Текст книги "Экология права. На пути к правовой системе в гармонии с природой и обществом"

Так как значимость понятия «сети» для экологии росла, специалисты по системному мышлению начали использовать сетевые модели на всех уровнях систем – и на уровне организмов (где те рассматриваются как сети, объединяющие в себе клетки, органы и системы органов), и на уровне экосистем (которые понимаются как сети, объединяющие отдельные организмы). Соответственно, поток материи и энергии в экосистемах стал рассматриваться как продолжение процессов обмена веществ, протекающих в отдельных организмах. Эти два аспекта живых систем, сети и потоки, являются основными понятиями новой системной концепции жизни, формировавшейся в течение трех последних десятилетий.

Нелинейные системы

Основные понятия системного мышления разрабатывались и совершенствовались на протяжении 1920-х и 1930-х годов. В 1940-х произошла выработка современных теорий систем, в которых разрабатываемые ранее понятия были объединены в рамках единой конструкции, описывающей принципы организации живых систем. К этим классическим теориям систем принадлежат общая теория систем, разработанная биологом Людвигом фон Берталанфи (1901–1972), и кибернетика – результат междисциплинарного сотрудничества математиков, нейроученых, представителей социальных наук и инженеров. Следующий этап развития системного мышления пришелся на 1970-е и 1980-е, когда были предложены новые модели и теории живых систем, намного более совершенные, чем классические. Их отличительной особенностью стал новый математический язык, впервые позволивший ученым описать математически чрезвычайно сложные живые системы. Теория хаоса и фрактальная геометрия являются направлениями этой новой математики, широко известной под названием «теории сложности».

Важнейшим в теории сложности является то, что она является нелинейной математикой. Поэтому ее специальное название – нелинейная динамика. До недавнего времени ученые старались избегать нелинейных уравнений из-за того, что их чрезвычайно сложно решать. Например, спокойное течение воды в реке, где нет никаких препятствий, описывается линейным уравнением. Но если камень в реке рождает водоворот, то поток становится неспокойным. Движение воды теперь настолько сложно, что кажется почти полностью хаотическим. Такое сложное движение можно описать нелинейными уравнениями.

В 1970-х в распоряжении ученых впервые оказались мощные и высокоскоростные компьютеры, с помощью которых можно было решать такие нелинейные уравнения. Продвигаясь в этом направлении, ученые разработали новый тип математического языка, с помощью которого были обнаружены поражающие воображение структуры, стоящие за внешне хаотическим поведением нелинейных систем, – порядок за кажущимся хаосом. Результатом использования новых методов в решении нелинейных уравнений была не формула, а визуальная форма, паттерн, который прослеживал компьютер. К примерам таких структур относятся странные аттракторы теории хаоса и фракталы фрактальной геометрии. Они составляют визуальное описание сложной динамики систем. Новая математика, работающая с такой сложностью, это преимущественно математика паттернов и отношений.

На протяжении последних 30 лет неослабевающий интерес к нелинейным явлениям создал ряд новых сильных теорий, которые значительно углубили наше понимание многих существенных свойств жизни. В частности, две теории систем привели к значительному прогрессу в понимании двух существенных свойств жизни, о которых шла речь выше, – сетей и потоков.

Первая из этих теорий – теория живых сетей, известная как теория аутопоэзиса, разработанная Умберто Матураной и Франсиско Варелой[97]97
  См.: Maturana and Varela (1987); см. также: Capra (1996), Капра (2003).


[Закрыть]. В соответствии с этой теорией определяющее свойство живых сетей заключается в их самовоспроизводстве или аутопоэзисе – от греческого auto (сам) и poiein (делать). Например, все биологические структуры внутри клетки – белки, энзимы, ДНК и т. д. – все время производятся, восстанавливаются и регенерируются клеточной сетью. Аналогично, клетки тела в многоклеточном организме все время регенерируются и перерабатываются метаболической сетью организма. Живые сети все время производят или воспроизводят себя, видоизменяя или замещая свои компоненты. Так, в процессе сохранения своего сетевого типа организации они претерпевают постоянные структурные изменения.

Снова мы сталкиваемся с сосуществованием устойчивости и изменения – одной из существенных характеристик жизни. Устойчивым остается тип организации системы и сети; постоянному изменению подвержена структура организма.

