Текст книги "Экология права. На пути к правовой системе в гармонии с природой и обществом"

В политике это обстоятельство в разных странах проявляло себя по-разному, однако во всех случаях централизованная государственная власть постепенно становилась все сильнее и в то же время подлежала все большему контролю со стороны внутренних и внешних экономических элит. Современная система международного права возникла на основе нескольких одинаково суверенных государств – «собственников» своих территорий, – которые взаимодействовали между собой или путем войны, или, что более характерно, путем заключения торговых соглашений.

Внутренняя организация «домохозяйства» суверенного национального государства определяла уровень благополучия и достатка его граждан. Следовательно, было естественно полагать, что верховная власть (монарх или же сложная политическая иерархия) является собственником государственного имущества и что законы, регулирующие государственную и частную экономическую деятельность внутри каждого государства, конкурируют между собой. С учетом этого обстоятельства целью капиталистического способа производства считалось не удовлетворение человеческих потребностей, а получение выгоды и накопление капитала для самовоспроизводства. Предметом политической экономии сделалось накопление национального богатства, а сама она стала новой наукой о поведении, претендующей на независимость от юриспруденции, философии и истории.

Историки экономической науки считают «Политическую арифметику» Уильяма Петти (1623–1687), изданную в 1690 году, основополагающей работой по политической экономии. Петти много взял от Ньютона, Декарта и Галилея. Его метод состоял в переходе от слов и рассуждений к числам, весам и мерам, а также использованию рациональных доводов, объясняющих экономические явления через наблюдаемые естественные причины. Почти 100 лет спустя Адам Смит – профессор права и моральной философии, имеющий хорошую подготовку в области естественного права, – опубликовал «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776). Это была первая всесторонняя работа, посвященная экономическим вопросам, написанная в период, когда индустриальная революция начала менять облик Великобритании. Эту работу по своей важности для формирования современной экономической теории можно сравнить с «Началами» Ньютона для физики или «Происхождением видов» Дарвина – для биологии.

Из распространившейся повсеместно ньютоновской идеи «законов природы», которая к тому времени великолепно сочеталась с рационалистическим естественным законом, Смит вывел, что в «природе человека» обмениваться и проводить бартер.

Он также находил естественным то, что рабочие постепенно облегчают свой труд и наращивают производительность посредством сберегающих труд машин. Смит основывал свою экономическую теорию на ньютоновских понятиях равновесия и законов движения, которые были им увековечены в метафоре «невидимой руки». По Смиту, невидимая рука рынка приводит частные корыстные интересы предпринимателей, производителей и потребителей к гармонии и общему благу всех, которое стало приравниваться к производству материальных благ. Цены устанавливаются на «свободных» рынках, которые сами собой следуют такому закону природы, как соотношение спроса и предложения. Таким образом, независимо от индивидуальных намерений будет достигнут общественный результат, что и делает возможным существование объективной науки об экономическом поведении.

Такое идеалистическое представление лежит в основе «конкурентной модели», которая широко используется экономистами сегодня. К ее основным допущениям относятся наличие совершенной и свободно циркулирующей информации для всех участников рыночных сделок, полная и постоянная мобильность рабочей силы, природных ресурсов и оборудования, убежденность в том, что каждый покупатель и продавец, присутствующий на рынке, настолько мал, что не оказывает никакого влияния на цену. Это последнее допущение особенно важно для нашего обсуждения: система цен, подобно правовой системе, является тем, что существует «вовне» и чем-то по природе сходно с Декартовым объективным миром (res extensa).

Смит также считал, что саморегулируемая рыночная система характеризуется медленным и устойчивым ростом с постоянно увеличивающимся спросом на товары и рабочую силу. Все эти условия никогда не могут осуществиться на практике, как это превосходно показал Карл Маркс (1818–1883) в «Капитале». И тем не менее многие экономисты продолжают использовать эти допущения как основу для своих теорий. Например, современные политики и экономисты одержимы идеей безграничного экономического роста, несмотря на то, что абсурдность такого развития на ограниченной ресурсами планете должна быть теперь очевидна любому.

