Текст книги "Ответный удар"

Лю Хань поняла, что он еще более консервативен, чем китайцы. Это открытие ее потрясло. Чешуйчатые дьяволы разрушили ее жизнь, не говоря уже о безобразиях, которые они устроили в Китае, да и во всем мире. Более того, маленькие дьяволы имели в своем распоряжении удивительные машины, начиная от камер, которые снимают картинки в трех измерениях, и кончая похожими на стрекоз самолетами, никогда не опускающимися на землю. Она относилась к ним, как к полоумным изобретателям – американцы или еще какие-нибудь иностранные дьяволы, только с чешуйчатыми раскрашенными телами.

А на самом деле все обстояло иначе. Бобби Фьоре пришел в восторг от возможности внести в их тоскливую жизнь в лагере что-то новое, да еще и заработать немного денег. Ей тоже понравилась его идея. Чешуйчатым дьяволам их поведение казалось пугающим и необъяснимым. Впрочем, ведь Лю Хань тоже не понимала их нравов.

Ее задумчивость вывела Томалсса из себя.

– Отвечай! – рявкнул он.

– Прошу меня простить, недосягаемый господин, – быстро проговорила Лю Хань.

Ей совсем не хотелось раздражать маленьких дьяволов. Ведь они могут выгнать их с Бобби из дома, отправить ее назад в самолет, который никогда не садится на землю, и снова превратить в шлюху. Они могут отобрать у нее ребенка, как только он родится… Они могут сделать столько всяких ужасных вещей, что ей даже не хватит воображения, чтобы их себе представить.

– Просто я думала о том, что человеческие существа любят все новое.

– Я знаю. – Томалсс явно не одобрял такого отношения к жизни; короткий обрубок его хвоста метался из стороны в сторону, как у разозлившейся кошки. – Ужасный недостаток, это ваше проклятье, Большие Уроды. – Последние два слова он произнес на своем родном языке, но маленькие чешуйчатые дьяволы употребляли их достаточно часто, и Лю Хань знала, что они обозначают. Томалсс продолжал: – Если бы не безумное любопытство обитателей Тосева-3, Раса давно покорила бы ваш мир.

– Прошу меня простить, недосягаемый господин, но я вас не понимаю, – сказала Лю Хань. – При чем тут новые или старые развлечения? Когда мы смотрим на одно и то же много раз, нам становится скучно.

Лю Хань не могла взять в толк, как покорение мира связано с надоевшими представлениями.

– Раса тоже знакома с понятием, которое ты выразила словом «скучно»,

– признал Томалсс. – Но у нас такое состояние возникает гораздо медленнее и после очень длительного времени. Мы всегда довольны тем, что у нас есть – в отличие от вас. Два других народа, с которыми мы знакомы, относятся к жизни точно так же. Вы, Большие Уроды, не укладываетесь ни в одну из знакомых нам схем.

Лю Хань не особенно беспокоилась по этому поводу, хотя у нее и появились сомнения в том, что она правильно поняла чешуйчатого дьявола. Неужели, кроме них, на свете живут еще какие-то необычные существа? Не может быть. Однако год назад она ни за что не поверила бы в чешуйчатых дьяволов.

Томалсс шагнул вперед и сжал ее левую грудь своей когтистой лапой.

– Эй! – крикнул Бобби Фьоре и вскочил на ноги. Чешуйчатый дьявол возле двери тут же наставил на него оружие.

– Все в порядке, – успокоила его Лю Хань. – Мне не больно.

Она не обманула Бобби. Прикосновение было мягким. И хотя когти проникли сквозь тонкую одежду Лю Хань, Томалсс ее даже не оцарапал.

– Ты дашь детенышу жидкость из своего тела, она будет вытекать из этих штук, чтобы он ел? – Когда Томалсс заговорил о вещах, не знакомых представителям его вида, его китайский сразу стал не слишком внятным.

– Молоко. Да, – ответила Лю Хань, специально назвав нужное слово.

– Молоко.. – Томалсс повторил слово, стараясь его запомнить. Лю Хань поступала точно так же, когда Бобби произносил что-нибудь по-английски. Чешуйчатый дьявол продолжил допрос: – Когда твоя пара, самец… – Он показал на Бобби Фьоре… – их жует, он тоже получает молоко?

