Текст книги "Битва в космосе"

Впрочем, окажись Ворошилов гомиком, Лопатин только вздохнул бы с облегчением. Скрытый гомосексуализм – прекрасный повод для того, чтобы держать тихоню-химика на крючке. Увы, подозрения гэбэшника не оправдались. Ворошилов не питал слабости к мужчинам; просто он был болезненно застенчив.

Лопатин выждал несколько минут – пусть Ворошилов по уши погрузится в очередной эксперимент, – затем включил компьютер и открыл каталог, к которому никто, кроме него, доступа не имел. Он нашел личное дело Ворошилова, а в нем – файл, озаглавленный «Стихи». Несколько аккуратно сложенных листочков было обнаружено им в лаборатории во время одного из периодических осмотров корабля. Гэбэшник снял с них копии, а затем вернул оригиналы в тайничок.

– Слюнявая лирика, – презрительно пробормотал Лопатин, хотя сам знал, что кривит душой. На самом деле он находил стихи удивительно красивыми, тонкими, чувственными… и в каждом упоминалось имя Кати. Прочитав несколько четверостиший, Лопатин неподвижно замер в кресле. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы Катя оказалась сейчас здесь, с ним. Хотя она, кажется, не получала большого удовольствия в те краткие и редкие моменты, когда допускала его до себя, он и сейчас мысленно смаковал наслаждение, полученное от ее тела.

«Женщины, в отличие от нас, не способны на такое вот умозрительное переживание сладостных мгновений», – неожиданно подытожил Лопатин ход своих размышлений. Ему вспомнился бородатый и не очень смешной анекдот, услышанный еще на Земле. Парень заходит в пивную и громко заявляет: «Трахнул тут одну чувырлу, страшная, сил нет; старался не смотреть – отворачивался». Подходит к стойке, заказывает пару пива. Бармен берет деньги и спрашивает: «Ну и как тебе было?» Парень расплывается в неожиданной улыбке: «Ох и хорошо, мужики… Кайф словил, натурально. Сладко было… » Лопатин с сожалением закрыл файл со стихами и бросил быстрый взгляд на дверь лаборатории. По роду службы он не доверял никому из членов экипажа, но больше всех – Ворошилову. Такие вот хитрые жуки – опаснее всего; помалкивают, сидят в своей норке, уверенные, что никто их оттуда не вытащит. «Если понадобишься, вытащим, – Лопатин удовлетворенно улыбнулся. – Будешь знать, дурачок, куда свои стишки прятать». Гэбэшнику очень нравился крючок, на который попался-таки химик. Крючок прочный и изысканный по форме, и имя ему – Катя.

* * *

Мяч – круглый комок мягкого волокна дерева тиг, обернутый куском шкуры элока – пролетел мимо Ламры, хотя она выставила вперед все шесть рук. Издав пронзительный разочарованный крик, самка бросилась за ним. Затем расширилась, чтобы поднять его.

– Реатур всегда ловит мяч, – сказала она обиженно. – Это нечестно.

– Бросай его мне, – потребовала Пери и, заметив, что Ламра медлит, повторила требовательно: – Брось его мне! Брось его мне!

Так и не дождавшись вожделенного мяча, Пери бросилась к подруге и попыталась выхватить его у нее из рук. Но не тут-то было. Продолжая держать мяч, Ламра свободными двумя руками ударила Пери. Та, хоть и была моложе Ламры и ниже ее ростом, ответила тем же. Ламра взвизгнула и, отскочив, бросила мяч, норовя попасть в Пери, но промахнулась. Мячик запрыгал по полу.

Увлеченные потасовкой самки не обратили на него никакого внимания. Их товарки оставили свои игры и подошли к дерущимся, криками подбадривая кто Ламру, кто Пери.

В конце концов более сильная и рослая Ламра одержала верх над противницей и уже собиралась завязать узлом три ее руки, как дверь во внешний мир отворилась, и в зал вошел Реатур.

– Что здесь происходит? – строго спросил он. – Почему шум?

– Она отняла у меня мячик, – пожаловалась Пери, отбегая от Ламры и указывая на нее когтем.

– Это не твой мячик, – откликнулась Ламра, направляясь к Пери. Однако грозный окрик Реатура остановил ее.