В начале XIX века экономисты принялись за систематическое изложение своей дисциплины, пытаясь придать ей вид строгой науки. Первым и наиболее влиятельным среди таких экономических мыслителей, работающих над систематизацией, был Давид Рикардо (1772–1823), который ввел понятие «экономической модели» – логической системы постулатов и законов с фиксированным числом переменных, которые могут использоваться для описания и предсказания экономических явлений. Методическая работа Рикардо и других экономистов классической школы превратила экономическую науку в множество догм, которые поддерживали существующую классовую структуру и противопоставляли любым попыткам социальных преобразований «научный» аргумент о действующих в обществе «законах природы» (например, «железный закон заработной платы» Рикардо, согласно которому высокий коэффициент воспроизводства в среде рабочих позволял удерживать их зарплаты на минимальном уровне), в рамках которых бедные сами несут ответственность за свои неудачи.

В последующем развитии экономической мысли магистральное направление экономики (так же как и соответствующее ему направление в юриспруденции) по-прежнему оставалось глубоко укорененным в картезианско-ньютоновскую парадигму. Подход современных экономистов является фрагментарным и редукционистским. В целом экономисты не смогли осознать, что экономика – это всего лишь один из аспектов единой экологической и социальной фабрики. Напротив, все товары они трактуют одинаково, не принимая в расчет множество способов, каким эти товары соотносятся с остальным миром, с условиями их производства и с классовой структурой общества. Все ценности сводятся к одному-единственному критерию – увеличению размера пирога (максимизации богатства).

К сожалению, индивидуалистический подход современных экономистов, их приверженность абстрактным количественным моделям, а также их неспособность видеть экономическую деятельность в рамках присущего ей экологического контекста привели к гигантскому разрыву между экономической теорией и экономической реальностью. Следствием этого является то, что сегодня экономическая наука находится в состоянии глубокого концептуального кризиса, что стало отчетливо видно во время глобального финансового кризиса, начавшегося в 2008 году.

По следам этого кризиса два профессора экономики, Камран Мофид и Стив Сжеги, написали чрезвычайно отрезвляющее и заставляющее задуматься эссе под заглавием «Экономическая наука в кризисе: что нам сказать студентам?». Авторы утверждали, что стандартная экономическая теория, которую преподают в наших главных университетах, не только может нести ответственность за удивительный провал в предсказании времени и масштаба событий, которые стали разворачиваться в 2008 году, но и может быть ответственной за сам кризис. Такие рассуждения приводят авторов эссе к суровому выводу: «Пришло время признать ошибочность стандартной теории и ограниченность рыночного фундаментализма. Время требует провести революцию в экономической мысли, равно как новых способов преподавания экономической теории. Это во многом означает возврат к той почве, на которой изначально зародилась экономическая наука, – к моральной философии, к значимым темам и вопросам, касающимся человеческого существования во всей его полноте»[87]87
  См.: Mofd и Szeghi (2010).


[Закрыть].

Ведущая роль корпораций как «юридических лиц»

Неизменным достоянием начального этапа эпохи модерна, огромное влияние которого мы испытываем вплоть до сегодняшнего дня, является рождение и развитие бизнес-корпораций, именуемых «юридическими лицами» и обладающих юридическими правами. Голландская Ост-Индская компания – предок наших современных транснациональных корпораций, для которых не существует государственных границ и которые ведут свои дела всюду, где находятся лучшие возможности по максимизации стоимости акций. Привлечение вкладчиков к участию в таких рискованных предприятиях (которыми почти всегда оказываются те, кто входит в политическую элиту или с ней связан) осуществляется за счет обещаний высокой прибыли. Кроме того, собственное состояние вкладчиков должно быть защищено с помощью механизма, известного под именем ограниченной ответственности, который отделяет частные владения вкладчиков от корпоративного юридического лица[88]88
  См.: Roy (2012).


[Закрыть].

