Текст книги "Страсти людские. Сборник любовных историй"

Великолепные скачки

В эту палату Никита Ерофеев угодил из реанимации, после сложного хирургического вмешательства. Вчера от него убрали капельницу, а отверстие, через которое подавались растворы, замуровали пластырем. Это – явный признак, что идет на поправку.

Не палата, а голимая скукотища: стены обшарпаны, потолок серый, постельное белье ветхое, одеяла грязные, а по ночам стаями нагло шастают откормленные, как на убой, жирные-прежирные прусаки. В добавок – страшенная духотища. Природа изгаляется: начало июня, а солнце (небывалое для Урала дело) шпарит как в середине июля. Никита (его кровать слева от окна) выразил было желание открыть хотя бы форточку, однако Марк Соловейчик, лежащий на второй кровати справа, возле входной двери, встревожившись, печально загундел: он-де страшно боится сквозняков, которые, по его словам, вечно охотятся на него. Хотя перед ним, стало быть, кровать справа, приткнувшая прямо к окну, владелец ее Степан Марков не против, но, деликатничая, молчит и желание Никиты не поддерживает. Четвертый больной Егор Мочалов, чья кровать слева, вторая, лишь хохотнул.

– Жар, – изрек он, – костей не ломит.

Получается, что и он не на стороне Никиты.

Никита мается, но терпит. Потому что в меньшинстве. Потому что не эгоист. Потому что не привык посягать на права других.

Хотя и на его улицу приходит праздник. Через два дня на третий появляется «луч света в темном царстве» – Оленька, процедурная сестра, голубоглазая натуральная блондинка с копной роскошных волос на голове. Впрочем, только ли его сей праздник? Похоже, тут палата единодушна. Даже Марк, с уст которого не сходит его жена Аринушка. Когда Оленька задержится у чьей-либо кровати дольше обычного, Марк отворачивается к стене и начинает сердито пыхтеть.

– А вот и!..

Никита замирает. Он знает, что два часа назад заступила на дежурство Оленька. Никита прислушивается к четкому цокоту каблучков в коридоре и интуитивно догадывается, что милая сестричка идет в их палату. Все замирают. Всем сейчас хочется, чтобы Оленька зашла к ним. И она заходит.

– Доброе утро, граждане выздоравливающие!

Палата, не сговариваясь, радостно откликается:

– Здравствуй, красавица!

– К процедуре готовьсь! – нарочито строго командует Оленька, а сама улыбается.

Граждане, несмотря на боли, молниеносно переворачиваются на животы и, оголяя свои неприличные места, приспускают штаны, а на лицах – блаженство. Еще бы! Сейчас будут желанные и нежные прикосновения ее пальчиков. Раз, два, три, четыре – и все готово. Уколы сделаны. Сестра, не прощаясь, уходит. Палата же продолжает млеть. Палата знает, что Оленька у них до конца дежурства побывает еще дважды и потому больной народ пребывает в предвкушении.

Никита, натянув штаны, опершись локтем о подушку, глядит в окно. Он видит лишь яркой голубизны небо и беспорядочно разбросанные по нему ватные тампоны-облака. Чувствуется, что ветра нет, поэтому те самые тампончики замерли на месте, как выражаются опытные программисты, зависли.

– Хотите, мужики, – говорит он, – расскажу одну историю?

– Без вранья? – спрашивает Марк и прыскает. – Уже понял: хлебом тебя не корми, а дай подзагнуть.

Егор Мочалов спрашивает:

– Твоя, Никит, история имеет какое-то отношению к тому, что только что с нами произошло?

– В какой-то мере, – ответил Никита и усмехнулся.

– Тогда – валяй, – сказал Степан Марков. Он, прикрыв глаза, приготовился слушать.

Никита, поправив под локтем комковатую подушку, не отрывая взгляда от окна и слегка усмехаясь, начал рассказ.

– Почти год назад случилось…

– С тобой? – любопытствует Марк Соловейчик.

– Какая тебе разница? – недовольно реагирует со своей кровати Егор Мочалов, поворачиваясь со спины на бок и морщась от боли. – Не мешай мужику.

– Есть разница… И большая, – Марк любит, чтобы за ним оставалось последнее слово.

