Текст книги "Свидетель"

– Будда тоже был принцем, наследником огромного королевства, – продолжал на ломаном, слишком мягком, но понятном английском Пражни-джи. – Это не мешало ему ходить почти голым и отречься от роскоши ради света в сердце.

– Что же, – невесело хмыкнул Валерий, – вы предлагаете мне раздать деньги и ходить голым?

– Я тебе ничего не предлагаю, – хитро улыбнулся мудрец. – Деньги не мешают. Если все – целое, как можно взять и отделить от него деньги? Они ведь не помешали императору Джанаке или царю Соломону достичь просветления. Однако… ты не его ищешь.

– Да, – кивнул Черкасов. – Уж точно не просветления.

– Задай свой вопрос.

– Я пришел к вам за тем, чтобы вы вернули девушке зрение. Она живет в вашем ашраме.

– Нет, не за этим.

– А зачем же? – опешил Валерий.

– За освобождением.

Валерий пораженно молчал.

– Но любовь и привязанность дарит Вселенная, – пояснял Пражни-джи, источая вокруг себя гипнотический аромат чистоты и сандала. – И почему дарит, никто не знает. Это тайна. Ты можешь уехать за много миль, хоть на Северный полюс, и жить там с белым медведем, только сердце все равно будет прилетать и касаться той, к кому ты привязан. И мысли будут лететь туда же. Не спрашивай, почему. Это тайна.

Все-таки индус был не прост. Но ведь и не к мошеннику он шел за чудом. Валерий согнулся, убрал упавшую на глаза прядь, глянул на мудреца и тут же склонил голову еще ниже, будто боялся, что тот заглянет за его зрачки, и узнает все его тайны. А главное, Черкасов вдруг испугался, что нечто важное внутри него ускользнет навечно и не вернется, и он никогда не станет прежним…

Да! Вернуть себя прежнего – вот чего он хотел! За этим приехал, сколько можно быть лишь тенью себя? Он пришел вернуть те дни, когда всё было спокойно, когда он сам – хозяин тому, что происходит. Когда проблемы решаются в переговорной, дни напролет банальны и предсказуемы, а жить становится обыкновенно скучно, и чтобы взбодриться адреналином, надо пролететь над ущельем на параплане, рискуя задеть крыльями верхушки сосен и острые скалы.

Он тосковал по самому себе, потерянному и продолжающему теряться в мыслях о Варе. Освобождение было возможно только при исправлении ошибок. Но больше всего на свете Черкасов хотел избавиться от этих чувств-колючек, от которых было столько боли! Да, он пришел за освобождением.

– Это не любовь… – хрипло сказал Черкасов. – Иногда просто делаешь то, о чем сожалеешь. И хочешь исправить… Вот только не знаешь, как.

– То есть ты считаешь, что всё можно исправить, как испорченное колесо или протекшую канализацию?

– А разве нет? – вскинул глаза Валерий.

Мудрец долго размышлял или медитировал, а, может, прислушивался к чему-то в воздухе и, наконец, заявил:

– В таком случае поступок лечится только поступком.

– И что же от меня требуется? – напрягся Черкасов.

Пражни-джи молчал и безмятежно улыбался, веки приопущены, мышцы расслаблены. От его неприкрытого спокойствия веяло чем-то таким, что, приди Валерий с чистым сердцем, почувствовал бы блаженство, но он заерзал на стуле и сжал в замок повлажневшие пальцы.

– Если ты кого-то чего-то лишил, отдай в ответ.

Валерий похолодел.

– Нет, не глаза, не пугайся, – продолжил после паузы индус. – Достаточно соблюсти мауну, дать обет молчания. Отдай себя тишине на время.

– На сколько?

– Зависит от твоего усердия.

– Я предпочитаю знать точные сроки.

– Пустота дедлайнов не ставит, – удивил ответом индиец. – Когда в душе ты почувствуешь облегчение, сам поймешь. Целое даст тебе знак.

– Я просил не о душе, а о том, чтобы девушка снова могла видеть. Думал, вы – целитель или что-то в этом духе.

– Ты ошибся. Я не целитель.

– Извините, что отнял ваше время, – резко сказал Валерий и встал. Стул издал ножками противный скрежет.

Мудрец дружелюбно улыбнулся.