– Расходитесь и играйте в свои игры, – сказал хозяин владения столпившимся вокруг Пери и Ламры самкам. Те немедленно повиновались, но, даже разойдясь по разным углам зала, продолжали наблюдать за развитием событий.

Реатур что-то тихо говорил Пери. Стоявшей в сторонке Ламре это не очень понравилось, и она стала рассеянно покатывать мячик в руках, давая понять, что дела Реатура и Пери ее совершенно не касаются.

– Ладно, не буду, – в конце концов пропищала Пери и убежала играть в пятнашки. Мгновение спустя она уже резвилась вовсю, начисто Забыв об инциденте с Ламрой.

– А теперь я хочу поговорить с тобой, – обратился Реатур к Ламре. Уж он-то, в отличие от глупышки Пери, не забывал ничего.

– Это не ее мяч, – упрямо пробормотала Ламра.

– Я знаю, – спокойно сказал Реатур. – Вы все играете здесь с одними и теми же игрушками. Разве может мячик принадлежать только тебе или, например, Пери? Впрочем, я хотел поговорить с тобой не об этом.

И тут он сделал нечто, чего никогда не делал, беседуя с самками. Реатур расширился и стал таким низким, что почти уравнялся с Ламрой ростом. Ламра остолбенела, не зная, что предпринять. Она испытывала гордость и в то же время чувствовала какой-то необъяснимый стыд.

– Тебе не следовало ссориться с Пери, – проговорил Реатур с легким укором.

– Это нечестно, – возразила Ламра. – Она тоже со мной ссорится.

Она увидела, что Реатуровы глазные стебли качнулись, будто он собирался рассмеяться, но смеха не последовало. Это тоже показалось ей странным. Зачем он сдерживает смех? Смеяться ведь так приятно.

– Конечно, – ответил Реатур. – Но Пери, она… – он немного понизил голос, – она всего лишь обыкновенная самка, а ты, я думаю, представляешь из себя нечто большее. Большего я от тебя и ожидаю.

– Нечестно, – не сдавалась Ламра.

– Возможно. Но послушай… Неужели я должен ожидать от тебя меньшего, чем ты способна дать?

– Да. Нет. Погоди… – Ламра умолкла, обдумывая услышанное. Реатур говорил с ней, как с самцом. Простые слова заплетались у него в такой сложный узел, в какой она совсем недавно хотела завязать ручонки негодницы Пери. – Нет.

– Прекрасно, – сказал Реатур. – Значит, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?

– Да, – сказала Ламра, но тут же взвыла: – Нет, я не хочу вести себя хорошо.

Ей показалось, что она заглянула одним глазом в щелочку, за которой открылся какой-то другой мир, трудный и сложный. Этот мир ей совсем не понравился.

– Знаю, что не хочешь, – мягко заметил Реатур. – Я желаю, чтобы ты старалась вести себя хорошо, нравится тебе это или нет. Есть такое понятие – ответственность…

– Я ничего не хочу знать про эту… как ты сказал… ответственность. Это все равно что хотеть смеяться, но не смеяться. – Ламра демонстративно отвернула глазной стебель от Реатура, показывая свое недовольство. – Или ни с того ни с сего расширяться, чтобы стать коротким и толстым. Вроде игрушечного носвера…

– Я похож на игрушечного носвера? – Реатур расхохотался, да так громко, что Ламра испугалась, как бы его глазные стебли не выскочили из гнезд. Успокоившись, он снова вытянулся вверх. – Теперь лучше?

– Да, – ответила Ламра, хотя уже сомневалась, так ли это.

– Ну и ладно. – Реатур немного помолчал, а затем озабоченно спросил: – Как почки?

Ламра опустила пару глазных стеблей вниз. Почки уже начинали набухать, но пока не причиняли ей неудобств; потому она и вспоминала о них не слишком часто.

– Просто… Я чувствую, что они уже здесь… Хотя их еще нет. А как здоровье отпочковавшихся Байал?

Вопрос, похоже, огорчил Реатура. Его глазные стебли втянулись внутрь головы, потом медленно вылезли вновь.