– Нет, нет. – Лю Хань с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться.

– Зачем тогда он так поступает? – поинтересовался Томалсс. – Какова… функция? Я употребил правильное слово?

– Да, правильное, недосягаемый господин, – со вздохом произнесла Лю Хань. Маленькие дьяволы так открыто рассуждали о спаривании, что она уже давно рассталась с чувством стыда и перестала смущаться. – Он не получает из них молоко. Он доставляет мне удовольствие и возбуждается сам.

– Отвратительно, – вынес окончательный приговор Томалсс.

Затем он заговорил на своем родном языке с дьяволом, у которого была особым образом раскрашена шкура. Охранник у двери все время переводил свои глазные бугорки с Лю Хань на Бобби Фьоре.

– Что происходит? – потребовал ответа Бобби. – Милая, они опять задают неприличные вопросы?

Хотя он любил публично демонстрировать свои чувства, чего не стал бы делать ни один китаец, Бобби по-прежнему вел себя гораздо сдержаннее, чем Лю Хань, когда речь заходила об интимных вопросах.

– Да, – грустно ответила она.

Чешуйчатый дьявол с ярким рисунком на теле, который не говорил по-китайски, что-то возбужденно сказал Томалссу, и тот повернулся к Лю Хань.

– Вы сказали kee-kreek! Это же наш язык, а не ваш.

– Прошу меня простить, недосягаемый господин, но я не знаю, что такое kee-kreek. – ответила Лю Хань.

– Ну… – Томалсс вопросительно кашлянул. – Теперь понимаешь?

– Да, недосягаемый господин, – сказала Лю Хань. – Теперь понимаю. Бобби Фьоре иностранный дьявол, который приехал из далекой страны. У него и у меня разные слова. Когда мы находились на самолете, никогда не опускающемся на землю…

– Где? – переспросил Томалсс, а когда Лю Хань объяснила, проговорил:

– А, на корабле.

Лю Хань продолжала не понимать, как может называться кораблем то, что никогда не касалось воды, но маленький дьявол весьма уверенно настаивал на своем, поэтому она сказала:

– Когда мы были на корабле, недосягаемый господин, нам пришлось научиться некоторым словам из языков друг друга. А поскольку мы оба знали кое-что из вашего, мы употребляли и их. И продолжаем так делать.

Томалсс перевел ее слова другому чешуйчатому дьяволу, который что-то долго говорил в ответ.

– Старраф, – назвал наконец Томалсс своего спутника по имени, – сказал, что вам не пришлось бы переключаться с одного языка на другой, если бы вы все говорили на одном и том же наречии, как мы, например. Когда мы покорим ваш мир, все Большие Уроды, оставшиеся в живых, будут пользоваться нашим языком, так же, как работевляне, халессианцы и другие народы Империи.

Лю Хань прекрасно понимала, что если люди будут разговаривать на одном языке, жизнь станет намного проще. Даже другие диалекты китайского она понимала не достаточно хорошо. Но от уверенности, прозвучавшей в словах Томалсса, ей стало не по себе. Казалось, маленький дьявол не сомневается в том, что они покорят ее мир. Более того, смогут сделать с его обитателями (точнее, с теми, кто останется в живых) все, что пожелают.

Старраф снова заговорил, и Томалсс перевел:

– Вы показали нам, что Большие Уроды не безнадежно глупы и могут научиться языку Расы. Мы видели подтверждение своим предположениям и в других местах. Может быть, нам стоит заняться с теми, кто находится в лагерях. Так начнется ваш путь в Империю.

– Ну, что теперь? – спросил Бобби Фьоре.

– Они хотят научить всех говорить так, как разговариваем мы с тобой,

– ответила Лю Хань.

Она знала, что чешуйчатые дьяволы могущественны, с того самого момента, как они свалились с неба прямо на ее родную деревню. Однако Лю Хань не особенно задумывалась над тем, как они ведут себя в других местах. В конце концов, она всего лишь крестьянка, которую не беспокоят судьбы мира, если только они напрямую не влияют на ее собственную жизнь. Неожиданно она поняла, что маленькие дьяволы не только намереваются покорить человечество, они собираются сделать людей похожими на себя.

