Текст книги "Свидетель"

У нее перехватило дыхание на самой высокой ноте, а Валерий остолбенел: как они посмели показать это матери?! Какое у них было право?! Захотелось, чтобы море вздыбилось многометровым цунами и слизало его и весь этот отвратительный пляж к чертям.

– … я – долбанный извращенец, – закончил он фразу. – Вот так я занимаюсь сексом. Но я не похищал ее. Она… моя девушка, мы живем вместе, прямо сейчас, – внезапно для себя солгал Черкасов.

– Я знала, что деньги дают вседозволенность, развращают, но чтобы настолько… Деньги убили в том, кто рисовал мне детские открытки без повода, всё человеческое. Я больше не знаю, кто ты.

– Мама, нет!

– Если ты до сих мучаешь ту девушку, отпусти ее, – устало сказала мать. – Опомнись. Сдайся полиции. О Боге вспомни. И, возможно, когда-нибудь мне не так будет неприятно, когда ты назовешь меня мамой… До тех пор – прощай. В дверь звонят. Это скорая.

Эти слова и тишина следом оглушили Валерия, как гром среди ясного неба. Она отказалась от него?! Родная мать?!

Ветер донес до Черкасова морские брызги. И только сейчас до него дошло: скорая? Для нее? Конечно, у матери гипертония… Валерий растерянно обвел глазами набережную, не понимая, куда бежать, что делать. Сердце оцепенело. И внезапно поразила убийственной простотой мысль: если бы он не пожалел денег Шиманскому, ничего бы не случилось: он бы, наверное, не встретился с Варей, ему бы не понадобился свидетель, не требовалось бы бежать, как крысе с тонущего судна, мать не страдала бы… Но ей нужна помощь. На ум пришел Айболит.

Онемевшими кончиками пальцев Черкасов набрал доктора. Тот долго не поднимал трубку. Наконец, поникшим, осторожным голосом сказал, будто выглянул из-за угла:

– Слушаю.

– Извините, Георгий Петрович, я не предупредил вас. Мы вынуждены были уехать. Моя мать заболела, я не могу ей помочь. Пожалуйста, навестите ее в Питере, я перечислю вам сейчас же за прошедший месяц и за командировку все расходы, гостиницу, перелет, как обычно, с бонусом. Она там совсем одна, а я…

– Простите, Валерий Михайлович, – робко вставил доктор, – вам разве не сообщил отдел кадров?

– О чем?

– Я больше не работаю на вас. Простите. К сожалению, обстоятельства не позволили мне проинформировать вас лично.

– Почему?! – глаза Черкасова превратились в узкую щелку, губы в одну тонкую, злую линию, к щекам прилила кровь. Он даже не знал, что именно этим похож на мать.

– Семейные обстоятельства вынуждают меня отказаться от работы…

– Нет! – перебил его Валерий, почти рыча. – Почему?!

Айболит помялся и всё-таки выдал:

– Я слишком дорожу репутацией, Валерий Михайлович, и честью… Боюсь, она не совместима с работой на вас. Простите.

– Ясно. Зарплату получите без задержек.

* * *

Не помня, как, Валерий добрался до коттеджа. В голове царил хаос, от безудержной пьянки и желания нарваться на неприятности Черкасова удерживала лишь одно: Варя, как якорь утлое суденышко в шторм. Она его простила за то, от чего воротили нос другие. Она приняла его со всем свинством и грехами – такого, как есть. Безусловно. Даже мать не смогла… А он, он извинится, хоть бы и на коленях.

Да, он осознал, что был слишком груб – это от неожиданности. Он расскажет ей всё, и она поймет. У неё есть дар – понимать, несмотря ни на что. Варя сказала, что любит его, а сейчас душе только это и нужно было: принятие, доброта и отсутствие осуждения в голосе. Как умирающему в пустыне глоток воды.

Ника, эта глупая блондинка, была права насчет Вари: таких не бывает! Как он мог не понимать, не оценить? И было совершенно все равно, больна ли Варя психически. Да пусть верит в эти кармы и перерождения, пусть молится всем богам, может, и ему легче станет. Пусть только будет, ведь почти невозможно дышать и сердцу биться.