– Был выходной, – продолжает Никита, – только что сходил в магазин. Вернулся с парой банок пивка. Открыл одну. Сижу за ноутбуком. Попиваю. Наслаждаюсь, шныряя по просторам Интернета. И тут – звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Никого не жду. Встаю и, потягиваясь, иду в прихожую. Уставившись в «глазок», вижу незнакомую мне девушку в белом халате, а на голове также белый колпак с красным крестом на лбу, в руках небольшой кожаный чемоданчик также с красным крестом. Медичка? Но я не звонил и никого не вызывал, нет причины, мысленно думаю я, для медицинской помощи. А звонок, тем временем, продолжает требовательно трещать. Отодвинув защелку, открываю дверь. Обомлел. Передо мной – длинноногая красавица. Не медичка, а модель!.. Как наша Оленька… Может, даже краше. Ошарашено гляжу на пришелицу и тупо молчу. Я – в шоке. Из него выводит девушка. Она решительно отворяет шире дверь и входит, хотя я ей этого еще не предлагал. Девушка, потряхивая стройными ноженьками, откидывает в сторону легкие босоножки. Держа чемоданчик под мышкой, достает из кармана крошечную записную книжку, листает. Останавливается на одной из страниц. «Так… Никита Эдуардович Ерофеев?» – строго спрашивает медичка, глядя мне прямо в глаза. «Да, – киваю в ответ, – он самый… А что?» «Ничего, – столь же строго парирует девушка. – Что уставились? Стоите, как столб и молчите. Хотя бы пригласили пройти. Никогда не видели, что ли, хорошеньких девушек?» На лице ее впервые появилась улыбка и на щеках заиграли чудные ямочки.

В палате – тишина. Только за дверями, шаркая подошвами тапочек, шумно шастают люди. Им – хорошо. Они уже или еще не привязаны к кроватям.

– Я, мужики, стал приходить в себя, поэтому спросил: «Так… это… ну… Вы ко мне?» Девушка, нахмурившись, спросила: «Вы – Ерофеев?» Я почему-то не слишком уверенно ответил «Да». «Никита Эдуардович?» «Верно». «В таком случае, что за дурацкий вопрос?» Я смущенно отвел глаза. Пришелица же направилась в сторону гостиной. Я, идя следом, невольно отметил про себя: «Хорошо ориентируется в советских квартирах». Девушка вошла, огляделась. Не шик, сказала она, однако прилично. Потом спросила: «Холостяком обитаете?» Я в ответ лишь кивнул. «Счастливчик», – сказала она и положила свой маленький чемоданчик на журнальный столик. Еще раз огляделась. Потом показала прелестной рукой на диван: «Ложитесь на кушетку». Безропотно стал ложиться. «Ну, что вы, голубчик, – она качнула хорошенькой головкой. – Снимите футболку и штаны». Выполнив приказание, стал устраиваться на «кушетке». Она говорит, глядя в мою сторону и качая головой: «Никита Эдуардович, вы меня достали!» Я спросил: «Чем же?» «Раздвиньте же… Удобнее будет лежать». Соскочил. Раздвинул. Улегся. Девушка взяла маленький пуфик с кресла и, легонько приподняв голову, положила. Потом открыла чемоданчик, достала (вижу боковым зрением) тощую медицинскую карту. Похоже, мою. Только тут я спрашиваю: «Простите, а вы кто?» Девушка окинула меня высокомерным и несколько ироничным взглядом. «Не догадываетесь?» «Неужто из нашей районной поликлиники?» «Почему нет?» «Невероятно!» «Чему так удивляетесь?» «Мне говорили, что не дозовешься, а тут… Сами…» «Приходится… Когда Магомет не идет к горе, – она стучит пальцем по карте. – Когда в последний раз были у нас?» Отвечаю без запинки: «Лет с десять назад… У глазника». «Вот! – восклицает девушка. – Никакой заботы о собственном здоровье. Не народ, а одни лежебоки. Слышали хоть что-нибудь о президентской программе „Здоровье“, а?» Я отвечаю: «Кое-что, но считаю, что брешут». «Из-за таких вот, – продолжает девушка, – как Никита Эдуардович, приходится мне, участковой медсестре, совершать поквартирный обход. Не стыдно?» Отвечаю честно ей: «Есть чуть-чуть… Стыдно, но не верю, чтобы кого-то интересовало мое здоровье». «А вы поверьте, Никита Эдуардович», – сказала она и залилась, подобно колокольчику, мелодичным смехом.