Ее возмутило это даже больше, чем все остальное, но как помешать чешуйчаты дьяволам, Лю Хань не знала.

* * * Мордехай Анелевич стоял по стойке «смирно» в кабинете Золраага, а правитель Польши его отчитывал:

– Ситуация в Варшаве с каждым днем становится все менее удовлетворительной, – заявил Золрааг на очень неплохом немецком. – Сотрудничество между вами, евреями, и Расой, процветавшее раньше, перестало приносить плоды.

Анелевич нахмурился. После того, что нацисты творили в варшавском гетто, слово «евреи», произнесенное на немецком языке, вызывало очень неприятные ассоциации. К тому же, Золрааг употребил его с презрением, практически ничем не отличающимся от немецкого. Единственная разница заключалась в том, что ящеры относились как к существам второго сорта ко всему человечеству, а не только к евреям.

– И кто же виноват? – поинтересовался он, стараясь не выдать Золраагу своего беспокойства. – Мы приветствовали вас, как освободителей. Надеюсь, вы не забыли, что мы проливали свою кровь, чтобы помочь вам занять город, недосягаемый господин. И что мы получили в качестве благодарности? С нами обращаются почти так же возмутительно, как при нацистах.

– Неправда, – проговорил Золрааг. – Мы дали вам оружие. Вы теперь можете воевать не хуже Армии Крайовой, польской национальной армии. Вы даже превосходите их по количеству вооружения. Почему же вы утверждаете, что мы с вами плохо обращаемся?

– Вам наплевать на нашу свободу, – ответил глава еврейского сопротивления. – Вы используете нас для достижения собственных целей, а еще для того, чтобы поработить другие народы. Мы и сами были рабами. Нам это не нравится. И у нас нет никаких оснований считать, что другим такие порядки доставят удовольствие.

– Раса будет править вашим миром и всеми его народами, – заявил Золрааг с такой же уверенностью, как если бы он сказал: «Завтра взойдет солнце». – Тот, кто сотрудничает с нами, займет более высокое положение.

До войны Анелевич был самым обычным евреем, учился в польской гимназии и университете. И знал, как звучит по латыни словосочетание «сотрудничать». Он еще не забыл, как относился к эстонским, латвийским и украинским шакалам, помогавшим нацистским волкам патрулировать варшавское гетто – а еще Анелевич отлично помнил, с каким презрением смотрел на еврейскую полицию, предававшую свой народ ради куска хлеба.

– Недосягаемый господин, – серьезно проговорил он, – очень хорошо, что ваше оружие помогает нам защищаться от поляков. Но большинство из нас скорее умрет, чем согласится помогать вам так, как вы того требуете.

– Да, я видел и не могу понять причин такого необычного поведения, – сказал Золрааг. – Зачем добровольно отказываться от преимуществ, которые дает сотрудничество с нами?

– Из-за того, что нам придется сделать, чтобы получить эти самые преимущества, – ответил Анелевич. – Бедняга Мойше Русси не захотел выступать с вашими лживыми заявлениями, и вам пришлось переделывать его речи, чтобы они звучали так, как вам нужно. Не удивительно, что он исчез. И не удивительно, что, как только у него появилась возможность, он сообщил всему миру, что вы лжецы.

Золрааг повернул к нему свои глазные бугорки. Медленное, намеренное движение было пугающим, словно на Анелевича уставились два орудийных дула, а не органы зрения.

– Мы и сами хотели бы побольше узнать о том, что тогда произошло, – сказал он. – Герр Русси был вашим коллегой, нет, больше – другом. Нас интересует, помогали вы ему или нет? И каким образом ему удалось бежать?

– Вы допросили меня, когда я находился под воздействием какого-то особого препарата, – напомнил ему Анелевич.

– Нам удалось выяснить гораздо меньше, чем хотелось бы… учитывая результаты испытаний, – признался Золрааг. – По-видимому, те, над кем мы ставили первые эксперименты, нас обманули, и мы неверно трактовали их реакции. Вы, тосевиты, обладаете талантом создавать самые необычные и неожиданные проблемы.