Валерий распахнул калитку, пробежал по мощеной дорожке и влетел в коттедж. Внутри было до-странности тихо, элегантная обстановка превратилась в хаос: мебель местами перевернута, бумаги разброшены. Зеркало разбито графином и стеклянная столешница превратилась в груду осколков, они были повсюду, сверкали на солнце у бассейна, заграждали путь в дом. В глаза бросились капли крови на кусочках стекла. У входа в кухню валялись совершенно неуместные здесь, забитые продуктами сумки из супермаркета.

– Варя! Где ты? Варя! – закричал Черкасов, теряя остатки самообладания.

Обернулся и почувствовал резкую боль в сердце – на стене веранды чем-то красным было выведено:

«Ты не найдешь ее, урод!»

Валерий нащупал рукой стену, а другой схватился за сердце, чувствуя, как подкашиваются ноги.

– Эй-эй, ты чего? – послышался сзади голос Сергея, и тот подхватил падающего шефа.

– Они добрались до нее… – прошептал Черкасов, мертвея.

– Расслабься, они опоздали, – сказал Ларин и протянул скомканную, будто из мусорной корзины, бумажку. – Вот, нашел в твоей спальне, сквозняком под кровать сдуло. Хорошая чуйка у этих баб, ничего не скажешь.

Валерий сграбастал лист бумаги мокрыми от волнения пальцами и впился глазами в строки, написанные неровным женским почерком.

«Валера!

Я уезжаю. Прости, я не смогла вовремя почувствовать, что всё, что пора ставить точки над „i“. Я уже говорила, но повторюсь еще раз: я не виню тебя ни в чем. Я искренне желаю тебе счастья. Не ищи меня, пожалуйста, и считай наш договор расторгнутым.

Варвара Невская».

И приписка ниже:

Это писала Ника по Вариной диктовке. Она слишком добра к тебе. Как ты, сволочь, мог так поступить с ней?! Очень жаль, что ты скрылся от полиции, и жаль, что я не могу расцарапать твой фейс. Но мне подруга дороже мести. Чтоб тебе, гад, ночами снились кошмары! И в реале тоже. Урод!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

– Они попросили меня купить еды, список написали. Я даже не подумал, ведь правда надо было что-то есть… – оправдываясь, пробормотал Сергей. – Меня не было меньше часа, а их и след простыл. Но, видимо, на удачу. Кто-то приходил сюда после них.

– С чего ты взял? Может, это их прощальный подарок? – спросил Валерий, глядя на надпись на стене. – Стилистика одна и та же: урод-урод. Никакого разнообразия.

– Да нет, почерк на стене другой. Мужской, курица-лапой, – возразил Ларин. – И вот что еще я подобрал на осколках. – Он протянул фотографию, сделанную с того самого ночного видео, на которой голый Черкасов был перечеркнут двумя красными полосами. – У девушек этого фото быть не могло. Это тебе послание.

– Сколько корреспонденции! Черная метка. А ля Шиманский, – процедил Валерий. – И «пошел в задницу» а ля пионерка. – Еще сильнее скомкав письмо, он со злостью швырнул его в бассейн и поднял на охранника тяжелые, пустые глаза. Вдруг по лицу Черкасова расползлась безумная, страшная улыбка, достойная Бэтменовского Джокера. – А что тебя, Ларин, держит рядом с уродом и извращенцем? Деньги? Скажи, сколько тебе отстегнуть?! Скажи, и я не буду тебя неволить. Вали, куда хочешь!

– Успокойся, Валера, – Сергей положил руку боссу на плечо.

– Да ладно, чего там?! Назови цифру? – расхохотался Валерий, доставая телефон с онлайн-банкингом. – Не кокетничай, как телка, Ларин! Просто скажи, сколько денег? В долларах? Евро? Рублях? Любой каприз, лови момент, пока я добрый! Давай! Хоть все!

– Прекрати истерику.

– Да это же смешно, смешно! – заливался жутким, каркающим хохотом Валерий. – Прикинь, я извращенец, а она мне счастья! И мать говорит: сдайся полиции! Ахахах… Айболит честью дорожит… Компанию отдал за бесценок… Я дебил, да! Еще в Твиттере не все успели посмотреть, что крупный мошенник в Израиле, и объявить: ату, ловите покемона… А тут уже гости с черными порно-метками! Ах да, еще в федеральный розыск объявили… К вечеру добавится Интерпол! Ёпта… Веселуха! Это умор…

Две звонкие пощечины превратили смех в кашель. Черкасов затих и осел на пол. Сергей поставил перед ним стакан воды.