Никита, отворотив взгляд от окна, положил голову на комковатую подушку, и стал растирать затекшую руку, на которую до сей поры опирался.

– Не люблю глядеть на грозу: жуть нагоняет, – сказал он и замолчал.

– Что, подходит? – спросил Егор.

– Подтягивается… Медленно, крадучись, тяжело.

Откликнулся Степан.

– А то слышу далекие громы… Гроза – хорошо! На улице посвежеет.

Недовольно ёрзая на кровати, Егор ворчливо заметил:

– Пусть дорасскажет, мужики, – хмыкнув, добавил. – Брешет, понятное дело, но все равно хочется дослушать до конца.

Марк поддержал:

– Пока непонятно, к чему клонится история и чем обернется сия авторская фантазия.

И Степан не остался в долгу.

– Уж не приснилось ли?

Никита обиделся.

– Клянусь, правда! Хотя… Хотите – верьте, хотите – не верьте; мне как-то без разницы.

Марк хохотнул.

– Рассказывай дальше, а мы сделаем вид, что верим.

Никита, придерживая повязку на животе, осторожно повернулся со спины на бок.

– Лежу, значит, на «кушетке» и спрашиваю сам себя: «Что дальше-то?» Девушка приблизилась. Окинув коротким взглядом, скомандовала: «Повернитесь на живот!» Я выполнил команду. Спрашивает: «На что жалобы?» «Ни на что, – отвечаю, – здоров как бык». «Ну, гражданин, – это неправда», – возразила красотка. «Почему? Насквозь, что ли, видите?» «Абсолютно здоровых людей, практически, не бывает». Решил поддеть девицу. «Значит, – ехидно говорю, – имеете счастье видеть перед собой исключительный экземпляр, так сказать, феноменальный». Девушка стала водить пальцами по позвоночнику, в некоторых его частях надавливая слегка: «Не больно?» «Нет, – отвечаю, – даже приятно». «Давно, – спрашивает, – не были в массажном кабинете?» Отвечаю: «Никогда». «Вот как? – удивилась она. – Придется, видимо, оказать вам такую услугу, хотя и нет ее в перечне моих обязанностей». Я, затаив дыхание, в ответ – ни гу-гу. Лежу, уткнувшись носом в пуфик, и молчу. Хотя в голове вертелся естественный вопрос, во что мне выльется такая услуга? Понимал же: даром – только за амбаром. Девушка, которую должен был интересовать этот вопрос не меньше меня, решила, очевидно, действовать по умолчанию. Лишь ее одно смелое движение – и она уже сидит на моих ногах, чуть ниже ягодицы.

Голос Марка:

– Вот тебе раз!

Никита оставил реплику без внимания.

– Руки девушки запорхали по моей спине, плечам, шее, пояснице. Глухо замычал в пуфик – от удовольствия. Меня охватила дрожь. Не столько, мужики, от массажа, сколько от того, что на мне (я почувствовал) сидит красавица… без трусов…

Марк с придыханием спросил:

– Что… вообще?!

– Вот именно.

– Ну и ну! Сюрприз.

– Еще тот! Девушка же вела себя невозмутимо, делая вид, что занимается обычным делом. Через несколько минут красавица приподнялась и по-прежнему деловито, без всяких эмоций вновь скомандовала: «Ложитесь на спину!» Повиновался. Лицо мое заполыхало стыдом. Не смел открыть глаза. Ведь она видит… Сами, мужики, понимаете…

Палата всё понимала и поэтому сочувственно молчала.

