Текст книги "Женщины в истории Рима"

Агриппина Старшая (14 г. до н. э. – 33 г.н. э.)

«Не делай себе кумира и никакого

изображения того, что на небе вверху, и что

на земле внизу, и что в воде ниже земли;

Не поклоняйся им и не служи им, ибо Я

Господь, Бог твой, Бог ревнитель,

наказывающий детей за вину отцов до

третьего и четвертого рода, ненавидящих

Меня»

(Библия, Ветхий Завет)

Агриппина Старшая родилась в плебейской семье Марка Випсания Агриппы.

Будущий отец Агриппины в гражданскую войну сражался на стороне Октавиана Августа и одержал ряд значительных побед (в том числе, в морском сражении при Акции над Антонием и Клеопатрой в 31 г. до н. э.). Марк Агриппа считался лучшим военачальником императора, был его личным другом, и, наконец, удостоился руки единственной дочери принцепса – Юлии.

Следовательно, по материнской линии Агриппина приходилась внучкой императору Августу.

Детство Агриппины прошло под строгим надзором Августа. «Дочь и внучек он воспитывал так, что они умели даже прясть шерсть (традиционная добродетель римской женщины); он запрещал им все, чего нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний дневник; и он так оберегал их от встреч с посторонними, что Луция Виниция, юношу знатного и достойного, он письменно упрекнул в нескромности за то, что в Байях он подошел приветствовать его дочь» (Светоний).

В 5 г. н. э. сам император Август выдал девятнадцатилетнюю Агриппину замуж за Германика. Ее избранник также приходился внуком Августу (от приемного сына Друза Нерона Клавдия).

По всему видно, император готовил Германика в свои преемники, и временным препятствием служила лишь молодость любимого внука. За год до его свадьбы с Агриппиной Август приказал старшему сыну (тоже приемному) Тиберию усыновить Германика, хотя у Тиберия имелся и родной сын. С этого момента карьера Германика быстро продвигается: в 7 г. он становится квестором, а в 12 г. Август дает способному внуку консульство.

Август до последних своих дней покровительствовал Германику и столь же заботливо относился к его жене. «В письме к своей внучке, Агриппине, – читаем у Светония, – он хвалит ее хорошие задатки, но добавляет: «Однако старайся избегать деланности, когда говоришь и пишешь»».

Тиберий же, не разделял ни чувств, ни планов Августа. «К обоим сыновьям – и к родному, Друзу, и к приемному, Германику, – он никогда не испытывал отеческой любви. Друз был противен ему своими пороками, так как жил легкомысленно и распущенно. Даже смерть его не вызвала в отце должной скорби: чуть ли не сразу после похорон вернулся он к обычным делам, запретив продолжительный траур» (Светоний).

Германика Тиберий, кроме того, что не любил, опасался как соперника за кресло принцепса. В 13 г. он отправляет приемного сына в Галлию.

Там было очень неспокойно: кроме постоянных войн с германцами, бунтовали легионеры; частью, недовольные многочисленными работами и обязанностями, частью, отслужившие положенный срок и не получившие увольнения. Но Тиберий просчитался, посылая Германика навстречу множеству опасностей…

Смерть Августа в 14 г. вызвала серьезные волнения легионов, стоявших на Рейне: они требовали, чтобы Германик принял верховную власть. «Но чем доступнее была для Германика возможность захвата верховной власти, тем ревностнее он действовал в пользу Тиберия» (Тацит).

Изучая историю императорского дома Юлиев – Клавдиев, не перестаешь удивляться, с какой жестокостью его представители боролись за императорский трон, безжалостно убивая самых близких родственников. На этом фоне большего удивление достойно другое: Германик едва не погиб из-за того, что настойчиво отказывался от власти принцепса. Во время бунта рейнских легионов Германик «стремительно соскочил с трибунала» как только солдаты предложили поддержать его в достижении верховной власти.

«Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силой его руку. Однако кучка участников сборища, толпившиеся в отдалении, а также некоторые подошедшие ближе, принялись – трудно поверить! – всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее» (Тацит).