– Не извиняйся. Есть только сейчас. Времени нет. И никого нет: ни тебя, ни ее, ни меня… только пустота смотрит одинаковыми зрачками из разных глаз.

Раздосадованный, Валерий нахмурился и пошел к выходу. Еще один промах, выстрел в пустоту. У каменной арки он задел плечом торчащую ветку, усыпанную пунцовыми розами. Та уцепилась шипами за его рубаху, больно оцарапала кожу, напоминая о других, куда сильнее ранящих колючках. Капля крови проступила на белом льне. Черкасов попробовал отсоединить надоедливые розовые щупальца, но так разнервничался, что ничего не получалось.

Смуглая тонкая рука легла ему на плечо, успокаивая, а другая неторопливо и ловко отделила ткань от шипов, не повредив ни то, ни другое.

Валерий обернулся: невысокий индийский мудрец стоял позади, щурясь на солнце.

Пражни-джи улыбнулся сострадательно, как родному. Во всё понимающих глазах не было ни намека на осуждение.

– Во Вселенной много всего, одного чуда ей не жалко, – ласково сказал Мастер.

И внезапно то, что сковывало грудь уже давно, то, что постоянно вызывало боли в сердце, – тяжелое, невыносимое, болезненное – непрошеной, ураганной волной поднялось к горлу, и Валерий, закрыв лицо, разрыдался. Громко и судорожно.

Индиец тихо гладил его по сотрясающейся спине, будто утешающая ребенка мать, и приговаривал:

– Всё хорошо, мой мальчик. Хорошо… Дыши через рот, дыши через рот…

Охваченный рыданиями, Валерий не сразу смог выдохнуть, но потом почувствовал облегчение. Еще не успев вспомнить, что слезы постыдны для мужчины, он вытер ладонями залитые горячей влагой щеки, шмыгнул носом.

– Спасибо, Мастер, – прошептал на русском.

Индиец понял. Он сложил руки перед грудью, поклонившись гостю с любовью и уважением, как равному, и сказал:

– Намасте. Ты уже свободен, прямо сейчас. В любой момент. Только научись это видеть.

Валерий еще раз вдохнул через рот и, набравшись решимости, сложил ладони в ответном жесте.

– Что я должен делать, Мастер?

Глава 31. Перед рассветом

Только к вечеру того ужасного дня я немного пришла в себя. Праджни-джи пришел ко мне, опустошенной, неживой, будто кукла, и положил руку на голову.

– Дитя, я нашел что-то для тебя. – Он вложил в мою ладонь металлический цилиндр толщиной в палец.

Я тактильно узнала подношение Валеры, которое выронила еще утром и не стала искать.

– Спасибо, Мастер, – ответила я потусторонним голосом и вяло отложила подарок на пол рядом с матрасом, на котором сидела.

Гуру опустился рядом.

– У тебя красивая душа, Варья, но немножко странно себя ведешь: так сильно хочешь вернуть свои долги, а другому не позволяешь отдать даже рупию.

К моим щекам горячей волной прилил стыд.

– Простите, Мастер.

– Всё хорошо, – сказал он и замолчал.

Было слышно, как за раскрытой дверью в теплой вечерней неге подсвистывают, разговаривают трелями птицы, то вскрикивают удивленно, то курлыкают далеким монотонным фоном. С неровным гулом и всплесками катила за парком волны река. Невдалеке что-то потрескивало, возможно, костер.

– Чего бы я ни хотела, – понуро констатировала я, – всё впустую. Думала, что научилась принимать, ошиблась. Радовалась, что могу не отождествляться с иллюзиями. Нет, оказывается, столько всего во мне кипит. Мысли… они шумят, словно в моей голове сломалось радио и выдает по нескольку передач на каждой волне ФМ одновременно. Я… – Хотелось пожаловаться на то, что мне гадко и муторно – сегодня я прогнала человека, которого так хотела видеть; и я не верю в него, но продолжаю искать в произошедшем разговоре крупицы правды, как сумасшедший копатель в бесплодных горах – золотую пыль. Мне было плохо оттого, что теперь в голосе Валеры мерещилась не корысть, а забота. Ей неоткуда было взяться, но я утонула в сожалениях. Обо всем этом я не стала говорить Мастеру, только добавила: – … Я боюсь смерти. Чувствую, что она близко: в моих видениях и в реальности. Я знаю, что не должна бояться, но мне страшно. Очень!