– Одна самочка умерла, – сказал он с грустью. – С другими все нормально. Скоро я приведу их к вам. Самец тоже в порядке.

– Я скучаю по Байал. С ней было весело играть… Не то что с Пери, которая все время орет, – многозначительно добавила Ламра, с шипением выпуская воздух из дыхательных пор, как частенько делал Реатур, когда размышлял или грустил. – Сдается мне, что новенькие будут еще глупее, чем Пери.

– Возможно, но сейчас меня больше интересуешь ты, а не они, – Реатур склонил к Ламре еще один глазной стебель. – Не знаю ни одной самки, которая говорила бы, что скучает по другой, после того как та… после того, как та почковалась, – задумчиво произнес хозяин владения. – Ты запоминаешь больше других, правда?

– Почем я знаю? – ответила Ламра вопросом на вопрос. – Я знаю, что помню сама, а не то, что помнит кто-то другой.

– Верно. – Глазные стебли Реатура снова качнулись, словно он хотел рассмеяться. – А ты могла бы представить, что… ну, что ты достигнешь моего возраста или хотя бы возраста Терната?

– Ерунда какая! – фыркнула Ламра. – Кто когда-либо слышал о старой самке?

– И в самом деле, кто? – Реатур вздохнул точно так же, как и она совсем недавно. Ламра не смогла удержать свои глазные стебли от смешливого покачивания. Реатур протянул пару рук и как-то неуклюже погладил ее по голове.

– Знаешь, Ламра, я тешу себя надеждой, что самец, которого ты носишь, родится похожим на тебя. Я хочу, чтобы он был таким же сообразительным.

Ламра задумалась. Она не привыкла загадывать так далеко вперед. Зачем это нужно самке?

– Как бы я хотела убедиться в том, что ты надеешься не зря, – наконец сказала она. – Хотела бы узнать, будет он сообразительным или нет.

Реатур на мгновение обратил к ней все шесть своих стеблей, чего прежде не делал никогда.

– Я тоже хотел бы, чтобы ты убедилась сама, малышка. Я тоже, – он помолчал, а затем произнес фразу, смысла которой Ламра не поняла: – Я начинаю завидовать человекам, будь я проклят, если нет.

С этими словами хозяин владения покинул палаты самок.

ГЛАВА 5

Несколько минервитян, собравшихся на краю ущелья, наблюдали – кто одним, кто двумя, а кто и тремя глазами – за завершавшим последние приготовления к спуску Фрэнком Маркаром.

– Зачем тебе надо спускаться вниз? – спросил самый старший из них, самец по имени Эноф, глядя, как Фрэнк проверяет, хорошо ли закрепилась петля длиннющей веревки, закинутая на большой скалистый выступ. – Скажи мне снова, словами, которые я смогу понять.

– Я попытаться, – ответил геолог. Он не смог бы объяснить все как следует, даже если бы в совершенстве знал язык омало. Никакие доводы не убедили бы их в том, что есть вещи, ради которых разумное существо способно отправиться в бездну по собственной воле. – Видишь, эта тропа здесь кончаться, а я хотеть спуститься ниже в Йот… в Ущелье Эрвис.

– Как ты осмеливаешься идти туда, где можешь упасть? – спросил Эноф, волнообразно покачивая глазными стеблями, что, вероятно, означало содрогание при одной мысли о том, что собирается сделать человек. – И это при том, что ты обладаешь всего двумя ногами и двумя руками, которыми сможешь держаться.

– Как я пойду? Осторожно, – Фрэнк вздохнул, подыскивая подходящие слова. – Слушай. Когда я не на тропа, я всегда иметь веревка, привязанная к большой камень. Если я падать, то падать недалеко.

– Понимаю. Вы, человеки, искусно обращаетесь с веревкой. Но ЗАЧЕМ тебе нужно спускаться?

– Научиться у камней… о камнях. – Лучшего варианта перевода термина «геология» на минервитянский Фрэнк не нашел.

– Камень есть камень. Все они одинаковы, – ответил Эноф, но, поразмыслив, сказал: – Ну, может, не совсем одинаковы. Некоторые камни тверже других, некоторые лучше отламываются… Ты хочешь научиться, какие камни лучше для инструментов? Так зачем лезть в Эрвис? Я сам тебя научу.