В это тревожное время жена Германика находилась рядом с ним. Отвергнув удел женщин: ждать мужчин с войны у семейного очага, Агриппина повсюду следует за мужем. В походных палатках, в окружении врагов и грубых легионеров внучка императора рожала детей. И дети Германика росли на глазах у солдат; здесь же, в лагерях.

Германика порицали во время описанного выше бунта: «Пусть он не дорожит своей жизнью, но почему малолетнего сына, почему беременную жену держит при себе среди беснующихся и озверевших насильников?»

«Он долго не мог убедить жену, которая говорила, что она внучка божественного Августа и не отступает перед опасностями, но, наконец, со слезами, прижавшись к ее лону и обнимая их общего сына, добился ее согласия удалиться из лагеря» (Тацит).

Как ни странно, именно уход Агриппины с маленьким Гаем Калигулой, который «родился в лагере, вскормлен в палатках легионов», и вернул спокойствие в римский лагерь. «Прозвищем «Калигула» («Сапожок») он обязан лагерной шутке, потому что подрастал он среди воинов в одежде рядового солдата, – рассказывает об этом эпизоде Светоний. – А какую привязанность и любовь войска снискало ему подобное воспитание, это лучше всего стало видно, когда он одним своим видом несомненно успокоил солдат, возмутившихся после смерти Августа и уже готовых на всякое безумие. В самом деле, они только тогда отступились, когда заметили, что от опасности мятежа его отправляют прочь, под защиту ближайшего города: тут лишь они, потрясенные раскаянием, схватив и удержав повозку, стали умолять не наказывать их такой немилостью».

Тацит повествует еще об одном случае, когда Агриппина оказала неоценимую услугу Германику и его войску.

Римские легионы переправились через Рейн и начали трудную войну с вождем германцев Арминием. «Между тем распространилась молва об окружении римского войска и о том, что несметные силы германцев идут с намерением вторгнуться в Галлию, и если бы не вмешательство Агриппины, был бы разобран наведенный на Рейне мост, ибо нашлись такие, которые в страхе были готовы на столь позорное дело. Но эта сильная духом женщина взяла на себя в те дни обязанности военачальника и, если кто из воинов нуждался в одежде или в перевязке для раны, оказывала необходимую помощь. Гай Плиний, описавший германские войны, рассказывает, что при возвращении легионов она стояла в головной части моста и встречала их похвалами и благодарностями».

Популярность Агриппины у легионеров заметил и римский принцепс. «Все это глубоко уязвило Тиберия: неспроста эти ее заботы, не о внешнем враге она помышляет, домогаясь преданности воинов. Нечего делать полководцам там, где женщина устраивает смотры манипулам, посещает подразделения, заискивает раздачами, как будто ей недостаточно для снискания благосклонности возить с собой повсюду сына главнокомандующего в простой солдатской одежде и выражать желание, чтобы его называли Цезарем Калигулой. Агриппина среди войска могущественнее, чем легаты, чем полководцы: эта женщина подавила мятеж, против которого было бессильно имя самого принцепса. Сеян разжигал и усугублял эти подозрения: хорошо изучив нрав Тиберия, он заранее сеял в нем семена ненависти, чтобы тот таил ее про себя, пока она вырастет и созреет» (Тацит).

Еще сильнее Тиберий ненавидел мужа Агриппины. «Основная причина этого – страх, как бы Германик, опиравшийся на столькие легионы, на сильнейшие вспомогательные войска союзников и исключительную любовь народа, не предпочел располагать властью, чем дожидаться ее» (Тацит).

А любовь римлян приемный сын Тиберия заслужил тем, что рассчитался с германцами за три уничтоженные легионы Квинтилия Вара в 9 г. Германик захватил в плен, либо наказал смертью почти всех врагов, доставивших Риму позор и траур в Тевтобургском лесу, а множество германских племен было вообще стерто с лица земли.