– Благодарю вас, – сказал Анелевич и ухмыльнулся.

– Мои слова не комплимент, – рявкнул Золрааг.

Анелевич это прекрасно знал. Поскольку он принимал самое непосредственное участие в эвакуации Русси и в создании знаменитой изобличительной речи и записи, он был рад услышать, что препарат, на который ящеры возлагали такие надежды, оказался совершенно бесполезным.

– Я позвал вас сюда, герр Анелевич, – заявил Золрааг, – вовсе не затем, чтобы выслушивать ваши тосевитские глупости. Вы должны положить конец безобразному поведению евреев, не желающих нам помогать. В противном случае, нам придется вас разоружить и вернуть туда, где вы находились перед нашим прилетом на Тосев-3.

Анелевич наградил ящера серьезным, оценивающим взглядом.

– Значит, вот до чего дошло, так? – сказал он, наконец.

– Именно.

– Вам не удастся разоружить нас без потерь. Мы будем сопротивляться,

– спокойно проговорил Анелевич.

– Мы победили немцев. Неужели вы думаете, что мы не справимся с вами?

– Не сомневаюсь, справитесь, – ответил Анелевич. – Но мы все равно будем сражаться, недосягаемый господин. Теперь, когда у нас есть винтовки, мы их добровольно не отдадим. Разумеется, вы одержите верх, но мы тоже сумеем причинить вам урон – так или иначе. Скорее всего, вы попытаетесь напустить на нас поляков. Но если вы заберете у нас оружие, они будут опасаться, что с ними произойдет то же самое.

Золрааг ответил не сразу. Анелевич надеялся, что ему удалось вывести ящера из равновесия. Представители Расы были отличными солдатами, и у них имелась практически непобедимая техника. Но когда дело доходило до дипломатии, они превращались в наивных детей и не понимали, к чему могут привести их действия.

– Мне кажется, вы не понимаете, герр Анелевич, – проговорил, наконец, правитель. – Мы возьмем заложников, чтобы заставить вас сложить оружие.

– Недосягаемый господин, по-моему, не понимаете вы, – сказал Анелевич. – Все, что вы собираетесь с нами сделать, уже было до того, как вы прилетели. Только в тысячу раз хуже. Мы станем бороться до последней капли крови, чтобы это не повторилось. Вы намерены возродить Аушвиц и Треблинку и другие лагеря смерти?

– Нечего говорить о подобных ужасах.

Немецкие концентрационные лагеря привели ящеров, в том числе и Золраага, в ужас. Их возмущение сыграло им на руку. Тогда Русси, Анелевич и многие другие евреи не считали, что поступают плохо, помогая ящерам донести до всего мира рассказы о зверствах нацистов.

– Ну, в таком случае, выступив против вас, мы ничего не теряем, – заявил Анелевич. – Мы собирались вести боевые действия против немцев, несмотря на то, что у нас практически не было оружия. Теперь оно у нас появилось. Нацистского режима больше не будет. Мы вам не позволим его установить. Нам нечего терять!

– А жизни? – спросил Золрааг.

Анелевич сплюнул на пол кабинета правителя. Он не знал, понял ли Золрааг, сколько презрения содержится в его жесте. Но надеялся, что понял.

– А зачем нужна жизнь, когда тебя загоняют в гетто и заставляют голодать? Больше этого с нами никто не сделает, недосягаемый господин. Можете поступать со мной так, как сочтете нужным. Другой еврей, который станет вашей марионеткой, скажет то же самое – или с ним разберутся свои же.

– Я вижу, вы не шутите, – удивленно проговорил Золрааг.

– Конечно, нет, – ответил Анелевич. – вы говорили с генералом Бор-Комаровским о разоружении польской армии?

– Ему это не понравилось, но он повел себя совсем не так резко, как вы, – сказал Золрааг.

– Он лучше воспитан, – пояснил Анелевич и про себя добавил парочку ругательств. Вслух же он заявил: – Не надейтесь, что он станет с вами по-настоящему сотрудничать.

– Никто из тосевитов не хочет с нами по-настоящему сотрудничать, – грустно пожаловался Золрааг. – Мы думали, что вы, евреи, являетесь исключением, но я вижу, мы ошиблись.