Другая основополагающая теория систем имеет своим предметом постоянное движение энергии и материи по таким живым сетям. Это теория диссипативных структур Пригожина, объясняющая то, каким образом живые системы могут сохранять свою общую структуру, несмотря на постоянное движение и изменения всех их компонентов. Пригожин ввел термин «диссипативная[98]98
  Диссипативная – от англ. dissipative, «рассеивающий». – Прим. пер.


[Закрыть] структура» для того, чтобы подчеркнуть тесную и на первый взгляд парадоксальную связь между структурой и порядком, с одной стороны, и движением и изменением (рассеиванием) – с другой. Снова устойчивость и изменение сосуществуют[99]99
  См.: Prigogine и Stengers (1984); Пригожин и Стенгерс (1986), см. также: Capra (1996), Капра (2003).


[Закрыть].

Динамика диссипативных структур главным образом заключается в самопроизвольном возникновении новых форм порядка. Хотя большую часть времени живые системы пребывают в устойчивом состоянии, время от времени они демонстрируют нестабильность, что проявляет себя или как сбой в системе, или, что случается чаще, как самопроизвольное возникновение новых форм порядка. Такое самопроизвольное возникновение новых форм порядка в переломные моменты, когда система нестабильна (о нем часто говорят просто как о «возникновении»), является одним из отличительных свойств живого. Оно было признано действующим началом развития, познания и эволюции. Другими словами, способность к созиданию – к созданию новых форм – ключевое свойство всех живых систем.

Живые сети в социальной сфере

Концепция переноса системного понимания жизни в социальную сферу, и в частности в область законов, регулирующих отношения между людьми, основывается на допущении, что жизнь принципиально едина и что разные живые системы показывают сходство в своих типах организации. Эволюция протекала миллионы лет с использованием, снова и снова, одних и тех же моделей. С развитием жизни эти модели проявляли тенденцию к усложнению, однако всегда они оставались вариациями на основную неизменную тему. Сетевая модель, в частности, – один из самых базовых типов организации для всех живых систем. На всех уровнях элементы и процессы живых систем объединены в сети. Перенос системного представления о жизни в социальную сферу, таким образом, подразумевает приложение нашего знания основных типов и принципов организации жизни, и в частности знания живых сетей, к социальной реальности[100]100
  См.: Capra (2002), Капра (2004).


[Закрыть].

Социальные сети являются сетями коммуникации. Это означает, что для того, чтобы по-настоящему понять, как происходит коммуникация в мире людей, нам следует принять во внимание весь внутренний мир нашего сознания и нашей культуры: идей, ценностей, целей, разногласий, властных отношений и т. д. Социальные сети самовоспроизводятся так же, как и биологические, но то, что они при этом создают, большей частью невещественно. Каждый процесс коммуникации производит идеи и смыслы, которые дают начало другому процессу коммуникации, – таким образом вся сеть воспроизводит себя.

Когда в социальных сетях идут такие процессы, они формирует множественные цепи обратной связи, которые в итоге создают общую систему верований, толкований и ценностей, также известную как культура; ее устойчивость поддерживается дальнейшей коммуникацией. В этой культуре индивиды получают свою идентичность как члены социальной сети, и, таким образом, социальная сеть формирует свои собственные границы.

Глава 6
Механическая юриспруденция

И снова развитие права, сопутствующее победе картезианского правового рационализма, обнаруживает удивительные параллели с развитием естественных наук. Эволюционная мысль и романтизм подорвали авторитет механистического видения естественного права как непреложной и универсальной системы правил, укорененной в разуме человека. И все же критике, предпринятой в рамках этих направлений, не удалось оспорить главенствующее положение механистического видения права и ослабить ее влияние на теорию и практику западного профессионального права.

Приспосабливаемость механистического подхода в области законов, регулирующих отношения между людьми, обеспечивается той бесценной поддержкой, которую он оказывает запросам капитализма образца XIX века. Сведение всей правовой системы к договору между частной собственностью и государственной властью оказалось эффективным способом подавления природы и общества. Сегодня представление о праве по-прежнему связано с представлением об объективной, регулируемой государством системе, наделенной властью разрешать споры субъектов, занятых извлечением прибыли. Никакого альтернативного, основывающегося на общем доступе представления о праве никогда не возникало. Напротив, и это довольно парадоксально, – развитие теории права преобразовало возражения и романтизма, и эволюционного учения, выдвигаемые в адрес механистической концепции, в идеологическую составляющую доминирующей капиталистической экстрактивной модели. Результат этой трансформации – существующий сегодня мировой бренд правового позитивизма, ограничивающий понимание права тем, где оно предстает в качестве не подлежащей изменению технологии, к которой если и открыт доступ, то только через профессионалов. Системное представление о природе права как о живой сети, объединяющей сообщества и предусматривающей «возникновение» новых правовых форм, которые обеспечат планете спасение, еще только должно возникнуть. И все же многие идеи, разработанные в рамках эволюционного и романтического мышления, актуальны для нашей экологии права (которую мы ранее определили как правовой порядок, который согласуется с основными принципами экологии и чтит их).