Мимо моей кельи кто-то прошел, наступая на плитку мягкими чаппалами. Я вздрогнула. Зашумели ветки. Возмущенно крикнула обезьяна, ей ответило раскатистое, разноголосое мяуканье. И снова только фон жужжания, стрекота, и моих мыслей. Праджни-джи никогда не отвечал быстро.

– Это все самскары[34]34
  Самскары – это впечатления, в том числе те, которые было сформированы в прошлых воплощениях и влияют на поступки человека, в современной психологии самскары и васаны принято причислять к подсознанию.


[Закрыть] и васаны[35]35
  Васаны – это тенденции и наклонности, сформированные в результате повторения самскар и становящиеся основой для будущих поступков.


[Закрыть]– наконец, пояснил он, пробуя на вкус каждое слово. Не убегай, углубись в этот страх. Тотально. Ты же очень тотальная, Варья: на меньшее, чем любовь, не согласна; на меньшее, чем полное освобождение от кармы, не согласна, на меньшее, чем просветление, ты тоже не согласна. Но, девочка, просветления нет. Достаточно не затемняться.

Тяжело вздохнув, я призналась:

– Стало совсем темно, Мастер. И в душе, и на самом деле.

Праджни-джи похлопал меня по руке.

– Перед рассветом всегда темно. Очень темно. У души тоже бывает ночь. А ночью можно зажечь лампу, правда? Поэтому давай разберемся, как работает эта штуковина. Мне самому интересно.

И гуру принялся увлеченно возиться с гаджетом, словно ребенок с новой игрушкой, привлекая меня в исследование и незаметно, с каждым вдохом и словом снимая с моей души невыносимую тоску.

* * *

Дни потекли своей чередой. Ника не возвращалась, свет тоже. С привезенной Валерой штуковиной у меня получалось ходить по ашраму, не набивая шишек. Но все-таки даже про себя, шепотом я не могла сказать ему «спасибо». Что-то мешало. Эго?

Праджни-джи завалил меня работой: вызывал переводить беседы с французами по скайпу; назначил ответственной за группу из России, прибывшую всего на неделю, и велел вести для россиян йога-классы. А в свободное время я торопилась помогать Падмини на кухне: лепить сладкие шарики Ладу из нутовой муки и в промышленных масштабах резать овощи для столовой. Я с благодарностью принимала занятость, она была лекарственной, исцеляющей.

Лишь два «но» регулярно выбивали меня из состояния равновесия: напряженное ожидание следующего видения и всплывающие откуда-то из глубины, словно горячие воды гейзера, мысли о Валере. Доходило до делирия – сквозь ароматы растений, специй, людей и благовоний вдруг моего носа касался его запах. Он исчезал, а мне мерещилось, что Валера где-то рядом, вот-вот обратится ко мне или возьмет за руку, и, сжавшись в комок, я тщетно всматривалась в темноту.

Однажды я случайно подслушала разговор двух своих подопечных из России, когда сворачивала коврик после занятий по йоге.

– Ты видела, какой тут потрясный дворник? – говорила одна девушка своей подруге. – Я таких высоких индусов не видела! Выше их всех на голову. Но ни бельмеса не понимает ни по-русски, ни по-английски. Я его спрашиваю одно-другое, он только качает головой и двор метет. Надо будет спросить, как на хинди «давай познакомимся».

– О, тебя уже дворники интересуют! – рассмеялась вторая. – Банкиры, биржевики сегодня не в цене? Кризис?

– Да ладно тебе, Саш! – хмыкнула подруга. – Я же не замуж, а просто. Ну он красавец, офигеть! Даже не знала, что индусы такие бывают. А потом он топлесс камни таскал, я аж забыла, куда шла.

– Ты сериал про «Махабхарату» посмотри, там их столько, индусов фактурных, – ответила тоном эксперта Саша. – А костюмы – в основном штаны и украшения, да такие, что Картье отдыхает.

– То в кино, а этот настоящий. Ой, Варя, – обратилась она ко мне, – не подскажете, как зовут вашего дворника?

Я улыбнулась.

– Тут слишком много людей, я всех не знаю. И этот дворник, скорее всего, кто-то из прихожан, просто выполняющий свою садхану.