– Девушка, несмотря ни на что, продолжила массаж – сначала грудной клетки, потом живота, потом стала спускаться все ниже и ниже. Вот она приспускает мои трусы и… Мой инструмент является миру во всем своем безобразии. Красавица говорит: «Расслабьтесь. Впервые девушку видите, что ли? Мужик и обязан держать себя в руках». Легко сказать, но как это сделать, если… Девушка потянулась вверх, а потом уселась прямо на него. Безобразник, не будь дураком, без чьей-либо помощи со стороны нырнул в омут с головой, оказавшийся готовым принять. Девушка рассмеялась: «Ловок, охальник… Хорошо устроился». Юная кобылица оседлала далеко не юного жеребчика… Короче, кобылица пустилась вскачь. Вот и великолепным скачкам пришел конец. Я по-прежнему лежал, прикрыв глаза. Она слезла с меня, сказав, как ни в чём ни бывало: «Пойду, приму душ». Последнее, что я помню, – ее легко удаляющиеся шаги. Сколько длился мой сон? Не знаю. Наверное, не больше получаса. Открыв глаза, прислушался: в квартире – полная тишина. Встал. Заглянул в ванную, потом на кухню. Никого. Девушка ушла по-английски, не прощаясь.

– И все? – удивленно спросил Марк.

Никита ответил вопросом на вопрос:

– А чего еще-то хотел бы ты?

Степан, потянувшись, завистливо сказал:

– Повезло…

Никита усмехнулся.

– Еще как, – с явным сарказмом заметил он.

Егор приподнялся и сел.

– То есть, Никит? Неужто «наградила»?

– Не в том смысле, что ты имеешь в виду, Егор.

– А вот здесь, Никит, поподробнее.

– Вернувшись в гостиную, мужики, я не обнаружил на месте ноутбука, принтера, сканера, сотового, а также совсем недавно купленного телевизора-плазмы, а в кухонном столе не оказалось денег.

– Сколько?

– Денег, что ли? – Марк кивнул. – Большие суммы дома не держу. Так что «уплыло» не более трех тысяч.

Егор покачал головой.

– После великолепной пирушки наступило тяжелое похмелье. Купился ты, Никит… Учат нас, мужиков, а мы все равно покупаемся.

– Но, – Никита улыбнулся, – согласись, Егор, ловко все проделано, а?

Марк фыркнул.

– Еще и смеется… В полицию-то хоть обратился?

– Нет, Марк, не стал.

Тот от удивления округлил глаза.

– Почему?

– Потому что мне бы пришлось все рассказать… Стыдно…

– Причем тут стыд, если тебя нагрели почти на сотенку?

Никита вновь улыбнулся.

– В этой жизни за все приходится платить свою цену. Да и… Красота требует жертв.

С этим палата не стала спорить.

Вася «снял» стерву

Василий Огарков – мужик хоть куда: красив, как черт, улыбчив, как ясно солнышко весною, широкоплеч и строен, как молодой крепкий тополёк под окнами его квартиры. А в работе – будто свирепый зверь.

– Счастливая ты, Нюрка, – часто завистливо говорят подружки, – какого молодца ухватила!

Нюрка, в самом деле, ухватиста: что в руки попало, то навсегда, не упустит, станет держать из последних сил. Само собой, домовита к тому же. В квартире-двушке – идеальная чистота: как в лабораторной колбе, в которой никакая микроба (это ее слово) не уживется.

Живи, одним словом, да радуйся. Нюрка так и делает: живет да радуется. Все бы ничего, но Нюрке бывает иногда сильно скучно. Вася-то ее уходит рано, приходит с работы поздно и сразу в постель. Через минуту – храп разносится по квартире. Устает.

Попервости Нюрка приставала с расспросами: чего, мол, так долго на работе-то? А ее Василий лишь сердито отмахивался: время, говорил, такое; просто так хозяин платить не станет; вламывать приходится по-черному. Нюрка возражала: не двенадцать-четырнадцать часов. А муж в ответ: да, восемь часов – работе, а после – то производственное какое-нибудь совещание, то планерка, то профсоюзное собрание.

…Сегодня Нюрка настроена решительно. Завтра у ее Василия законный выходной и она строит планы.

– Вась, а Вась, – лисицей подкатила она поздним вечерком, – в люди давненько не выходили…

Василий мрачно хмыкнул.

– Вот еще! – сказал он и отвернулся к стенке. – Взбредет же… Мужик – уставший, а она… Должен я отдохнуть, а?

Нюрка не отступает.

– Вась, ну…

– Куда лыжи навострила? – не поворачивая головы, язвит он.