Кодекс Наполеона и механическая юриспруденция

После победы Французской революции наибольшим влиянием в области права обладало картезианское мировоззрение. Модернизация французской правовой системы, предпринятая Жаном Доматом, приблизительно соответствует той работе, что была проделана Уильямом Блэкстоном в Англии почти 100 лет спустя. Они оба старались придать существующим на тот момент в крайне неупорядоченном виде юридическим документам характер стройной рациональной системы. Кодекс Наполеона 1804 года опирался на теории и идеи Домата.

Как и в случае с прочими континентальными течениями в философии права, частная собственность и государственный суверенитет являются основополагающими структурными элементами Кодекса Наполеона. Это иерархическое представление о правовом порядке, в соответствии с которым суверенное государство и независимый собственник находятся в непосредственных отношениях, устанавливаемых с их обоюдного согласия, есть не что иное, как «правовой абсолютизм»[101]101
  См.: Grossi (2010).


[Закрыть]. Часть фундаментальных правовых принципов Кодекса являются типично картезианскими индивидуалистическими идеями, связанными с превращением общего в капитал. Среди них в тексте Кодекса мы находим выразительное определение собственности как неограниченного ничем права обладать и распоряжаться вещью; идею контрактного соглашения сторон, имеющего силу наравне с законом; идею передачи права собственности по свободному согласию; принцип вины в деликтной ответственности, который освобождает предпринимателя от правовой ответственности за ущерб, причиненный неумышленно в результате его деятельности; принцип, допускающий сосуществование понятий физического и юридического лица, который защищает личное состояние инвесторов, выступающих от лица компаний, перенося на компанию ответственность за их действия. С помощью этих и других формально-юридических инструментов Наполеон в своем Кодексе воплотил картезианское мировоззрение. Например, статья № 5 Кодекса ограничивает действия судей простым механическим приложением Кодекса к фактам, составляющим содержание рассматриваемого ими дела, – такую концепцию Роско Паунд (1870–1964), декан юридического факультета Гарвардского университета, назвал «механической юриспруденцией»[102]102
  См.: Pound (2012).


[Закрыть]. Предполагалось, что Кодекс – воплощенный в тексте разум – будет применяться как есть (или лишь с незначительными толкованиями) благодаря чисто картезианской логике, используемой судебной ветвью власти.

Благодаря военным завоеваниям или интеллектуальной репутации, но Кодекс стал опорой профессионального права во всем мире[103]103
  См.: Swartz (1998).


[Закрыть]. Огромный успех рационализма вместе с политическим сопротивлением модернизации, предпринятой Наполеоном, запустили романтическую реакцию, проявившуюся особенно в Германии.

Эволюция в юридической мысли

Мы видели, как сильно под влиянием романтизма развилось эволюционное и холистическое мышление в философии и науке. В юриспруденции идея эволюции права получает распространение в конце XVIII века, в особенности в юридических и философских кругах Шотландии[104]104
  См.: Stein (2009).


[Закрыть]. Дэвид Юм называл три основополагающих закона, проистекающих из самого факта совместного проживания людей: «о стабильности собственности, о передаче последней посредством согласия и об исполнении обещаний»[105]105
  См.: Юм Д. Трактат о человеческой природе. Кн. 3. Ч. II. Гл. 6. – Прим. ред.


[Закрыть].

Юм подчеркивал, что эти соглашения не имеют своим источником разум; они проистекают из разделяемого всеми чувства общего интереса, когда люди постепенно осознают необходимость регулировать свое поведение в соответствии с правилами. Каждое правило, подобно языку или признанию золота средством обмена, «возникает лишь постепенно и приобретает силу только путем медленного прогресса, а также благодаря тому, что мы постоянно испытываем на опыте неудобства от его нарушения»[106]106
  См.: Hume ([1740] 2000), с. 490; Юм (1966).


