Текст книги "Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944"

Голландско–бельгийское предложение поступило очень некстати с точки зрения планов пропагандистского наступления, которые уже были разработаны фюрером. Теперь реализация этих планов оказалась под угрозой. Гитлер уже поручил средствам пропаганды подать соответствующим образом предоставленный им, по его поручению, специально подобранный материал о якобы имеющем место нарушении Бельгией нейтралитета, что выразилось в том, что она стала все более и более склоняться на сторону Франции. Гитлер приказал журналистам, подавая этот материал, «пустить свою фантазию во весь опор»[146]146
  Газетам было дано указание не печатать сообщение о предложении короля Бельгии и королевы Голландии на первых страницах и вообще «не распространяться» по этому поводу.


[Закрыть].

Осуществлять нападение на страны, которые только что предложили свое посредничество в поисках мира, означало взять на себя еще большую ответственность, чем во время оглашения планов наступления в первый раз. Гитлер, скорее всего, уехал из Берлина недовольным и рассерженным.

Знай Гитлер обо всем, что тогда происходило, у него на руках было бы еще одно очень веское обвинение в адрес тех, кто выступал против его военной политики. Помимо уже упоминавшихся акций, которые потихоньку, «на стороне», предприняли Варлимонт и Паппенгейм, оппозиция прилагала усилия к тому, чтобы побудить страны Бенилюкса выступить в роли посредников по заключению мира. В конце октября 1939 года Герделер встретился с германским послом в Брюсселе Карлом фон Бюловом–Шванте и передал ему устное предложение от Вайцзеккера попытаться начать мирные переговоры через короля Бельгии. Посол среагировал немедленно; он тут же пригласил на ужин графа Капелле, секретаря короля Леопольда, и поведал ему о тех опасностях, которые поджидают Бельгию в случае начала немецкого полномасштабного наступления на Западе. О том, какое впечатление произвело это заявление на Капелле, видно из того, что в этот же вечер он сообщил о разговоре с Бюловом–Шванте королю Леопольду, а король, опять же этим вечером, пригласил германского посла пожаловать к нему на следующее утро. Причем, когда тот приехал, его провели через задние ворота королевского парка в королевские покои, которые использовались для особо важных доверительных встреч. Бюлов–Шванте высказал предположение, что речь Гитлера, произнесенная 6 октября 1939 года, не привела к началу мирных переговоров, поскольку ни Гитлер, ни Риббентроп не учли необходимых дипломатических тонкостей. Перед тем как оглашать мирные предложения в публичном выступлении, нужно было передать их англичанам через третью сторону по дипломатическим каналам; в этом случае они отнеслись бы к этим предложениям не как к пропаганде, а более серьезно. Возможно, следовало бы донести это предложение до сведения короля Эдуарда, указав при этом, что оно поступило из «надежного, хорошо информированного высокопоставленного источника». Таким довольно окольным путем посол, чье истинное мнение о предложении, сделанном Гитлером в его речи, было, вполне вероятно, совсем иным, сумел намекнуть королю, что тот может выступить с предложением о посредничестве.

Перед тем как предупредить об опасности и соответствующим образом настроить Капелле, Бюлов–Шванте слетал в Гаагу и предложил своему коллеге по «дипломатическому цеху», германскому послу графу Цеку, предпринять аналогичные шаги по отношению к голландскому правительству, чтобы побудить его к соответствующим действиям. Неизвестно, взял ли все дело Цек на себя либо же английский король получил информацию от коронованной особы Бельгии или Голландии либо же от обоих сразу. В любом случае англичане информацию о планируемом шаге по мирному посредничеству получили; но следует отметить, что вряд ли все произошло бы столь оперативно, не будь этот процесс активно простимулирован со стороны германской оппозиции. Так, Остер решил не дожидаться сложа руки возвращения Саса в Берлин и предупредить Бельгию и Голландию по другим каналам. Когда 6 ноября стало известно о том, что приказ о наступлении Гитлером окончательно отдан, причем в нем содержалось кодовое слово–пароль, а также о том, что попытка переворота так и не предпринята, поскольку наполовину решившийся действовать Гальдер утерял и оставшуюся половину своей решимости, Остер направил Альбрехта фон Бернсторфа сообщить в бельгийское и голландское посольства в Берлине, что ожидает их страны 12 ноября. По крайней мере, в Брюсселе сигнал тревоги был услышан, и король Леопольд прореагировал немедленно: он тут же отправился на машине в Гаагу, где обсудил ситуацию с королевой Вильгельминой, и они выступили с совместным призывом к миру и предложением о мирном посредничестве.

