Текст книги "Ветер вересковых пустошей"

Прекраса, у которой от его поцелуев голова шла кругом, старалась как можно сильнее прижаться к Рулафу, и не заметила, как он начал поднимать подол её домашнего платья, как рука его сильная легла на её обнажённую кожу.

Глава 13

На следующее утро княжна Прекраса была приглашена наречённым женихом на верховую прогулку. И понимая, что не может отказаться от приглашения суженого, княжна нехотя согласилась.

В душе Прекрасы ещё кипела обида за равнодушие княжича Карна к её красоте, её женская гордость была уязвлена. Она мстительно сравнивала Карна с братом, выискивая в наречённом недостатки. Карн же не замечал недовольства невесты, он был, как всегда, почтителен с ней, мил, но не более этого. Так и ехали они в полной тишине, не глядя по сторонам, не замечая красоты полей и лесов, а на почтительном расстоянии от молодых держались рынды. Когда лошади оказались на опушке небольшой рощицы, Карн спешился и помог спуститься наземь Прекрасе. Бросив поводья рындам и приказав им дожидаться, княжич повёл невесту по протоптанной тропинке к роднику, что почитался местными, как угодное богам место.

Они довольно долго шли по узкой тропе, едва соприкасаясь ладонями, наконец, княжич молвил:

– Княжна, скоро вернётся отец мой и привезёт вено.

Прекраса кивнула, глядя на него, такого похожего на милого её сердцу Рулафа, и такого холодного, словно буревой. Вот каким станет скоро её лада, щёки его потеряют округлость, плечи станут шире, шаг увереннее, и все эти перемены будут на её глазах происходить. Ибо Лада связала судьбы её и Рулафа. Рулаф… княжна вспомнила, как накануне вечером он обнимал её, прижимал к себе, лобзал. Верно шептались девки теремные, когда милый обнимает, это сладко.

Карн, заметив, что княжна мыслями витает где-то далеко, посмотрел на неё негодующе. Но, увидев мечтательное лицо княжны, такое красивое, взгляд княжича смягчился. Прекраса, заметив, что Карн на неё пристально смотрит, смутилась. И вдруг подумала, а каково это очутиться в его объятьях, подумала и ужаснулась, залилась краской. Княжич, заметив это, усмехнулся.

– О чём задумалась, княжна? – спросил её Карн.

– Я? О… о … не помню уже, – выдавила княжна.

– А я, кажись, ведаю, о чём ты думала, – улыбнулся он.

И неожиданно княжич прижал к себе невесту и крепко поцеловал. Он жених, ему дозволено, оба это знали. Его поцелуй, такой властный, безразличный, не разжёг в сердце княжны того пожара, что будили ласки брата его младшего.

– Княжич, – отстранившись, спросила Прекраса, – а разве мы будет с тобой счастливы?

– Мне не нравятся такие разговоры, – нахмурившись, сказал Карн, – наш союз – дело решённое, раз родители так посчитали, значит, так тому и быть. А счастье? Да, мы будем счастливы, ежели ты будешь вести себя соответственно княгине, а не как мавка, ежели будешь женой доброй для меня.

– А разве не достойно веду я себя, княжич? – с вызовом спросила Прекраса.

– По чести сказать, нет, не достойно, – холодно посмотрев на неё, сказал Карн.

– И что же ты сомневаешься, что я буду женой хорошей? – резко спросила княжна.

– Сомневаюсь, – честно признался он.

– Зря сомневаешься, – молвила уязвлённая Прекраса, – я буду доброй, достойной женой, – и чуть не добавила «не тебе только».

– Ну что же, значит, я буду счастливым мужем, – горько бросил Карн. Помолчав, он добавил: – княжна, мне нужна жена покорная, запомни это.

И, словно в наказание, поцеловал её ещё раз, грубо, жестоко, стараясь причинить боль. Прекраса едва сдерживала слёзы, вырываясь из его рук. Но Карн не пытался её удержать, и они снова зашагали к роднику, каждый думая о своём.

* * *

Было послеполуденное время, князь Торин потчевал в одрине, перед трапезой вечерней, княгиня Марфа следила за приготовлением блюд. Именно поэтому девки теремные и собрались в гриднице, где Яромир, ещё не совсем окрепший после ранения, рассказывал им истории разные, смешные и неприличные, здесь же была и Прекраса.