[Закрыть].

Шарль Луи Монтескьё (1689–1755), один из великих политических философов эпохи Просвещения, был признанным основоположником научной идеи об эволюции права, которая предполагала переход общества с одной ступени развития на другую. Сегодня эту концепцию все еще можно встретить во множестве работ об «отсталости», принадлежащих исследователям, известным как экономисты, изучающие развивающиеся страны или страны с низким уровнем дохода (development economists). Монтескьё сравнивал самые разные общества для того, чтобы обнаружить общие для них всех проявления права, которые не зависят от географических и климатических условий, традиций или стадии развития. С помощью этого метода он смог дать научное определение природе частной собственности, основополагающей для наиболее развитых обществ.

Если в области строгих наук эволюционным мышлением был нанесен серьезный удар по картезианскому механистическому мировоззрению, то в области права оно лишь усилило следствия из этого мировоззрения за счет того, что подвело научное основание под тот вид собственнического индивидуализма, в котором нуждалось капиталистическое развитие. Юристы обеспечили тиски частной собственности и государственной власти легитимизирующей концепцией правовой эволюции – четырех стадий процесса развития, основанного на социальных средствах жизнеобеспечения. Общество теоретически должно последовательно переходить от охоты и собирательства (стадия 1) к номадизму: кочевничеству и животноводству (стадия 2), затем к сельскохозяйственной деятельности (стадия 3) и, наконец, к торговле (стадия 4). Такая идея линейного развития до сих пор преобладает в экономическом мышлении. С одной стороны, эта теория – подобно теории Дарвина в естественных науках – дала раннюю критику идеи абстрактного всеобщего рационального естественного права. Но с другой стороны, она поддержала индивидуалистическое мировоззрение естественного права. Проходя через эти стадии, правовые институты, в частности государство и в особенности частная собственность, развились от простых договоренностей до уровня структур с постоянно растущей сложностью[107]107
  Широко известно использование подобного этому метода Энгельсом – см.: Engels (1972), Энгельс (1978).


[Закрыть].

Правовой романтизм

Научный подход Монтескьё, вместо того чтобы развенчать механистическую концепцию права, напротив, лишь усилил ее выводы. Аналогично, к усилению наиболее важных выводов из абстрактного понятия об универсальном правовом порядке привела и критика этого понятия немецким юристом и историком романтического направления Фридрихом Карлом фон Савиньи (1779–1861). Савиньи, наиболее влиятельный юрист XIX века, был консервативным, возможно, реакционным аристократом, который боялся вступления в силу Кодекса Наполеона, считая его наивным и мало академически проработанным правовым документом. Критика Савиньи основывалась на двух идеях. Во-первых, так как закон варьируется от места к месту, то он не может рассматриваться как абстрактный математический порядок ньютоновского типа. Напротив, так как закон отражает разнообразие национальных характеров и устремлений, то он должен выводиться из «духа народа» (Volksgeist) и, в соответствии с истолкованием интеллектуалов и юристов, соответствовать каждому отдельному обществу. Хорошо видно, что в своей критике рационалистического естественного права Савиньи отталкивался от понятия исторической трансформации, за которым неизменно тянулся шлейф эволюционной теории. Савиньи утверждал, что картезианский Кодекс Наполеона отражает исключительно дух французского народа, который своей революцией возвел этот дух в ранг закона.

Во-вторых, Савиньи утверждал, что право принадлежало не суверенному государству, а, как и культура или язык, народу, который может выражать его через деятельность своих ученых-юристов. Право должно уважать дух любого места и любого исторического времени. Любая кодификация права есть не что иное, как акт государственной власти определенного исторического момента, который неминуемо делает право менее приспосабливаемым к последующим историческим обстоятельствам. Благодаря этой идее, выраженной в знаменитом споре Савиньи и Антона Фридриха Юстуса Тибо (1772–1840) о кодификации, романтизм Савиньи стал известен под именем «правового историзма». Если сам Савиньи внес значимый методологический вклад, потенциально возвращавший некоторую жизнь в область права, то романтическая критика механицизма в праве, напротив, оказалась с практической точки зрения слабой, коль скоро немецкий правовой романтизм раскололся на два непримиримых лагеря.