– Я не крыса. С корабля не бегу. Успокойся. Будем решать всё вместе.

– Нечего решать…

Сергей вытащил из сумки бутылку водки. Налил себе и Валерию.

– Дерьмо лопатой один раскидывать собрался? Или планируешь утонуть в нем?

Черкасов не ответил. Он схватился обеими руками за голову, словно она могла отвалиться.

– С каких пор ты сдаешься?! – напирал Сергей. – Может, заплачешь еще? По головке погладить?! Ты же с нифига миллиард заработал, и новый заработаешь. Варя без тебя скорей прозреет. Я ее найду и уломаю дать показания. Она отходчивая. Имя отмоешь. Шиманского засудишь. Морфин там уже корпит над делами вовсю. А прямо сейчас мы едем в Англию. Они террористов не выдали, тебя и подавно не сдадут.

Валерий вылил себе на голову воду из стакана, потом взял бутылку и отпил водки из горла, обжигая внутренности. Шатаясь, встал и направился в свою спальню.

– Поедем. «Ландан из зе кэпитал оф Грэйт Британ[18]18
  London is the capital of Great Britain – стандартная фраза из темы о Лондоне, которую заучивали наизусть советские школьники.


[Закрыть]».

– Ты куда? – вскинул голову Сергей.

– Надо сказать бывшим подчиненным, что я больше не их «папочка», – сипя, сказал Черкасов. – А потом в Лондон, или в петлю. Без разницы.

Глава 24. Никого нет…

Когда Ника спросила в израильском аэропорту, куда я хочу отправиться, я мгновенно назвала Ришикеш. Но в шумную, наполненную ароматами специй, благовоний и жареных в масле лепешек Индию мы приехали не сразу. Сначала заметали следы, расплачиваясь наличкой и петляя по Азии: из переполненного русскими туристами Тайланда в Камбоджу, потом во Вьетнам. Ника не терялась, куда бы мы ни попадали. Думаю, из нее вышла бы виртуозная шпионка. А я, всё такая же беспомощная, следовала за подругой, ведомая ее заботливой рукой, и жалела, что мне доступны лишь звуки, запахи и пятна света вместо экзотических ландшафтов, древних храмов и интересных лиц.

Мы провели некоторое время у Южно-Китайского моря, в этой теплой, офранцузенной стране, где все было просто и дешево, и только потом направились в Индию. Теперь вряд ли кто-то мог разыскать нас. Шиманскому, да и Валере пришлось бы открыть третий глаз, чтобы увидеть, в каком отдаленном уголке мира мы оказались.

Иногда Ника посматривала новости и сообщала: «А тебя еще не нашли, ищут. Блин, ублюдок на свободе, но уголовное дело завели. Это хорошо» или «Живем спокойно, доблестная полиция обнаружила твой труп. Они так думают».

Из Израильского аэропорта мы сообщили близким, что с нами всё хорошо, но на связь выходить не будем ради их же безопасности. А затем перешли в режим молчания. Иногда я порывалась связаться с папой или мамой, но Ника сурово пресекала мои попытки, читая нотации о том, что нашим родственникам «цинковые посылки» ни к чему.

В своей жесткой практичности Ника напоминала Валеру. К счастью, на Новый год мы все-таки отправили в Россию открытки через ничего не подозревающих, дружелюбных туристок. Ника и тут нашлась: «Вы фильм „Амели“ смотрели? Вот у нас такой же квест, чтобы родители удивились».

Думаю, у папы действительно глаза на лоб полезли, когда он извлек из конверта с лондонским штампом картинку с плюшевым мишкой будто из моего детства, и подписью: «А в темной комнате совсем не страшно, тепло и хорошо! С Новым годом!» Никина сестра получила из Парижа фотку любимого подругой Джареда Лето с подписью на английском: «Жизнь прекрасна!»

– Ника, ну зачем эти паззлы? – сетовала я. – Чтобы их удар хватил?

– Чтоб удар хватил Шиманского! Чтоб он холодцом подавился, зараза, если к нему в руки наша почта попадет!

