Текст книги "Свидетель"

Глава 20. Ма и Титаник

Самолет вырулил на взлетную полосу и начал набирать скорость. Я усадила в соседнее кресло Нику, не стесняющуюся в выражениях, понимая, что мы вот-вот взлетим, и она не добьется ничего, кроме шишки на лбу. Сергея, кажется, это забавляло. Валера поднялся и, буркнув странное:

– Надо было заказывать контейнер, – скрылся из виду.

– Два, – хмыкнул охранник, направляясь за ним.

Не прошло и минуты, как нас вдавило в кресла – самолет оторвался от земли и начал набирать высоту.

– Куда мы летим?! – закричала Ника. – Эй, вы! Куда мы летим?! Я вас спрашиваю!

– Успокойся, – пробормотала я и себе, и ей одновременно. – Узнаем.

Я обняла подругу, вдохнув ее любимый, чуть терпкий аромат духов, волос и косметики, – родные запахи, уносящие меня домой, к нормальной жизни, посиделкам по вечерам и несбывшейся надежде о том, что всё будет хорошо. В конце концов, я теперь не одна среди чужих людей… От моего прикосновения Ника успокоилась. Условно, конечно. Расплескивая эмоции, она рассказывала о ночном звонке Валеры, о Егоре, о том, как во время полета стюардесса якобы случайно опрокинула на нее стакан вишневого сока…

– Вот, вот оно, это пятнище! На новой юбке! Ой, блин, ты ж не видишь! Господи, как же это?! Невозможно поверить! – причитала она. – А на лбу что? А синячищи?! Варюнчик, что они с тобой сделали?!

– Ничего страшного, потом объясню.

Выяснилось, что в качестве извинения стюардесса предложила Нике место в бизнес-классе – разве она могла отказаться? Там какой-то интеллигентный качок с дорогущими часами, представившийся Семеном, принялся оказывать ей знаки внимания. Нет, конечно, это было приятно… Он угостил ее шампанским, развлекал шутками и вообще был вроде ничего. А потом как схватил живот! Хоть криком кричи! Ника и закричала. Сбежались стюардессы. Оказалось, что Никин веселый спутник – хирург, направляющийся на конференцию в столицу. Со знающим видом он ощупал низ живота пассажирки и заявил, что срочно нужна операция – лопнул аппендицит.

– Я так испугалась, так испугалась! – бурно рассказывала Ника. – Меня уложили. Стюардессы сказали, что вызовут скорую помощь прямо к самолету. И она приехала! Только меня доставили не в больницу, а сюда, представляешь?! Кстати, странно, но живот как-то и не болит уже особо… Покалывает чуть-чуть и бурлит… Эй, вы! Если я из-за вас тут умру, это будет на вашей совести! – крикнула она куда-то в проход.

– Не умрешь, – вздохнула я, мысленно поражаясь изобретательности Валеры.

Не ясно было, зачем ему Ника. Тоже как свидетель? Хочет собрать больше козырей против Шиманского, учитывая, что я слепа? Логично, Ника ведь находилась в момент убийства у черного входа в клуб.

Ника вспомнила о чемодане с вещами, и ее возмущения снова достигли апогея.

Я не могла сосредоточиться ни на ее словах, ни на собственных рассуждениях, и не потому что закладывало уши от перепада высот. Просто в моих объятиях внезапно вырисовался неожиданный образ – не моей подруги, яркой блондинки с выразительным ртом и большими глазами, темнота подбросила мне лицо пожилой женщины в теле, с сеточкой морщин у карих глаз, с седыми, строго убранными назад густыми волосами. Мне стоило усилий, чтобы не наклониться и не коснуться с почтением подола ее сари, назвав Ма… – «мама» на хинди.