– В ресторан, например. Посидим, как люди.

– Знаешь, – отвечает, тяжело вздыхая, муж, – денег-то – тю-тю! До получки – далеко…

– Я, тут, немного прикопила, – невозмутимо реагирует Нюрка.

– Понимаешь, – несколько секунд Василий ищет весомый контраргумент, – нет у меня приличной рубашонки.

– Мне недавно премию на работе дали. На нее – купила тебе новую рубашку. Кстати, обновишь.

Крыть – нечем, и он вынужден скрепя сердцем…

– Хорошо, – соглашается, наконец, муж.

Приходят на другой день в лучший ресторан города. Швейцар, увидев, щелкает каблуками.

– Вечер добрый, Василий!

Нюрка, явно удивившись, посмотрела на швейцара, потом на мужа, но ничего не сказала.

Входят в зал, устраиваются за столиком на двоих. Подходит официантка.

– Привет, Васёк!

Жена удивляется, ничего не понимает, но по-прежнему молчит.

На сцене появляется стриптизёрша. И начинает выкидывать свои фортели. Ведущий шоу обращается к залу:

– Господа! Кто сегодня расстегнет последнюю пуговичку на плавках, а?

Зал скандирует:

– Вася! Вася! Вася!

Жена, у которой лопнуло терпение, в бешенстве вскакивает, выбегает на улицу. Муж – за ней. Нюрка видит, что неподалеку припаркована машина-такси. Подбегает.

Нюрка, ни слова не говоря, – в машину, муж – за ней.

Жена орет в салоне:

– Сволочь! Подлец! Подонок! Негодяй! Урод!

Водитель, не оборачиваясь, долго слушает Нюркины вопли, потом, покачав головой, сочувственно говорит:

– Ну, и стерву же ты сегодня «снял», Вася.

Что было потом? Ну, это легко может себе представить каждый мужчина.

Гоша плюс Настёна

Воскресенье. У супругов – законный выходной. Гоша сидит на диване, уставившись в газету; перед ним – что-то бубнит телевизор. Настёна, его жена, – моет пол.

Настёна:

– Ну, черт! Подними хоть ноги-то!

Муж откладывает в сторону газету, поднимает ноги и ворчит:

– Видишь? Без меня ты даже пол помыть не можешь!

Гоша щелкает пультиком и переходит на другой канал. Там транслируют фигурное катание. Он шумно вздыхает и вслух произносит:

– Да… Я вот с этой фигуристочкой тоже неплохо бы откатал произвольную программу.

Настёна, услышав, бросает реплику:

– Пожалуйста! Однако прежде мало-мальски откатай со мной обязательную программу.

Проходит полчаса. Гоша по-прежнему сидит на диване. Жена, вымыв полы, присаживается рядом. Вдвоем смотрят телепрограмму «В мире животных». На экране – сцена совокупления пары леопардов. Самец сделал свое дело, отошел на пару метров и улегся, высунув язык. Отдыхает, значит. Но через несколько минут самец снова налетает на самку и с прежним намерением. И так повторяется десять раз.

Настёна – в восторге.

– Силен! Настоящий самец! – восклицает она и добавляет. – Гляди, как старается.

Муж презрительно фыркает:

– Фи! Раз-то в год можно и постараться, – подумав, добавляет. – И на подарки ему не надо раскошеливаться.

Гоша – в задумчивости. Очнувшись, грозит жене:

– Смотри мне… Если только узнаю, что ты мне изменяешь, то…

Настёна реагирует мгновенно.

– Ну, что ты, – она гладит мужа по загривку, – не волнуйся понапрасну, милый. Не узнаешь! Я умею хранить тайны.

Гоша молчит. Очевидно, переваривает услышанное.

Проходит час с лишним. Гоша и Настёна приняли горизонтальное положение и, похоже, давненько. Муж, удобно пристроившись под боком жены и тяжело все еще дыша, спрашивает:

– Скажи-ка мне, голубка, что такое ламбада?

– Ну, милый, это аналогично тому, чем мы только что занимались. Правда, есть одно небольшое отличие.

– И… какое же?

– На танцующих ламбаду есть кой-какая одежонка. На нас же, сам видишь…

Гоша шумно вздыхает.