Она с тревогой вспоминала прогулку с женихом, теперь он внушал ей неприязнь, её передергивало от воспоминания о его беспощадных губах, прижимавшихся к её устам. Вот поэтому и сидела она вместе со всеми, слушая россказни Яромира, заставлявшие её улыбаться и забыть происшествие сегодняшнего утра.

В этот момент в гридницу вошла Горлунг, а следом за ней плёлся Эврар. Она шла после бани, мокрый волос заплетён в косу, платье, надетое на влажное тело, плотно облегало его, заставляя казаться старшую княжну тоненькой, как соломинка. Она была так задумчива, что не сразу заметила Яромира и рассевшихся подле него девиц. Увидев их, она кивнула и собралась быстро пройти мимо.

Но Яромир, заметив её, весело сказал:

– Приветствую тебя, княжна. Посиди с нами, послушай сказания мои.

– Устала я нынче, Яромир, но спасибо за приглашение.

– И чем же ты была так занята? – с вызовом спросила Прекраса.

Горлунг посмотрела на неё удивлённо, как будто для неё было странно уже то, что сестра обращается к ней. Глядя ей в глаза, Горлунг ответила:

– Мне на зиму надобно трав набрать и насушить побольше, ибо ежели зима нынешняя будет такой же лютой, как и прошлая, мне понадобится много трав, иначе ваша Морена будет править пир в Торинграде. Этим я и была занята.

– Ах, сестрица моя, травница, – с издёвкой сказала Прекраса, – твои поганые травы тебе ценней людей и их забав. Неужто ты возомнила себя выше нас, простых девиц? Неинтересны тебе забавы наши?

– Мои «поганые» травы людей лечат, – твёрдо сказала Горлунг, и с презрением добавила, – а забавы твои, сестрица, пустые и глупые, только и можешь, что хороводы водить, да сказки слушать, проку от тебя другого нет.

– Может, и нет от меня проку, да только муж будет у меня, а ты так и будешь только травницей, ни один дружинник тебе в жёны не возьмёт, даже меньшой женой не бывать тебе! – запальчиво крикнула Прекраса.

После этих слов Горлунг рассмеялась, примолкшие девки теремные от её смеха хриплого, злого, вжали головы в плечи. Даже Яромиру стало не по себе, но вмешиваться в разговор дочерей князя Торина он не решился.

– Ох, сестра, не так всё будет, как хочется тебе, много горя ты познаешь, да и заслужила ты свои грядущие беды, пустая ты, глупая, просто обычная девка. Красота твоя померкнет и ничего не останется…

И более не взглянув на растерявшуюся Прекрасу, презрительно поджав губы, прошла Горлунг мимо. Следом за ней поплёлся Эврар, на ходу бросив:

– Делом бы занялись, бесстыжие…

* * *

Чуть погодя в покои Горлунг пришёл Яромир, он долго выжидал, пока Инхульд пойдёт за ужином, а Эврар в дружинную избу. Он хотел застать княжну одну, и с довольной улыбкой победителя быстро вошёл в покои Горлунг.

Княжна не ждала в этот час никого, время перед вечерней трапезой в гриднице князя Торина обычно было для неё свободным, именно поэтому Эврар и ушёл в дружинную избу. Она удивлённо смотрела на вошедшего Яромира.

Волосы её, ещё влажные после бани, струились по плечам, немного завиваясь на концах. Серое полотняное платье плотно облегало тонкий стан, а у горла причудливо, словно ломкий лёд, белела сорочка.

– Приветствую тебя, светлая княжна, – улыбаясь, сказал Яромир. Услышав, что Инхульд и Эврар зовут Горлунг «светлая», он тоже с тех пор называл её так.

– Приветствую тебя, Яромир, – ответила княжна, – ты рано пришёл, неужто рана тебя беспокоит?

– Нет, не беспокоит меня рана, которую ты лечила…

– Яромир, менять повязку приходи позже, когда здесь будет Эврар, – перебила его княжна.

– Неужто боишься ты меня, простого воина, светлая, – вкрадчиво начал дружинник, – неужто думаешь, что обижу тебя чем-нибудь, или оскорблю?