Сейчас в Нике совсем ничего не было от той немного высокомерной индианки, с детства прививающей сыновьям необходимость следовать законам Ману. Казалось, в нынешней жизни она отыгрывала обратную роль, став ветреной, взбалмошной и капризной. Пожалуй, такое странное чувство несоответствия, какое охватило меня, испытывают взрослые дети стариков, когда тех, кого они когда-то побаивались, в немощной старости приходится нянчить, журить за забывчивость и баловать вкусненьким. Впрочем, ослабшие телом, утратившие четкость мысли и смягчившиеся старички все так же могут проявить своенравие. Разница лишь в том, что Ника была пожилой тогда, а теперь стала юной, будто начала историю от обратного, как Бенджамин Баттон.

Я погладила руку подруги. Негодование Ники поубавилось, хотя визгливые нотки еще проскальзывали, когда она вставляла в монолог обиженной девы подробности участия моего отца.

– Деньги! – вскрикнула она и, зарывшись в сумочку чуть ли не по локоть, выдохнула. – На месте.

– С чем, чем, а с деньгами тут проблем нет. – Я взяла ее ладонь в свою. – Не бойся, со всем разберемся.

– Я поражаюсь твоему спокойствию! – пыхтела Ника. – Это даже неприлично – улыбаться в такой ситуации!

А я поразилась иному – прикосновение развернуло передо мной, как киноленту, картины из жизни госпожи Шри Дэви Капур.

Юной девочкой ее выдали замуж за человека вдвое старше – ювелира, с которым вел дела ее отец. Тихая, поначалу робеющая перед многочисленными родственниками мужа, Дэви осваивалась и присматривалась. Родила первенца, Матху, и вместе с дарами от супруга, обрела уверенность. Родила второго, Ананда, и поставила на место бездетную золовку. В день появления третьего, Раджа, умерла от болезни свекровь. И, оправившись от родов, Шри Дэви с боем заняла место старшей женщины в доме: гоняла теток, невесток и строго воспитывала детей – и своих, и племянников. Могла и отшлепать, и устыдить, и наказание похлеще назначить.

Больше всего неприятностей доставлял ей старший, Матхурава, ибо вел себя неподобающе наследнику дома. Он то проказничал, возмущая непокорностью, то с мечтательным видом сидел часами у реки и рисовал палкой на песке замысловатые цветы. Отцу стоило больших усилий заставить Матху учиться ремеслу, а матери – вбить уважение к правилам. Матхураву женили рано, чтобы образумился. Но стать серьезным заставила его не юная супруга Амиша, а ее смерть через полгода после свадьбы.

Впечатлительного Матху будто подменили: он стал грубым, черствым и деловым. Шри Дэви даже укоряла себя немного, что чересчур уж давила на невестку, не желающую почитать традиции. Матхурава второй раз жениться отказывался наотрез, а когда скончался его отец, отпустил усы и принялся сурово управлять семейным делом.

Шри Дэви глубоко оскорбило его решение отправить ее жить к среднему брату, Ананду. Не потому, что она любила Ананда меньше, а потому, что закон предписывал матери жить со старшим сыном.

Я сжимала кисть Ники, впитывая ревность и обиду пожилой матери, а еще страх того, что с сыном происходит что-то не то. После поездки в Непал он стал совсем странным. Шри Дэви совершала пуджу[12]12
  религиозный обряд в индуизме, предложение скульптурному образу божества пищи, цветов и пр.


[Закрыть] богам, раздавала милостыню странствующим санниясинам, прося их помолиться за старшего из рода Капур…

– Ой, – вскочила Ника, прерывая стройный ряд образов в моей голове, – мне нужно в туалет! Эй, кретин, где здесь туалет?!

– Назад по салону и за перегородкой налево, – подсказал Сергей с раздраженным смешком.