Понять истинные размеры восторга граждан от деяний Германика можно, только имея представление о римской мстительности и зная размер предшествующей катастрофы. Достаточно сказать, после похода Германика за Рейн «Галлия, Испания и Италия, соревнуясь друг с другом в усердии, предлагали в возмещение понесенных войском потерь оружие, лошадей, золото – что кому было сподручнее. Похвалив их рвение, Германик принял только оружие и лошадей, необходимых ему для военных действий, а воинам помог из собственных средств» (Тацит).

Тиберий прекрасно помнил, что совершил Гай Юлий Цезарь, имея преданное войско и опираясь на покоренную Галлию. Император не жалел ни почестей, ни обещаний, чтобы разлучить Германика с легионами. «Тиберий в частых письмах напоминал Германику, чтобы тот прибыл в Рим и отпраздновал дарованный ему сенатом триумф».

А приемный сын просил еще на год оставить его на Рейне; он и не помышлял отбирать у Тиберия власть, хотя имел для этого все возможности – Германику был необходим год, чтобы закончить завоевания. Какому военачальнику и, вообще, мужчине приятно оставлять после себя незавершенные дела?!

У Тиберия после такой просьбы совсем помутился разум: император «еще настойчивее пытается разжечь в нем тщеславие, предлагая ему консульство на второй срок, с тем чтобы свои обязанности он отправлял лично и находясь в Риме» (Тацит).

Германику ничего не оставалось делать, как возвращаться в Рим. 26 мая 17 г. «Цезарь Германик справил триумф над херусками, хаттами, ангивариями и другими народами, какие только не обитают до реки Альбис. Везли добычу, картины, изображавшие горы, реки, сражения, вели пленных; и хотя Тиберий не дал Германику закончить войну, она была признана завершенной. Особенно привлекали взоры зрителей прекрасная внешность самого полководца и колесница, в которой находилось пятеро его детей. Многие, однако, испытывали при этом затаенные опасения, вспоминая, что всеобщее поклонение не принесло счастья его отцу Друзу, что его дядя Марцелл еще совсем молодым был похищен смертью у горячей народной преданности; что недолговечны и несчастливы любимцы римского народа» (Тацит).

Тиберий словно подтверждал предчувствия сограждан. Заполучив Германика в Рим, он не только не успокоился, но еще больше встревожился. Небывалая популярность триумфатора не давала возможности даже императору незаметно убрать его с политической арены. Император несказанно обрадовался, когда в самых восточных римских провинциях возникла угроза войны.

«Итак, Тиберий выступил перед сенаторами, … утверждая, что со смутою на Востоке может справиться лишь мудрость Германика; ведь сам он уже в преклонных летах, а Друз еще не вполне достиг зрелого возраста… Вместе с тем Тиберий отстранил от управления Сирией Кретика Силана, связанного свойством с Германиком, так как дочь Силана была помолвлена с Нероном, старшим из сыновей Германика, и поставил на его место Гнея Пизона, человека неукротимого нрава, не способного повиноваться…» (Тацит).

Агриппина отправилась вместе с мужем на Восток – она всегда сопровождала Германика в поездках, и даже в военных походах. Тацит рассказывает об одном путешествии Германика. В 18 г. он вступил в должность консула «в ахейском городе Никополе, куда прибыл, следуя вдоль иллирийского побережья, чтобы повидать брата, находившегося в Далмации, после тяжелого плаванья сначала по Адриатическому, а затем Ионическому морю». И в этом труднейшем путешествии с Германиком была жена, которая находилась… на последнем месяце беременности. «Отплыв затем на Эвбею, он переправился оттуда на Лесбос, где Агриппина родила ему Юлию, своего последнего ребенка».

Удивительно, но при таком образе жизни Агриппина ухитрилась родить девять! детей. «Двое из них умерли во младенчестве, один в детстве: он был так миловиден, что Ливия посвятила в храм Капитолийской Венеры его изображение в виде купидона, а другое поместил в своей опочивальне Август и, входя, всякий раз целовал его. Остальные дети пережили отца – трое девочек, Агриппина, Друзилла и Ливилла, и трое мальчиков, Нерон, Друз и Гай Цезарь» (Светоний).