Не подлежит сомнению, что корпорации не были изобретением эпохи модерна. Они действительно играли весьма существенную роль уже в средневековом правовом порядке, особенно в период итальянского Возрождения, когда экономическое и политическое устройство городов-государств основывалось в большей степени на корпоративных гильдиях и объединениях, чем на индивидах. Голландская Ост-Индская компания, однако, олицетворяла не только изменения в размерах и силе корпораций – она была примером первой частной акционерной структуры, которая благодаря искусству своих юристов притязала на преимущественные права даже по сравнению с правами государства. Юридическим оружием этой первой транснациональной капиталистической организации было естественное право, которое впервые использовалось чрезвычайно изобретательным образом и было преобразовано в международное право юридическим гением Гроция, на протяжении своей жизни занимавшего пост адвоката компании и бывшего ее высокооплачиваемым консультантом.

Согласно Гроцию, море было общим благом. По своей природе море не могло быть объектом чьей-либо собственности и должно было оставаться открытым для всех. Для юридического «лица», занятого международной торговлей, доступ к этому общедоступному благу был жизненно важен – до такой степени, что защита права на доступ к нему приравнивалась к самому неотъемлемому естественному праву на существование, праву, служившему основанием всех прочих прав. Юридическое «лицо» могло сопротивляться, даже посредством применения силы, нарушению этого права в том случае, если это нарушение ставило под угрозу существование самого юридического «лица». С помощью этих доводов Гроций успешно защитил право Ост-Индской компании на свободное перемещение по общему мировому океану. В дальнейшем он также обосновал, опираясь на естественный закон, право компании присваивать частную собственность, не находящуюся в употреблении, приравнивая ее к вещам, никому не принадлежащим, к res nullius (и даже в тех случаях, когда неиспользуемая собственность находилась на территории, подконтрольной другому государству).

Гроций, которому, когда он предложил этот выдающийся ход, было чуть больше двадцати, способствовал тому, что в рамках теории естественного права в Северной Европе был положен конец любым дискуссиям о том, обладает ли коренное население правами или является политическим субъектом. Вне зависимости от того, каково было решение этой проблемы, частные лица могли устанавливать права собственности в отношении вещей, никому не принадлежащих (res nullius), безотносительно к тому, на территории какого государства находились эти вещи, – в соответствии с естественным законом, который всегда следовало уважать закону, установленному людьми. Для Гроция и его корпоративных клиентов этот принцип был особенно важен как предпосылка для возможной добычи неосвоенных полезных ископаемых.

С самого начала комплекс естественных прав, позволявших вести бизнес, не считаясь с политическими обязательствами перед другими государствами, создал чрезвычайно благоприятные условия игры для частных корпораций, которые вели международную деятельность. Аргументы, сходные с теми, что использовал Гроций, применяли и британские власти, когда им нужно было защищать право своих компаний на продажу опиума на территории Китая или право создавать рынки в Латинской Америке. Очень похожие аргументы положены сегодня в основу Всемирной торговой организации: никакая общественная власть не может ограничивать право корпорации на перемещение по миру с целью получить контроль над природными или человеческими ресурсами[89]89
  См.: Hertz (2001).


[Закрыть].

Глава 5
От машины к сети: Научная мысль в XIX и XX веках

Несмотря на продолжающийся успех ньютоновской механики на всем протяжении XVIII и XIX веков, нашлись те, кто выразил категорическое несогласие с ее механистическим мировоззрением. В дополнение к этому некоторые из достижений науки XIX века (теория эволюции, исследования электрических и магнитных явлений, термодинамика) сделали явными ограничения ньютоновской картины мира и подготовили почву для научных революций XX столетия.

Романтизм

Еще до того, как ограничения ньютоновской механики стали очевидными для ученых, романтики уже ставили под сомнение ее механистический подход. Романтическое течение в изобразительном искусстве, литературе, музыке, философии, науке и праве, возникшее в конце XVIII века, противостояло механистической картине мира, существовавшей в рамках ньютоновской науки и философии эпохи Просвещения[90]90
  См.: Richards (2002). См.: Berlin (2013).