* * *

Уже третий месяц мы пребывали в Ришикеше. Подходил к концу январь, теплый, безветренный, как ростовский май. В крошечной столице йоги и просветленных никому не было дела до нас дела, туристов куда больше привлекали храмы, горы, бурный, спускающийся с гор Ганг, сидящие повсюду санниясины[19]19
  Странствующие монахи.


[Закрыть], а главное – сатсанги поселившихся в Ришикеше гуру.

Ника умудрилась снять за гроши комнату с отдельным входом и стойко переносила отсутствие бутиков и клубов, но истово ругалась на локальный интернет и вечно переперченное карри. Насмотревшись индийских фильмов, она приговаривала, смеясь:

– Во всех непонятных случаях танцуй.

Не привыкшая сидеть без дела, через месяц подруга нашла работу: переводила для любителей рафтинга весьма условный местный английский на американский, французский и русский. Мы обе потихоньку осваивали хинди, и как-то очень просто нашли общий язык с простодушными, радужными индийцами.

Впрочем, меня и здесь мучили головные боли и воспоминания. Поначалу я плакала часто, навзрыд в подушку или смачивая скупыми, беззвучными слезами темноту. Впечатлившись тем, что была моей матерью в прошлой жизни, Ника так вошла в роль, что будь я ребенком, она избаловала бы меня до невозможности.

С чувства вины от того, что втянула меня в эту историю, подруга легко переключилась на любовь. И это было хорошо, потому что именно ее мне так не хватало за те ужасные дни. Казалось, я никогда не напьюсь досыта обычным пониманием, сердечностью, ласковым словом, шутками и возможностью просто так, без объяснений и чужого раздражения, разреветься.

Благодаря заботам Ники, мне нашлось дело: помощь переводчика с несколькими языками нужна была многим паломникам, приезжавшим в соседний ашрам, где передавал учение мастер Пражни-джи.

Я была счастлива приходить туда, ведь никто, как он не освещал мою темноту так ярко, словно прожектор ночное небо. От его слов я растворялась в спокойствии, и уходить из ашрама, если честно, не хотелось. Мою историю мудрый индус слушать не захотел, заметил только:

– Сюда не приезжают люди от большого счастья. Спроси каждого, кто приходит в ашрам, ты услышишь о страданиях и трагедиях. Оставь прошлое позади, обращай внимание на то, что есть, – и ласково добавил: – Девочка, люди завязывают глаза на ретритах, чтобы научиться чувствовать больше. Относись к слепоте как к практике, изучай, погружайся в безмолвие, и когда-нибудь твоему ретриту придет конец. Повязка сама упадет с глаз. Если хочешь, поживи у меня в ашраме, чтобы твоя практика была полной.

И я с радостью согласилась. Мое раненое сердце постепенно излечивалось занятиями йогой, медитациями, бхаджанами[20]20
  Священные песнопения.


[Закрыть] и мудрыми наставлениями.

По совету гуру я стала постоянно «дышать» третьим глазом – как тогда, в лесу. И живой мир засиял.

Я смогла передвигаться по территории свободно, ведь здесь повсюду были рассажены цветы, переливающиеся новогодними огоньками, теплилась легкими вспышками желтого трава, плелись светящимися голубыми арками розы. В ответ на принятие Вселенная подарила мне сказку, и словно в волшебном саду зажглись искристыми фиолетовыми факелами кусты, переплетались неоновыми лабиринтами причудливые баньяны. Казалось, они росли в воздухе и спускали бесчисленные руки к земле. Больше всего мне полюбилось дерево бодхи, растущее прямо посреди двора. Его мощный ствол просвечивал желтым, крупные корни обвивали землю, будто мирно уснувшие питоны. Корни потоньше струились рядом юркими змейками, и все это передавало потрясающее чувство жизни, ее величия и тайны. Именно под таким деревом достиг просветления Будда. И глядя на природное чудо незрячими глазами, я верила в это!

* * *

Однако достаточно было мысли, полувздоха, чтобы вспомнить о Валере, и сердце сжималось и нашептывало о чем-то плохом. Откуда-то из глубин всплывала на поверхность тревога, шелест грустных, часто страшных снов, и множились сомнения в том, правильно ли я поступила, оставив его.

Ника сердилась при одном упоминании о Черкасове, а я молила Вселенную за него, просила зрячих почитать мне в Интернете новости о Черкасове, как выяснилось, теперь бывшем владельце скандальной сети магазинов. СМИ поутихли, но его проблемы так и не решились. Великобритания по-прежнему отказывалась выдавать якобы «преступника».