Агриппина стала для римлян примером порядком подзабытой старинной нравственности. И у нее, и у Германика этот брак был первым и единственным – на фоне многочисленных разводов и скандалов, любовников и наложниц, бывших непременными атрибутами семейной жизни остальных представителей династии Юлиев – Клавдиев, Германик и Агриппина почитались римлянами как образец супружеской верности.

В 19 г. Германик совершил поездку в Египет, и, возможно, она стала роковой. Дело в том, что еще Август «запретив сенаторам и виднейшим из всадников приезжать в Египет без его разрешения, преградил в него доступ, дабы кто-нибудь, захватив эту провинцию и ключи к ней на суше и на море и удерживая ее любыми ничтожно малыми силами против огромного войска, не обрек Италию голоду» (Тацит).

Тиберий за подобное самовольство был вне себя от гнева, и, похоже, гнев его нашел Германика в Антиохии. «На обратном пути из Египта Германик узнал, что все его распоряжения, касавшиеся войска и городов, или отменены, или заменены противоположными». Отношения наместника восточных провинций и его помощника, Пизона, ухудшились до такой степени, что они не могли вместе управлять Азией. И тут цветущего и полного сил Германика поражает неведомая болезнь, упорно забирающая силы с каждым днем.

Любимец римлян понял, что он отравлен медленным ядом, и смерть очень близка. «Германик еще в состоянии постоять за себя, и убийца не извлечет выгоды из своего злодеяния, – описывает последние дни военачальника Тацит. – И он составляет письмо, в котором отказывает Пизону в доверии;… сверх того, Пизону предписывается покинуть провинцию».

Германик опасается за будущее жены, отличавшейся тяжелым нравом, который могла смирить только любовь мужа. «Он принялся ее умолять, чтобы она, чтя его память и ради их общих детей, смирила свою заносчивость, склонилась пред злобною судьбой и, вернувшись в Рим, не раздражала более сильных, соревнуясь с ними в могуществе. Это было сказано им перед всеми, а, оставшись с нею наедине, он, как полагали, открыл ей опасность, угрожающую со стороны Тиберия. Немного спустя он угасает, и вся провинция и живущие по соседству народы погружаются в великую скорбь» (Тацит).

«Похоронам Германика – без изображений предков, без всякой пышности – придала торжественность его слава и память о его добродетелях. Иные, вспоминая о его красоте, возрасте, обстоятельствах смерти и, наконец, также о том, что он умер поблизости от тех мест, где окончилась жизнь Александра Великого, сравнивали их судьбы. Ибо и тот и другой, отличаясь благородною внешностью и знатностью рода, прожили немногим больше тридцати лет (Александр Македонский умер в 33 года, Германик – в 34), погибли среди чужих племен от коварства своих приближенных. Но Германик был мягок с друзьями, умерен в наслаждениях, женат единственный раз и имел от этого брака законных детей; а воинственностью он не уступал Александру, хотя и не обладал его безрассудной отвагою, и ему помешали поработить Германию, которую он разгромил в стольких победоносных сражениях» (Тацит).

«Агриппина, изнуренная горем и страдающая телесно и все же нетерпимая ко всему, что могло бы задержать мщение, поднимается с прахом Германика и детьми на один из кораблей отплывавшего вместе с ней флота, провожаемая общим состраданием: женщина выдающейся знатности, еще так недавно счастливая мать семейства, окруженная общим уважением и добрыми пожеланиями, она несла теперь, прижимая к груди, останки супруга, неуверенная, удастся ли ей отомстить, страшащаяся за себя и подверженная стольким угрозам судьбы в своей многодетности, не принесшей ей счастья» (Тацит).

Пизон напрасно полагал, что со смертью Германика он получит в свои руки восточные провинции. Настолько велико было у легионеров подозрение, что Пизон причастен к отравлению любимого военачальника, что они не позволили дождаться в его собственной провинции «указания Цезаря, кому править Сирией… Единственное, что было ему предоставлено, – это корабли и безопасное возвращение в Рим» (Тацит).