Ника метнулась туда. В салоне воцарилась благая тишина, разбавленная лишь гулом двигателей. Я сидела, ошеломленная узнанным. Надо было собраться и поговорить с Валерой, выяснить все, но я зависла между прошлым и настоящим, будто на воздушной подушке. Ника и Шри Дэви были слишком разными, но пожалуй, в одном оставались едины – последняя блюла законы Ману, а Ника отчаянно стремилась к тому, чтобы «все было, как у людей». Для обеих была важна семья. Но, видимо, так как Шри Дэви немало сделала для того, чтобы подчинить близких и разрушить их счастье во имя собственного удобства и общественных правил, Ника с детства была лишена поддержки родных и теперь никак не могла устроить свою судьбу. Еще одна насмешка кармы… И еще один участник той истории здесь.

Надо, отчаянно надо вспомнить, – понимала я, – чем она закончилась! Знала ли Шри Дэви Сону? Пока не ясно.

Мне вдруг стало страшно, что мы все «не выплывем». Слишком завязаны, запутаны друг с другом. В сердце защемило: а вдруг нас собрали в один самолет, чтобы он просто напросто упал? Ведь ничего, кроме гнева друг на друга и напряжения тут не было. Словно в подтверждение моих мыслей самолет провалился в воздушную яму. У меня заложило уши и перехватило дыхание. Мои спутники ничего не знают, но я… Ведь мне не зря дано свыше это видение!

Я коснулась мыслями Валеры. Он же, по сути, спасал меня от Шиманского. По-своему. Да, просто ценного свидетеля, которого надеется вылечить и все-таки задействовать на суде, но какая разница? Вселенная вновь предложила мне спасение – своим, непредсказуемым способом, а я ответила гневом. Это было неправильно.

Из мрака вынырнула фигура Валеры. Он прошел вперед, видимо, в кабину пилота.

Я решительно встала. Ткнулась коленями в столик и, выставив руки, последовала осторожно за ним. Нащупала полированную перегородку, открыла дверь и, скользнув за нее, уткнулась в чье-то плечо. Отпрянула, ударилась спиной о дверную ручку, скривилась от неприятного ощущения.

– Варя! Осторожно, – не успел оградить меня от удара Валера.

– Ничего, все нормально.

Я вздохнула и подняла к нему лицо. Как жаль, что я его не вижу! Контур – это так мало!

Валера тоже выдохнул громко. И неловкую паузу прервало наше одновременное:

– Прости меня!

Я смутилась. Он тоже, но заговорил первым:

– Надо было сказать… Но ты возражала еще в машине. Время поджимало.

– Да, – кивнула я. – Я не должна была кричать. Спасибо, что увез меня от Шиманского.

Валера пожал плечами.

– Вариантов не было.

– Скажи, куда мы летим?

– В Израиль.

Я поперхнулась от неожиданности.

– Почему туда?

– Безвизовый въезд, всемирно известная клиника глазная и психотерапевтическая – там лучшие результаты по истерическом амблиопии.

– Только ради меня? – изумилась я.

– Нет. В Тель-Авиве я встречаюсь с потенциальным покупателем моей компании.

– Понятно. – Я знала, что не стоило предполагать романтизма в его намерениях, но он извинился, это уже прогресс. – Что твои люди дали Нике? Отчего у нее такие боли? Как это исправить?

– Да никак. Просидится в туалете и всё. Это слабительное.

– Жестоко.

– Времени на убеждения не было. Иначе твои документы у нее забрать не получилось. Она сумочку из-под мышки не выпускала, как сказал Ларину Семен – он сопровождал ее в рейсе из Ростова.

Похищать человека ради моего загранпаспорта? Однако…

Сложно представить, куда способен зайти Валера ради более серьезных целей. Впрочем, я тут же вспомнила о тех его крайностях, с которыми мне довелось познакомиться сутки назад. Заныла поясница, мышцы отозвались дрожью. Вернулся страх, что все повторится. Захотелось выскользнуть за дверь, а, может, и с самолета подальше. Принятие – сложная штука. Но вслух я лишь заметила:

– Ты не только в рекламе предпочитаешь нестандартные решения.

– Главное, эффективные, – кажется, он улыбнулся, восприняв мои слова, как комплимент. – Ну что, как говорил кот Леопольд, давайте жить дружно?