Как выяснилось, нежелание Гитлера сразу отвечать на это предложение, которым он был раздражен, сыграло в конечном итоге ему на пользу. То, что в Лондоне и Париже отклонили это предложение еще до того, как на него отреагировал Гитлер, позволило ему возложить ответственность именно на них за то, что мирные переговоры не начались, и создать впечатление у немецкого народа, что он отнесся бы к бельгийско–голландскому предложению положительно, согласись на него Англия и Франция. Тем временем мировое внимание привлекли новые сенсационные события. Вскоре после того, как вечером 8 ноября 1939 года Гитлер покинул пивную «Бюргербраукеллер», сразу после произнесения там традиционной ежегодной речи в связи с годовщиной «пивного путча» 1923 года, ее потряс мощный взрыв, в результате которого 7 «старых бойцов» нацистской партии были убиты и 63 ранены и искалечены. Почти такое же впечатление, напоминающее удар током, вызвало пришедшее на следующий день сообщение о том, что два английских офицера – капитан Бест и капитан Стивенс – захвачены на территории Голландии спецгруппой СС. В Берлине эти два события были немедленно связаны, и англичан обвинили в шпионаже и подрывной деятельности, а также организации покушения на Гитлера. У оппозиции эти события вызвали растерянность и подавленность. Может быть, какой–то представитель оппозиции или какая–то небольшая группа решили взять инициативу в свои руки? С учетом того, что вопрос о покушении на Гитлера тогда активно обсуждался в оппозиционных кругах, подобные рассуждения и предположения с их стороны вполне возможны и понятны. Известно, что Эрих Кордт должен был осуществить попытку покушения на Гитлера при поддержке Остера и Эцдорфа, которая должна была состояться через три дня после описываемых событий – 11 ноября. В рядах Сопротивления никогда не было столь сильного и удручающего ощущения, что правая рука не знает, что делает левая.

С другой стороны, все члены оппозиции в абвере были единодушны во мнении, что взрыв в мюнхенской пивной был так или иначе организован нацистами, будь это заговор или провокация; цель этого состояла в том, чтобы вызвать рост симпатий к Гитлеру и побудить войска на Западном фронте быть готовыми сражаться более решительно. Как сказал Гинц, это было одним из пунктов «пропагандистского календаря» перед наступлением 12 ноября. Как отмечает Гинц, Канарис предвидел нечто подобное; он говорил ему и Остеру 8 ноября, что следует ожидать специально подстроенного инцидента, связанного с Гитлером: это может быть нападение в Мюнхене, сход с рельсов поезда Гитлера или же бомба с часовым механизмом, заложенная под его машину. Поскольку 8 ноября Остера не было в Берлине и, безусловно, владей он подобной информацией, он никуда бы из столицы не уехал, то, очевидно, Гинц ошибся, и Канарис рассказывал обо всем ему и еще кому–то другому, но никак не Остеру.