– Нет, Яромир, сказать по чести, не думаю, что ты меня чем-то можешь оскорбить, но негоже мне, незамужней девице, оставаться с тобой наедине, – Горлунг старалась, чтобы её голос звучал твёрдо, но дружинник ясно слышал в нём беспокойные нотки.

– Почему же? Разве кто узнает об этом? Может, я пришёл рану лечить? – спросил он.

– Ты же говоришь, что не беспокоит она тебя, – заметила княжна.

– Телесная не беспокоит, – вкрадчиво сказал Яромир, – но беспокоит другая рана, сердечная, коею ты нанесла мне своей красотой, светлая.

Горлунг улыбнулась. Ей было непривычно, что сначала Олаф говорил ей речи подобные, а теперь Яромир. Но если слова Олафа оставили её равнодушной, не пробудили в её душе отклика, то Яромиру ей хотелось верить, хотелось внимать его речам.

Приняв её улыбку за поощрение, дружинник подошёл ближе к княжне, стараясь оттеснить её к стене, и продолжил:

– Покорила ты меня, светлая, покорила, сна лишила, покой мой унесла….

– Тебя часто, Яромир, девицы покоряют, ты же «Любостай», – насмешливо заметила Горлунг.

– Нынче уж не заслуживаю я такого прозвища, ибо все помыслы мои о тебе. Глаза твои, княжна, словно каменья драгоценные, волосы яко лучший шёлк из Царьграда, кожа, словно молоко парное, белая, нежная…

Сердце Горлунг пело от радости: неужели она мила ему? Любимому Яромиру, самому лучшему, самому красивому воину во всём подлунном мире?!

Она не сопротивлялась, когда дружинник начал её целовать. Это были не страстные, исступлённые лобзания Олафа, нет, поцелуи Яромира были нежными, ласковыми, словно солнечные лучи, они скользили по её лицу, казалось, они оставляли за собой горящий след. Голова Горлунг кружилась от ласк Яромира. Вот что значило быть любимой. Ей хотелось, чтобы эти мгновения не заканчивались никогда.

Внезапно в памяти Горлунг всплыл узор, которыми сложились руны, когда она смотрела на своё грядущие, в нём не было Яромира. Это отрезвило её настолько, что нашла в себе силы княжна отстранить от себя дружинника. Отошла, выпрямилась, сжала руки в кулаки. Горлунг казалось, что эти шаги, что сделала она по своим покоям, отходя от Яромира, покинув его объятия, стоят ей годов жизни, так тяжелы они были.

– Ступай, Яромир, негоже, что мы здесь одни, – ровным холодным голосом сказала княжна.

Дружинник обомлел от перемены, что произошла в ней за эти мгновения: только что стояла она в кольце его рук, податливая, томная, а теперь она другая – холодная, надменная, истинная дочь своего отца. Такое случилось впервые, ни одна ещё девка не отталкивала его, не вырывалась из кольца рук. Это озадачило дружинника. И, ни слова не сказав, Яромир вышел из покоев Горлунг таким же незамеченным, как и вошёл.

А вечером Эврар сказал Горлунг лишь одну фразу, которая убила в ней надежду и веру во взаимную любовь:

– Не по сердцу мне, светлая, что славян этот беспутный, которого даже свои кличут Любостаем, вьётся возле тебя. Распутный и бесстыжий он, вот, нынче днём видел, как он девку теремную в углу зажимал. А вечером, когда я из дружинной избы шёл, слышал, что он другой про глаза, яко самоцветы, поёт. Так что гони его, светлая, когда меня подле нет, а то будут эти бабы сплетни недостойные о тебе пускать.

Горлунг почудилось, что в сердце её воткнули острый кинжал и медленно его поворачивают. В тот миг княжне казалось, что больней уже никто ничего сделать не может. Но, собрав волю в кулак, она коротко кивнула Эврару в знак согласия со словами рынды.

А ночью, когда луна сияла высоко, а Инхульд и Эврар крепко спали, Горлунг, накрывшись с головой меховым одеялом, беззвучно плакала. Оплакивала она свою любовь, такую большую, такую сильную, и мечты свои несбыточные, глупые.

* * *

Другая же княжна страстно мечтала забыть даже образ своего наречённого жениха, и предавалась запретной любви с милым её сердцу княжичем Рулафом.