– Давайте. Только на всякий случай, – сказала я, пытаясь предотвратить возможные пируэты его предпринимательского авантюризма, – не забывай, что рядом с тобой люди, и они тоже чего-то хотят и о чем-то думают, хорошо?

– Я привык принимать решения сам.

– Это заметно, – я старалась говорить мягко. – Но иногда и капитаны ошибаются. Как в случае с Титаником. Зачем нам разбиваться об айсберг?

Он помолчал и произнес то, чего я никак не могла от него ожидать:

– Ладно. Может, ты и права…

Глава 21. Огонь с ледяной кромкой

Валерий смотрел на закрывшуюся за Варей дверь и пытался разобраться в собственной буре в стакане. Чертовщина какая-то! В этом закутке негде было развернуться двоим. И Варя не видела, но ее грудь, обтянутая спортивной кофтой, взволнованно вздымалась всего в паре миллиметров от его предплечья. От этой случайной близости в голову Валерию ударило жаркой волной.

Выжатый событиями последней ночи и абсолютно трезвый, он всё равно еле удержал себя, чтобы не обхватить ее талию и не испить с губ сшибающей ум женственности. Но Варя подняла слепые глаза, направив их куда-то мимо его лица, и Валерия окатило резким холодом. Будто в крещенскую ночь друзья-придурки в бане вылили на загривок ведро морозной воды с кусочками льда. Черкасов опомнился и даже извинился. Сказал бы что угодно, лишь бы она скорее ушла! И очень хотел, чтобы осталась. Это раздвоение было мучительным.

Его взгляд упал на кофемашину. Валерий разыскал в шкафчике заварочные капсулы, сахар в пакетиках, белоснежные чашки. Со стюардессой было бы удобнее, но лишние соглядатаи ни к чему.

Глядя на булькающий и выплескивающий черную жидкость аппарат, Черкасов вспомнил, что обещал Варе кофе еще в аэропорту. Обещания надо выполнять.

Но где-то в глубине, вытолканный подальше разумом и совестью, таился тот проклятый жар. Роковая страсть, чтоб ее!

Валерий шепотом длинно и грязно выругался на мысль, что, возможно, именно так и становятся маньяками! Встречается обычному человеку вот такая Варя, что-то щелкает в голове, и контролю над собой можно ставить надгробный памятник. Защитничек… Не ему, а от него девушку защищать надо!

Валерий снова ругнулся и провел ладонью по лицу. Да нет, это просто нервы, навалилось дряни всякой. И память еще жива. Слишком жива, сволочь! Но он не позволит больше себе терять голову. Тем более сейчас.

Набирая кофе во вторую чашку, Черкасов разглядывал в отражении полированного шкафчика свое осунувшееся небритое лицо и думал, что впору самому к психотерапевту обращаться. Гипноз, релакс и витамины. К черту убийц и шантажистов!

Валерий посчитал до двадцати, открыл дверь в салон и, придерживая ее плечом, понес «гостьям по неволе» кофе и воду на подносе. Поставил на столик перед девушками и сел, изобразив сдержанную улыбку для бешеной ростовской девицы. Не нравилась она ему. Не ясно в принципе, как такая могла быть подругой Варе. Хотя с Варей вообще ничего не понятно – в ее присутствии логика падает в Бермудский треугольник и исчезает c радаров, как корабль, не успев подать сигнал SOS.

– Дамы, – сказал он, будто на презентации. – Я вам задолжал объяснения. Позвольте вернуть долг. Вы не похищены, вы – не заложницы, поэтому не стоит бояться. В данной ситуации мы все стали заложниками обстоятельств. Вы, Вероника…

– Ника, – поправила его бледная девица.

– Ника? Хорошо. Я предупреждал вас, что в Москве опасно. Но вы не стали слушать. Варя подтвердит, что ее пытались убить вчера. В России нигде не безопасно. Вы сами видели, на что этот человек способен.

