Текст книги "Страсти людские. Сборник любовных историй"

Маньячка

Огорченная женщина пришла к сексопатологу.

– Что у вас? – спрашивает доктор.

– Проблема, знаете ли…

Доктор торопит и не дает досказать.

– Половое расстройство?

– Что-то вроде того.

– Сексуальную жизнь ведете регулярную?

– Вроде бы.

– Сколько раз в неделю?

– Четыре.

– По каким дням?

– Вторник, среда, пятница и суббота, – подумав слегка, женщина добавляет. – Иногда, доктор, прихватываю и понедельник.

– Да вы, сударыня, чистой воды маньячка!

– Ничего подобного! – решительно возражает женщина. – Я бы еще и в воскресенье не прочь, но мужики нынче, сами знаете, какие пошли… Ни на что не годятся. Обожаю, знаете ли, доктор, стоя или на кухонном столе… Однако мужские ноженьки слабеют через пять минут.

Доктор саркастически смотрит на женщину.

– А на люстре не пробовали?

– А что, советуете, да?

Доктор оставляет вопрос без ответа. Но советует совсем другое:

– Не забывайте про прелюдии и тогда…

– Я-то помню, очень хорошо, помню, доктор про прелюдии… Такую же бы память и мужчине…

Сексопатолог качает головой, что можно понять и как одобрение, и как осуждение. Он, после минутной паузы, рекомендует пациентке:

– В понедельник, голубушка, секс вообще должен быть исключен.

– Почему, доктор?

– Понедельник – день тяжелый и потому секс противопоказан. Отдыхать надо, голубушка, отдыхать. И вообще: злоупотребляете! Поэтому настоятельно рекомендую исключить из графика среду…

Услышав такое, женщина испуганно прерывает:

– Не смогу, доктор!

– Что еще за новость?

– Среда – святой день.

– Открытие, знаете ли.

– Среда, доктор, – это единственный день, когда я позволяю себе спать с мужем.

– Хм… Да вы, голубушка, сексуальная маньячка!

Любнар

Из глухой и далекой-предалекой российской провинции пожаловал в Москву любознательный такой парнишка. Освоив ближайшую округу, то есть окраины столицы, поехал в центр: давно уже его манила Красная площадь. Приехал. Осмотрелся. Понравилось. Ну и повадился он гулять вечерами по Красной площади. Особый интерес почему-то вызвали Спасские ворота Кремля. Оттуда и туда – шныряли одна за другой красивые машины: таких он никогда не видел. Интересно, подумал он, кого привозят и отвозят? Ему страшно захотелось пройти внутрь, но… Кто же его пустит? Стража – строгая. Попробовал заговорить со стражниками, да куда там – в ответ ни единого слова. Стоят, будто безмозглые истуканы.

Однако мечта осталась. И парнишка стал крутиться каждый вечер неподалеку от заветных ворот и стал примечать некоторые нюансы.

Однажды он стал свидетелем того, как одна юная красавица, не предъявляя никакого мандата, свободно прошла мимо часового, который даже честь ей отдал. Потом вторая прошла, третья… И так далее.

Парнишка заинтересовался, незаметно приблизился поближе к постовому, когда к нему подошла очередная юная особа. И он услышал, как та еле слышно произнесла:

– Любнар!

И она прошла.

Ага, подумал тот, любнар – это, скорее всего, секретный пароль для беспрепятственного прохода за стены Кремля.

На следующий день, когда в определенное время вновь потянулись в Кремль красотки, парень, тоже сделав независимый такой вид, решительно направился в сторону Спасских ворот. Поравнявшись со стражником, решительно произнес:

– Любнар!

Стражник, здоровый детина, вытаращился на него, ничего не понимая. Парнишка, решив, что его не расслышали, уже громче и тверже повторил:

– Любнар!

Тогда постовой незаметно нажал потайную кнопку и как будто из-под земли вырос дежурный офицер.

– В чем дело?