– Мы многим вам обязаны за то, что вы вышвырнули нацистов и спасли нас от лагерей смерти, – ответил Анелевич. – Если бы вы относились к нам, как к свободному народу, заслуживающему уважения, мы бы с радостью вам помогали. Но вы хотите стать новыми господами и обращаться со всеми на Земле так, как нацисты обращались с евреями.

– В отличие от немцев, мы не станем вас убивать, – возразил Золрааг.

– Не станете, но сделаете своими рабами. А потом все люди на Земле забудут, что такое свобода.

– Ну и что тут такого? – спросил Золрааг.

– Я знаю, что вам этого не понять, – проговорил Анелевич – печально, поскольку Золрааг, если сделать, конечно, скидку на его положение, был вполне приличным существом.

Среди немцев тоже попадались нормальные люди. Далеко не всем нравилось уничтожать евреев просто потому, что они евреи. Но, тем не менее, они выполняли приказы своих командиров. Вот и Золрааг с презрением относился к разговорам о свободе.

Тысяча девятьсот лет назад Тацит с гордостью заметил, что хорошие люди

– тот, кого он имел в виду, приходился ему тестем – могут служить плохому Римскому императору. Но когда плохой правитель требует, чтобы хорошие люди совершали чудовищные поступки, разве могут они, подчинившись его воле, остаться хорошими людьми? Анелевич задавал себе этот вопрос бесконечное число раз, но так и не получил на него ответа.

– Вы утверждаете, будто мы не сможем силой заставить вас подчиниться,

– сказал Золрааг. – Я не верю, но вы так говорите. Давайте, подумаем… есть ли в вашем языке слово, обозначающее перебор вариантов с целью оценить то, что не совсем понятно?

– Вам нужно слово «предположим», – ответил Анелевич.

– Предположим. Спасибо. В таком случае, давайте предположим, что ваше заявление истинно. Как же тогда мы должны управлять вами, евреями, и одновременно добиваться того, чтобы вы выполняли наши требования?

– Жаль, что вы не спросили до того, как мы оказались по разные стороны баррикады, – ответил Анелевич. – Я думаю, разумнее всего не заставлять нас делать то, что причинит вред остальному человечеству.

– Даже немцам? – удивился Золрааг.

Глава еврейского сопротивления поджал губы. Да, в уме Золраагу не откажешь. То, что нацисты сделали с евреями в Польше – да и по всей Европе

– требовало отмщения. Но если евреи станут сотрудничать с ящерами и выступят против немцев, они никогда не смогут сказать им «нет», когда речь зайдет о других народах. Именно эта дилемма заставила Мойше Русси сначала прятаться, а потом спасаться бегством.

– Вам не следует использовать нас в пропагандистских целях. – Анелевич знал, что не ответил на прямо поставленный вопрос, но он не мог заставить себя сказать «да» или «нет». – Не важно, каким будет исход вашей войны – принесет он вам победу или поражение – весь мир нас возненавидит.

– А почем нас должна волновать реакция тосевитов? – спросил Золрааг.

Проблема заключалась в том, что в его вопросе звучало, скорее, любопытство, чем желание отомстить.

– Потому что только так вы получите возможность править здесь спокойно, – вздохнув, ответил Анелевич. – Если из-за вас евреев будут ненавидеть, мы станем ненавидеть вас.

– Вы получили определенные привилегии, потому что помогли нам в войне против немцев, – напомнил ему Золрааг. – По нашим представлениям вы продемонстрировали неблагодарность. Угрозы не заставят нас облегчить вашу жизнь в дальнейшем Вы можете идти, герр Анелевич.

– Как прикажете, недосягаемый господин, – холодно ответил Анелевич.

«Вот теперь жди неприятностей», – подумал он, выходя из кабинета правителя.

Анелевич сумел убедить Золраага в том, что ему следует повременить с разоружением евреев Точнее, он так думал Ему удалось найти надежное убежище для Русси Теперь, пожалуй, придется искать для себя.

Глава VII

– Как бы я хотела оказаться в Денвере, – сказала Барбара.

– И я тоже, – проговорил Сэм Иджер, помогая ей выбраться из фургона.