Варя кивнула со вздохом. Ника запричитала, закудахтала, всплеснув руками. Окрестив ее про себя «тупой курицей», Черкасов продолжал:

– Вас, Ника, ждала незавидная участь – скорее всего разными, далеко не дружественными способами вас бы заставили привести к подруге. Бандиты и на пытки способны, не только на моральное давление. Вы этого хотели? Или другой вариант – вас бы арестовали по подозрению в терроризме, как моих людей, которые пытались вмешаться.

– Ой, – девица стала еще бледнее. – А что же теперь делать?

Черкасов подарил ей улыбку рыцаря-утешителя.

– Переждать, пока все успокоится. Я принимаю меры.

– А вам с какой стати заботиться о нас? – Ника смотрела на Валерия, как Ленин на буржуазию, с той лишь разницей, что у вождя пролетариата не было таких густых ресниц и тщательно выщипанных бровей. Да и на голове пожиже…

– На этой войне мы оказались по одну сторону. Варя могла бы помочь мне как свидетель. Мы, собственно, так и встретились, но увы… – он отвел взгляд, словно облака за стеклом иллюминатора были ему интересны. – Общие враги объединяют. Я снял в Тель-Авиве коттедж. Он большой, почти у моря. Комнат хватит на всех. Хочу повториться, вы совершенно свободны! Но за моральный ущерб я готов заплатить, если пожелаете.

Сергей выкатил глаза, выглядывая из-за бежевых кресел и мешая дурацким выражением лица играть Валерию в благородство. Он кашлянул, глотнул из стакана воды и произнес:

– Варе нужно лечение. Чтобы вернуть зрение. К сожалению, в силу своих принципов, которые я, конечно, уважаю, но не разделяю, она не склонна принимать чужую помощь.

Варины щеки порозовели.

«Интересно, расскажет ли она своей подружке о том, что между нами произошло?» – Валерий скосил глаза на длинный маникюр Ники и представил, как та, словно кошка, цепляется этими когтищами ему в лицо. – «Лучше б промолчала».

И продолжил, как ни в чем не бывало:

– Учитывая обстоятельства, на вашем месте первое время я бы не отказывался от нашей защиты и финансовой помощи. Кто знает, не будут ли убийцы настолько настырны, чтобы последовать за вами сюда. Пройдет какое-то время, всё устаканится, утихнет. Потом вы решите сами…

Ника кусала губы и сжимала пальцы в замке. Черкасов догадывался, что за карими радужками глаз ведется активный подсчет прибылей и убытков. И очень рассчитывал, что «за», подкрепленное заманчивым шелестом купюр, перевесит зыбкое, опасное «против». Несмотря на неприязнь к Нике, Валерий ожидал, что ее очевидная, проступающая, как соль на кирпиче, практичность будет ему на пользу. Но Ника повернулась к Варе, ожидая ее вердикта. Черкасов тоже вперил взгляд в нее. И Сергей вытянул голову.

Варя, опустив голову, продолжала давить молчанием. Да, кто бы что ни говорил, последнее слово было за ней. Но пауза разрослась во всеобщее безмолвие.

Валерий смотрел на Варю, стараясь не оценивать и думать только о собственной решимости исправить ошибку – возиться с ней, пока не прозреет. А потом всё, они квиты.

Но непрошеной чередой стучались мысли о том, как она красива, что ее осмысленные голубые глаза просто не могут быть слепыми, что за ее хрупкостью прячется сила. И эта сила чувствовалась сейчас, как никогда. Она распространялась на салон и заставляла всех молчать и не мешать думать.

Черкасову захотелось, чтобы она улыбнулась и сказала что-нибудь простое. Чтобы согласилась. А, главное, чтобы той ночи не было!

* * *

Когда Валера вернулся в салон, Ника перестала дергать меня вопросами. Я откинулась на спинку и внезапно почувствовала всех – нет, не увидела их контуры или эмоции, а поймала что-то большее, идущее от каждого. И снова пришло ощущение, что круг замкнулся. Валера настойчиво рассказывал о коттедже в Тель-Авиве, а я слышала только эхо от его слов, неясное, дрожащее, словно воздух над костром. Стало жарко… Как в Паталипутре.