Какими бы ни были прогнозы в абвере до взрыва в «Бюргербраукеллере», 9 ноября, уже после взрыва, там придерживались точки зрения, схожей с той, что высказывал Гинц. Как отмечает Гроскурт, высказывалось предположение, что либо это организовали разочарованные и недовольные старые члены нацистской партии из так называемого «Кружка почтовых голубей», либо гестапо, возможно, в союзе с Герингом[147]147
  Об этом имеются записи в дневнике Гроскурта. По свидетельству Хаппенкотена, захваченные бумаги оппозиции подтверждают, что вопрос о том, кто стоял за взрывом в Мюнхене, вызвал очень серьезную озабоченность в абвере. Среди документов была обнаружена написанная невыясненным автором аналитическая записка, в которой отмечалось, что это было подстроено теми или иными элементами внутри нацистской партии с целью использования этого происшествия для усиления борьбы с противниками режима.


[Закрыть].

Если имел место заговор против Гитлера, то это было для оппозиции ободряющей новостью, свидетельствующей об отсутствии единства среди нацистов. Однако если это была инсценировка, целью которой было создание повода для удара по его врагам, то она придавала весьма целенаправленный смысл высказанным Гитлером угрозам искоренить «дух Цоссена», которые ранее могли восприниматься как простое запугивание или эмоциональная риторика.

Одним из последствий взрыва в Мюнхене был срыв попытки покушения на Гитлера Эрихом Кордтом. Кордт узнал о произошедшем в Мюнхене 9 ноября, когда Остер был еще в Крейцнахе или во Франкфурте, поэтому он смог связаться со своим другом лишь на следующий день. Остер опасался, что произошедшее станет еще одним аргументом для сомневающихся и колеблющихся, чтобы не принимать никаких активных действий. Остер сказал: «Смотри, теперь наши «колеблющиеся тростники» смогут сказать: «Видите, эту неприятную работу делают и без нас. Гитлер и без нашего участия все равно падет». – «В таком случае нам просто придется работать без них», – ответил Кордт. «Все остается по–старому, – сказал Остер. – Так что до завтра».

Под вечер 11 ноября 1939 года Кордт направился домой к Остеру, чтобы забрать взрывчатку, которую он должен был использовать этим же вечером. Однако Остер встретил его мрачно: «Я не могу дать тебе взрывчатку». Все лаборатории, включая и центр по хранению и испытанию взрывчатых веществ абвера в Квенцгуте, были взяты под строгий контроль; было приказано выявить имя каждого, кто в течение недавнего времени получал взрывчатку. Привлеченный Гроскуртом в ряды оппозиции полковник Лахузен, начальник центрального отдела абвера–II, курировавший центр в Квенцгуте, был готов всячески помочь, однако и он не мог оказать необходимое содействие, не вызвав серьезных подозрений.

После нескольких минут тягостного молчания Кордт сказал: «Хорошо, я использую пистолет. Наступление на Западе надо остановить во что бы то ни стало». На это Остер раздраженно ответил: «Кордт, не делай глупость! Это же безумие! Гитлера с глазу на глаз ты все равно не увидишь. А в приемной, где полно адъютантов, ординарцев и помощников, у тебя не будет возможности выстрелить. К тому же, что очень важно, у нас теперь есть время. Дата начала наступления перенесена. Возможно, все дело в погоде, а может быть, и слова Браухича все–таки возымели воздействие. Новая дата наступления назначена на четырнадцать дней позже»[148]148
  Ехидно–презрительные замечания Нэмира о «разговорах, удивительно напоминающих мелодраму» и о том, что он «даже готов признать их историчность», явно неуместны. План покушения на Гитлера, которое должен был осуществить Кордт, подтверждается неопровержимыми свидельствами Эцдорфа и Кесселя. Нет ничего удивительного в том, что разговор между Кордтом и Остером получился эмоциональным и даже драматичным: это объясняется предметом их разговора и огромной важностью этого вопроса для оппозиции.


[Закрыть].

Еще дважды, когда устанавливались новые сроки начала наступления, Кордт звонил Остеру и спрашивал о взрывчатке; он также ездил в Цоссен и просил Гроскурта оказать помощь в этом вопросе. Тем временем надежды на то, чтобы побудить генералов к активным действиям посредством устранения Гитлера, постоянно таяли; к тому же Кордт должен был учитывать, что в случае неудачи покушения его друзья в не меньшей степени, чем он, оказывались под угрозой. При покушении с использованием пистолета шансы на то, что Кордт останется жив, возрастали, и, соответственно, это говорило о том, что риск для всех был намного выше, чем шансы на успех: серьезные проблемы у оппозиции были бы практически при любом исходе покушения, а вот шансы на успех самого покушения были весьма и весьма малы.