Смерть Германика погрузила весь Рим в глубокую печаль. «В день, когда он умер, люди осыпали камнями храмы (негодуя на богов, позволивших умереть Германику), опрокидывали алтари богов, некоторые швыряли на улицу детей (как рожденных в несчастливый день), – сообщает Светоний. – Даже варвары, говорят, которые воевали между собой или с ними, прекратили войну, словно объединенные общим и близким каждому горем; некоторые князья отпустили себе бороду и обрили голову женам в знак величайшей скорби; и сам царь царей отказался от охот и пиров с вельможами, что у парфян служит знаком траура. А в Риме народ, подавленный и удрученный первой вестью о его болезни, ждал и ждал новых гонцов; и когда… вдруг распространилась весть, что он опять здоров, то все толпой с факелами и жертвенными животными ринулись на Капитолий и едва не сорвали двери храма в жажде скорее выполнить обеты; сам Тиберий был разбужен среди ночи ликующим пением, слышным со всех сторон:

Жив, здоров, спасен Германик: Рим спасен и мир спасен!

Когда же, наконец, заведомо стало известно, что его уже нет, то никакие увещания, никакие указы не могли смягчить народное горе, и плач о нем продолжался даже в декабрьские праздники» (Сатурналии – 17–19 декабря; Германик умер 10 октября 19 г.).

Когда Агриппина вместе с двумя детьми и погребальной урной в руках сошла на берег Италии, «раздался общий стон, и нельзя было отличить, исходят ли эти стенания от близких или посторонних, от мужчин или женщин; но встречающие превосходили в выражении своего еще свежего горя измученных длительной скорбью спутников Агриппины» (Тацит).

Проводить в последний путь Германика пришли консулы и сенат; не было лишь императора Тиберия, который приходился родным дядей и приемным отцом покойному; не было и бабки Германика – Ливии Августы. Тацит предполагает, что они «не показались в народе, то ли считая, что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить свое лицемерие под столькими устремленными на их лица взглядами».

«В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа, то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что – так смело и открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей» (Тацит).

После похорон Германика все сильнее раздавались голоса с требованием покарать Пизона. Последний явился в Рим и пытался найти защиту у Тиберия. Однако ходила молва и о причастности императора к отравлению, поэтому Тиберий устранился от какого-либо участия в судьбе им же назначенного наместника Сирии; он передал дело на разбирательство в сенат.

Покинутый императором, Пизон был обречен. Хотя не имелось прямых доказательств, что он отравил Германика, сенаторы склонялись к вынесению обвинительного приговора. В этом их убеждала толпа граждан перед курией, кричавшая, «что они и не выпустят из своих рук Пизона, если он выйдет из сената оправданным».

От Пизона отдалилась даже жена, Планцина, нашедшая себе покровительство у Ливии Августы. Наместника Сирии под охраной преторианской когорты доставили домой, а на следующее утро «его нашли с пронзенным горлом».

В 23 г. умирает единственный сын Тиберия; Друза отравил Элий Сеян – префект преторианских когорт. Последний таким образом расчищал себе дорогу к трону, ибо полагал, что имеет все основания его занять.

«Тело его было выносливо к трудам и лишениям, душа – дерзновенна; свои дела он таил ото всех, у других выискивал только дурное; рядом с льстивостью в нем уживалась надменность; снаружи – притворная скромность; внутри – безудержная жажда главенствовать, и из-за нее – порой щедрость и пышность, но чаще усердие и настойчивость – качества не менее вредоносные, когда они используются для овладения самодержавною властью». Таким нарисовал Тацит портрет человека, призванного долгом защищать императора и членов его семьи.

После смерти Друза наиболее вероятными наследниками Тиберия стали сыновья Германика. Сеян «не мог покончить со всеми тремя, подсыпав им яду, так как служившие им рабы отличались преданностью, и целомудрие Агриппины было непоколебимо». (Тацит упоминает о целомудрии вдовы Германика в связи с тем, что Сеян склонил жену Друза к прелюбодеянию и вынудил ее отравить мужа.)