Но девушка не успокоилась. Горя азартом, она выспросила у меня, как сказать на хинди несколько фраз и утащила с тренировочной площадки подругу со словами:

– Я его тебе покажу. Хорошо, что я позже тебя из гостиницы на занятие пошла, так бы и не знала, зачем мы тут москитов кормим…

– Ничего ты не понимаешь, Аня, – вздохнула вторая.

Они ушли, а я рассмеялась, прикрывая ладонями рот: вот, оказывается, зачем богатые туристки едут в Ришикеш – за индийскими дворниками!

Возможно я бы не смеялась, если бы знала, что происходило за тысячу километров отсюда, на юге Индии.

* * *

После двенадцати часов в кондиционированных салонах авиалайнеров, пересадок и заигрывания со стюардессами, Ларин бодро спустился по трапу, хлебнув сходу жары и солоноватого запаха моря. Путешествуя налегке, Сергей надел солнцезащитные очки и с непроницаемым лицом миновал набирающуюся за получением багажа очередь.

Живо пошел дальше по маленькому, совершенно провинциальному аэропорту Даболим. Служащие двигались, как сонные мухи, медитируя на чемоданы, зато частные носильщики и прочий разномастный сброд с поистине южным ажиотажем набрасывались на приезжих, предлагая достопримечательности, жилье и покатать.

У Ларина подхватывать было нечего, поэтому пяток индусов пытались втулить «прекрасному белому человеку» услуги гидов и водителей. Глянув на дремлющего полицейского в фуражке и форме а ля сафари, Сергей обратился к частникам и, словно заядлый картежник развернул вместо тройки, семерки и туза фотографии Ники, Егора и Шиманского.

– Со мной работает тот, кто видел хотя бы одного из троих, – объявил он на вполне русском английском и не особо английские индусы его замечательно поняли. Они зашумели, но Ларин, возвышающийся на целую голову, а то и на полторы, остановил галдеж и добавил: – Мне нужно знать, куда эти люди направились. Плачу хорошо. За ложь оторву голову.

Индусы покосились на его бычью шею и пудовые кулаки, но все равно расцвели улыбками. Один из них, одутловатый и почти светлокожий, лет сорока, с рябинками на круглом лице пропел, тыкая коротким пальцем в Егора:

– Я этого господина видел.

Сергей помахал перед его носом долларовой купюрой.

– Спрашивал автобус в Панаджи. Наша столица, – с гордостью добавил индиец, получив свою мзду. – Два часа назад. Такси, рикша закажу, прекрасный сэр. Тоже поедем. Я – Винод, весь к вашим услугам.

– Меня ждет у выхода автомобиль, – сказал Ларин. – Но ты давай, иди за мной. Будешь гидом, плачу за день двадцать долларов. Будешь хорошим гидом, получишь пятьдесят.

Индиец аж подскочил и резво бросился расталкивать народ перед Сергеем.

– Выход туда. Выход туда.

Когда они садились в новенькую красную Махиндру, смахивающую на покрашенный хорошей автомобильной краской УАЗ и дырчащую почти также, Сергей вручил пятерку Виноду.

– Для затравки. Выясни, на какой автобус тот тип сел. Где его высадили?

– Пара момент, сэр! Вон тот автобус с синей полосой. Уже обернулся.

Не прошло и нескольких минут, как индиец сиял всеми белыми зубами рядом с Сергеем.

– Легко найти, сэр. Парень искал гостиницу возле Церкви Непорочного Зачатия.

Ларин махнул рукой услужливому аборигену:

– Садись рядом, навигатором будешь.

* * *

После Нячанга во Вьетнаме с французским готическим собором Сергей не слишком удивился португальскому антуражу в Панаджи, хотя ожидал увидеть несколько более индийский город. Здесь португальским было всё: яркие фасады домов, заборчики, таблички с названиями на них, фонари. Жители столицы Гоа с удовольствием и рвением поддерживали стиль колонизаторов.

Так что если бы не традиционная одежда женщин, не утлые мопеды и не беспризорные коровы особой индийской масти, как в любимом Валеркином мультфильме про Маугли, Ларин решил бы, что прилетел не туда.