Глава 14

Агафья с младых ногтей знала, что за всё в этом жестоком мире надо бороться. Её ещё короткая жизнь была лучшим тому подтверждением. Чтобы не работать на кухне или в поле, Агафья постоянно боролась за внимание своей непостоянной и капризной госпожи. А это было нелегко, ибо княжну Прекрасу манило всё новое: люди, сказки, забавы и наряды. Чтобы быть всегда интересной княжне, Агафья неустанно придумывала новые развлечения, порой удачные, а бывало, и опасные.

Она мечтала о своей семье, о муже, о доме, поэтому старательно приглядывалась к дружинникам. В каждом встречном мужчине пыталась разглядеть будущего мужа, но обычно Агафья интересовала их только по ночам, а поутру они забывали о ней.

Праздник наступил и в её жизни, в тот момент, когда на пиру Агафья поймала на себе заинтересованный взгляд княжича Карна. И тогда она начала бороться за него со всей отчаянной страстностью, на которую была способна.

Той ночью, в его одрине Агафья старалась изо всех сил ему угодить, понравиться, она готова была на всё, лишь бы вырваться из доли девки теремной. Старательно заманивая Карна в свои сети приёмами, опробованными на дружинниках князя, Агафья манила его близостью, и тут же отступала, скромно потупив глаза. И оказалось, что княжич – такой же мужчина, что и дружинник самый обычный, желания и страсти у него такие же, обычные. И, видать, полюбилась она княжичу, ибо Карн даже не глядел на невесту свою раскрасавицу, все его помыслы были заняты лишь ей, Агафьей. Но долго ли будет продолжаться это? Вдруг надоест она княжичу? А если рядом будет жена столь пригожая, то сколько продлится её власть над сердцем и помыслами Карна? Агафья знала ответ на все эти вопросы – не долго.

А когда Прекраса рассказала ей о любви своей к княжичу Рулафу, любви взаимной, поняла Агафья, что настал её час. Сбудутся все её самые смелые мечты, быть ей меньшей женой Карна, жить в довольстве и богатстве. А что за исполнение самой заветной мечты ей придётся предать госпожу, не волновало Агафью. Любая борьба изматывает, после неё хочется мира. И Агафья хотела мира, ей надоело вечно прислуживать, отныне она сама желала отдавать указания.

Именно поэтому входила Агафья в покои княжны Горлунг, высоко держа голову, входила победительницей. И невольно подивилась разнице в убранстве покоев двух сестер: старшая сестра жила небогато, если не сказать бедно. Стены покоев не были красиво драпированы тканью, стол и скамьи не были покрыты холстами с вышивкой, в этих покоях не было ничего, что напоминало бы о том, что это светлица славницы.

Княжна сидела на лавке у окна, подперев ладонью подбородок, смотрела вдаль, слегка повернула голову к двери, едва взглянула на того, кто пришёл, и сразу же потеряв к Агафье интерес, отвернулась. Эврар сидел в углу, точа кинжал, а Инхульд чистила венец госпожи.

– Здравия желаю тем, кто живёт в покоях этих, – поприветствовала всех Агафья.

– Тебе того же, – ответила княжна, не глядя на неё, – зачем пришла?

– Слово молвить тебе хочу, княжна Горлунг, разрешишь? – медовым голосом спросила Агафья.

– Слово молвить? – безразлично спросила Горлунг. – Сплетни и сказки твои мне не интересны.

– Почему же сплетня или сказка? – удивлённо спросила Агафья. – Я правду тебе сказать хочу, истину поведать.

– С чего ты взяла, что мне интересна будет твоя правда? – не повернув головы в сторону сестринской прислужницы, молвила княжна.

– Уж, поверь мне, княжна, тебе понравится то, что я скажу, – с улыбкой сказала девка.

– Ну, молви слово своё, – неохотно ответила Горлунг, всё так же глядя в окно.

– Так мне с глазу на глаз надобно поведать тебе что-то.

Княжна кивнула Инхульд и Эврару и те ушли в одрину Горлунг, заперев за собой дверь. Княжна выжидающе смотрела на пришедшую, а та явно наслаждалась своим знанием. И начала издалека:

– Княжна, ты же старшая дочь отца своего, и по справедливости ты должна быть той, кому в приданное отдадут Торинград…

– Это я и так знаю, – грубо перебила её Горлунг, – говори, что собиралась.