– Товарищ капитан, вон… – постовой головой указал на парня. – Говорит, что любнар…

Офицер, внимательно окинув профессиональным взглядом фигуру парнишки, усмехнулся.

– А… ясно, пропусти, – сказал он и пояснил. – Этот – к зампредсовмина, большому любителю мальчиков.

P. S. Любнар – это любовница наркома.

Политиканша

Её любимый муженек обожает жаркое по-домашнему, а еще – румяные и с толстой корочкой пироги (начинка: сырая картошка и много-много репчатого лука). Что касается второго, то все готово: пирог получился, по всем признакам, славный и теперь, прикрытый льняным полотенцем, отдыхает, отходит.

Она, взглянув на настенные часы, полезла в духовку, достала керамические горшочки, побросала в них порезанный крупными кольцами лук, специи и приправы, закрыв, вернула назад; убавив газ до минимума, оставила допревать, томиться, значит.

Мелодично запел дверной звонок. Муж? Нет, рано. Кто бы это мог быть? Пошла. Открыла дверь.

– Привет, милочка. Не помешаю?

– Да нет, – отступив назад, добавила. – Проходи.

Нюрка, соседка, что живет напротив, потянула вздернутым носом-кнопкой.

– Вкуснотищей пахнет.

– Муж вот-вот нагрянет…

– Балуешь его, – проходя на кухню, сказала Нюрка и почему-то фыркнула. – Сядет на шею и не сгонишь потом.

– Присаживайся. Может, чайку? – спросила хозяйка.

– Что ты! Не надо… Я просто так забежала… На пару минут… поболтать.

Хозяйка подумала: «Знаю я твою „пару минут“, трещотка». Но ничего не сказала, а присела напротив.

– С новостями? Выкладывай, что там новенького в стране и мире.

– Не слышала, как выделывается депутатша Госдумы Ворожейкина?

– Нет. Что-то опять выкинула?

– На сессии выступила с протестом. Говорит, что ее притесняют… Ну, дура дурой…

– А других в политике не бывает, – заметила хозяйка.

– Ну… я бы…

– Что мешает? По тебе политика давно страдает. Давай, посмеши народ.

– Я бы… смогла…

– Дурь гнать – точно. Не бабье дело – политика. Не с нашими мозгами.

– А Марина Хохомада? И умница, и красавица.

– Давно отошла от политики. Правильно поступила. Одобряю.

– А Маргарет Тэтчер? Не зря прозвали «железной леди».

– Не баба, а конь с яйцами.

– А госпожа Клинтон?

– Она – политик? Не смеши, Нюр. Боюсь, что твой список на этом и исчерпан.

– Почему ты, милочка, баб так не любишь? – спросила соседка и вновь фыркнула.

– Не люблю, потому что традиционной ориентации, – ответила хозяйка и встала.

Нюрка тоже встала.

– Я… что зашла… Не одолжишь пару щепоток красного перца и несколько листиков лаврушки… Сунулась – не оказалось.

– Вот, соседка, – это другой разговор… Наш, бабий разговор.

Уже открывая дверь, Нюрка вопросительно пробурчала:

– Бабья дорога – от печи до порога?

– Почему нет? Не в свои сани не садись. И, – добавила все-таки хозяйка, – всяк сверчок должен знать свой шесток.

Явленье ангела с небес

Марьяна грузно и неловко повернулась с правого бока на левый и неожиданно ойкнула. Михаил, только успевший задремать (последние ночи он крайне чуток и настороже), поднял голову.

– Что?.. А?.. Сильно толкается?.. Больно, да?..

– Там, – она указала на низ своего живота. – Неужели уже?.. – Михаил, слетев с кровати, уже стоял на ногах. – Позвони в «Скорую», – тихо простонала жена.

– Зачем «Скорую»? Какая «Скорая»?! Я – сам скорее любой «Скорой» домчу.

Михаил помог жене встать, одеться. Поддерживая за руку и за талию, бережно повел к выходу. Уже в дверях Марьяна, обернувшись, сказала:

– Пакет забыли… Тот, который поменьше.