От обхода гостиниц Сергея уже тошнило, но он сказал себе, что «бешеной собаке семь верст – не круг» и принялся показывать фото администраторам. Расторопный Винод помогал, быстро курлыкая что-то на хинди, отчаянно жестикулируя и кланяясь чуть ли не каждому столбу.

Фортуна оказалась благосклонна на этот раз, и задобренный купюрой, тощий администратор захудалого отельчика утвердительно кивнул на фото Ники. Он заглянул в свой гроссбух и прочитал на индийский манер:

– Мисс Кандиба. Номер два-три-шесть. Сейчас мисс ушла. Но должна вернуться, второй гость еще не приехал.

– А где же он шляется? – удивился Сергей.

Выяснив, что неподалеку есть еще три гостиницы, он отправил туда Винода с фотографией Егора, а сам решил дожидаться Нику в холле. Но едва сопровождающий скрылся, администратор подманил Ларина к стойке и загадочно заморгал. Сергей достал еще купюру:

– Этого хочешь?

Украдкой подгребая под ладонь деньги, администратор пробормотал, прикрывая рот коричневыми пальцами:

– Перед тем как уйти, мисс спрашивала хорошую кухню. Я посоветовал «Звезду Гоа», от нас направо всего сто метров. Очень вкусно там.

Сергей сунул подсказчику еще доллар, визитку со своим телефоном на случай возвращения Ники и выскользнул из холла.

Через несколько минут, не веря такой легкой удаче, Ларин шел по узкой улочке, застроенной синими, бордовыми, оранжевыми и желтыми зданиями с белыми каемками оконных и дверных рам. А навстречу ему со стороны пляжа в обнимку с совершенно непримечательным хлопцем шла счастливая, растекшаяся от удовольствия и неги Ника.

Сергей прибавил шагу, доставая из карманов руки. Он не обратил внимания на приближающийся от моря автомобиль. Поравнявшись с парочкой, черный джип резко затормозил. Из него выскочили двое славян бандитского вида. Один саданул битой по голове Егору. Расслабленную тишину вспорол женский крик.

Сергей бросился на помощь. Не успел, второй уголовник впихнул Нику в салон. Внедорожник рванул с места, оставляя на распаренном асфальте рифленые черные следы.

Глава 32. Невидимка

– Зачем выкладывать стену в одиночку? Это долго и не эффективно. Найму работников, они сложат забор за пару дней, – сказал Черкасов, глядя на сетку, отделяющую территорию ашрама от улицы, засаженной деревцами. С их ветвей, шепчущих на ветру глянцевыми листьями, свисали неизвестные, похожие на недоспелые продолговатые лимоны, плоды. Они оставляли причудливые тени на желтоватой земле.

Праджни-джи улыбнулся терпеливо.

– Работникам забор не нужен. Забор нужен тебе.

– Не понимаю.

– Молчать трудно. Ничего не делать и молчать – трудно вдвойне.

Черкасов пожал плечами, но согласился. Так начались эти странные дни.

Мастер объяснил на первый взгляд элементарные правила мауны: молчать, работать, медитировать и наблюдать. По желанию можно посещать йога-классы. Гуру не поставил конкретных сроков: «Ты сам почувствуешь».

Увидев издалека, как смуглый мальчуган ведет слепую Варю куда-то за одноэтажное здание с карминными стенами, Черкасов стиснул зубы – воспоминания о сделанном саданули ножом по сердцу, и заставили вновь чувствовать себя недочеловеком.

Эго побежало прятаться за «она сама виновата» и прочими отговорками, но Валерий с тем же усилием, с каким двигают плечом огромный валун, отбросил оправдания и принял застоявшуюся в груди горечь, как факт.

Привыкшему ставить дэдлайны, цели и достигать их, Черкасову представилось логичным не умолять, не каяться, а бросить вызов Высшим силам, пусть вовсе не об этом вещал мудрый индийский гуру. «Я не скажу ни слова, пока она не прозреет», – произнес он мысленно, сжав кулаки и обратив глаза к небу.

Казалось, когда Варя прозреет – а Валерий упрямо перестал говорить «если», словно этот вопрос был уже оговорен, подписан и заверен печатями, – он почувствует облегчение, о котором говорил Праджни-джи. Уйдет напряжение, схлынет эта постоянная усталость и, наконец, затихнет боль, которая гнездилась в душе, словно паразит, выгрызая себе все больше пространства.