Воспоминания о том, что пугало меня в Валере, засыпало цветочными гирляндами индийских праздников, занесло пеплом ароматических палочек время, и осталась не объяснимая ни логикой, ни разумом тоска. Мне его не хватало до внутренней дрожи, не способной заполнить тягостную пустоту, до мурашек, до головокружения. Забыть о Валере-Соне было невозможно, ибо в череду спокойных дней в ашраме бесцеремонно врывался Матхурава. Он царапал грязными пальцами стены темницы и выл от горя и безысходности. В эти минуты «живой свет» гас, и темнота становилась по-настоящему страшной.

Исхудавший на хлебе и воде, превратившийся в свою тень, Матхурава становился мной, и я вздыхала им, моргала его веками, мучилась от чесотки немытого неделями тела и чувствовала неровный ритм сердца, бьющего кровью по вискам. А еще жажду. Голод. Тоску.

Как тигр в клетке, Матхурава метался от стены к стене каменного мешка, приникал лицом к решеткам.

– Сколько мне еще томиться здесь? – кричал Матхурава в едва подсвеченную невидимым факелом темноту.

В зоне видимости показался бородатый охранник с изуродованным оспинами лицом.

– Чего орешь? Сидеть тут будешь столько, сколько потребуется, чтобы крестьянин, которому ты вспорол живот, помер. Или, наоборот, поправился и смог прийти в суд.

– Горе мне! – Схватился за голову Матхурава.

После ночей, проведенных на голых камнях, болели бока и спина, но лучшего было не дано. Ювелир приник к решетке опять. Горячечно крикнул в спину уходящему стражнику:

– Скажи, брат, пускают ли посетителей к заключенным?

– Пускают. Не царю же на вас лишний провиант тратить.

– И жен пускают?

– Жен в первую очередь, – закачал головой в знак согласия охранник. – Кто помешает им делать богоугодное дело?

Матхурава проглотил горечь. Сона так и не пришла. И в этом было самое большое страдание – не в камнях, воде и сухой лепешке; не в духоте днем и холоде ночью, а в том, что он измучился от мыслей о ней и почему она не идет. Может, счастлива не видеть его, не чувствовать его касаний? Рада, что теперь он под замком? Что над ним нависла угроза смертной казни? Но кто позавидует индийской вдове?

Не навещали его ни братья, ни родственники. Лишь один раз пришла старуха-мать. В ее словах о бесчестье для всей семьи, во взгляде, полном слез, было столько укора, что лучше бы она и не приходила вовсе.

– Ма, что с моей женой? Где она? – взмолился Матхурава.

– Не спрашивай, несчастный! – гневно отрезала мать, жестикулируя быстрее, чем из ее уст вылетали слова. – Эта куртизанка лишила меня сына! И давно лишила! Мой язык не повернется говорить о ней! Столько позора на наши головы! Кто теперь захочет породниться с нашей готрой[21]21
  Готра (инд.) – род.


[Закрыть]?

– Матушка, она не виновата, – простонал Матхурава. – Это я! Я… Не обижайте ее, матушка, молю милостью Шивы и Вишну!

– Молиться надо было раньше, сын мой, теперь поздно.

– Что с ней? Что с Соной? – неистово вскричал Матхурава. – Матушка!

Старуха не ответила, развернулась резко – так, что взметнулось на сквозняке ее белое покрывало и ушла. Принесенные в узле из чистой ткани его любимые ладу, печеные овощи и мясо ягненка не полезли в горло после ее ухода. Матхурава подумал самое худшее, и впервые с детства на глазах мужчины проступили слезы.

* * *

– Дыши, дитя мое, дыши. – Гуру гладил меня по голове, каждым касанием возвращая спокойствие и свет.

– Скажите, мастер, что же будет дальше? – шептала я, ощущая, что мои щеки залиты горячими слезами Матхуравы. – Что делать?

– Наблюдай, девочка, просто наблюдай. Углубляйся в том, что есть, в том, что реально.

– И всё пройдёт? Боль исчезнет?