– Нет, не для инструменты. Хочу смотреть, как камни меняться во времени. Новые камни – вверху Эрвис, старые – внизу.

Глазные стебли Энофа закачались – он смеялся. «Я – как Рейган: говорю что-то смешное только тогда, когда хохмить и не собираюсь», – подумал Фрэнк.

– Все камни стары как мир. Как может один быть старше другого? – не сдавался Эноф.

Фрэнк покачал головой; Эноф общался с пришельцами постоянно и должен был понимать значение этого жеста.

– Вспомни о двух ОКАМЕНЕЛОСТИ я найти в скалах.

Ключевое слово геолог произнес по-английски, но Эноф, похоже, не забыл, что оно значит. Фрэнк показывал ему и другим самцам пару образцов, найденных им с неделю назад. Аборигенам было легче понять и запомнить новое слово, чем туманное иносказание, которое потребовалось бы геологу, чтобы сказать то же самое по-минервитянски.

– Я помню, – сказал Эноф. – Одна окаменелость была похожа на ногу носвера, превратившегося в камень. Но как может носвер превратиться в камень?

«А вот для этого я должен прочесть целую лекцию», – подумал Фрэнк. Ладно, без рассказа о том, как «носвер превращается в камень», они пока обойдутся.

– Подумай, откуда тот камень, похожий на нос-вера?

– Ты нашел его совсем недалеко отсюда, насколько я помню, – ответил Эноф. – И что из того?

– Теперь подумай о другая ОКАМЕНЕЛОСТЬ.

– Причудливое существо? – Глазные стебли Энофа снова качнулись от смеха. – Оно выглядело как элок, только размером с бегунка. Даже отпочковавшиеся элоки крупнее раза в три.

– Нет такое животное сейчас, да? – спросил Фрэнк. Эноф сжал и разжал пальцы трех рук сразу – дескать, согласен. – Тогда тот камень, – продолжал геолог, – старый, старый, старый, да? Животное, как тот камень, сейчас нет, да? И откуда тот камень?

Эноф указал одной из рук на место, расположенное чуть повыше того, где он вел с человеком «научную дискуссию», и вдруг обернул к Фрэнку сразу четыре глазных стебля. Геолог улыбнулся; до сих пор ни один минервитянин не выказывал ему такого уважения. Он также понял, что Эноф далеко не дурак, если сумел сделать правильный вывод на основе полученной от человека информации.

– У вас, человеков, странные понятия, – задумчиво обронил самец, – но конкретно это понятие кажется мне верным. Хотя кто бы мог подумать, что камни имеют возраст? И какой вам смысл знать об этом?

«Говорит, будто конгрессмен, собирающийся проголосовать против ассигнований на научно-исследовательские работы», – неприязненно подумал Фрэнк.

– Чем больше ты знать, тем больше ты можешь находить, – терпеливо ответил геолог. – Если ты ничего не знать, как ты можешь найти что-нибудь? Я знать одну вещь: этот большой камень, – он указал на валун, лежавший неподалеку, – приходить оттуда, сверху. – Фрэнк указал примерно туда, где он нашел более древнюю окаменелость.

Если бы минервитяне имели привычку подпрыгивать от удивления, то Эноф наверняка сделал бы сейчас это.

– Как ты узнал? Я помогал его двигать, когда мы укрепляли мост, ведущий на скармерскую сторону ущелья. До чего же трудная была работа!

Только после того, как Эноф повторил эту фразу несколько раз, сопроводив ее выразительными жестами, Фрэнк удостоверился, что не ослышался – самец говорил именно о мосте.

– Где мост сейчас? – спросил геолог. – Я не видеть.

В ответ все стоявшие рядом минервитяне резко отвели свои глазные стебли прочь от западной стороны каньона, но выпустили в том направлении когти рук; причем каждый старался выпустить свои как можно длиннее. Тела аборигенов окрасились в ярко-желтый – цвет гнева.

– Глупые скармеры хотели перебраться на эту сторону Ущелья Эрвис и отнять у нас наши земли и наших самок, – злобно проговорил Эноф. – Мы обрезали мост. Как скармеры намереваются пересечь ущелье без него, я сказать не могу.