* * *

Мастер оказался прав: простота задач таила в себе массу сложностей. Не было ничего проще, чем мести двор. Если бы не постоянные толпы туристов, особенно русских и британских, при виде которых эго Черкасова болезненно сжималось. Хотелось стать меньше, незаметнее. Он опускал голову, концентрируясь на древке метлы и отбивался им от воображаемых насмешек и ярлыков. Пользуясь особенностями своей внешности, Валерий начал маскироваться под индуса – купил себе на рынке типичные штаны, сандалии и рубаху навыпуск.

Но, как бы ни пытался он выбрать самое безлюдное для уборки двора время, срабатывал закон подлости. Рано утром, поздно вечером или даже в полуденную жару, когда все обычно прятались, люди в ашраме принимались бегать по каким-то неотложным делам. Будто специально, чтобы растоптать гордость Черкасова, посетители еще и заговаривали с ним. И как трудно оказалось не отвечать! Новоявленный дворник ловил себя нередко уже открывающим рот. В ответ на снисходительность, а то и презрение в глазах состоятельных паломников, особенно американцев, показать хотелось только средний палец. Увы, мауна грубости не предполагала.

Первое время Черкасова выворачивало наизнанку. Он уставал молчать больше, чем болтать без умолку на многочасовых мастер-классах по продажам и менеджменту. Пожалуй, от нервного срыва спасали только камни из реки, которые приходилось таскать к забору остаток дня. На медитациях Черкасов неизменно засыпал.

В вынужденном молчании мир выглядел немного иначе – ярче, что ли. Привычное поведение людей вызывало недоумение: все говорили, раскланивались, снова говорили, будто боялись, что их не заметят, не примут в общество.

А слова звучали фальшиво. Вообще очень мало было настоящих слов, искренних, без двойного дна и подтекста. Ухо сразу выделяло их то ли по интонации, то ли по особой модуляции голоса.

«Наблюдай!» – повторял мастер, словно знал всё, что творится сейчас с Валерием.

За невозможностью общения больше ничего и не оставалось. Не слишком понимая, как наблюдать за собой, Черкасов наблюдал за происходящим вокруг: за бегающими по улице грязными ребятишками; за древней старухой, каждое утро таскающей на продажу к воротам ягоды; за фальшиво блаженными европейцами и гармоничными в своей расслабленности индийцами; за тощими коровами, совсем не похожими на российских буренок; за листьями на деревьях и за рекой с мутными зеленоватыми волнами. А еще за Варей.

Решив, что не станет тревожить ее своим присутствием, Валерий старался не приближаться. Она ходила мимо, или сидела в другом конце общего зала, или переводила, или разговаривала с кем-то – просто жила, не подозревая, что он рядом.

А Валерий, лишенный права заговорить, глядя на Варю, чувствовал себя странно. Сначала, как обычно: виновато и одновременно осуждающе, не избегая привычного раздражения. Иногда Черкасов называл себя вуйаеристом и краснел от стыда, потому что мысли приходили самые неожиданные, неприятные самому, но навязчивые, как пошлые анекдоты.

Но порой сердце охватывала нежность – хватало одного ее поворота головы, легкой улыбки, звука голоса. Понятно было одно: не только слепота и вина привязывали его к Варе, а что-то еще – большое и необъяснимое. Настроение Черкасова менялось: то было муторным и тягучим, как смола; то внезапно ясным, как солнечный день.

Постепенно ясных дней в душе стало больше, потому что не было возможности оправдываться, да и повода тоже. Валерий молчал, Варя не видела. Две жизни текли, будто разделенные толстым, бронебойным стеклом, параллельно. В душе появилось спокойствие, и Черкасов впервые почувствовал себя защищенным, прежде всего от необходимости быть кем-то: мужчиной-женщиной-владельцем компании-миллионером-маньяком-спонсором-преступником-беженцем. Он просто таскал камни и выкладывал стену, просто ел, просто дышал, свободный от слов, экивоков, эпатажа и множества «надо». И оттого стало хорошо.

