей степени, чем природными явлениями, они интересовались поведением человека и для обозначения начал правильных поступков, которые вложены в душу человека Богом, ими использовался термин «естественное право» (lex naturalis).

Научная мысль Леонардо да Винчи

В западной истории мысли эпоха Возрождения (охватывающая приблизительно отрезок времени с начала XV до конца XVI века) знаменует период перехода от Средневековья к современному миру. Это время характеризуется активным изучением наследия Античности и исследованием новых областей Земли. Интеллектуальная атмосфера Возрождения была окончательно сформирована философским и литературным движением гуманизма, для которого главным предметом интереса были возможности человека. Гуманизм обозначил принципиальный уход от средневековой догмы, дающей объяснение природы человека с позиции религии.

Существенные изменения способа и характера мышления, происходившие в эпоху Возрождения, подготовили почву для научных революций XVI–XVIII веков. В действительности современная научная мысль начинается не с Галилея, как это принято считать у историков науки; она начинается веком раньше – с Леонардо да Винчи (1452–1519) – гениального человека, титана эпохи Возрождения.

Леонардо выступает как художник, инженер и изобретатель бесчисленных машин и устройств; о его научных работах до сих пор известно сравнительно мало. Исключение здесь составляют объемистые записные книжки Леонардо, полные подробных описаний экспериментов, которые он проводил, и длинных расчетов, касающихся открытий, которые он делал. Леонардо разработал новый эмпирический подход, который включал в себя систематическое наблюдение над природой, построение логического вывода и математические расчеты, то есть основные элементы того, что сегодня известно под именем научного подхода. Но та наука, которую создавал Леонардо на основании своего подхода, существенным образом отличалась от механистической науки, появившейся 200 лет спустя. Это была наука, изучающая органические формы (organic forms), их качества и протекающие в них изменения, что свидетельствует о ряде удивительных аналогий между наукой Леонардо и современными объектами научного познания и современными теориями (см. главу 5)[39]39
  См.: Capra (2007), Капра (2011), Capra (2013).


[Закрыть].

Несмотря на то, что та наука, которой занимался Леонардо, взяла многое от аристотелевской науки, она и сегодня продолжает выглядеть современно. Причина в том, что организмы, которые изучал Леонардо, рассматривались им как живые, как организмы, формирующиеся и изменяющиеся прямо в процессе изучения. В течение своей жизни Леонардо изучал, зарисовывал и описывал камни и осадочные породы, сформированные Землей, изучал развитие растений в связи с влиянием на него обмена веществ, строение тела животного, схваченного в движении. Для Леонардо природа была живым целым, и, подобно ранним греческим философам, он считал, что структуры микрокосма и происходящие в нем процессы аналогичны структурам и процессам макрокосма.

Используя современный научный язык, мы можем сказать, что Леонардо мыслил системно. Для него проникнуть в смысл явления означает связать это явление с другими на основе их структурного сходства. Например, когда он изучает пропорции человеческого тела, то сравнивает их с пропорциями зданий ренессансной архитектуры; исследования мускулов и костей заставляют его изучать и рисовать шестерни и рычаги, тем самым обнаруживая связи между физиологией и инженерным делом; структура завихрений, образующихся в жидкости, заставляет обращать внимание на аналогичные процессы, протекающие в воздушной среде; в совокупности это дает толчок для исследования природы звука, разработки теории музыки и создания конструкций музыкальных инструментов. Эта исключительная способность подмечать и устанавливать связи между наблюдениями и идеями из самых различных областей лежит в основании подхода Леонардо к обучению и исследованию.

В отличие от своих современников, Леонардо редко говорит о творениях Бога, предпочитая вместо этого вести речь о неутомимой работе, совершаемой природой, и о ее удивительных выдумках. В его записных книжках повсюду встречаются рассуждения, где он объясняет механизмы действия природы, которая создает камни или «предписывает» животным испытывать боль, дает им возможность двигаться и формирует их тела. Во всех этих фрагментах ощущается великое почтение Леонардо, которое тот выказывает безграничным творческим силам и мудрости природы.

Леонардо не пользовался термином «законы природы». Но, как и ученые последующих поколений он исходил из того, что материальный мир является всецело упорядоченным, что причинно-следственные связи, существующие в этом мире, могут быть постигнуты умом и выражены математически. Для того чтобы указать на обязательный характер этих упорядоченных причинно-следственных отношений, Леонардо называл их необходимыми. Так как наука Леонардо была наукой о качествах объектов, наукой о формах органической жизни, их движении и изменении, то математическая необходимость, которую он усматривал в природе, выражалась им не численным образом, а с помощью геометрических форм, непрестанно меняющихся в соответствии со строгими законами и принципами. «Математический» означает для Леонардо прежде всего закономерный, строгий и последовательный характер действий природы, тех действий, с помощью которых она создала и продолжает создавать свои органические формы. Леонардо не занимался научными и техническими изысканиями для того, чтобы покорить природу, как к этому призывал Фрэнсис Бэкон сотню лет спустя; напротив, он всегда стремился научиться у природы как можно большему. Он испытывал трепет перед красотой, открывающейся ему в сложных формах природы, ее структурах и процессах, он знал, что изобретательность природы намного превосходит любые творческие замыслы человека. В соответствии с этими представлениями сам Леонардо часто использовал в качестве образцов для своих изобретений природные процессы и структуры.

Научная революция

В XVI и XVII веках средневековое мировоззрение радикально изменилось. Представление о живой, одухотворенной Вселенной было заменено представлением о Вселенной как о машине. Эта аналогия сохраняла свое главенствующее положение в течение всего Нового времени и далее вплоть до конца XX века. Своим возникновением механистическая картина мира обязана революционным преобразованиям в физике и астрономии. Из-за того, что именно наука сыграла существенную роль в этой масштабной смене мировоззрений, историки назвали XVI и XVII века эпохой научной революции. Эта эпоха ознаменовала начало современной эпохи, так же известной как эпоха модерна[40]40
  Meiksins Wood (2012).


[Закрыть]. Именно в это время понятие «законы природы» прочно укореняется в западной науке[41]41
  Daston and Stolleis (2008).


[Закрыть].

Научная революция начинается с Николая Коперника (1473–1543), который развенчал геоцентрическую систему мира, помещавшую Землю в центр Вселенной, – систему мира, не подвергавшуюся критике на протяжении более тысячи лет. Его продолжателю Иоганну Кеплеру (1571–1630), в своих исследованиях искавшему гармонию небесных сфер, удалось с помощью скрупулезной работы с астрономическими таблицами сформулировать свои знаменитые эмпирические законы движения планет. В дальнейшем они послужили доводами в пользу гелиоцентрической системы Коперника. Кеплер был первым, кто стал использовать термин законы, – это согласовывалось с представлением Аристотеля о том, что небесные сферы являются областями действия совершенных законов математики. Однако действительное изменение научных взглядов произошло только тогда, когда Галилео Галилей (1564–1642), вооружившись только что изобретенным им самим телескопом, окончательно подорвал доверие к старой космологии. Его удивительные астрономические открытия (четырех спутников Юпитера, фаз Венеры, напоминавших фазы Луны и др.) утвердили гипотезу Коперника в качестве обоснованной научной теории.