Агафья, не ожидавшая, что разговор пойдёт так, сглотнула и быстро выпалила:

– Княжич Карн может стать твоим супругом.

– А может стать супругом Прекрасы, – ехидно добавила княжна. – Если, это всё, что ты хотела сказать, поди прочь.

– Нет, не всё… княжич Рулаф любит княжну, – добавила Агафья.

– И что с того? Разлюбит, – холодно бросила Горлунг.

– Но и княжна Прекраса считает своим ладой брата жениха своего.

– Это всё, что ты хотела сказать? – улыбаясь, спросила Горлунг. – Что моя пустоголовая сестра полюбила не того брата?

– Княжна, возможно, находится в непраздности, виной которой княжич Рулаф, – на одном дыхании выложила Агафья.

Горлунг впервые посмотрела на Агафью с интересом, а потом, сверкнув чёрными глазами, засмеялась весело и беззаботно, от всей души. Смех её отражался от деревянных стен покоя и звучал всё громче и громче, Агафья невольно попятилась. Меньше всего она ожидала такого искреннего, радостного смеха в ответ на свои слова.

– Неужто правда? – смеясь, спросила Горлунг. – Неужто моя сестра настолько глупа?

– Просто княжич Рулаф милее ей, сердце княжны выбрало другого, – ещё немного отступая к двери, сказала Агафья.

– Сердце княжны выбрало, – ухмыльнулась княжна, и, помолчав, повторила, – сердце княжны выбрало другого.

Горлунг молчала долго, слегка постукивая тонкими пальцами по губам, Агафья обрадовалась, что её вести заставили княжну задуматься. Значит, применит она их, придаст огласке. И тогда не бывать свадьбе княжича Карна и Прекрасы.

– А ежели ты меня обманула? – спросила княжна.

– Ну что ты, княжна, разве я могу? – ответила Агафья, заглядывая ей в глаза.

– А интересно, Прекраса знает, какая у неё подруженька хорошая? Все тайны выдаст, продаст задаром, и не подумает, – изогнув смоляную бровь, спросила Горлунг, зло сощурив глаза.

Агафья оторопело смотрела на Горлунг. Не на такую благодарность она рассчитывала.

– Ежели узнаю, что обманула ты меня, пожалеешь об этом, – бросила княжна.

– Ну что ты, чистую правду сказала. Не веришь, княжна, сама проверь, по ночам Прекраса и Рулаф встречаются в ткацкой.

– Проверю, – молвила Горлунг, – а теперь поди прочь, изменница.

Агафья выбежала из покоя старшей княжны и поклялась, что никогда больше не придёт сюда по доброй воле. Не зря князь Торин дочь свою старшую не жалует, злая она, жестокая, неблагодарная.

* * *

Эврар, пришедший поздней ночью со своего караульного поста, подтвердил слова Агафьи. Затаившись в углу, он видел, как княжич Рулаф, а затем Прекраса, вошли в ткацкую, оба слишком торопились на встречу, они не заметили рынду Горлунг. Старшая княжна понимала, что это шанс для неё стать княгиней. Норны сплели хорошую паутину из судеб Карна, Рулафа, Прекрасы и Агафьи, осталось только сделать так, чтобы ловушка захлопнулась за спиной Прекрасы. А её сестра знала, как это сделать.

Глава 15

На следующее утро Горлунг сидела на широкой лавке в своей светлице, красивая как никогда: в лучшем платье из бледно-голубого, почти белого шёлка, серебряном венце, подаренном Суль, широкие серебряные браслеты охватывали тонкие запястья, волосы свободно струились по плечам и спине. Она ждала княжича Карна и нервно заламывала руки, призывая великую Фрею помочь ей. Эврар, посланный за Карном, ушёл уже давно, но княжич всё не приходил, и это внушало беспокойство Горлунг. А если сын князя Фарлафа так и не придёт? Где искать его? Как заставить выслушать?

Но вот отворилась дверь, и в покой вошли Эврар и княжич Карн. Рында, молча и быстро зашёл в одрину княжны, заперев за собой дверь, оставив их одних.

– Приветствую тебя, княжна, – молвил Карн.