Михаил фыркнул. Он ли не знает?! С месяц пакеты те в полной готовности: тот, который потощее, – для Марьяны, в нем свежее нижнее белье, халат и тапочки; тот, который попухлее, – для сынишки, пеленки-распашонки и прочая разная первая необходимость. На лестничной площадке он нервно трижды даванул черную кнопку, но она не зажглась, а лифт никак не среагировал, демонстрируя, в отличие от Михаила, олимпийское спокойствие. Михаил буркнул: «Как на зло».

– Пойдем… Потихоньку…

– Не пойдем, а поедем, – бросил муж.

– Как?

– А вот так!

Михаил аккуратно взял Марьяну на руки и, осторожно ступая по лестничным маршам, спустился без передыху с двенадцатого на первый этаж. Оставив на минуту у подъезда жену, он мигом оказался у красного «Жигулёнка» (уже неделю, управляемый предчувствием, оставлял, рискуя, ясное дело, машину у дома, а не на парковке). Двигатель, фыркнув пару раз для порядка, тихо заурчал. И вот уже он мчит жену по ночному городу, туда, где институт материнства и младенчества. Жена, сжавшись в комочек, тихо постанывает, а муж уговаривает: «Потерпи, родная, еще чуть-чуть потерпи». И, наконец, приемный покой. Михаил все также бережно внес Марьяну на руках, уложил на кушетку. Молоденькая дежурная медсестра, что-то писавшая, даже не взглянула в их сторону. Михаил взбесился.

– Вы чего, сестра?! – заорал он. – Не видите, да, что жена рожает?!

Медсестра, не переставая писать, равнодушно бросает в ответ:

– Ну, во-первых, не рожает, а собирается рожать…

Михаил в ярости от такого равнодушия.

– Какая разница?!

– Большая. Впрочем, – по лицу девушки пробегает легкая ухмылка, – вам ли, мужикам, это понять?..

Михаилу показались целой вечностью те несколько минут, пока не появился дежурный врач, сопровождаемый санитарочками с каталкой.

– Ложитесь, – сказал врач, даже не взглянув на Марьяну.

– Как это «ложитесь»?! – непроизвольно вскрикивает Михаил. – Не видите, в каком она положении? – доктор лишь усмехается в ответ, а Михаил, подхватив жену, бережно кладет на каталку и говорит. – Я буду ждать.

– Не надо, – выдавливает, кривясь от боли, Марьяна. – Поезжай домой… Я позвоню… Как только…

Михаил вышел на крыльцо. Покрутившись с минуту на пронизывающем ветру (весна нынче ранняя, но по ночам совсем не жарко), пошел к машине. Устроившись в салоне, включил зажигание. Движок заурчал. Взялся за рычаг коробки передач, но, вместо того, чтобы включить скорость, заглушил машину. Он решил ждать. Ждать здесь, у подъезда приемного покоя: «А что, если понадоблюсь?» Уже через четверть часа в руках держал сотовый. Набрал номер. В трубке послышался хрипловатый (наверное, простуженный) женский голос.

– Как Марьяна Василькова? – спросил он, как ему показалось настойчиво, то есть по-мужски.

– Муж, что ли?

– А то кто же?!

– Без изменений, – слышит в ответ. Женщина тотчас же кладет трубку.