– Да, дорогая… – произносит он, закрывая глаза – Если бы не ты, то мы могли бы быть отличной парой.

Гошу сморил сон. Во сне видит, будто идет по глухой лесной дороге, которая ему неизвестна. Идет Гоша и идет. Ему страшно: слева и справа к узенькой дороге подступают разлапистые ели, откуда-то доносятся странные звуки: ведьмы, похоже, шабашат. Тут, слава Богу, видит впереди дорожную развилку. Останавливается. Озирается. Не знает, какую дорогу ему выбрать. Смотрит, а справа на ели три таблички. В полумраке не может разобрать, что на них. Подходит. Читает первую табличку: «Прямо пойдешь – без бабок останешься».

Э, нет, думает Гоша, как я без этих самых бабок-то, кому буду нужен?

Читает вторую: «Направо пойдешь – беду обретёшь».

Не дурак, думает Гоша, без этого проживу. Он недовольно крутит головой и читает третью табличку: «Налево пойдешь – убью, мерзавец! (Твоя Баба-Яга)».

Гоша вскрикивает и просыпается. Настёна ласково спрашивает:

– Что, голубок, сон страшный увидел?

– Да… уж, – говорит Гоша, отворачивается к стене и вновь засыпает.

Купейные приключения

Осторожный стук в дверь: по звуку все определили, что стучит не проводница, а человек деликатный и робкий.

– Да-да, входите!

Плавно отошла в сторону дверь купе. В проеме – мужчина лет пятидесяти пяти, роста среднего, коренастый, с копной седеющих волос на голове и с глубокими залысинами с обеих сторон. На широком и чуть-чуть грубоватом (грубоватость придают широкие скулы, тяжелый подбородок и глубокие овраги, петляющие по щекам) лице – светится легкая улыбка, а большие и проницательные глаза, отливающие небесной голубизной, смотрят на мир широко и ясно.

Обойдя взглядом всех, он шагнул вперед, приподнялся на цыпочки и поставил дорожную кожаную сумку на багажную полку. Затем, аккуратно притворив за собой дверь, обернулся к попутчикам.

– Будем знакомиться, господа? – «господа» недоуменно переглянулись, а один даже пожал плечами: нашел, мол, господ в задрипанном купе задрипанного поезда, который еще двадцать лет назад народ образно назвал – «бичевозом». Вновь прибывший понял всех и усмехнулся. Он добавил, видимо, для ясности. – Пока – господа… К концу же поездки, возможно, станем товарищами… Почему бы и нет? – его цепкий взгляд вновь пробежал по попутчикам. Итак… Я – Сергей. А вы?..

– Виктор, – отзывается молодой парень, не отрывающий глаз от окна: на перроне стоит девушка, и что-то ему пытается сказать. Парень отрицательно крутит головой: не слышу, дескать, ничего. Тогда девушка переходит на жесты.

– Юрий, – говорит мужчина тридцати лет, высокий и худой, листающий книгу в мягкой обложке. Видимо, только что купил и теперь проверяет, стоит читать или нет?

– Марк, – благожелательно откликается третий, и на смуглом лице с выдвинутым вперед горбатым носом появилась добрая улыбка. Он, пригладив могучую и непокорную, курчавую и смоляную шевелюру, предложил, показывая рукой на свободное место рядом с собой. – Присаживайтесь… Теперь у нас – полный боевой расчет… Как в танке.

Сергей сумел оценить смысл последних слов. Он присел.

– Слава Богу, – сказал Сергей.

– В каком смысле? – спросил Юрий, не отрываясь от занятия.

– Компания подобралась удачная, – ответил Сергей.

– В каком смысле? – снова спросил Юрий, и в уголках тонких губ появилась чуть заметная ухмылка.

Сергей пояснил:

– Мальчишник.

– Ну, одна симпатичная и юная особа не повредила бы, – заметил Марк и облизнулся. Так облизывается кот, завидевший открытую крынку со сметаной.

Юрий неожиданно поддержал Марка.

– Среди кустов дикого терновника орхидея смотрелась бы неплохо.

– Получается, я один здесь такой женоненавистник? – спросил Сергей.