[Закрыть]. Романтикам по большому счету не был чужд акцент Просвещения на разуме, но они настаивали на том, что научное исследование должно сопровождаться эстетическим суждением, открывающим другой, дополнительный способ понимания природы реальности. По существу, романтики подвергли сомнению ведущую роль механистической научной парадигмы и заменили механистическое понимание природы органическим.

Уильям Блейк (1757–1827) – поэт, мистик и художник, оказавший сильное влияние на английский романтизм, был страстным критиком Ньютона. Блейк с презрением отзывался о стремлении свести все явления к лежащим в их основе механическим законам как о «единичном», «ограниченном видении». Эта позиция воплощена им в прославленных строчках: «Всегда! От единого зренья нас, Боже, / Спаси, и от сна Ньютонова тоже!»[91]91
  Так завершается стихотворение Блейка «Грозный Лос» (перевод В. Потаповой). – Прим. пер.


[Закрыть].

Похожим образом немецкие романтики имели разносторонние интересы в области философии, изобразительного искусства и науки. Они могли с легкостью переходить от рассуждений о биологии к рассуждениям об эстетике, истории и антропологии. В области биологии их больше всего занимало понятие природы органической формы. Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832), центральная фигура всего романтического течения, предложил называть науку, занимающуюся изучением биологических форм, морфологией. Под формой Гёте понимал систему отношений, существующих внутри органического целого. Сам термин и тот смысл, который вкладывал в него Гёте, сегодня занимают центральное место в системном мышлении.

Взгляд романтиков на природу как на «одно большое гармоничное целое», как о ней писал Гёте, заставил некоторых ученых того периода искать это целое в масштабах всей планеты, представшей теперь перед ними единой, живым существом. Эти поиски привели к возрождению древней традиции, источником которой служило представление греков о мире как о космосе (kósmos) и которая была в почете на протяжении Средних веков и Возрождения, – до тех пор, пока средневековое мировоззрение не уступило место картезианскому представлению о мире как о машине. Возродилось представление о планете, как о живом существе, лишь непродолжительное время пребывающем в состоянии спячки. Такие представления, разработанные Леонардо да Винчи в XV веке и учеными-романтиками в XVIII веке, имеют несколько общих существенных черт с современной гипотезой Геи[92]92
  В соответствии с этой гипотезой Земля и живущие на ней организмы объединены в единую систему, способную сохранять условия для существования жизни на всей планете. Была сформулирована химиком Джеймсом Лавлоком и разработана им в соавторстве с микробиологом Линн Маргулис в 1970-е годы. – Прим. пер.


[Закрыть].

Эволюционная мысль в науках о жизни

Для ученых-биологов, испытавших на себе влияние романтизма на рубеже XVIII и XIX веков, первоочередной проблемой была проблема биологической формы, вопросы о ее составе были вторичны. Этот приоритет был в особенности характерен для французской школы сравнительной анатомии или морфологии, основателем которой был Жорж Кювье (1769–1832), создавший на основе структурных сходств организмов систему классификации животных.

В соответствии с одной из основных интуиций биологов, работавших в русле романтического течения, существующие формы жизни – это проявления их основных органических видов или «архетипов», подлежащие постепенным изменениям. Чарльз Дарвин (1809–1882) признавал, что это положение сыграло центральную роль в формировании его раннего представления об эволюции. Это новое направление мысли выходило за пределы ньютоновского представления о мире как о машине, и позже оно станет основным для научной мысли вообще.

Понятие эволюции – постепенного изменения, роста и развития – пришло из геологии, где тщательные исследования ископаемых заставили ученых полагать, что нынешнее состояние Земли – это результат продолжительных преобразований, вызванных действовавшими на протяжении длительного периода времени природными силами. Это представление послужило интеллектуальным фоном для наиболее точной и имевшей наиболее значительные последствия формулировки эволюционной идеи – теории происхождения видов, выдвинутой в порядке рабочей гипотезы Жаном Батистом Ламарком (1744–1829) и несколькими десятилетиями позже обоснованной Дарвином. Монументальный труд Дарвина «Происхождение видов» (1859) и теория эволюции заставили ученых отказаться от картезианского представления о мире как о машине, которая выходит готовой из рук ее создателя. Вместо этого мир следует представлять как развивающуюся, постоянно изменяющуюся систему, сложные структуры которой развиваются из более простых форм[93]93
  См.: Eiseley (1961).