Тогда изобретательный начальник императорской гвардии принялся клеветать на Агриппину и ее сыновей, используя для распространения слухов близких Тиберию людей. Семена упали на благоприятную почву, ибо Тиберий никогда не питал расположения к семейству Германика; и всегда мечтал отомстить Агриппине за страхи, которые он терпел по собственной глупости, – когда влиятельные супруги находились на Рейне в окружении легионов.

«Агриппина, его невестка, после смерти мужа стала на что-то жаловаться слишком смело – он остановил ее за руки и произнес греческий стих: «Ты, дочка, считаешь оскорблением, что не царствуешь?» С тех пор он не удостаивал ее разговором. Однажды за обедом он протянул ей яблоко, и она не решилась его отведать, – после этого он даже не приглашал ее к столу, притворяясь, будто его обвиняют в отравлении. Между тем, и то и другое было подстроено заранее: он должен был предложить ей яблоко для испытания, она – отказаться от него как от заведомой гибели» (Светоний).

В 28 г. «повлекли в темницу… прославленного римского всадника Тития Сабина», единственного из клиентов Германика, не переставшего «оказывать внимание его супруге и детям, посещая их дом и сопровождая их в общественных местах, за что порядочные люди его хвалили и уважали, а бесчестные ненавидели» (Тацит).

Теперь никто не мешал Сеяну устранять соперников и неугодных, а Тиберию издеваться над Агриппиной. «Наконец, возведя на нее клевету, будто она хотела искать спасения то ли у статуи Августа, то ли у войска, он сослал ее на остров Пандатерию, а когда она стала роптать, то побоями центуриона выхлестнул ей глаз» (Светоний).

В 30 г. по приказу Тиберия убили старшего сына Агриппины и Германика – Нерона. В следующем году всесильного Сеяна самого обвинят в государственной измене и казнят.

Агриппина после казни Сеяна надеялась, что в ее жестокой судьбе произойдут изменения к лучшему, и этой надеждой жила следующие два года. В 33 г. Агриппина узнает об умерщвлении второго сына – Друза; его уморили голодом: последние девять дней несчастный «поддерживал себя жалкою пищей, поедая набивку своего тюфяка».

Мать не смогла вынести столь жестокого удара; она решила умереть смертью Друза. Когда Агриппина полностью отказалась от еды, Тиберий «приказал насильно раскрывать ей рот и вкладывать пищу. И даже когда она, упорствуя, погибла, он продолжал ее злобно преследовать: самый день ее рождения велел он отныне считать несчастливым» (Светоний).

Агриппины уже не было среди живых, а мстительный принцепс никак не мог утолить свою ненависть к ней, насладиться местью. «Распаленный злобой Тиберий возвел на нее гнусное обвинение в распутстве, в том, что она сожительствовала с Азинием Галлом и после его смерти впала в отвращение к жизни. Но Агриппина, никогда не мирившаяся со скромным уделом, жадно рвавшаяся к власти и поглощенная мужскими заботами, была свободна от женских слабостей.

Цезарь добавил, что она умерла в тот же день, в который за два года пред тем Сеяна постигло возмездие, и что это заслуживает особого внимания; он также поставил себе в заслугу, что ее не удавили петлей и не бросили на Гемонии («лестница рыданий» – спуск с Капитолийского холма к Тибру, по которому крючьями тащили в реку тела казненных). За это сенат воздал ему благодарность, и было вынесено постановление ежегодно в пятнадцатый день перед ноябрьскими календами, ибо именно в этот день Сеяна и Агриппину постигла смерть, посвящать дар Юпитеру» (Тацит).

Тиберий пережил ненавидимую им Агриппину на три с половиной года. В день собственной смерти он заставил немного поволноваться окружающих. «В семнадцатый день апрельских календ дыхание Цезаря пресеклось, и все решили, что жизнь его покинула, – повествует Тацит. – И уже перед большим стечением поздравляющих появился Гай Цезарь, чтобы взять в свои руки бразды правления, как вдруг сообщают, что Тиберий открыл глаза, к нему возвратился голос, и он просит принести ему пищи для восстановления оставивших его сил. Это повергает всех в ужас, и собравшиеся разбегаются, снова приняв скорбный вид и стараясь казаться неосведомленными о происшедшем, между тем как только что видевший себя властелином Гай Цезарь, погрузившись в молчание, ожидал для себя самого худшего. Но не утративший самообладания и решительности Макрон приказывает удушить старика, набросив на него ворох одежды, и удалиться за порог его спальни. Таков был конец Тиберия на семьдесят восьмом году жизни».