– Так получается, – легонько хохотнув, заметил Юрий.

Сергей, притворившись огорченным, тяжело вздохнул:

– Не повезло, значит, – Сергей встал, взял плечики и повесил на них пиджак.

Вагон дернулся. И перрон за окном поплыл влево. Виктор приподнялся и стал посылать девушке воздушные поцелуи. Девушка вместе с перроном осталась позади. Виктор опустился на сиденье, обвел всех грустным взглядом. На его лице читалась печаль от только что состоявшегося расставания.

Поезд, погромыхав на выходных стрелках, стал стремительно набирать скорость, от чего вагон начал раскачиваться.

Сергею почему-то показалось, что надо что-то сказать в свое оправдание. Не слишком-то комфортно, когда выглядишь в компании «белой вороной».

– Нет, я, господа, также не прочь женщин… при определенных, конечно, условиях. Но в длительной поездке и в тесном купе… Неуютно, знаете ли, господа. Где-то читал, что для таких, как я (нас, видимо, не так уж и мало), железнодорожное ведомство решило организовать в составах чисто женские и чисто мужские вагоны.

Марк недоверчиво посмотрел на Сергея.

– Шутка?

– Нет. К примеру, я не хочу случайного соседства с дамами. Причины ведь могут быть самые разные. В кассе, покупая билет, я говорю: вагон для мужчин. И кассир запрашивает у диспетчера именно место в вагон, где будут исключительно представители сильного пола.

Виктор иронично спросил:

– И проводник?

Сергей серьезно ответил:

– Об этом – ничего не слышал.

Без стука дверь купе откатилась в сторону. Вошла проводница. Своими могучими телесами заняла всё жизненное пространство. Она присела между Марком и Сергеем, притиснув последнего к стенке, отчего тот вынужден был встать.

– Билеты!.. Постельные принадлежности брать будете?.. Чай? Кофе? Печенье? Вафли? Конфеты? Настольные игры? Деньги – на бочку! – на одном дыхании грубо выпалила она.

– А нельзя ли помягче? – спросил Сергей.

Проводница, расталкивая по кармашкам проездные документы, смерила его с головы до ног и презрительно спросила:

– Из господ, что ли?

– Вроде того…

– Господа у меня не ездют… Господа летают самолетами или в «СВ», – все также грубо заметила она своим хриплым голосом.

Сергей заметил:

– Поездка только-только началась, а вы уже без настроения…

– Только-только? – переспросила она, сгребая в ладонь деньги за постельное белье. – Со вчерашнего дня… Из Перми еду, через Свердловск и до Карпинска, а потом – обратно.

– Устали? – сочувственно спросил Сергей.

Женщина махнула пухлой рукой.

– Надоели вы все!

– Мы? Надоели? Тогда – уйдите.

– Кто выблядков кормить будет?

– Тот, кто сделал.

– Ну, да! Ваше дело – не рожать: сунул, вынул и – бежать, – проводница заржала, очевидно, оставшись довольна своим остроумием.

– Неужели вас никто не учил?..

– Чему?

– Тому, что с пассажирами надо разговаривать на «вы», к примеру, и не так грубо.

– Ты ученый, да?

– Достаточно ученый, чтобы с вами разговаривать по-человечески.

Проводница встала.

– Товарищ, сел и еть, а ко мне не цепляйся…

– Я вам не товарищ… И мы мне не товарищ.

Уже в проходе, с грохотом отодвинув дверь купе, женщина пригрозила:

– Еще поцепляешься и я наряд вызову.

Женщина ушла в соседнее купе, откуда тотчас же послышались ее заученные с годами крикливые нотки.

Сергей встал. Закрыл дверь купе. Вернулся на свое место. Он усмехнулся.

– Хотели бы иметь такую соседку, а?

Марк замахал руками.

– Спаси и сохрани!

– То-то же! Кому как, но мне не везет в дороге. Почему-то вечно встречаются стервочки… Как и сегодня.

Виктор сказал:

– Закон физики: плюс и минус – вечно притягиваются.

Сергей с грустью заметил:

– Плохой закон… Неправильный закон.

Виктор возразил:

– С законом не поспоришь.