– От погоды все равно никуда не денешься. – Поздние метели и снегопады задержали их на въезде в Колорадо. – А Форт-Коллинз симпатичное местечко.

Линкольн-Парк, в котором остановилось несколько фургонов Металлургической лаборатории, поражал своими контрастами. В центре площади стояла маленькая бревенчатая хижина – первое строение, возведенное на берегу реки Пудр. Огромное серое здание из песчаника, в котором размещалась Публичная библиотека Карнеги являлось демонстрацией того, как далеко по дороге прогресса ушел городок всего за восемьдесят лет.

– Нет, я не это имела в виду, – сказала Барбара и, взяв Сэма за руку, отвела его от фургона.

Он оглянулся на Ристина и Ульхасса, убедился в том, что военнопленные никуда не денутся, и зашагал вслед за ней.

Барбара подвела Сэма к пню, где их никто не мог слышать.

– Что случилось? – спросил он, снова оглядываясь на ящеров.

Они даже головы из фургона не высовывали, оставаясь на своих соломенных подстилках, где было немного теплее. Сэм не сомневался ни секунды, что они ни за что не решатся сейчас куда-нибудь сбежать, но чувство долга заставляло его за ними приглядывать.

– Ты помнишь ночь после нашей свадьбы? – задала Барбара неожиданный вопрос.

– Хм-м-м? Вряд ли я ее когда-нибудь забуду. – Счастливая улыбка расцвела на лице Сэма.

– Ты помнишь, чего мы не делали в ту ночь? – совершенно серьезно спросила Барбара.

– Ну, мы много чего не делали в ту ночь. Мы… – Иджер замолчал, заметив на лице Барбары беспокойство и смущенную улыбку. Он сразу все понял и медленно проговорил: – Мы не пользовались презервативом.

– Именно, – сказала Барбара. – Я думала, что это будет безопасно, но даже если и нет… Она снова улыбнулась, немного неуверенно. – У меня должно было начаться неделю назад. Ничего не началось, а мой организм, как правило, работает как часы. Так что, мне кажется, я жду ребенка, Сэм.

В нормальной ситуации он вскричал бы: «Как здорово!», но время сейчас было страшное, да и поженились они совсем недавно. Иджер знал, что она не хотела иметь детей – пока. Он прислонил винтовку к пню и крепко обнял Барбару. Они простояли так несколько минут, а потом он сказал:

– Ничего, мы о нем позаботимся, и все будет хорошо.

– Я боюсь, – призналась Барбара. – Сейчас трудно с докторами и медикаментами, да и, вообще, идет война…

– Говорят, Денвер очень приличное место, – попытался успокоить ее Сэм. – Все будет хорошо, милая, – повторил он.

«Господи, сделай так, чтобы все действительно было хорошо», – обратился он к Богу, который в последнее время, кажется, слегка оглох и ослеп.

– Надеюсь, родится девочка, – неожиданно сказал он.

– Правда? Почему?

– Потому что она, скорее всего, будет похожа на тебя. Барбара изумленно на него посмотрела, а затем, поднявшись на цыпочки, быстро поцеловала в щеку.

– Ты такой чудесный, Сэм. Я ожидала немного другого, но… – Она смущенно ковыряла ногой грязный снег. – Но что тут поделаешь.

Для игрока низшей лиги слова «Но что тут поделаешь?» всегда звучали, как заветы Моисея. Впрочем, Сэм знал, кое-что сделать всегда можно – если захотеть. Но найти врача, который сделает аборт, не просто, а операция почти наверняка окажется опаснее, чем роды. Если бы Барбара сама заговорила об этом, он бы подумал. А так, пожалуй, лучше помалкивать.

– Мы постараемся сделать все, что в наших силах, правда? – сказала она.

– Конечно, милая, – ответил Сэм. – Мы справимся. Знаешь, мне все больше и больше нравится, что так случилось.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – кивнув, проговорила Барбара. – Я не хотела забеременеть, но теперь… мне страшно, и я счастлива. Мы умрем, а в мире останется частичка нас с тобой… как чудесно, правда?

– Точно.