Мое сердце забилось, и реальность отошла на второй план.

Выронив на пороге комнаты меч, Матхурава с трудом справился с замком. Влетел и увидел, что Сона в новом, только утром подаренном им лазурном сари, вся в бриллиантах и золоте, прекрасная, словно неземной, голубой цветок лотоса в каплях росы, задумчиво переплетает длинную косу, сидя под резным решетчатым оконцем.

– Хозяин! – вскочила она, звякнули колокольчики на ее ножных браслетах. – Что с вами? Вы ранены? Вы в крови…

Матхурава бросился к ней, прижал к себе и щупая ее спину, шею, волосы, словно хотел убедиться, что она правда здесь, не мираж, а настоящая, во плоти, пачкал окровавленными ладонями тонкую ткань и кожу.

– Никому не отдам! Ты – моя!

– Конечно, ваша, – дрогнул голос Соны, и Матхурава решил, что испуг в ее глазах – признак того, что она тоже боится потерять его.

Ювелир сразу растаял сердцем, обмяк, чувствуя, что вся его жизнь, весь ее смысл таится в этих прозрачно-черных глазах и изящных, разрисованных хной ладошках.

За спиной послышался голос Раджа:

– Брат, Матхурава-джи! Что происходит?! Что ты наделал?! Почему напал на тех крестьян?

Матхурава обернулся, не выпуская из объятий Сону.

– Ищи жреца для свершения свадебного отряда. Прямо сейчас. За любые деньги.

– Как же… – растерялся Радж, – без сговора, без очистительного обряда и предсказания джотиш[13]13
  Джотиш – индийская ведическая астрология.


[Закрыть]? Разве так делают?!

– Молчи, мальчишка! Слово старшего брата – закон! – сверкнул глазами Матхурава. – Ракшаса[14]14
  Ракшаса – один из видов брака в древней Индии, когда невесту увозят силой, не спрашивая ее разрешения и благословения родных.


[Закрыть] – тоже брак, пусть и не самый уважаемый.

– Но по законам Ману…

– Веди жреца! Я скажу слугам, чтобы подготовили цветочные гирлянды и огонь для ритуала.

Радж метнул странный взгляд на Сону и удалился.

– Хозяин, – трепеща от волнения, сказала Сона, – вы хотите жениться на мне?

– Тебя никто от меня не уведет, – пылко ответил Матхурава и припечатал свои слова жадным поцелуем. В его голове не промелькнула и тень мысли о том, чего хочет Сона. Она была его женщиной и должна была подчиняться его решению, как левая рука голове.

* * *

Стало прохладнее, ветер раздувал прозрачные занавеси над распахнутыми окнами. И было видно, как сияли звезды, похожие на рассыпанные по темно-синему бархату ограненные алмазы. Светили лампады и свечи, гнали мошкару из большой гостиной ароматические пирамидки.

Под заунывное пение мантр одутловатого, полунищего жреца-брамина Матхурава словно во сне водил за собой вокруг обрядового костра оробевшую, не решающуюся поднять глаза Сону. Туман, охвативший мужчину с того самого момента, когда он выскочил из лавки с мечом, так и не отпустил его. Кушак, привязанный к краю сари невесты, казалось, тянул старшего из семьи Капур к земле, а тонкий шнурок, обозначающий его варну вайшьи, стягивал грудь, будто канат толщиной с корабельный трос.

Радж, глядящий с укоризной и неприязнью на обряд, стоял поодаль. Его губы шевелились, и Матхураве казалось, как он слышит слова о том, что боги не благословят нечистый брак. Ювелир стиснул зубы, понимая, что многие клиенты отвернутся от него, считая ниже своего достоинства общение с человеком, опустившимся даже не до шудрянки, а до неприкасаемой, а приглашение в царский дворец, которого он так долго ждал, обернется гневом советника и, возможно, наказанием. Но страх потерять Сону был выше всего этого, и потому Матхурава, понурив голову, продолжал ходить вокруг жертвенного огня.