– Приветствую тебя, княжич, – ответила Горлунг.

Карн был несколько удивлён, когда немногословный рында Горлунг передал ему приглашение княжны посетить её покои для задушевного разговора. Всё это было так странно, необычно. Неужели княжна хочет лично пожелать ему счастья в предстоящем супружестве? Или попросит не обижать сестру? Карн терялся в догадках.

– Твой рында сказал, что ты хотела меня видеть, княжна, – сказал княжич.

– Да, хотела видеть, – медленно, с расстановкой, сказала Горлунг. Она смотрела на этого совсем ещё мальчика, и ей было даже жаль его, преданного братом и невестой. Но, вскинув голову, и посмотрев ему в глаза, княжна улыбнулась и продолжила: – что же ты стоишь, княжич, присаживайся.

Карн присел на лавку, стоящую напротив той, на которой сидела княжна, и выжидающе посмотрел на Горлунг. Что-то в её улыбке заставило его насторожиться. И тут мужская гордость Карна взыграла: княжич решил, что Горлунг хочет его очаровать. Улыбка её, самодовольная, с примесью жалости, обращённая к княжичу, была воспринята им, как зазывная. И посмотрев на неё, её тонкий стан, чёрные волосы, раскинутые по плечам, озарённые лучами солнечного света, Карн нашёл княжну очень миловидной, почти красивой.

– Княжич, я ведь вижу, что ты человек хороший, воин смелый, ты достоин лишь лучшего в жизни своей, – улыбаясь, сказала Горлунг, – не могу я позволить твориться несправедливости вокруг тебя. Верю, что не заслуживаешь ты жизни в обмане.

– Ты о чём, княжна? – непонимающе спросил Карн.

– Отцы наши условились о супружеском союзе твоём и сестры моей. Союзе, не скрою, удачном для всех: для тебя, моего отца и сестрицы. Наш с Прекрасой отец назовёт тебя своим наследником, и ты получишь после его смерти Торинград, а после смерти отца своего Фарлафград, что сделает тебя одним из самых богатых и могущественных князей на Севере Руси. От моей сестры требуется лишь быть тебе женой доброй и благочестивой. Верно молвлю я?

– Верно молвишь, – сказал княжич, всё ещё не понимая, куда она клонит.

– А как может быть Прекраса женой доброй и благочестивой, если ещё в девичестве жениху своему коварный обман приготовила? – также улыбаясь, спросила Горлунг.

– Какой обман? О чём ты речь ведешь, княжна? Наговоры на сестру плетёшь? Поклёп возводишь? – вскочив с лавки, гневно вскричал княжич.

– Ты, княжич, сядь и дослушай, – холодно бросила Горлунг. Улыбка исчезла с её лица, уступив место озлобленности. Княжна больше не хотела быть милой, она решила говорить коротко, жёстко, по-мужски, избегая подробностей.

– Прекраса, сестра моя любимая, богами хранимая, и твой брат княжич Рулаф милуются ночи напролёт. И это известно не мне одной, слухи по Торинграду разлетаются, подобно огню, подхваченному ветром, так что ты, княжич, обманутый жених. Вот и решила я, что уж больно человек ты хороший, и должен знать всю правду о сестрице моей дорогой и о брате своём любимом. Ведь негоже это, не по-людски жениться на девице, что милуется с другим, делать её княгиней, возносить выше других, если по сути своей она лишь девка блудливая.

Карн недоумевающее смотрел на неё. Его мозг отказывался воспринимать то, что поведала Горлунг. Это было бы слишком ужасно: его родной брат, с которым они вместе росли, и наречённая невеста так его обманули, предали, смешали его имя с грязью. Не может быть, всё это пустые наветы злой девицы.

– Быть того не может, – потрясённо прошептал Карн.

– Почему же не может? – ехидно спросила княжна. – Может, и было. Видимо, сама Лада указала им друг на друга, любовь твоего брата и Прекрасы известна многим, вот вчерашним вечером рында мой их, бесстыжих, видел вместе. Хочешь, позову его, и Эврар подтвердит мои слова, поклянётся самим Одином.

Карн отрицательно покачал головой, в его голове не укладывалось предательство брата и невесты, не верил он в то, что обманули его. Он не хотел слушать этих речей, не желал видеть людей, которые молвили бы ему о низком предательстве.