– Любой, кто обладает хотя бы разумом самки, понимает, что это невозможно, – заметил самец, стоявший рядом. Все остальные выразили свое согласие громкими одобрительными криками.

Присмотревшись, Фрэнк разглядел сквозь дымку утреннего тумана очертания западной– стороны каньона. Далеко, но не слишком. Интересно, есть ли в минервитянском словаре понятие «вторжение»? Вряд ли. Фрэнк снова посмотрел на запад. Как и Эноф, он не представлял себе, каким образом скармеры могли бы перебраться на эту сторону каньона, если здешние жители намерены в случае чего дать им вооруженный отпор и, разумеется, не дадут врагам никакого шанса построить новый мост.

– Они говорят, что делать это? – спросил геолог.

– Скармеры говорят много глупых вещей, – презрительно обронил Эноф. – Думаю, глупость заложена в них со времен первого почкования. Они не смогут перебраться сюда.

– Я надеяться, ты прав, – ответил Фрэнк, вспомнив где-то прочитанную или услышанную им старую притчу: «Сынок, если в баре к тебе подсядет человек и предложит заключить пари на то, что сейчас из карточной колоды выскочит валет пик и плюнет тебе яблочным сидром в ухо, пошли его со своим пари подальше. Иначе дело кончится тем, что ты выйдешь из бара с ухом, полным этого чертова сидра».

Фрэнк фыркнул, представив себе, какое веселье вызвала бы у минервитян его история, сумей он перевести ее на их язык. Переводить геолог, конечно, не стал, но спросил:

– Вы наблюдать… э-э… за скармерской стороной ущелья, чтобы знать, что скармеры не прийти?

– Естественно, наблюдаем, – подтвердил Эноф. – Пустая трата времени, но мы все же наблюдаем – согласно приказу хозяина владения. Он предпочитает не рисковать по той же причине, по которой ты так тщательно проверяешь свою веревку.

– Спасибо, – поблагодарил Фрэнк; примененное минервитянином сравнение с отцом их клана польстило ему. Геолог еще несколько раз дернул веревку, хотя уже убедился, что привязал ее достаточно прочно, и начал осторожно спускаться. Стена каньона пока еще не была строго вертикальной, так что ему не приходилось ежесекундно отыскивать опоры для рук и ног и он мог себе позволить поразмышлять об услышанном от Энофа.

Похоже, минервитянин прав, когда говорит, что всерьез опасаться нашествия нечего. Каньон Йотун – непреодолимое препятствие теперь, после уничтожения моста. Стало быть, враждебно настроенные соседи не могут напасть на омало внезапно.

– По крайней мере, до тех пор, пока скармеры не придумают какого-нибудь принципиально нового способа перебраться через бездну, – пробормотал Фрэнк и решил непременно рассказать обо всем Ирву… ну и Эллиоту Брэггу, разумеется. Оценка потенциальной угрозы – одна из основных обязанностей командира межпланетной экспедиции.

По мере спуска геолог все больше сосредоточивался на своей работе, внимательно осматривая стену каньона, на которой он казался себе крошечным муравьем, откусывающим кусочки от колоссального слоеного пирога.

С геологической точки зрения стена каньона представляла собой наслоение песчаника, перемежаемого обломочными горными породами, с редкими тонкими слоями пород вулканического происхождения. Последние вызывали у Фрэнка особое воодушевление – посредством калийно-аргонового анализа он мог с почти абсолютной точностью определить время их возникновения. С другой стороны, обломочные горные породы могли оказаться даже более впечатляющими, нежели гранит или базальт. Размеры обломков, вросших в песчаную матрицу, варьировались от мелких вкраплений величиной с горошинку до громадных, покрупнее автобуса «Фольксваген», камней. Бурные потоки талой воды, устремлявшиеся вниз с глетчеров, увлекали за собой все, что попадалось на их пути.

Фрэнк достиг слоя, на первый взгляд совершенно неинтересного – обычный желто-коричневый выветренный песчаник. На всякий случай геолог решил взять образцы и отсюда. Сняв с пояса молоток, он отколол несколько кусочков породы и с кривой ухмылкой прикрепил к каждому бирку с нужным обозначением. Если бы он брал все образцы, которые хотел, то перегруженной «Афине» не удалось бы не то что долететь до Земли, но и стартовать с Минервы.