– Полюби Пустоту, слейся с ней. Будь в «Сейчас», и обнаружишь, что «тебя» нет и никогда не было. Никого нет. И боли тоже нет…

Глава 25. Извращенец

Первую неделю в Лондоне Валерий беспробудно пил. В начале второй после взбучки, устроенной Сергеем, трезвости Черкасова хватило на то, чтобы перебраться из отеля в дом. С этим тоже помогла Леночка, оперативно нашедшая жилье в престижном Вэст-Энде.

– Валерий Михайлович, – взволнованно оправдывалась она в трубку, – простите, что так долго выполняла вашу просьбу. Новый директор заданий надавал! Не только мне. У нас тут все с ума сходят.

– Мостер? – скривившись, словно от зубной боли, спросил Черкасов.

– Нет, он назначил исполнительного директора.

– Кого? – ревниво поинтересовался бывший босс.

– Липмана, Константина Ильича.

– Не помню такого на нашем рынке.

– Он из другой сферы, – поторопилась объяснить Лена. – Из издательского дома, точнее, из сети магазинов. Занимался там продажами.

– Завалит всё дело, сука! – разозлился Валерий и, стукнув кулаком по стене, вдруг опомнился. – Прости, Лена.

– Ничего-ничего, я понимаю, – вздохнула она. – Я так переживаю за вас, Валерий Михайлович! Вы знайте, я на вашей стороне и всегда с радостью выполню любую вашу просьбу.

– Спасибо, я в долгу не останусь.

Он отбил звонок с желанием снова напиться. Однако расслабиться не удалось: приехал из Москвы адвокат. Устроившись в стоящем посреди гостиной кресле и положив на колени портфель из крокодиловой кожи, Юрий Витальевич огорошил новостями Черкасова и Ларина:

– Кира и Руслана отпускать из КПЗ не собираются, несмотря на отсутствие прямых доказательств их вины. Держат только потому, что они были с вами в Ростове и сопровождали в аэропорт с девушкой. Насчет Кира еще нашли запись, где он приносит Варваре еду и вещи. Присоединили к делу. Я пытаюсь пробить блокаду, сую договор с ней, а следователь настаивает, что тот – подделка. Отправил на экспертизу. Хорошо, что у меня есть второй, ваш экземпляр. Вы, кстати, о чём думали, Валерий Михалыч, когда Варвару похищали снова?

– А где написано, что я ее похищал? – окрысился Черкасов.

– В уголовном деле. Об этом говорят показания доктора вашего и Елены Бриннер, а повторном – пилота, отметившего странное поведение пассажиров. Товарищи из обслуживающего персонала аэропорта тоже вдруг вспомнили, что вы говорили слепой девушке совсем не то, что хотели сказать они, перебивали их и прочее. Сначала, мол, списали на вашу эксцентричность, а потом задумались. Вы прошли на посадку только потому, что были владельцем частного самолета, но в целом картина вырисовывается некрасивая. Думаю, что СКП подключит к делу Интерпол, потому что израильская полиция обнаружила в коттедже, где вы проживали в Тель-Авиве, полный хаос, кровь и светлые женские волосы, вырванную прядь. Я вас только один раз спрошу: где девушка?

Валерий взорвался.

– Да не знаю я! Не знаю! Сбежала! Испарилась, чтоб её!

– Не кипятись, – вступил в разговор Ларин и вытащил из кармана скомканную бумажку. – Юрий Витальевич, девицы оставили прощальное письмо. Вот оно.

– Девицы?! – поразился Морфин. – Они у вас делением, что ли, размножаются?

Пришлось объяснять ему всю ситуацию подробно. Пока Сергей говорил, Валерий мерил шагами комнату с интерьером, достойным фильмов о Шерлоке Холмсе, и чертыхался.

– Вы сошли с ума, господа! – заключил адвокат. – Оба. Я понятия не имею, как при всех ваших безобразиях выстраивать адекватную защиту. А нам, на секундочку, еще с уголовным делом о мошенничестве с поддельным товаром разобраться надо!

– Значит, выстраивайте неадекватную! – рявкнул Черкасов. – Пока здесь, в Лондоне мне вообще защита не нужна!

* * *

Но Валерий был не прав. Буквально на следующее утро нагрянула полиция, и растерянного Черкасова вежливо и настойчиво препроводили в Вестминстерский суд. Оказывается, российская сторона оказалась прыткой и затребовала незамедлительную экстрадицию уголовника и мошенника в одном лице.