Иджер представил себе, как надевает маленькой девочке туфельки, или играет в мяч с мальчишкой и учит его правильно бросать, чтобы он мог стать великим бейсболистом Высшей лиги. Сын непременно покорит вершины, которые не дались отцу. По крайней мере, если им удастся прогнать ящеров, а бейсбол не умрет. Сейчас у Сэма начались бы весенние тренировки, он готовился бы к очередному сезону и переездам из одного городка в другой в надежде занять более высокое место (если в команде появятся новые хорошие игроки) и получить призрачный шанс попасть в Высшую лигу и обрести славу. Но…

– Возвращайтесь в фургоны! – крикнул кто-то. – Все! Быстро! Нас собираются разместить в колледже на южной окраине города.

Иджер не думал, что Форт-Коллинз настолько велик, что в нем имеется собственный колледж.

– Всякое случается, – пробормотал он. Эти слова могли бы стать лозунгом прошедшего года. Держась за руки, они с Барбарой вернулись к Ульхассу и Ристину. – Будь осторожна, – сказал Сэм, когда Барбара начала забираться в фургон.

Она состроила ему гримасу и заявила:

– Господи, Сэм, ты думаешь, я сделана из хрусталя? Если ты собираешься обращаться со мной так, точно я вот-вот рассыплюсь в прах, нас ждут серьезные неприятности.

– Извини, – пробурчал Сэм. – Ты первая в моей жизни женщина, ожидающая ребенка.

Возница, сидевший на козлах фургона, резко развернулся к ним и спросил:

– Вы ждете ребенка? Здорово! Поздравляю.

– Спасибо, – ответила Барбара.

Фургон покатил вперед, а Барбара лишь печально покачала головой. Иджер знал, что она рада случившемуся гораздо меньше, чем хотела бы. Он прекрасно ее понимал, потому что чувствовал то же самое. Худшего времени для того, чтобы обзавестись и растить ребенка, не придумаешь. Но иного выбора у них не было.

Государственный сельскохозяйственный колледж штата Колорадо действительно находился на южной окраине города. Красно-серые кирпичные здания в беспорядке столпились вокруг дороги, проходившей через университетский городок. Столовая располагалась неподалеку от ее южного конца. Женщины в удивительных белоснежных передниках ловко раздавали тарелки с жареными цыплятами и бисквиты. Все оказалось вполне приличным, если не считать пойла из пригоревших зерен, которое они называли кофе.

– А где мы будем ночевать? – спросил Сэм, выходя из столовой.

– В женском общежитии, – сообщил какой-то солдат и махнул рукой на север. Ухмыльнувшись, он добавил: – Господи, сколько раз я мечтал туда забраться, только сейчас не те времена.

Снаружи закрывались только двери комнат для отдыха. К счастью, их оказалось три, и Сэм не испытал никакого чувства вины, поселив в одной из них пленных ящеров. Им с Барбарой выделили комнату на двоих. Поглядев на узкие железные кровати, Сэм сказал:

– Жаль, что нас не разместили у каких-нибудь симпатичных людей в Форт-Коллинзе.

– Ну, всего на одну ночь, – успокоила его Барбара. – Им легче за нами присматривать, когда мы вместе, а не разбросаны по всему городу.

– Наверное, ты права, – невесело согласился Сэм. Поставив в угол свою винтовку, он вдруг вскричал: – Я буду отцом! Как тебе это нравится?

– Как тебе это нравится? – повторила за ним Барбара.

Комнату освещала одна свеча, и Сэм почти не видел ее лица. Электричество лишило ночь загадочности, превратив ее в яркий день, когда все ясно и понятно. Теперь же с возвращением полумрака, вернулась и тайна, иногда суровая, а порой мстительная.

– Мы сделаем все, что сможем, вот и все, – проговорил Сэм, обращаясь к теням.

– Конечно, – ответила Барбара. – Что нам еще остается? Я знаю, Сэм, ты в состоянии позаботиться обо мне и о ребенке. Я очень тебя люблю.

– Да, я тоже тебя люблю, милая.

Барбара села на одну из кроватей и улыбнулась.

– Как отметим знаменательное событие?