[Закрыть].

Эволюционная мысль в физике

Пока этот новый способ мышления разрабатывался в области наук о жизни, эволюционные представления возникали также и в области физики. Однако если биологическая эволюция воспринималась как движение, увеличивающее порядок и сложность жизни, эволюция в физике стала означать нечто прямо противоположное – движение ко все нарастающему хаосу.

Кризис ньютоновской физики начался с открытия и изучения электрических и магнитных явлений, затрагивающих новый тип взаимодействия, который не могла адекватно описать механистическая модель. Майкл Фарадей (1791–1867) и позднее Джеймс Кларк Максвелл (1831–1879) изучали не только действия, производимые электрическими и магнитными силами, – они сделали сами силы главным предметом своего изучения. Заменив понятие силы гораздо более тонким понятием поля, Фарадей и Максвелл были первыми, кто шагнул дальше ньютоновской физики и показал, что поля обладают собственной реальностью и могут изучаться вне какой бы то ни было связи с физическими телами. Высшая точка развития созданной ими теории – электродинамики – ознаменовалась пониманием того, что свет в действительности есть колеблющееся с большой скоростью электромагнитное поле, перемещающееся в пространстве в виде волн.

Приложение ньютоновской механики к изучению тепловых явлений привело физиков к созданию термодинамики, в основе которой лежит понимание тепла как энергии, вырабатываемой сложным движением атомов и молекул. Начала термодинамики были сформулированы в виде двух фундаментальных законов. Первый – закон сохранения энергии, в соответствии с которым суммарное количество энергии, занятое в некотором процессе, всегда остается неизменным. При этом энергия может менять свою форму, но она никогда не теряется. Второй закон термодинамики утверждает, что в то время как суммарное количество энергии, участвующее в некотором процессе, неизменно, количество полезной энергии уменьшается, рассеивается, уходит на нагрев, трение и т. д. Механическая энергия уходит в тепло и не может быть полностью восстановлена. Это означает, что физические процессы протекают в одном направлении – от порядка к беспорядку. В соответствии с классической физикой, Вселенная как целое движется по направлению ко все возрастающему беспорядку. Вселенная в своем движении замедляется, и однажды движение прекратится полностью. Эта мрачная картина, рисующая ход развития Вселенной, полностью противоречит эволюционной идее, которой придерживаются биологи, когда утверждают, что живая природа эволюционирует от беспорядка к порядку, по направлению к состоянию все возрастающей сложности.

Таким образом, к концу XIX века ньютоновская механика потеряла свою роль основной теории природных явлений, а ньютоновская картина мира, в соответствии с которой тот воспринимался как идеально функционирующая машина, была дополнена двумя диаметрально противоположными взглядами на эволюционные изменения: по одному из них живой мир развертывался по направлению к возрастающему порядку и сложности; другой взгляд представлял мир как замедляющуюся машину, как царство все возрастающего беспорядка.

Еще один век потребовался для того, чтобы разрешить этот парадокс противоречащих друг другу представлений об эволюции. В 1970-е Илья Пригожин (1917–2003) понял, что второй закон термодинамики действует в отношении изолированных или «закрытых» физических систем, тогда как биологические системы – это системы, открытые для движения энергии и материи (или еды). В биологической эволюции возрастает всеобщий беспорядок, но само это возрастание всеобщим не является. В живом мире порядок и беспорядок всегда возникают одновременно. Как, например, тогда, когда мы едим морковь: мы измельчаем ее структуру и тем самым способствуем росту беспорядка; но в то же время мы используем элементы, содержащиеся в моркови, для сохранения или даже увеличения степени порядка нашего собственного организма. Как об этом говорит сам Пригожин: «Живые организмы – это острова порядка в океане беспорядка». Они поддерживают и даже увеличивают степень своего порядка за счет увеличения беспорядка окружающей среды.