Морфин извивался ужом, привлек лондонских коллег и сумел договориться о залоге. Британцы, априори считающие все дела российских подданных политическими, перенесли слушание на неделю.

Пряча лицо от камер в шарфе, Черкасов быстро сбежал по ступенькам в сопровождении Ларина и адвоката и сел в ожидающий кэб.

– Надо искать девушек, – констатировал Морфин, едва автомобиль тронулся. – Хоть из-под земли достать. Живыми, невредимыми и готовыми давать показания.

– Я займусь этим, – кивнул Ларин. – Думаю вернуться в Израиль и проверить все варианты, все лазейки, куда они могли деться.

Черкасов не слушал их, его трясло, хотя снаружи он казался спокойным. Наконец, он встрял в разговор соратников.

– Вы знаете, что в заявлении от России был мой новый адрес? Откуда?! Откуда, черт побери, Шиманский мог его знать?!

Повисла пауза.

– Его знала только Лена, – ответил Сергей.

– И ты. И вы, Юрий Витальевич, – процедил Черкасов. – Что это значит?

– А значит то, что она все делала с рабочего места. То есть ее телефон прослушивается, и компьютерный трафик наверняка тоже отслеживают, – заявил адвокат.

– Выходит, за всем стоит Мостер, – поджал губы Валерий. – В Израиле он тоже знал, где я. По звонку мобильного не такая проблема была отследить, где я остановился. Тем более владельцу интернет-компании с кучей хакеров на подхвате.

Адвокат по привычке сложил в трубочку пухлые губы, прищурился.

– Но Мостер уже получил то, что хотел, не так ли? Зачем ему вас преследовать?

– Он не хочет, чтобы я вернулся в Россию и обжаловал сделку через суд, – парировал Черкасов. – Перестраховывается.

– Тогда почему, скажите, он заплатил за вас залог? – склонил голову Юрий Витальевич.

– Залог? – опешил Валерий.

– Угу, на секундочку восемьдесят пять тысяч евро.

Сергей присвистнул. Помолчав немного, Черкасов мрачно распорядился:

– Дом срочно меняем. Не хочу, чтобы Шиманский подложил мне «посылку счастья» с героином или натыкал жучков. Никто не должен знать адрес. То же касается телефона. Номера меняем прямо сейчас. Они будут известны нам троим и всё.

– Да, зря мы расслабились. Меняли же постоянно телефоны в круговую, чтобы уйти от прослушки в России, – кивнул Ларин.

– Главное, больше девиц не воруйте, и разыщите этих двух, – крякнул адвокат.

* * *

Переехав в другой особняк инкогнито, Черкасов остался один: Сергей вернулся в Тель-Авив, Морфин – в Россию. В четырех стенах полупустого дома сквозняк подвывал, как голодный волк откуда-то издалека, предвещая опасность и беды. Валерий маялся, не зная, чем себя занять. Российские новостные сайты и соцсети гудели о том, что бывший владелец Дримсети – садист и извращенец.

Было бы проще это вынести, если бы он не обвинял сам себя. Злая память то и дело подбрасывала забытые в пьяном угаре подробности той ночи, и заставляла вспомнить ненавистную своей чистотой и невинностью, предавшую его Варю. Книги не читались, кино не смотрелось, еда не лезла в горло, нервы натягивались до звона, готовые лопнуть под кожей.

Валерий представил, что Ларин действительно отыщет Варю, привезет её… И понял, что не хочет этого. Потому что не знает себя, потому что, возможно, все эти шавки, сворой лающие на него, были правы. А он лишь притворялся нормальным до поры до времени, тогда как внутри него живет нечто… некто, кого он не в состоянии контролировать. Это пугало, это выбивало из равновесия одной мыслью.

Однажды, прочитав очередную «новость», Черкасов стиснул зубы и решил провести над собой эксперимент, чтобы выяснить, действительно ли он извращенец. И если да, то насколько.