После войны Кордт корил себя за то, что он все же не предпринял попытки покушения, махнув рукой на возможные отрицательные последствия. Возможно, на появлении у него подобного мнения сказалось трагическое развитие событий в июле 1944 года, когда Гитлер остался жив, а практически все ведущие представители оппозиции были уничтожены. Но это уже было мнение человека, который анализировал события задним числом, когда ему оставалось лишь сожалеть, что он не сделал того, что мог бы попытаться сделать.

Последствия инцидента в Венло оказались еще более тяжелыми и разрушительными для результатов деятельности оппозиции, чем взрыв в «Бюргербраукеллере». Последовавший перерыв в контактах с Англией через Ватикан и крайне сдержанное и осторожное поведение англичан после их возобновления привели к тому, что тех целей, которые при помощи них оппозиция надеялась достичь внутри Германии, ей добиться не удалось. Что же касается немедленного и непосредственного воздействия инцидента в Венло на оппозицию, то можно сказать, что в результате этой акции она была растеряна и даже в известном смысле деморализована. Сам замысел, как и факт организации и осуществления этой операции, успешно выполненной под руководством и при непосредственном участии талантливого и нестандартно мыслящего, порой до сумасбродства, Вальтера Шелленберга, говорил о том, что нацисты имеют представление о структуре и «центрах дислокации» противников режима внутри Германии, а также о том, какие расчеты связывает с ними Англия. Внутри оппозиции с немалым беспокойством активно обсуждали, сколько может уже быть известно СД и сколько ей еще удастся узнать[149]149
  Согласно записям в дневнике Гроскурта от 15 ноября 1939 года, на Тирпиц–Уфер были едины во мнении, что цели Гейдриха в операции «Венло» заключались в том, чтобы собрать информацию о «реакционных» кругах в Германии и о сотрудничестве между английской и голландской разведками.


[Закрыть].

Однако эти вопросы и на сегодня остаются открытыми. Практически полное уничтожение досьевых документов СД и гестапо делает невозможным сказать, что и в каком объеме было известно нацистам на том или ином этапе деятельности оппозиции[150]150
  К сожалению, не было предпринято целенаправленных и систематических усилий по получению свидетельств от оставшихся в живых агентов полиции и секретных служб нацистской Германии. Обычно подобная информация собиралась лишь в форме жестких допросов подследственных; опыт автора показал, что неофициальные доверительные беседы дают больший результат в деле получения чрезвычайно важных сведений.


[Закрыть].

То немногое, что известно сейчас, говорит о том, что нацисты о деятельности оппозиции знали на удивление мало. Конечно, люди Гиммлера не могли не получать сведений о наличии пораженческих настроений, о чем неоднократно говорил и сам Гитлер. Конечно, они были в курсе оппозиционного настроя таких людей, как Бек, Герделер, Хаммерштейн и Хассель; знали о критическом отношении к некоторым политическим шагам режима со стороны Шахта, Вайцзеккера, Кордта и многих других представителей как военных, так и гражданских кругов, а также бизнеса. Канарис, хотя и не высказывал критических замечаний там и тогда, где и когда это было не к месту и не вовремя, находился под подозрением у Гейдриха, который в кругу близких знакомых называл его «старой хитрой лисой, с которой всегда нужно держать ухо востро». Но в то же время нацисты демонстрировали потрясающую неосведомленность о глубине деятельности оппозиции, о том, сколь широкие круги она охватывала и сколь обширны были ее связи. Бек, которого Гитлер называл единственным из генералов, «кто может что–то предпринять», вероятнее всего, не находился под постоянным наблюдением, и его многочисленные, практически ежедневные телефонные разговоры с Остером, судя по всему, не прослушивались. Следует помнить, что, хотя люди Гиммлера и Гейдриха порой и проявляли изобретательность в методах своей деятельности, но, как и их руководители, во многом были любителями в том страшном деле, которое было им поручено.