Концептуальная революция в физике

В конце XIX века теория электромагнитного поля Максвелла и теория эволюции Дарвина совершенно определенно вышли за пределы ньютоновской и картезианской модели. Такое положение дел указывало на то, что Вселенная устроена гораздо более сложным образом, чем тот, который представляли себе Ньютон или Декарт. Идеи, составлявшие фундамент ньютоновской физики, хотя и не могли объяснить всех природных явлений, тем не менее все еще признавались верными. Однако все изменилось в течение первых трех десятилетий XX века. Две новые физические теории, появившиеся в это время, – квантовая теория и теория относительности, – полностью уничтожили все основные понятия, на которых покоились картезианское мировоззрение и ньютоновская механика. Такие понятия, как абсолютное пространство и время, элементарные неделимые частицы, простейшая физическая субстанция – материя, строгая причинно-следственная связь между физическими явлениями и понятие об объективном описании природы, – не могли более применяться в тех областях, куда проникала физика XX века[94]94
  См.: Capra (1975), Капра (2017).


[Закрыть].

Возможно, самым большим потрясением было открытие того, что на субатомном уровне мир не мог больше раскладываться на отдельные элементарные единицы. Во все времена после Ньютона физики были убеждены в том, что все физические явления могут быть сведены к свойствам устойчивых и неделимых далее материальных частиц. Но по мере того как внимание физиков смещалось от макрообъектов в сторону атомов и субатомных частиц, природа более не обнаруживала своих каких бы то ни было отдельных структурных элементов. Молекулы и атомы по-прежнему состояли из своих компонентов – протонов, нейтронов, кварков и т. д. Однако они не могли интерпретироваться как отдельные объекты – скорее, их нужно было понимать через их взаимоотношения. Субатомная частица – это, в сущности, множество отношений, в которые вовлечены прочие вещи, являющиеся сами, в свою очередь, множеством отношений.

В формулировках квантовой механики эти отношения выражаются в терминах вероятностей, а вероятности определяются динамикой всей системы. В то время как в классической механике свойства и поведение частей системы определяли свойства и поведение системы в целом, в квантовой механике ситуация ровно обратная: именно целое определяет поведение частей. Этот концептуальный сдвиг служил иллюстрацией стремительного упадка картезианского механицизма и прославленного Декартова метода аналитического мышления, раскладывающего сложные проблемы на их составные части.

По мере того как ученых все больше и больше стал заботить приблизительный характер законов ньютоновской физики, они прекратили пользоваться термином «законы природы». Закон излучения абсолютно черного тела (1900) Макса Планка (1858–1947), ставший толчком для концептуальных революций квантовой физики, – это, вероятно, последний пример применения термина «закон». После Планка мы имеем эквивалентность энергии и массы Альберта Эйнштейна (1879–1955), постулаты (модель атома) Нильса Бора (1885–1962), принцип запрета Вольфганга Паули (1900–1958), принцип неопределенности Вернера Гейзенберга (1901–1976) – ни один из них не носит называние «закона».

Главная догадка, породившая далекоидущие следствия, заключается в том, что всеобщая взаимосвязанность, обнаруженная квантовой физикой, всегда предполагает наличие человека-наблюдателя и его сознание. Мы не можем рассуждать о природе, не рассуждая при этом и о самих себе. Гейзенберг говорил об этом так: «То, что мы наблюдаем, – не природа сама по себе, но природа, подвергнутая нашему методу постановки вопросов»[95]95
  Цит. по: Capra (1975), С. 140, Капра (2017).


[Закрыть]. Целое, как его понимали греки и другие древние, не является исключительно совокупностью частей. Все части Вселенной находятся во взаимосвязи, и люди, в свою очередь, также связаны со Вселенной самым недвусмысленным образом.

Системное мышление в науках о жизни

В то время как квантовая механика преодолевала трудности, связанные с парадигмальным сдвигом от частей к целому, аналогичный сдвиг происходил и в области наук о жизни. В 1920-е годы немецкие биологи развили и усовершенствовали множество ключевых идей биологов романтического направления XVIII века. Назвав свою новую дисциплину «организменной биологией», они утверждали, что каждый живой организм – это единое целое, которое не может быть понято исходя из исследования только его частей.