* * *

Этим утром Валерий мел плитку у одноэтажного здания, карминного цвета стены проглядывали из-за пышной зелени. Щебетали птицы, щекотало нос лучами солнышко. Оставалось домести веранду, похожую на круглый зал без стен под деревянной конусообразной крышей, которую подпирали увитые лианами колонны. С дорожки, по обе стороны уставленной кадками с пальмами, деревцами и цветами, источающими сильный сладкий аромат, вывернули две девушки и остановились поодаль. До слуха донеслось:

– Вот, про него я говорила.

Валерий даже ухом не повел, узнав девицу, что приставала к нему с вопросами полтора часа назад.

– Сейчас я на хинди поговорю с ним, – хихикая, прошептала она подруге.

– Не надо, – вдруг громко отрезала вторая. – Никакой это не индус.

Черкасов поднял глаза и увидел, как к нему направляется модельного типа брюнетка в обтягивающих лосинах и топе, со свернутым синим ковриком для йоги под мышкой. Удивился: Саша Морозова? Вернулась в ашрам, где ей помогли? Или просто путешествует?

– Ну здравствуй, Валера, – с вызовом произнесла она.

Он кивнул. Саша нахмурилась:

– Брезгуешь отвечать?

Валерий отрицательно мотнул головой. Молодая женщина рассматривала его отросшие волосы, бороду, индийский наряд, метлу в руках. А он молчал, не зная куда деваться от неловкости. Раньше Черкасов просто бы сделал небрежный жест, развернулся и забыл секунду спустя о том, что жизнь столкнула его с бывшей любовницей. Теперь что-то не давало. Пауза затянулась.

– Ничего! Я совершенно ничего к тебе не чувствую. И это так хорошо! – наконец, удовлетворенно констатировала Саша, дерзко задрав подбородок: – Как же часто я представляла нашу встречу! Но, признаюсь, увидеть тебя здесь, в таком виде не ожидала. Это с ума сойти можно! – Она ехидно сощурилась. – А знаешь, Валера, я все-таки рассказала мужу о нас с тобой. И посмотри-ка, пирожки, как ты прогнозировал, на базаре не продаю. А вот ты…

«Да уж, – хотелось рявкнуть Черкасову, – дворником подрабатываю на полставки».

Саша продолжила:

– Я выжила. Я стала сильной. У меня все прекрасно! Без тебя! И с мужем все замечательно!

«Поздравляю, ты просто Глория Гейнор[36]36
  Имеется в виду известная песня Глории Гейнор «I will survive».


[Закрыть]», – подумал Черкасов.

Она сменила тон и хмыкнула:

– А ты неплохо смотришься с метлой. Только вот постарел как-то, похудел. Синяки под глазами. Плохо спишь? Надеюсь, кошмары мучают? Я читала о твоих преступлениях, между прочим. Все-таки мой муж был не прав! Карма есть, она и сама накажет. По заслугам.

Готовый уже ответить раздраженно, при этих словах Валерий сразу вспомнил про Варю. Сложив руки в намасте, он чуть поклонился и принялся дальше мести двор. В спине закололи тысячи мурашек. Представилось, будто госпожа Морозова и отряд телохранителей ее мужа, как индейцы, выдувают ему в загривок стрелы-иголки, пропитанные ядом. Стало смешно. Саша фыркнула и, подхватив ошеломленную подругу, увела ее прочь по дорожке, возмущенно склоняя его имя.

Ухмыляться Черкасов перестал позже, когда, строя забор увидел, как хмурая Саша с подругой выходит из ашрама и говорит кому-то по телефону:

– Нет, я не могу здесь оставаться. Нет настроения. На этот раз все не так круто, как в тот. Не хочу рассказывать. Здесь просто слишком много народу.

У Черкасова мелькнула догадка и осела свинцовой пылью, затемняя настроение. Если Морозов хоть как-то хотел наказать его, а он хотел, судя по Сашиным словам, если он хоть отдаленно связан с Шиманским, то гостей можно было ждать с минуты на минуту.

Вдалеке в сторону столовой прошла ничего не подозревающая Варя. Как всегда, воздушная, светлая, будто солнечный зайчик. И сердце Черкасова сжалось: что делать, если они нагрянут сюда по его душу, и увидят ее?!

* * *

Я неторопливо шла по дорожке с гаджетом в одной руке и свернутым в рулон ковриком для йоги в другой. Впереди послышались женские шаги. Импульс сообщил о приближающемся препятствии.