Четверо рабов и двое слуг – верный Гупта и старая кухарка Випаша – кидали в пламя рис, лили туда раскаленное гхи[15]15
  Особым способом топленое масло.


[Закрыть]. Но не было на этой свадьбе ни уважаемых родителей, ни пестро украшенного помоста-пандала под навесом из цветов и шелков, ни танцев в праздничных одеждах, ни музыки, ни радостных улыбок гостей.

Жрец завершил церемонию, вложив в ладонь Матхуравы маленькую руку Соны, и Радж, будто до последнего ждавший, что брак не состоится, бросился из дома прочь. Голова ювелира кружилась, как у пьяного, но он выдохнул с облегчением: Сону никто больше не отберет.

Она подняла на него глаза и спросила с надеждой:

– Хозяин, а мне можно будет теперь выходить из своих комнат?

– Да, – сказал Матхурава. – Отныне ты тут хозяйка.

Он провел жреца во двор и вручил ему плату – коня и увесистый кожаный кошелек с рупиями. В тот же момент ворота содрогнулись под стуком кулаков и копий.

– Именем закона! Открывайте!

Матхурава застыл, а рабы с испуганными лицами впустили вооруженных до зубов стражей-прадештаров в малиновых тюрбанах и дхоти, в кожаных наручах и доспехах, закрывающих грудь и живот. Один из них шагнул вперед и грозно выкрикнул:

– Кто из вас ювелир Матхурава из семьи Капур?

– Я, – гордо сказал хозяин дома. – Я готов заплатить штраф за убийство шудры. Я не намерен скрываться.

Прадештары окружили его, выставив копья. Главный из них, с завернутыми кверху кончиками густых усов на круглом плоском лице, объявил:

– Тебя, преступник, велено бросить в темницу до суда. Ибо сегодня ты ранил шудру-крестьянина, у которого похитил невесту, а еще во время потасовки нанес смертельный удар уважаемому брамину, пытавшемуся тебя образумить. Господин скончался. Тебя тоже ждет кара. Но сначала говори, где похищенная девица? Мы уведем и ее.

Матхурава ничем не выдал свою растерянность, если уж положить руку на сердце, он ждал беды с минуты на минуту. Хмурый ювелир оглянулся и увидел, как Сона опасливо выглядывает из-за резной колонны. В голове мелькнуло сожаление, что она никогда его не любила. И уже не полюбит.

За смерть брамина коровами не расплатишься, это куда более тяжкий грех, чем женитьба на неприкасаемой. Только из той дневной потасовки Матхурава не помнил ни брамина, ни какого-либо другого лица, кроме ненавистного мужлана, пришедшего забрать Сону.

Ювелир кивнул красавице и с достоинством ответил:

– Меня вы можете увести. А жену мою, Сону, забирать не имеете права. Согласно дхармашастрам, жена не отвечает за деяния мужа.

– Жена? – удивился главный прадештар.

Жрец, ведущий под уздцы полученного только что коня испугался, что щедрую плату изымут и забормотал быстро-быстро:

– Свадебный обряд проведен по всем законам Ману, боги приняли жертвоприношения во время яджны. Значит, они благословили брак вайшьи и неприкасаемой. Никто не имеет права оспаривать волю Брахмана, освятившего этот брак.

Такой ответ еще больше изумил прадештара, и он, скорчив недовольную мину, провозгласил:

– Если боги благословили, так тому и быть. Тебе видней, жрец! Тогда только ты, Матхурава, проследуешь с нами и останешься в темнице до суда.

* * *

– Варя! Варя! – кто-то тряс мою руку. – Варя, очнись.

– Уважаемые пассажиры, повторяю. Пожалуйста, займите свои места, пристегните ремни, – раздался голос капитана корабля, – мы приземляемся в аэропорту Тель-Авива.