И тут Фрэнк обнаружил в стене вкрапление весьма странных очертаний. Он наклонился, чтобы рассмотреть его получше… и не вскрикнул только потому, что вовремя вспомнил о стоявших наверху аборигенах: чего доброго, еще перепугаются.

Окаменевшее существо имело небольшие размеры и форму тела, «построенную» по той же самой радиальной модели, которая доминировала на всей Минерве. В остальном же ископаемое не походило ни на что из того, с чем Фрэнку когда-либо доводилось сталкиваться. «Еще бы, – подумал он, – этой зверушке пара миллионов лет, никак не меньше».

Фрэнк сфотографировал ископаемое в породе, затем, воспользовавшись молотком и зубилом, осторожно вырубил его из песчаника.

Вот Пэт обрадуется! Фрэнк представил себе, что сделала бы супруга, наткнись он на эквивалент, скажем, брахиозавра. Наверное, картина была, бы примерно такая: Пэт держит под прицелом остальных членов экипажа и толпу аборигенов, пока те общими усилиями откалывают весь «образец».

Если Пэт ставила перед собой цель, она, как правило, добивалась ее любой ценой и любыми средствами.

«На сей раз ей не на что пожаловаться», – удовлетворенно отметил Фрэнк, засунув завернутую в прозрачную пластиковую пленку окаменелость в сумку, предназначенную для особенно ценных находок. Минервитянские ископаемые – излюбленное развлечение для Пэт, когда она не в постели.

* * *

Поморщившись, Толмасов сорвал с головы наушники – статические разряды передаваемого по каналу спецсвязи сообщения вкупе с яростными воплями Лопатина резали слух.

– Спокойствие, Олег Борисович, только спокойствие, – сказал он в микрофон.

– К чертовой бабушке спокойствие! – проорал Лопатин.

Находящийся в данный момент в десяти километрах от «Циолковского» Толмасов нахмурился. Если уж гэбэшник начал поминать черта и его ближайших родственников, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее.

– Может, прекратите орать как оглашенный хотя бы на секунду и соблаговолите спокойно объяснить мне, что стряслось? – предложил полковник, вновь надев наушники.

– Американцы, эти вероломные сукины…

– Что они натворили? – резко перебил его Толмасов, чувствуя, что Лопатин намерен продолжать в том же духе еще Бог знает сколько времени. – Что они натворили? – повторил он, вкладывая в голос командирские нотки.

– Сергей Константинович, американцы намеренно утаили истинные координаты местонахождения «Викинга-1». Посадка «Афины» на восточной стороне каньона не являлась навигационной ошибкой. Они знали, где находится «Викинг-1» и направились прямиком туда. Вся опубликованная американцами за последние полтора десятка лет информация насквозь ложная.

Толмасов задумчиво почесал подбородок.

– Вы уверены?

Подобные уловки обычно практиковались в КГБ, но не американцами, обычно слишком наивными для таких штучек.

– У нас есть свои люди в НАСА, – напомнил ему Лопатин. Толмасов удивился бы, если бы американцы, в свою очередь, не догадывались о наличии в НАСА агентов КГБ. Словно прочитав его мысли, Лопатин продолжил: – Нет, Сергей Константинович, это не дезинформация, подброшенная нашим товарищам ЦРУ. С «Афины» в Хьюстон отправлено сообщение о том, что они вступили в контакт с тем самым минервитянином, который вывел из строя «Викинг-1». Вы же не думаете, надеюсь, что навигационная ошибка привела их как раз в то место, которое им было нужно?

– Нет, не думаю, – спокойно сказал Толмасов, потом, помедлив, спросил: – Как предполагаете использовать эту информацию наилучшим образом?

– Ошарашить их ею, – немедленно ответил Лопатин. – Пусть знают, что нам все известно. Эти лицемеры любят обвинять нас, что мы не объявляем обо всем во всеуслышание, как якобы делают они. Теперь у нас появилась возможность отплатить им той же монетой, и посмотрим, что они запоют.