Михаил посмотрел на часы: без четверти час. Он, протяжно зевнув, включил автомагнитолу. Под звуки любимой его певицы Валерии, прикрыв глаза, стал ждать. Прошло три с половиной часа. Михаил, пожалуй, уже в десятый раз звонит дежурной медсестре, однако слышит в ответ неизменное: «Без изменений». Михаил психует. Психует из-за собственного бессилия, из-за того, что ничем не может помочь жене, которая в эти минуты, как он предполагает, корчится от страшных болей. В его памяти сейчас всплывает многое. Вот они на дискотеке, знакомятся, танцуют. Марьянка, конечно, отличная танцовщица, а он – увалень, но все равно оба веселы. Он, только взглянув на кареглазую девчонку с толстой и длинной косой на спине, втюрился, можно сказать, по уши. И с тех пор ни на шаг от нее. Через год, когда Марьянка перешла на второй курс индустриально-педагогического университета, а он, Михаил, защитив диплом политехнического, устроился менеджером в крупный металлургический холдинг – поженились. Сняв однокомнатную «хрущёбу», зажили самостоятельно, отдельно от родителей. От его родителей, так как Марьяна своих мать и отца не помнит: по документам, ее оставили в роддоме. Родители Михаила почему-то к невестке относились более трепетно и нежно, чем даже к нему, особенно отец. На свадьбу – «Жигулёнка». Отец условие выставил, чтобы невестка подарила ему внука. Как говорится, вынь да положь. Желание отца, к счастью, совпало с желанием Михаила. Нет-нет, он вовсе не против дочурки, но пусть, считает он, первым, старшеньким, будет сын, а уж потом… Михаил смотрит на часы: почти шесть. Перед ним, на начавшем сереть горизонте появились алые полоски – первые признаки утренней зари. Вновь звонит и вновь тот же ответ. Он прикрывает глаза и последнее, что запомнил, – хриплый голос любимого певца его жены Вилли Токарева: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый да ты не вейся на ветру…»

…Михаил ведет за руку девочку. Та прижимается к нему и ласково вскидывает глазёнки на него. В руке у девочки – огромный букет полевых цветов, а в белокурых волосёнках – полыхают огромные ярко-красные банты. Все указывает на то, что он, отец, ведет дочурку первый раз в первый класс. Он скашивает глаза на розовощекое личико, светящееся счастьем, и удивляется: «Как так? Ведь должен сын родиться, а тут дочурка и такая большая». Он ничего не понимает и качает головой. Тут за спиной слышится ломкий юношеский голос: «Не переживай, пап: я – здесь». Он оборачивается и видит сына, да-да, своего первенца, но не младенца, а почти мужчину с ранцем за спиной. В ушах – затычки, то есть наушнички. Хиты, видимо, любимые слушает, потому что в такт музыке качает головой. Раздается рев автомобиля. Отец видит, как машина несется прямо на его сына. Михаил дико орет: «Сынок, спасайся!.. Сынок…»

Михаил в ужасе просыпается. Чувствует, как по лицу скатываются струйки леденящего пота. Слышит, как в кармане надрывается сотовый. Выхватывает и, охваченный все еще страхом, произносит тихо-тихо: «Да…» В трубке звучит для него необыкновенно желанный голос жены: «С сыночком…» Он не верит и потому лицо его выглядит в эту минуту счастливо-глуповато: «Да?.. В самом деле, сын?..» Марьяна в ответ счастливо смеется: «Ну, конечно, дурачок…» Понимает Михаил, что надо что-то спросить, но что именно он не знает. И потому говорит первое, что пришло на ум: «Видела?» «Не без этого». Михаил, осторожничая, тихо спрашивает: «Ну и… В кого?..» В трубке опять звучит смех: «В тебя, Мишенька… Хотя не совсем… Больше в свекра…. Такой же богатырь… Четыре сто, между прочим». Михаил тихо произносит: «Спасибо, – голос его прерывается, а от глаз скатываются слезинки, слезинки мужского счастья. После паузы просит. – Покажи, а?.. Ну, в окно… Через стекло, а?» «Ты чего? – опять слышен смех жены. – Рехнулся?» «Почему?» «Ему ж всего ничего – два часа и десять минут» «Хочется, знаешь… страшно». «Приходи вечером, – обнадёживает жена, – принесут на кормление и покажу».

Михаил все-таки на что-то еще надеется, поэтому обходит прямоугольное пятиэтажное здание, на втором этаже отсчитывает нужное окно и до рези в глазах всматривается. Увы… Он вздыхает. Глядит на часы: маленькая стрелка осторожно подкрадывается к девяти: на службу опаздывает. Он возвращается к машине.