Организменные биологи также были вовлечены в междисциплинарный диалог с психологами, которые трактовали процесс восприятия в терминах интегрированных перцептивных схем или целенаправленных организованных цельностей, которые проявляют качества, отсутствующие у их частей. Например, когда мы встречаем друга и видим, что он выглядит печальным, то восприятие состояния печали сообщается многими едва заметными изменениями в выражении лица, в жестах, тоне голоса и т. д. – на основании всего того, что мы даже не в состоянии проанализировать, но что наш мозг объединяет в единую перцептивную схему. Психологи заимствовали из немецкого слово Gestalt, означающее органическую форму, и использовали его для обозначения таких интегрированных перцептивных схем. Соответствующая дисциплина получила название гештальтпсихологии.

Третьей дисциплиной, которая внесла вклад в междисциплинарный диалог о целостности, была новая наука об экологии, сформировавшаяся в течение XIX века на базе «органицизма» (изучения природы органических форм), в то время, когда биологи стали заниматься изучением сообществ организмов. Пока биологи сталкивались с явлением несводимой к частям целостности в живых организмах, а психологи обнаруживали целостность в восприятии, экологи наблюдали эту несводимость, когда занимались изучением сообществ растений и животных в экосистеме. Экологи понимали, что члены экологических сообществ связаны друг с другом и что все они формируют множество сетей взаимоотношений (как, например, сети питания), где процветание сообщества в целом зависит от успеха его отдельных членов, а успех каждого члена, в свою очередь, зависит от успеха сообщества как целого.

Из этого междисциплинарного диалога возник новый способ мышления, который стал известен как системное мышление[96]96
  См.: Capra (1996), Капра (2003).


[Закрыть]. Общим для биологов, психологов и экологов стало изучение живых систем, куда входили живые организмы, части организмов и сообщества организмов – такие как социальные системы и экосистемы. Таким образом, живые системы стали распространяться на очень широкую предметную область, а системное мышление, направленное на их изучение, оказывалось по своей природе междисциплинарным или, лучше сказать, трансдисциплинарным.

Гештальтпсихолог Христиан фон Эренфельс (1859–1932) популяризировал утверждение Аристотеля о том, что «целое – больше суммы его частей», тем самым превратив его в девиз теоретиков системного мышления. Каждую живую систему следует рассматривать как единое целое, чьи свойства не могут быть сведены к свойствам ее частей. Отношение и взаимодействие частей формируют основу для существенных свойств системы в целом.

Смещение внимания с объектов на отношения идет вразрез с западной традицией научного исследования, в центре внимания которого находятся измеряемые и взвешиваемые объекты. Отношения не принадлежат к классу таких вещей – они должны быть представлены в виде структуры. Смещение акцентов от части к целому, от объекта к отношениям, от измерения к описанию структуры – все это элементы, составляющие противоречие между (количественным) изучением материи и (качественным) изучением формы. Исследование материи прибегает к языку физики и химии для того, чтобы описывать ее структуру, силы, которые на нее воздействуют, и результат приложения этих сил. Исследование формы, напротив, предполагает абстрактное отображение отношений с целью описания таких типов организации, как сети или обратные связи.

Живые сети

Экологи понимают под экосистемами сообщества растений, животных и микроорганизмов, связанных между собой посредством пищевых цепей. Экологи предложили понятие пищевых сетей и более общее понятие – сеть жизни (web of life). Пищевые сети – это сети, связывающие организмы, организмы – сети, связывающие клетки, клетки – сети, связывающие молекулы. Таким образом, всюду, где мы видим жизнь, мы видим сети, и, таким образом, сеть стала основной метафорой для нашего времени, так же как механизм был основной метафорой на протяжении 300 лет после Декарта и Ньютона. Если механизм можно должным образом изучать через исследование его частей, то сеть изучается через ее связи или отношения. Такой подход подразумевает переход от механистического к системному мышлению.