– Знаете, Олег Борисович, а мне нравится ваша идея, – проговорил Толмасов, удивляясь сам себе. Он хохотнул. – Мне доставило бы удовольствие посмотреть на смущенного старину Брэгга. До нынешнего момента я не думал, что такое возможно.

«От чего я действительно получил бы удовольствие, – подумал Толмасов, – так это если бы увидел Брэггов истребитель в центре экрана моего радара и услышал сигнал, сообщающий, что моя ракета нацелена на его хвостовой стабилизатор и готова к пуску… » Полковник вздохнул. Даже в фантазиях слишком легко было предположить, что Брэгг каким-то образом все равно ускользнет от него. На то американец и превосходный пилот.

Толмасов моргнул. Лопатин сказал что-то, а он не расслышал.

– Прошу прощения, Олег Борисович, задумался. Повторите, что вы сказали?

– Я хотел узнать, Екатерина Федоровна очень занята сейчас в городе? Если нет, то, может быть, она вернется на некоторое время на «Циолковский», чтобы обработать данные и послать некоторые конкретные материалы в Москву?

– Я передам ей вашу просьбу, Олег Борисович, – вежливо пообещал Толмасов, усмехнувшись. Он знал, что Катя, мягко говоря, недолюбливала Лопатина. – Конец связи.

«Когда вернется минервоход, – решил Толмасов, – пошлю его за Катей». Губы полковника скривились, и он снова вздохнул. Это же надо! С тех пор как Руставели и Брюсов уехали на минервоходе, в его, Толмасова, распоряжении осталась единственная земная женщина в этой части планеты, а любовью с ней ему удалось заняться всего-то один-единственный раз. Работы – просто завал.

Вздохнув еще пару раз, Толмасов переключился с канала спецсвязи на частоту, которую советский и американский экипажи использовали для переговоров друг с другом. Он ощутил легкое возбуждение, предвкушая радиодуэль с Эллиотом Брэггом.

* * *

Реатур шагал в погреба по пологому спиральному спуску. Фонари, которые он нес в двух руках, давали куда больше света, чем установленные в нишах ледяные шары, наполненные сверкунами. Хозяин владения похвалил себя за то, что догадался взять с собой чудесные приспособления человеков, испускающие яркие лучи. Он вспомнил, как спускался в подземелье раньше – то и дело спотыкаясь и порой достигая дна гораздо раньше, чем ему того хотелось бы. Иначе говоря, попросту кубарем скатываясь вниз.

Вот и сейчас ледяные шары еле-еле мерцали во мраке – надо наказать молодым самцам, отвечающим за освещение погребов, чтобы они чаще подкармливали сверкунов. «Ничего не делается должным образом, пока сам не проследишь», – с раздражением подумал Реатур.

В погребах, конечно, было темновато, но, по крайней мере, здесь всегда стояла приятная прохлада и лед никогда не таял. Если бы не темень, Реатур с удовольствием жил бы под землей. Ох, как же он ненавидел лето!

– Никогда не мешает немного на что-нибудь пожаловаться, – громко сказал он вслух. – Особенно на то, с чем ничего нельзя поделать.

Реатур на мгновение замер, вслушиваясь в собственный голос, гулким эхом отдающийся в темных коридорах.

Он направлялся в погреба, чтобы проверить запасы каменных инструментов. Поскольку с каждым днем снаружи все больше теплело – проклятое лето! – ледяные инструменты для обработки полей становились хрупкими и начинали таять. Та же история с клинками мечей и наконечниками копий. Именно поэтому в разгар лета местные войны, как правило, не велись. Обычно считалось расточительностью использовать каменное или деревянное оружие: уж очень трудно было его изготавливать.

Обычно. Реатуру не давали покоя угрозы Фралька. Скармеры настолько подлы и коварны, что от них можно ожидать чего угодно. Но что бы ни задумывали западники и что бы они ни собирались предпринять, доблестные воины омало дадут им достойный отпор, если война все же разразится. А пока жизнь идет своим чередом, и нужно заниматься повседневными делами. Посевам все равно – придут скармеры или не придут, посевы требуют ухода.