В то же время им было известно, что в Англии и США широко распространено мнение о том, что в высших военных эшелонах Германии зреет военный заговор. Складывается мнение, что СД и английская разведка «скрестили мечи» в этом вопросе; казалось, англичане брали верх и вот немцы хотели теперь поквитаться и «сравнять счет». Также, вполне вероятно, немцы хотели выяснить, что известно англичанам о заговоре среди высшего комсостава германской армии. Короче говоря, Шелленберг сработал очень грамотно и умно; операция была начата в сентябре и подведена к высшей точке в начале ноября 1939 года. Вне всякого сомнения, хотя СД об этом не было известно, встречи Конвелл–Эванса с Тео Кордтом, а также начало контактов оппозиции с англичанами через Ватикан содействовали тому, что англичане поверили Шелленбергу и думали, что встречаются с «генералами из высшего военного руководства Германии».

Инцидент в Венло вызвал разочарование и беспокойство во всех кругах оппозиции. Теперь приходилось практически восстанавливать контакты с союзниками заново; тот камень, который, как казалось, уже закатили на вершину, теперь скатился вниз. На Тирпиц–Уфер также считали, что теперь Гейдрих с еще большей подозрительностью будет относиться к высшему командному составу вермахта исходя из того, что там наверняка есть заговорщики, готовящие переворот, о которых известно англичанам. Но что именно было известно Бесту и Стивенсу о контактах через Ватикан и насколько хорошо они были в целом о них информированы? Какие сведения удалось получить от арестованных англичан, выданных ими добровольно или по принуждению? Получить ответ на эти вопросы было практически невозможно, поскольку Гейдрих приказал ничего не сообщать об их допросах в абвер и вообще строго запретил передавать какие–либо сведения военной разведке на этот счет. Канарису, который обычно предпочитал получать информацию окольными путями, на этот раз, в конце концов, не осталось ничего иного, как напрямую обратиться к Гейдриху с вопросом: выяснилось ли в ходе допросов наличие скомпрометировавших себя людей среди военных или сотрудников абвера? Гейдрих ответил отрицательно, но отметил, что есть сведения о наличии «людей, относительно которых имеются сомнения»; эти люди занимают высокие посты в вермахте. Гейдрих сказал, что пока не удалось установить этих людей поименно, хотя сказанное им противоречило реальным фактам[151]151
  Как свидетельствует Хаппенкотен, ему лично было известно о приказе Гейдриха не информировать абвер по этому вопросу. О содержании упомянутой беседы Канариса с Гейдрихом он узнал из записи беседы, составленной Гейдрихом, которая была обнаружена среди захваченных у оппозиции документов. О том, что Гейдрих лгал Канарису, Хаппенкотен выяснил из протоколов допросов.


[Закрыть].

За неимением большего, Канарису пришлось довольствоваться лишь этой скудной информацией; несмотря на обещания Гейдриха передать ему доклад СД по этому вопросу в течение недели, Канарис ничего не получил вплоть до 15 ноября, и нет никаких оснований полагать, что подобный документ был представлен в абвер из СД позднее. Почти наверняка он не был представлен вообще.

Взрыв в «Бюргербраукеллере» и операция в Венло практически свели на нет все усилия организовать приезд Вицлебена в Цоссен для того, чтобы оказать соответствующее воздействие на Гальдера и склонить его наконец к решительным действиям. Вернувшись в Берлин, Остер подтвердил свое удовлетворение результатами переговоров с Вицлебеном и полковником Мюллером и выразил надежду, что приезд Вицлебена в Цоссен все же вскоре состоится.