Строгие последователи Савиньи были парадоксальным образом убеждены в том, что римское право выражало настоящий дух немецкого народа, так как оно все еще использовалось в судебной системе[108]108
  См.: Whitman (1990).


[Закрыть]. Представители другого лагеря, «германисты», ощущали, что дух немецкого обычного права в своей традиционной форме после падения империи соперничал с римским правом. Такое право носило общинный характер и основывалось не на индивидуалистских, формальных правах собственности, а на гораздо более гибкой системе владения, приспосабливаемой к нуждам сообществ с тесными связями[109]109
  См.: Levy (1951).


[Закрыть].

Ценность ряда немецких исследований в том, что они показывали, что вследствие повсеместного альянса капитала и права, обслуживающего неограниченную частную собственность, «община» не смогла стать тем правовым понятием, которое бы отражало ценности нашего времени. В то время, пока процветало введенное Савиньи понятие «царства индивидуальной воли» как еще более широкое обоснование неограниченного права собственности, для традиционно замкнутых сообществ было гипотетически возможно благодаря деятельности юристов, способных отразить изменяющиеся социальные условия, постепенно открыться с тем, чтобы послужить потребностям экологического правового порядка. Однако, несмотря на эту теоретическую возможность, преобладавший в то время правовой романтизм не смог подорвать фундаментальную, основанную на римском праве, индивидуалистическую идею западного права и, напротив, лишь усилил ее.

Профессионализация права

Наследие правового романтизма, находившееся далеко от того, чтобы привнести в право столь необходимую там живую культуру и коллективное политическое действие, стало еще одним шагом в сторону профессионализации права. В XX и XXI веках передача знаний в области права от одного поколения к другому стала исключительно делом сообщества ученых профессионалов. Из этого процесса были целиком выключены любые общинные правовые традиции, идущие «снизу», а само право было полностью вырвано из своей собственной среды (ecology). Единственный выбор, который сегодня можно сделать в области права, – это выбор между интересами частной собственности и интересами государственной власти. Таково труднопреодолимое правовое ограничение, не позволяющее нам помышлять о какой бы то ни было альтернативной точке зрения. Единственный законный политический выбор в западном обществе – это выбор между более или менее государством и более или менее собственностью. Право в большей степени превратилось в технологию поддержки этого ограничения политической активности.

Несмотря на надежды, которые несла с собой романтическая мысль Савиньи, немецкое научное правовое сообщество создало юриспруденцию, оперирующую понятиями еще более абстрактными, чем те, что использовались их противниками – приверженцами естественного права. Немецкие юристы создали то, что философ права Дункан Кеннеди называл «классическим правовым сознанием» – методологию формалистического, высокопрофессионального, дедуктивного правового обучения, основанного на неограниченной свободе индивидуальной воли, которая распространяется по всему миру[110]110
  См.: Kennedy (2006).


[Закрыть].

После того как в 1909 году Германия сама кодифицировала частное право, во всем мире юристы пришли к единому мнению, что право в развитых обществах – это самостоятельная система, онтологически независимая от других систем: политики, морали, справедливости, религии и культурных норм. Такой формально ориентированный правовой позитивизм, настаивающий на том, что право – это система, которая носит объективный характер и находится в области фактов, а не ценностей (которые оставлены для политических процессов), стал единственно допустимой точкой зрения в западном праве.

В США профессиональное юридическое образование полностью сосредоточилось в высших учебных заведениях. Основатель и первый декан юридического факультета Гарвардского университета Христофор Колумб Лэнгделл (1826–1906) сравнивал юриста с биологом, а судебные решения по делам – с лабораторными материалами, на основании которых могут быть сформулированы общие положения, применимые к прочим аналогичным случаям. Метод Лэнгделла, известный как правовой формализм, вместе с его «сократическим методом» преподавания юриспруденции распространился по Соединенным Штатам и произвел целое поколение юристов, далеких от какого бы то ни было экологического понимания своего предмета[111]111
  Живое и очень доступное обсуждение этого вопроса можно найти у Gilmore (2014).


[Закрыть]. Никакой контекст, ни исторический, ни социальный, не говоря о политическом, никогда не принимался во внимание в юридическом образовании (за исключением редких дополнительных часов занятий в курсах сравнительного права, социологии права или истории права). Студенты читают судебные дела и обсуждают их абстрактно, усваивая профессиональный жаргон и технические навыки интерпретации дел и норм, тех навыков, которые принципиально не изменились со времени появления римского права.