Михаил появляется на пороге офиса и гаркает:

– Уррра-а-а! Я – отец! У меня сын, богатырь, четыре сто.

Кто-то из служащих спрашивает:

– Видел?

– Чудаки! Как можно, если мужику от роду несколько часов?

Один из тех, кто к нему сидит спиной, вздыхает и ёрнически говорит:

– Был мужик и нету… Потеряли приятеля и, похоже, навсегда. Не с кем теперь пивка попить или вечерком сразиться в шахматишки.

– Ты чего, Тишка? – изумленно спрашивает Михаил. Вообще-то его зовут Тихоном. – Какое пиво?! Какие шахматы?! Не понял, да? Сын у меня, сын!

Тихон лишь притворно вздыхает.

– Да, нет мужика… Совсем пропал мужик…

– Ты что городишь? – продолжает изумляться Михаил. Он, видимо, изрядно за прошлую ночь поглупел и не понимает приятеля.

– Увы! – многозначительно произносит Тихон и опять слышится его вздох.

Михаил проходит к своему столу, садится. Включает компьютер.

– Приглашаю на крестины, всех приглашаю! – говорит он, глядя в экран монитора. – А тебя, – Михаил встает, подходит сзади к Тихону и кладет ему руки на плечи, – приглашаю в крёстные. Согласен?

– Разве отвяжешься, – тот, как будто нехотя, соглашается. – Подумай, какой из меня крестный?

Михаил возвращается к своему столу и хохочет.

– Из тебя, Тишка, получится чудный крестный. В тебе есть то, чего нет у меня, – здоровый скептицизм. Он сгодится, если мы, родители, забалуем парнишку, ты остановишь нас, ведь так?

Тихон не отвечает, однако он, похоже, тоже счастлив.

Кто в доме хозяин?

Уж поздний вечер. Арина прибирается на кухне. Арина слышит, что вернулся муж: вот он затворяет дверь, включает свет. Чутье Арине подсказывает: муж снова вернулся пьяным. Чутье ее не подводит, потому что из прихожей до нее доносится звон разбитого стекла.

Жена возмущенно спрашивает:

– Что у тебя там?

Муж заплетающимся языком отвечает:

– А т-т-ты, з-з-знаешь: п-п-приучаю твоих п-п-противных рыбок в аквариуме не лаять громко на меня.

Арина вылетает, точно фурия, в прихожую. В руках у нее скалка. Видит лужу воды, разбитый аквариум, в стельку пьяного мужа, колотит его скалкой и приговаривает:

– Будешь пить?! Будешь пить?! Будешь пить?!

Егор, опираясь руками о стенку, соскальзывает на пол, садится на корточки. Он, стоически претерпевая боль, выдавливает:

– Н-н-н-аливай, дорогуша! У-у-у-уговорила!

Арина истерично кричит:

– Сколько все это будет продолжаться?!

Егор философски замечает:

– Н-н-не долго, – потом, пытаясь сделать супруге приятное, говорит. – Н-н-не ревнуй меня, милая! Таких, как ты, н-н-никогда н-н-не было, н-н-нет и… н-н-не н-н-надо!

Арина зло фыркает и снова замахивается скалкой. Голова Егора валится на плечо. Он зажмуривается. Он продолжает философствовать:

– Да, дорогая… Если бы н-н-не ты, то мы могли бы быть отличной парой… П-п-п-риятель…

Арина бросает ремарку:

– Такой же алкаш.

Егор миролюбив и потому не реагирует на оскорбительное высказывание по адресу приятеля. Он продолжает развивать мысль:

– П-п-п-риятель говорит, что был в «Службе з-з-знакомств» и оставил там объявление: «Меняю одну жену, к-к-которой под сорок, на две другие жены, к-к-которым по двадцать»… З-з-завидую…

– Кому ты такой нужен?.. Тебя и твоего дружка и семидесятилетняя не подберет.

Егор кивает. Кивает, скорее, не в знак согласия, а даже наоборот.