– Но земли отцов наших всё равно объединить надобно, неважно какой ценой. Ибо для моего отца другого такого шанса может и не быть, ведь не всякому княжичу можно земли доверить, и поддержка дружины отца твоего никогда лишней не будет, да и уговор давний выполнить надобно, ибо и твой отец, и мой дали слово своё, слово князя и воина, поклялись перед богами, – бесстрастно продолжила княжна.

Карн смотрел, словно не видя её, не слыша слов, произносимых ею, взгляд его пустой блуждал по стене покоя. Он вспоминал шальной счастливый взгляд брата своего в последнее время, странные разговоры Прекрасы о счастье, но всё ещё не верил. Он отказывался даже думать о возможной любви брата и невесты.

– Княжич, ты слышишь меня? – спросила Горлунг, и, не получив ответа, подошла к нему, потрепав по плечу, привлекая внимание.

Он вздрогнул, посмотрел на неё взглядом ребёнка, потерявшегося в лесной чаще, что вызвало у Горлунг чувство омерзения. Будущий князь – и не может по-мужски, как подобает воину, удар держать, того гляди расплачется, слюнтяй. Её рот скривился от отвращения, но княжна взяла себя в руки и попыталась выглядеть сочувствующей.

– Княжич, – позвала Горлунг, – ты ведь понимаешь, что уговор отцов наших надобно исполнить всё равно?

– Да, я разумею это, – потерянно прошептал Карн.

– И что же, ты вступишь с Прекрасой в союз супружеский, даже если она находится в непраздности от брата твоего? Будешь смотреть на сына своего, наследника и гадать: твой он, али нет? – глядя ему прямо в глаза, спросила Горлунг.

В тот миг она уже не казалась Карну привлекательной, более того, он ненавидел её в это мгновение, ибо именно она озвучила те страшные чёрные мысли, что не давали ему покоя. Эта женщина, смотрящая на него в упор чёрными безжалостными глазами, была в минуту его позора единственной, кто был рядом, и она задавала страшные вопросы, на которые ответа Карн не знал.

– Ты ведь, княжич, можешь поступить иначе, – уже совсем другим тоном продолжила Горлунг. Теперь она говорила вкрадчиво, мягко, – ты ведь можешь сохранить уговоры отцов наших, будешь наследником, имя твоё будет чисто, незапятнанно.

– Как же так? Что для этого сделать надо? Простить предателей, взять с брата клятву, что не подойдёт он к Прекрасе более? – обречённо спросил княжич.

– Зачем же так? Зачем тебе связывать свою судьбу с такой женщиной? Разве можешь ты быть уверен после этого, что не найдёт она себе другого ладу в дружине твоей или дружине отца твоего? – спросила Горлунг.

– Ты переходишь все границы, княжна! – негодующе сказал Карн.

– Нет, княжич, не перехожу, это сестра моя вещи недозволенные совершает, а я – девица благочестивая, верная, ни один человек в Торинграде не усомнится в моей чистоте и непорочности.

– Рад, что в этом ты на сестру свою непохожа, – огрызнулся Карн.

– Разумеется, ты рад, ведь я такая же дочь отца своего, как и Прекраса, – доверительно сказала Горлунг, – какая разница тебе, кого из нас двоих делать женой своей? Тем более все вокруг видят, что Прекрасу ты не любишь. Взяв в жёны меня, ты навсегда покажешь и брату своему, и дружинам отцов наших, что ты – достойный муж, а не слюнтяй какой-нибудь. Что предательство ты прощать не намерен, связываться с блудливыми бабами не станешь, а жену выбираешь себе осознанно, тебе не всё равно, кто княгиней подле тебя будет.

Карн смотрел на Горлунг с изумлением, он впервые в жизни встретил женщину, которая бы своей силой духа, властностью напоминала бы его мать. Ведь, наверное, непросто было ей, княжеской дочери, предложить самой себя ему в жёны. Княгине Силье понравилась бы такая невестка. Да и, по чести сказать, Горлунг стала бы лучшей женой, чем Прекраса, хозяйкой двора. Но княжич ничего не сказал Горлунг в ответ на её предложение, всё следовало обдумать, и обдумать хорошо. Уже выходя из её покоев, Карн услышал:

– Княжич, не всякий князь может похвастаться женой-знахаркой, читающей грядущее по рунам, – это было последнее, что могла она добавить, больше нечем было его удержать, Горлунг выкрикнула эти слова уже без былой уверенности, обречённо.