Реатур остановился на пороге большой кладовой, в которой хранились каменные инструменты, перенесенные сюда после того, как прошлой осенью вернулась хорошая холодная погода. Хозяин владения направил луч одного из фонарей внутрь – и тишину подземелья разорвал крик ярости. Случайно направив на себя луч второго фонаря, Реатур увидел, что тело его стало желтым как солнце, и неудивительно! Он имел полное право на гнев. Инструменты, которым следовало лежать ровными аккуратными рядами, были свалены в беспорядочную кучу.

Хозяин владения вихрем вылетел из подземелья, в считанные мгновения преодолев изнурительный подъем. Самцы, попадавшиеся на пути пожелтевшему от гнева предводителю, поспешно уступали ему дорогу. А Реатур несся вперед, пока не наткнулся на Терната. Не говоря ни слова, хозяин владения поволок своего старшего вслед за собой в подвал.

– Ведь это ты должен был присматривать здесь за порядком! – заорал он на сына. – Смотри, что здесь творится – будто стадо масси пробежало! Проклятье, Ламра – и та лучше справилась бы… в восемнадцать раз лучше, слышишь? Как ты собираешься управлять владением в будущем, если не способен выполнить простейшее поручение? – Реатур направил на Терната второй фонарь, чтобы увидеть, как реагирует старший из старших на праведный гнев отца.

Глазные стебли Терната опали от стыда, но тело его пожелтело так же, как у Реатура.

– Я оторву этому паршивцу, сыну носвера, Гурцу, руку… или две. Он сказал мне, что позаботится об инструментах, и сказал таким тоном, будто знал, как это надо делать. Ну а я, увидев, что ни одного каменного инструмента наверху не осталось, решил, что он сделал все должным образом.

В то время как Тернат разъярялся все больше, гнев Реатура пошел на убыль. Хозяин владения с шипением выпустил воздух из дыхательных пор.

– Стало быть, во всем виноват Гурц?

– Гурц, отец клана! Клянусь первым почкованием Омало, я вырву ему…

– Да, сделай это, но ведь он тоже преподал тебе урок, не так ли, старший? – Реатур умолк, наблюдая, как Тернатовы глазные стебли то удлиняются, то сокращаются от удивления и замешательства. – Да, да, сын мой, ты получил прекрасный урок – если даешь самцу важное поручение, всегда проверяй, дабы удостовериться, что он его выполнил.

Тернат задумался. Мало-помалу его тело приобрело обычный цвет.

– Ты, как всегда, прав, отец клана. Я хорошо запомню урок. А сейчас, – добавил он угрюмо, – пойду и разберусь с Гурцем.

– Только не переусердствуй, сын мой, – предостерег Реатур, – каждый работник у нас на счету. Накажи Гурца, но так, чтобы он не потерял способности трудиться. Ты меня понял, старший?

– Понял, отец клана.

Они покинули подвал; Тернат поспешил на поиски злосчастного Гурца, а Реатур решил навестить маленького самца, отпочковавшегося от Байал.

– Растет здоровяком, отец клана, – ответил на вопрос Реатура о самочувствии детеныша воспитатель отпочковавшихся, самец по имени Ситтен. – Он здесь самый маленький, но уже пытается отобрать пищу у самцов, которые старше его на четверть сезона.

– Приведи его, – велел Реатур.

– Слушаюсь, отец клана.

Через несколько мгновений Ситтен вернулся с трепыхающимся, синим от страха детенышем на руках. Малыш попытался укусить воспитателя, потом испражнился на две руки, которыми тот его держал.

– Озорной юноша, – насмешливо качнул глазными стеблями Ситтен.

– Да уж, – сказал Реатур, восхищенный терпением воспитателя.

Когда хозяин владения подошел поближе, чтобы тщательно осмотреть сына, тот не замедлил выбросить вперед крошечную ручонку с тремя острыми коготками. Реатур едва успел отвести в сторону глазной стебель.

– Да, с реакцией у него порядок. Так, говоришь, ест он хорошо?

– Да, отец клана, и застенчивым его не назовешь, ты уже успел в этом убедиться. Обычно я приглядываю за малышами, чтобы их не обижали, не отнимали у них пищу, а этот сам способен за себя постоять. Он резв, силен…