– П-п-п-риятель жалуется…

– На что ему жаловаться? Пусть судьбу благодарит, что такая терпеливая жена досталась.

Егор продолжает свое:

– П-п-п-риятель жалуется, что его жена того… До свадьбы-то у н-н-нее мужиков было… Видимо-невидимо.

Арина с издевкой спрашивает:

– Неужто горюет?

– Еще как!

– Не стоит горевать, что его жена спала с мужчинами до свадьбы. Хуже, если она будет спать напропалую с мужиками после свадьбы.

Арина уходит в ванную, возвращается с тряпкой и начинает подтирать на полу лужу. Муж продолжает сидеть и клевать носом.

Арина интересуется:

– Голоден, поди?

Егор отрицательно мотает отяжелевшей вконец головой.

– Был в гостях…

– Неужели нашлась такая дура, которая накормила?

– Н-н-нашлась, – подтверждает Егор, – в этот раз… А вот месяц н-н-назад… у другого п-п-приятеля я н-н-несколько дюжин бутербродов с икрой съел…

Арина иронизирует.

– И никаких последствий?

– П-п-последствия были.

– Какие же?

– В гости не стали приглашать.

– Мудрые люди.

– Ариша, шеф мой злится…

– Заслуженно, – замечает жена. – Я б такого алкаша и дня на работе не держала… Сразу бы выпнула.

– Н-н-не в этом дело…

– А в чем?

– Скажи, рычит шеф, когда прекратишь опаздывать на работу? До каких пор буду терпеть это безобразие?! В чем дело? Объясни!

– И ты объяснил?

– Да…

– Что на этот раз нагородил?

– Я говорю шефу: п-п-понимаете, сплю у стенки… А он: «Ну и что?! Спи себе на з-з-здоровье, где хочешь. Но не опаздывай!» Я говорю: и не опаздывал бы, но вечно з-з-застреваю…

– Где ты застреваешь? – спрашивает Арина.

– Вот-вот! Шеф так же… Кричит так, что из задницы росток п-п-подается: «Где з-з-застреваешь?!» Я п-п-поправляю шефа: не где, а на ком?.. Шеф удивляется и спрашивает: «Как это?» Очень п-просто, объясняю шефу: сплю, значит, у стенки, утром, п-п-перелезая через жену, вечно застреваю на ней; и надолго застреваю, п-п-потому и опаздываю.

– И он поверил во всю эту ахинею?

– Кажется, да.

– Ну и дурак!..

И тут открывается входная дверь, а на пороге – Семеновна, соседка. Семеновна удивленно всплескивает руками:

– Егорушка, что ты тут делаешь на полу, в прихожей? Разве в квартире места нет другого?

– Мммместа хватает, Семеновна, – отвечает тот, – но… Я из п-п-принципа… Кто в доме хозяин?

– Ты, наверное, ты… – без всякой уверенности в голосе отвечает Семеновна.

– А раз так, то где хочу, там и сижу.

Арина с грустинкой в глазах жалуется соседке:

– До чего, Семеновна, люди наивные!..

– Разве?

– Да!

– Почему?

– Все думают, что если у меня есть муж, то, соответственно, я во всякий день могу заняться сексом.

– Но ты ведь действительно можешь, не так ли?

– Я – да, – Арина грустно вздыхает. – Но муж, вот в чем проблема, не всегда может. Посмотри на этого обалдуя.

– Ну, посмотрела. И что?

– Какой из этого трупа сексуальный партнер?!

Егор тихо похрапывает, прислонившись к стене и протянув во всю ширь коридора свои длинные ноги.

Утро следующего дня. Егор встает, подходит к зеркалу, смотрится и удивленно кричит жене:

– Слышь, Ариша, вчера я, кажись, хорошим пришел: под большим турахом и с таким фингалом под глазом. Удивилась, поди, увидев меня таким?

– Ничуть, – откликается с кухни жена.

– Почему?

– Потому! Когда ты пришел, фингала под глазом еще не было.