Невозможно с точностью сказать, хотел ли Вицлебен, как ранее планировалось, приехать в Цоссен, когда направлялся 9 ноября во Франкфурт обменяться мнениями со своими коллегами по армейской группировке.

Сначала он побеседовал с Леебом, и можно с большой долей вероятности предположить, что основной темой беседы было совещание командующих армиями группы «Ц», которое должно было состояться в тот же день в Кобленце, в ходе которого, как надеялся Лееб, ему удастся добиться того, чтобы его коллеги заняли общую консолидированную позицию. Это вполне объясняет, почему Вицлебен снял с повестки дня немедленный приезд в Цоссен. Вместо себя он направил в ОКХ полковника Мюллера с посланием к Гальдеру. Мюллеру были даны инструкции, согласованные с Леебом, и он вечером 9 ноября должен был отправиться поездом в Берлин. Инструкции были следующими:

«Скажите ему, что Лееб сейчас готовит меморандум от имени командующего сухопутными силами по нынешней военной обстановке, в котором отмечается, что наступление на Западе сейчас неуместно и недопустимо. Спросите Гальдера, может ли подобный меморандум повлиять на Гитлера. В первую очередь мы должны сделать все, чтобы не допустить неподготовленного и скороспелого наступления на Западе. Спросите Гальдера, сможет ли подобный меморандум укрепить позиции Браухича в его отношениях с Гитлером. Затем перейдите к состоявшемуся визиту Остера и подчеркните, что я полностью и безоговорочно доверяю этому человеку. Ему следует оказать больше поддержки. Также передайте Гальдеру: больше внимания уделять бдительности и обеспечению секретности. Ничего не писать на бумаге. Если необходимо подготовить какие–то основополагающие, важные документы, то не следует хранить их в сейфах, а также дома. Хранить в обычных местах, не вызывающих подозрения и не привлекающих внимания. Спросите Гальдера: что можно и нужно сделать, чтобы дело сдвинулось? Мы не можем допустить такой ситуации, когда нам представится благоприятная возможность, а мы не будем готовы. Какие танковые дивизии являются наиболее подходящими для осуществления наших планов с точки зрения их командного состава и места дислокации? Достаточно двух–трех; для начала можно обойтись и одной. Какие дивизии особенно неподходящи и ненадежны с нашей точки зрения? Какова возможность поменять их на другие с фронта?»[152]152
  Из инструкций Вицлебена становится очевидным, что ему ничего не было известно о двух дивизиях, дислоцированных к востоку от Эльбы, на которые рассчитывал Гальдер. Единственным источником, свидетельствующим о том, что полковник Мюллер выполнял личные поручения Вицлебена подобного рода, являются бумаги Мюллера, опубликованные после его смерти.


[Закрыть]

Вицлебен также просил Мюллера передать Штюльпнагелю, чтобы тот «нашел время для приезда к нему». Беседа Мюллера с Гальдером состоялась утром 10 ноября 1939 года. Гальдер выразил глубокое уважение к Леебу, но отметил, что, по его мнению, существует весьма мало надежд на то, что с помощью этого меморандума удастся чего–то добиться. Браухич, по всей вероятности, даже не осмелится просто положить перед Гитлером этот документ; как сказал Гальдер, в присутствии Гитлера Браухич ведет себя «как курсант перед начальником военного училища». Гальдер очень хорошо понимает, почему Вицлебен торопит. Но он не может двинуть ни одной дивизии без приказа Браухича. Назначения на высшие командные должности в сухопутных силах Браухич оставил за собой. А поскольку отношения у Браухича с Гитлером не сложились, влиять на Гитлера он никоим образом не может, последний с его мнением не считается, то Браухича сейчас больше заботит то, чтобы он мог выполнять свои прямые обязанности командующего сухопутными силами и вообще остался на этом посту.