– А ежели то, что наговорила ты про сестру, окажется ложью? – оглянувшись, спросил Карн.

– А ты проверь, княжич, – с жаром воскликнула княжна, – проверь, и сам узнаешь, что всё сказанное мною чистая правда, убедись сам.

Карн, не взглянув на неё более, вышел, а Горлунг осталась одна в больших холодных покоях. Она предложила княжичу всё, что могла, теперь выбор за ним. Она шумно выдохнула, сжав пальцы замком, и беззвучно зашептала молитвы Фригг.

* * *

Выйдя из покоев Горлунг, княжич остановился, тяжело привалился спиной к стене и задумался о словах, только что услышанных им. Каким счастливым шёл он в покои, и каким потерянным вышел! Рулаф, брат его любимый, младший, неужели и правда предал его? Как же мог он? Как после всего в глаза ему смотрел? И вспомнил тут Карн, что давно уже Рулаф очи отводит и брата избегает. А старший княжич всегда думал, что брат нашёл здесь девицу, подобно Агафье, а оказывается, не просто девицу, а невесту его, Карна. Тяжело, как же всё это тяжело, невыносимо.

А Прекраса тоже хороша, девка приблудная, ещё княжна. Тьфу. Княжич вспомнил все её глупые речи о молодцах добрых и девах-лебедях. Его передёрнуло от отвращения к невесте. Неужели можно быть такой неразумной, чтобы променять княжеский престол на запретную связь? Чем Рулаф так привлёк её?

Карн не знал, сколько времени он простоял возле покоев Горлунг, и, словно очнувшись ото сна, вышел во двор. Возле него пробегали девки теремные, чернавки, но не видел их княжич, даже майдан прошёл и не заметил, как. Карну хотелось уйти подальше от людей, не видеть никого, навести порядок в мыслях. Медленно побрёл княжич к лесу, что чернел за воротами Торинграда.

Выйдя за заборол, Карн увидел княжну Прекрасу, возвращающуюся с верховой прогулки вместе со своим рындой. И такая злость обуяла Карна, глядя на её сияющую красоту, что ясно представил он, как хрустит её шея в его руках, как с испугом смотрят голубые глаза на него, как срывается последний вздох с уст розовых. Нет, нельзя, она – княжна.

Завидев жениха, княжна погрустнела, но подъехала к нему, заставляя Ромашку нетерпеливо приплясывать на месте, и вежливо сказала:

– Приветствую тебя, княжич.

– Приветствую тебя, княжна, – ответил Карн.

И тут в его памяти всплыли последние слова, что сказала Горлунг. Карн слышал их так ясно, словно стояла знахарка рядом и шептала ему на ухо. Слова княжны старшей «проверь, убедись» пульсировали в его голове. И Карн решился.

– Решил я прогуляться, невестушка моя, – сказал Карн, выделяя обращение к ней, – не проводишь ли меня, не покажешь места любимые?

– Покажу, – сказала княжна, немного удивлённо, но она не хотела ссориться с Карном, ведь видела она его уже родственником будущим – братом мужа любимого.

Карн помог княжне спешиться, и, передав уздцы её Ромашки рынде, велел тому ехать в Торинград. Взяв Прекрасу за руку, Карн повёл её по тропинке к лесу. Он ощущал хрупкость ладошки, которую сжимала его длань. О, как ему хотелось сжать эту холёную белую ручку со всей силы, услышать крик боли, который сорвётся с уст Прекрасы. Но он не мог, поэтому успокаивал себя тем, что скоро выяснит: правда ли слова сестры княжны, или всё это порождение глупой бабской зависти.

Разговор по пути не клеился, хотя княжна старалась завести беседу, но Карн лишь хмуро отмалчивался. Дойдя до опушки леса, княжич покрепче схватил Прекрасу за руку и быстро повёл в чащобу.

– Княжич, мы идём не туда, здесь нет ничего интересного, – пыталась образумить его Прекраса. – Куда ты ведёшь меня?