* * *

Не готовый общаться с внешним миром и даже с проститутками, в едва обставленной спальне Валерий смотрел до одурения порно, подписавшись на самый что ни на есть кинк и хардкор. Это возбуждало, и сильно. Больше, чем всё остальное. Цепляло крючком и затягивало, заставляя смотреть в глаза грязной, подвальной правде. Валерий часами напролет бродил по сайтам, выискивая сюжеты с невинными на вид блондинками, бешено возбуждался и удовлетворял себя сам. Потом его рвало, и в дýше хотелось содрать мочалкой кожу до мяса. Ненавидя собственное нутро, он напивался до беспамятства, чтобы ничего не снилось и не думалось. Особенно о Варе. А проснувшись, как наркоман, втянувшийся в бессмысленное пристрастие, повторял тупое, вялое, а затем головокружительное погружение во тьму.

Перерыв сделал только на время слушания суда, где Морфин пустил в ход «неадекватную» защиту, настаивая, что все тома представленного российской стороной дела надо перевести на английский. Как ни странно, это сработало, и Валерия отпустили, взяв подписку о невыезде до конца января.

Черкасов с черными кругами под глазами вышел из зала суда, с победным видом показал язык российскому представителю, а в камеры журналюг сунул два пальца, сложенные в букву V:

– Но пасаран, товарищи! – хохотнул он и себе под нос буркнул: – Аве… Кришна…

* * *

Адвокат уехал, и Черкасов вернулся к эксперименту, всё больше погружаясь во внутренний мрак. Валерий не выходил на улицу, там можно было нарваться на репортеров, дежуривших у крыльца, заказывал через интернет продукты и выпивку, ел мало, забыл про спорт, прекратил бриться и вообще разбил зеркало в ванной, чтобы не видеть опостылевшую, полубезумную рожу с лихорадочным блеском в глазах.

Недели через две стало болеть сердце, и чтобы глотнуть нормально воздуха, Черкасов распахивал окно и жадно дышал промозглым британским туманом. Казалось, за ненужностью душа начала сжиматься и трескаться, как отброшенная змеей кожа в огне. Но Валерий не дал себе передышки и пошел дальше в исследовании собственных низов.

Заплатив круглую сумму, он добился приглашения на тематическую[22]22
  «Темой» называют сексуальные пристрастия в стиле БДСМ.


[Закрыть] вечеринку для избранных. Подписал договор о неразглашении, выслушал правила, а в назначенный день приперся в джинсах и пестром, шутовском свитере в закрытый клуб, неприятно тем поразив любителей «кайфа с горчинкой», разряженных в вечерние платья и смокинги.

Черкасову были безразличны их взгляды, интерьер в стиле барокко и изысканный ужин при свечах с голыми, в крошечных кружевных фартучках официантками.

«Бал у сатаны, как в „Мастере и Маргарите“», – мысленно усмехнулся он, оглядывая по большей части некрасивых и немолодых, разодетых в шелка и бриллианты клиенток с особыми вкусами.

Валерий молча пропускал один за другим шоты[23]23
  Стакан емкостью 45 мл.


[Закрыть] лучшего шотландского виски и ждал действа, решив участвовать в любой оргии, какой бы она ни была. Варя поставила точки над «i», он же был готов вместо точки влепить себе на лоб клеймо извращенца и совать его людям в морду, как паспорт на таможне. Всем назло. СМИ, матери и собственной совести тоже.

Поначалу всё казалось фарсом. Но когда совсем юную, слегка угловатую девушку со светлой, как у Вари, кожей и рыжей копной волос, беззащитную в своей наготе, начали унижать, бесстыдно лапая, щипая, засовывая пальцы и что ни попадя в проданную за деньги женскую плоть, когда он увидел с трудом сдерживаемые слезы в девчоночьих глазах, Черкасов не выдержал.

Гнев затмил всё, и с громким русским матом Валерий въехал кулаком в челюсть белесому джентльмену, тыкающему обмотанную кожей ручку хлыста между покрасневших от шлепков, вздрагивающих ягодиц. Ненавистное, мерзостное возбуждение превратилось в ураган ярости, неукрощаемый и дикий.

Дубовым стулом с позолоченными ножками Черкасов саданул «ведущего», призвавшего соблюдать правила. А затем, как мужик с топором, пошел, удерживая в руке ножку того же стула в гущу возмущенных, привыкших к роскоши дегенератов, не разбираясь, кто суется под руку. Завязалась потасовка, и, прежде чем подоспели охранники, Валерий успел оттолкнуть голую девушку в угол – подальше от кидающейся на него извращенской публики, и раздать щедро пинков и ударов.