Несмотря на это, сказал Гальдер, он попытается добиться от Браухича принятия хотя бы некоторых решений из тех, что ожидает от него Вицлебен. Однако более всего Гальдера волновал вопрос о том, что произойдет «после», если предположить, что переворот удастся успешно осуществить. Говоря об этом, он имел в виду не возможные мелкие стычки внутри вермахта, а проблемы, связанные с гражданской частью государственного аппарата. Для того чтобы заручиться определенной поддержкой внутри его, необходимо было ввести в курс дела чрезмерное количество людей; таким образом, узкий круг посвященных в планы заговора пришлось бы расширять до бесконечности. В целом по результатам беседы с Гальдером у Мюллера сложилось впечатление, что Вицлебен настроен слишком оптимистично, что успехи на самом деле весьма скромные, а многие важные вопросы остаются по–прежнему нерешенными. Мюллер не мог, конечно, себе представить, что общается с человеком, который, будучи ранее настроенным на решительные действия, сознательно или бессознательно, все более и более сворачивал разработанные планы и приготовления, высшей точкой которых было 4 ноября 1939 года, когда все было готово к началу их реализации. Мюллер не почувствовал даже и намека, о котором мог бы сообщить Вицлебену, что именно Гальдер предполагал использовать в качестве «ударной группировки» в ходе переворота несколько танковых дивизий, что соответствовало планам самого Вицлебена. Гальдер также не только ничего не сделал, чтобы сохранить и усилить эту группировку, но и позволил ее рассредоточить и рассеять. Если бы танковые дивизии на Эльбе были по–прежнему в его распоряжении, он наверняка сказал бы об этом Мюллеру, а не стал бы ссылаться на то, что в этих вопросах нельзя ничего сделать без приказа Браухича. Из свидетельств Мюллера, таким образом, можно сделать вывод о том, что эти две дивизии между 5 и 9 ноября 1939 года были направлены на Западный фронт и что начальника штаба сухопутных сил явно подвела память, когда после войны он утверждал, что держал эти дивизии наготове до конца 1939 года[153]153
  Об этом Гальдер заявил Костхорсту. С учетом того состояния, в котором находился Гальдер в конце ноября – начале декабря 1939 года, а также вполне объяснимой объективной сложности держать в центре Германии танковые дивизии, переоснащение которых завершилось к 10 ноября, трудно не согласиться с Гальдером в том, что их отправку на Западный фронт не удалось бы задержать на шесть недель.


[Закрыть].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что после 5 ноября 1939 года Гальдер полностью отказался от того, чтобы вновь рассматривать в ближайшее время планы осуществления переворота.

После встречи с Гальдером Мюллер побеседовал со Штюльпнагелем, и эта беседа произвела на него значительно более благоприятное впечатление, чем предыдущая: Штюльпнагель был настроен явно более оптимистично и решительно, чем Гальдер; он также заявил о готовности посетить Вицлебена в течение ближайших дней. Вернувшись 11 ноября во Франкфурт, Мюллер обо всем доложил Вицлебену, который был явно разочарован и удручен рассказом о беседе с Гальдером. Решив ничего не предпринимать до встречи со Штюльпнагелем, Вицлебен в то же время счел целесообразным попросить Мюллера связаться с подполковником фон Тресковом и попытаться убедить его поработать в плане содействия предотвращению наступления со своим дядей, который был не кем иным, как командующим группой армий «Б» фон Боком, а также передать предложение Вицлебена о встрече с ним[154]154
  Вицлебен, очевидно, уже знал о результатах совещания 9 ноября в Кобленце и рассматривал предложенное выше как последнюю попытку заручиться поддержкой фон Бока.


[Закрыть].

13 ноября Штюльпнагель действительно позвонил Вицлебену во Франкфурт и подчеркнул, что является убежденным сторонником решительных действий, которые следует предпринять как можно скорее. Несмотря на постоянные переносы сроков наступления, когда–то это должно было завершиться и установлен, наконец, последний срок. Никто не может точно сказать, когда это произойдет: этого можно ждать в любой момент. В отличие от Гальдера, пессимистически настроенного по отношению к гражданской части госаппарата[155]155
  Среди множества причин, многократно называемых Гальдером в качестве обоснования его сомнений в возможности успешного переворота, на этот раз им впервые было названо в качестве таковой недостаточное количество квалифицированных государственных служащих, которые могли бы обеспечить госуправление после переворота. Наиболее близко к подобной точке зрения Гальдер ранее подходил тогда, когда сокрушался об отсутствии «человека, который мог бы взять власть и твердой рукой осуществлять управление».