Процесс профессионализации права вывел его за рамки общин, тем самым экспроприируя самое главное «общее благо» – контроль общины над своим собственным правовым порядком. Когда законы принимаются далеко «наверху», общины лишаются власти, а у индивидов практически нет стимула к объединению, для того чтобы изменить мир, в котором они живут. Несмотря на то, что такая экспроприация иногда давала желанный результат, когда близкие сообщества демонстрировали тенденцию исключать друг друга (как это происходило в случае формальной десегрегации американского Юга), гораздо чаще такие процессы оказываются смертельными и для окружающей среды, и для идентичности общины как таковой. Например, решения о развитии земельных участков принимаются исходя из логики выбора между интересами частных собственников и интересами государства. Ученые-юристы изображают эти две силы как конфликтующие, но на самом деле они обе следуют одной и той же логике извлечения прибыли. Сходным образом решения по таким вопросам, как доступность правосудия, реформа системы наказаний за нарушение гражданских норм, возможность нанесения карательного ущерба, каждый из которых сказывается самым существенным образом на благополучии общин, принимаются юристами разных функций на уровнях, совершенно оторванных от самих общин[112]112
  См.: Nader (2005).


[Закрыть].

Суть этого выбора не изменилась даже после того, когда следующее доминирующее американское течение, «правовой реализм» (предлагавшее изучать закон не по книгам, а в действии), подвергло правовой формализм решительной критике после Первой мировой войны – с тем, чтобы ответить на вызов, брошенный так называемой социалистической законностью и СССР. Массовая урбанизация, промышленное производство, военная экономика и межвоенные кризисы породили новые проблемы, правовым ответом на которые было увеличение государственного контроля и уменьшение доли частной собственности. Такой ответ – и в капиталистических странах, и в странах социалистического лагеря – оставался полностью в рамках противопоставления частного права (рынка) и государственного права (государства). Это противопоставление увеличило отчуждение права от общества, а в США привело к еще большей правовой профессионализации политических процессов законотворчества. Профессора права из привилегированных юридических факультетов заняли должности в федеральных агентствах США. Так, начиная с Нового курса формальное правовое мышление, объединенное с действующей политической властью, дает одну из явных форм технократии. Следование прогрессивному политическому курсу не было открытым, оно маскировалось формально-юридическими процедурами – равно как и сегодня следование консервативным курсом маскируется заключениями экономистов, стремящихся к росту ВВП или к гибкости рынка труда.

Правовой реализм вызвал в стенах привилегированных учебных заведений Америки особую форму объединения юридических и социальных наук[113]113
  См.: Gilmore (2014).


[Закрыть]. Эта встреча создала предпосылки для направления, известного как экономический анализ права, которое после распада СССР стало доминирующей формой правового сознания. Идея правовых реалистов о том, что правовой анализ является «наукой об обществе» в большей степени, чем «наукой о природе», подчинила право экономике – признанной королеве общественных наук. Под влиянием экономистов основного направления преобладающее видение права, разделяемое профессионалами в этой области, постепенно трансформировалось из совокупности позитивных научных понятий, на основании которых выводились правила, в разновидность социальной инженерии, в средство для достижения цели – рыночной эффективности. В рамках этого видения закон создается политическими процессами и отражает борьбу конкурирующих групп интересов. Как только закон принят, именно юристы, и никто другой, адаптируют его к требованиям правовой системы и интерпретируют его с учетом задач построения рыночного общества. Такой процесс профессионально отделяет правовые принципы и правила от изменчивых политических предпочтений и желаний, делающих всю систему неэффективной[114]114
  См.: Posner (2014), Познер (2004).


[Закрыть]. В этой концепции не остается места ни для придания обществом праву смысла, ни для существенных локальных вариаций права. Так преобладающее представление о праве дает новую жизнь мифу о научной прогнозируемости права как о необходимом условии эффективной организации коммерческой деятельности. Так как одни и те же фундаментальные рыночные законы управляют экономикой и в Бомбее, и в Нью-Йорке, и в Браззавиле, то инвесторы всюду должны сталкиваться с одними и теми же правовыми системами, ориентированными на развитие рыночной экономики. Такая доминирующая концепция трансформирует право из (местной) культуры в (глобальную) технологию.