Спустя годы император Клавдий скончается слишком скоро – его придется выдавать за живого; Тиберий уходил из жизни слишком долго – впрочем, умереть помогли обоим. Вслед за первым римским императором, Августом, не только принцепсы, но и редкие члены их семьи заканчивали свои дни без посторонней помощи.

После Тиберия императором стал единственный из оставшихся в живых сыновей Германика и Агриппины – Гай Цезарь Калигула. Новый принцепс немедленно «отправился на Пандатерию и Понтийские острова, спеша собрать прах матери и братьев: отплыл он в бурную непогоду, чтобы виднее была его сыновняя любовь, приблизился к их останкам благоговейно, положил их в урны собственными руками; с не меньшей пышностью, в биреме со знаменем на корме, он доставил их в Остию и вверх по Тибру в Рим, где самые знатные всадники сквозь толпу народа на двух носилках внесли их в мавзолей. В память их установил он всенародно ежегодные поминальные обряды, а в честь матери еще и цирковые игры, где изображение ее везли в процессии на особой колеснице» (Светоний).

То было одно из немногих добрых дел, совершенных Калигулой в начале правления. А ведь от него ждали многого… Скромность и ранняя смерть предков Калигулы – Агриппы, Друза, Германика, «а сверх того трагическая смерть его матери и братьев, погубленных Тиберием, располагали к нему народ… К тому же наиболее проницательные люди думали, что он будет похож на своих родителей. Однако вышло совсем не так, как ожидали, ведь по капризу природы, часто, словно нарочно, дурные люди происходят от хороших родителей, грубые от особенно просвещенных… На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства», – размышляет римский историк Аврелий Виктор.

Калигула пытался оправдать надежды римлян… «Но вдруг, предав сначала казни несколько невинных людей на основании различных обвинений, он словно показал лик зверя, глотнувшего крови, и потом целое трехлетие прошло в том, что весь мир осквернялся многообразными казнями сенаторов и самых выдающихся людей (оптиматов)» (Виктор).

Чтобы избежать еще больших бед, римлянам пришлось убить своего, некогда любимого, «Сапожка». «Прожил он двадцать девять лет, правил три года, десять месяцев и восемь дней. Тело его тайно унесли в Ламиевы сады, сожгли наполовину на погребальном костре и кое-как забросали дерном» (Светоний).

Удивительно, но никто из детей Германика и Агриппины не перенял благородных черт своих родителей. Однако когда умер Германик, Калигуле было семь лет, Агриппине – четыре года; далее их учила жизнь – жестокая и подлая только потому, что потомки Германика оказались слишком близко от трона мировой державы.

Судьба детей Германика и Агриппины трагична: три брата погибли насильственной смертью, две сестры были убиты; лишь Друзилла, похоже, умерла сама, но в юном возрасте. Потомки Германика вымерли, как собственно и все представители первой династии римских императоров, перебившие сами себя в жестокой борьбе. Нерон – внук благородного Германика, ставший для римлян ужасом тьмы, исчадием ада – оказался последним из некогда многочисленного рода.

Судьба несправедливо обошлась с Агриппиной, Германиком и их потомством, но таковы правила мироздания: дети платят за грехи не только родителей, но и более далеких предков. Возможно, все происходившее с семействами первых римских императоров – наказание за то, что их предок, усыновивший Октавиана, воплотил в жизнь мечту о высшей власти, отнял у римлян республику и вверг великую державу в многолетнюю кровопролитную гражданскую войну. Власть, отнятая у граждан, не принесла счастья и тому, чье имя неизменно присоединяли к своим именам последующие правители Рима.