[Закрыть], Штюльпнагель считал, что среди гражданских лиц вполне достаточно подходящих людей для того, чтобы сформировать устойчивое новое правительство и обеспечить эффективное управление. Штюльпнагель попросил Мюллера выявлять среди командиров дивизий и полков надежных людей, на которых оппозиция могла бы положиться.

Первая встреча Мюллера и фон Трескова состоялась в помещении бывшего монастыря рядом с Висбаденом. Тресков рассказал, что он находится в тесных отношениях с Остером, и недавно прощупывал Рундштедта и его начальника штаба Эриха фон Манштейна. Оба дали ясно понять, что не хотят иметь ничего общего с каким–либо заговором против Гитлера. Мюллер высказал предположение, что если Трескову удастся привлечь на свою сторону Бока, то Вицлебен и Бок могли бы соответствующим образом повлиять на Рундштедта. Тресков согласился попробовать, но сразу сказал, что шансы на успех невелики, поскольку его дядя был слишком честолюбив, чтобы пойти на риск разрушить свою карьеру. Это в принципе и подтвердилось, когда Тресков позвонил в тот же вечер Боку в его ставку командования в Годсберге. Чтобы проверить его реакцию, Тресков придумал историю о том, что якобы в ОКХ стало известно, что Бок вдруг переменил свою точку зрения и является сторонником наступления. Будущий фельдмаршал с негодованием отверг подобное предположение; слова Трескова его явно обеспокоили, и он немедленно связался по телефону с Браухичем и подтвердил, что является противником наступления.

Таким образом, Тресков по крайней мере организовал еще один «стежок», для того чтобы помочь Браухичу «соткать» отрицательный настрой по отношению к наступлению. Однако через день или два, встретившись с Мюллером в Майнце, он сообщил, что любая попытка побудить Бока к активным действиям совершенно бесполезна и что вряд ли это получится и у Вицлебена. В то же время, высказал он свое ощущение, Бок аналогичным образом ничего не предпримет и в защиту режима.

Узнав об этом, Вицлебен отметил, что в сложившихся обстоятельствах единственной возможностью остается попытка изменить настрой Гальдера. Он сам готов попробовать подтолкнуть колебание его настроения в нужную сторону. Такая возможность представилась, когда генералов вызвали в Берлин, где Гитлер 23 ноября 1939 года должен был выступить перед ними с речью. По возвращении Вицлебен отметил, что выступление Гитлера на многих произвело сильное впечатление; оно при этом настолько запугало Гальдера, что надежда на успех в подталкивании его к активным действиям стала еще более призрачной.

Однако стойкий и бесстрашный Вицлебен вновь не смирился с поражением. Необходимо, подчеркнул он, продолжать подготовку к перевороту, чтобы быть полностью готовыми в случае неожиданного резкого поворота событий. Гитлер, как ожидается, собирается перед Рождеством приехать на Западный фронт; таким образом, появится возможность раз и навсегда покончить с ним. Незадолго до Рождества Гитлер действительно прибыл на короткое время в Саарбрюкен. Однако ничего не было подготовлено к его приезду, да и в дальнейшем в группе армий «Ц» ничего в этом плане предпринято не было. На этой разочаровывающей ноте и закончился вклад полковника Мюллера в изложение истории деятельности оппозиции. Чего он не мог знать, так это того, что Вицлебен не смирился с позицией пассивного наблюдателя и как раз в это время – в конце 1939 года – направлялся в Берлин, чтобы еще раз попытаться убедить Гальдера немедленно предпринять необходимые действия.