– Спиртного теперь не достанешь. Я уж не говорю о фейерверках… Придется нам устроить свой собственный праздник – для нас двоих. Как тебе идея, нравится?

– Звучит неплохо. – Барбара скинула туфли, затем встала, чтобы снять джинсы и трусики. Присев на мгновение на одеяло, она поморщилась и тут же вскочила. – Шерстяное, кусается. Подожди секунду, я его сниму.

– Хочешь, я надену презерватив, на случай, если ты ошиблась? – спросил Сэм через несколько минут.

– Не трать силы, – ответила Барбара. – Мой организм еще ни разу меня не подводил; даже когда я болею, цикл не сбивается. А я в последнее время не болела. Задержка у меня может быть только по одной причине. Так что, теперь нам больше не о чем беспокоиться.

– Отлично.

Сэм наклонился над ней, и она чуть приподняла бедра, чтобы ему помочь, а потом обхватила его руками и ногами. Потом, когда все было кончено, Сэм задумчиво потер рукой спину – Барбара довольно сильно его оцарапала.

– Может быть, нам следует чаще этим заниматься? – сказал он.

Барбара фыркнула и ткнула его под ребра так сильно, что он чуть не свалился с узкой кровати. Тогда она наклонилась и поцеловала его в кончик носа.

– Я тебя люблю. Ты спятил.

– Просто я счастлив.

Сэм снова ее обнял, да так крепко, что Барбара тихонько взвизгнула. Именно о такой женщине он мечтал всю жизнь: привлекательная, умная, рассудительная и, как он в очередной раз имел возможность убедиться, потрясающая любовница. А теперь еще и станет матерью его ребенка. Иджер ласково погладил ее по волосам.

– Не знаю, можно ли быть счастливее.

– Я рада, потому что мне тоже очень хорошо с тобой. – Барбара взяла его руку и положила себе на живот. – Там, внутри, частичка нас с тобой. Я этого не ожидала и совсем не была готова, но… – Она пожала плечами. – Так уж получилось. Я знаю, ты будешь прекрасным отцом.

– Отцом… Я совсем не чувствую себя отцом. – Рука Сэма медленно скользнула вниз, едва касаясь кончиками пальцев ее кожи, он ласково поглаживал внутреннюю поверхность бедер Барбары. И тут погасла свеча, но им уже было все равно.

– А как ты себя чувствуешь? – прошептала Барбара.

На следующее утро Иджер проснулся и понял, что совсем не отдохнул за ночь.

«У меня такое ощущение, будто вчера я сыграл два матча подряд». – Он ухмыльнулся. – «А ведь и в самом деле, сыграл».

Когда он сел, кровать скрипнула, и Барбара проснулась. Ее кровать тоже отчаянно скрипела.

«Да, вчера мы, похоже, немного пошумели», – подумал он. Тогда они ничего не замечали.

Барбара протерла глаза, зевнула, потянулась, посмотрела на Сэма и расхохоталась.

– Что ты увидела такого смешного? – спросил Сэм.

Теперь его голос звучал не так сердито, как несколько месяцев назад, он уже привык – или просто смирился – обходиться по утрам без кофе.

– У тебя лицо светится таким самодовольством… прямо большой кот, да и только. Ты ужасно забавный.

– Понятно. – Обдумав ее слова, Сэм согласился с тем, что, наверное, и в самом деле выглядит смешно. – Ладно.

Иджер принялся натягивать свою капральскую форму. В последний раз ее стирали в Шайенне. Но он уже привык – или смирился с тем, что приходится – носить грязную одежду. Сейчас практически все ходили в грязном; так что, капрал Сэм Иджер ничем не отличался от остальных. Прихватив свою винтовку, он сказал:

– Я иду вниз, выпущу Ристина и Ульхасса. Думаю, они с удовольствием немного разомнутся.

– Может быть. По-моему, жестоко держать их взаперти всю ночь. – Барбара снова засмеялась, на сей раз своим собственным словам. – Я с ними провела столько времени, что начала считать их людьми, а ведь они ящеры.

– Да, я тебя понимаю. У меня тоже часто возникает похожее чувство. – Иджер задумался, а потом сказал: – Давай, одевайся. Пойдем с ними вместе в столовую, позавтракаем.