– Варя, мы уезжаем, – напряженно известила меня Александра Морозова из российской группы.

– Что-то случилось?

Она ответила не сразу. Помявшись, выдавила:

– Все нормально. Просто у вас здесь действительно слишком людно…

– Вообще-то проверять надо, – тоном, с каким сообщают администратору о протухшей колбасе возмущенные покупательницы супермаркета, заявила ее подруга Анна, – кого пускаете на территорию! У вас тут преступники бродят!

– Боюсь, это не в моей компетенции, – растерялась я. – Но, пожалуй, иногда даже преступники думают о душе.

– Вот в этом я очень сомневаюсь, – резко парировала Анна. – Горбатого могила исправит!

– Нет, он все-таки немного изменился… – пробормотала Александра. – Извините, Варя, вы тут не при чем. Я просто хотела вас предупредить, что мы уезжаем и больше не придем на занятия. К вам у нас нет абсолютно никаких претензий, вы – очень милая девушка, так вдохновенно и понятно преподаете йогу. Даже не скажешь, что вы… В общем, если будете в Москве, буду рада помочь. – Моих пальцев коснулась картонка. Александра пояснила: – Это моя визитка. А с дворником вашим действительно будьте поосторожней. Он не тот человек, кому можно доверять.

– Он русский, кстати, только притворяется индусом! Надо с гуру вашим поговорить, – добавила Анна, – пусть гонит его в шею.

Они попрощались, оставив меня в полном недоумении, которое длилось недолго. Внезапно отдельные слова сложились в образ: «потрясный, красавец, высокий, смуглый, преступник, русский, притворяется индусом».

Я оторопела: Боже, да ведь это они о Валере! Он до сих пор здесь?! Метет двор?! Во рту пересохло. Разум проворчал: да мало ли высоких? А в животе снова разлился холод, мышцы сжались. Липкой ледяной змейкой пота просочился из пор страх. Выходит, мне не мерещился его запах? Особенно часто я ощущала его у двери в мою келью в сочетании с размеренным, чуть царапающим звуком сухих веток метлы, касающейся плитки. Тот, кто подметал, всегда останавливался, стоило мне пройти мимо и поздороваться. Он молчал. Чтобы я не узнала? Не верилось. Любые предположения не укладывались в моей голове.

Я прогнала Валеру, а он остался?! Почему?! Не из-за меня же!

Лишь одна версия была похожа на правду: его дела совсем плохи, и скрываться было больше негде, кроме того места, где никто и никогда не станет искать миллионера и плейбоя – в ашраме, практически в монастыре…

Совесть уколола меня: если так, выходит, я пыталась прогнать Валеру из единственного убежища? Где же мое сердце? Или нет – он ведь хотел увезти меня куда-то? Значит, я опять выдумываю?

Перескакивая со страха на совестливость, с опасения на жгучее желание убедиться, что Валера все-таки здесь, я быстро пошла в сторону веранды. Кем бы ни был человек, который подметал двор, я всегда слышала звук его работы после моих занятий по йоге на круглой веранде, в самом центре которой уходило вверх, возможно в самую крышу, мое любимое дерево боддхи. Оно всегда потрясало небесно-голубым сиянием, когда я еще могла его видеть.

Сладкий запах цветов, благоухание мирра от ароматических палочек и воска от свечей, постоянно зажженных у алтаря, приблизилось. Замирая от волнения, я шагнула вперед и вздрогнула – всё вспыхнуло яркими красками под полуденным светилом Паталипутры. Я ощутила тяжелые веревочные путы на шее, запястьях и щиколотках… Только не это! Только не сейчас!

* * *

Длинные волосы щекотали плечи, торчащие из древесины заусенцы, сучки и неровности впивались в голую спину, но привязанный к столбу Матхурава не мог пошевелиться. Сквозь безжалостные солнечные лучи он смотрел на улюлюкающую, галдящую в предвкушении казни толпу, на залитый светом белый город.

Всё так же возвышались желтые ступы храмов, сверкали золоченые башни дворцов, застыла в домах и улицах протяжная песнь камня. Всё так же неспешно перекатывал, поблескивая, изумрудные воды Ганг, качал маленькие лодки у каменных ступеней на берегу, толкал крупные судна с расписной кормой и гордо расправленными парусами прочь по торговым путям.