Сергей кивнул:

– Это правда. Если хотите (так сказать, для разрядки), расскажу одну историю, приключившуюся однажды со мной в дороге.

– С удовольствием послушаем, – за всех ответил Марк. В знак подтверждения Виктор и Юрий кивнули.

– Как и сегодня, поехал в командировку, – начал свое повествование Сергей. – Вхожу в купе, там – молодая и красивая дамочка уже сидит и больше никого…

Виктор восклицает:

– Ясно! Дорожный роман!

– Не надо спешить, молодой человек, – назидательно сказал Марк.

– Ну, – продолжает Сергей, – вхожу, плотно (такая у меня привычка: не люблю, когда все нараспашку) закрываю за собой дверь, здороваюсь, располагаюсь. Дамочка не проронила ни слова. Будто со стенкой поздоровался. Нет, думаю про себя, и не надо. Медленно и с особым демонстративным тщанием застилаю постель: каждую морщинку на наволочке и простыне стараюсь разгладить. Не спешу. А куда? Вся ночь впереди. И не поговорить: не с кем. Потому что со стенкой много не наговоришь.

Юрий интересуется:

– Купе разве двухместное?

– В тот раз – «СВ» было.

Юрий с завистью в голосе сказал:

– Повезло.

Сергей грустно усмехнулся.

– Если бы!.. В конце концов, постель застелена. Сел к окну, напротив дамочки и стал любоваться проносившимся за окном живописным пейзажем: осень была, все её краски – налицо.

И тут дверная ручка купе лихорадочно задёргалась. Я крикнул:

– Входите! Не закрыто!

Ручка продолжила лихорадочно дергаться. С той стороны послышался визгливый голос, очевидно, проводницы. «Откройте немедленно! Кому говорю?! Не успели отъехать, а они уже закрылись и блядством занялись! Откройте или милицию вызову!» Лицо мое раскраснелось: гневом полыхает. Ну, думаю, я сейчас тебе покажу «блядство». Встаю, иду к двери, берусь за ручку и начинаю открывать, но дверь не подается. Дергаю с силой – ни в какую. Говорю, адресуясь к той, что за дверью: почему-то не открывается. Проводница визжит: «Знаю я эти ваши штучки! На щеколду закрылись! Развратники!» Помню, что никакой щеколды, – Сергей дотянулся до хромированной штучки-фиксатора, что с левой стороны двери, и несколько раз щелкнул. – Она – об этом. Но я знаю, что никто тот фиксатор не ставил в рабочее положение. На всякий случай, смотрю: нет, там все в порядке. Снова пытаюсь открыть дверь. Снова ничего не выходит. Изучаю замок. Обнаруживаю, что он закрыт. Пытаюсь поворотом в разные стороны вертушки открыть. Результат – прежний. Там, в коридоре уже толпа сочувствующих, привлеченная визгом проводницы. Слышу, как кто-то говорит: «Какие времена?! Какое распутство?! Нет, надо же, а?» Я – в бешенстве и в полной растерянности. Мне стыдно и обидно.

Виктор замечает:

– Стоило ли нервничать? Пусть что угодно кричат. Я бы сел и ни с места не сдвинулся: надо – пусть открывают.

– Эх, молодость, молодость! Завидую выдержке… Вот и дамочка – тоже: я – мечусь по купе, как угорелый, а ей – хоть бы хны. Сидит спокойно и лишь улыбается. Возмущенно говорю ей: чему улыбаетесь? Не слышите, что говорят в наш адрес? Дамочка презрительно пожимает красивыми плечиками: «А что я должна делать? Хватит и одного сумасшедшего». Все! Силы мои иссякли. Беспомощно опустился на постель. Дверь же продолжают неистово дергать. Наконец, слышу, что проводница ушла. Через минуту вернулась. Слышу, что гремят ключи. Проводница вставляет, поворачивает, нажимает на ручку, и дверь отходит в сторону. Толпа смотрит на меня и на дамочку, я – смотрю на толпу. Озверевшая проводница склонилась и рассматривает замок. Потом зло плюет на пол: «Сволочи!» Проводница уходит. Её сопровождают сочувствующие взгляды пассажиров, столпившихся возле нашего купе. Я Смотрю на дамочку, попутчицу. Она, отвалившись на спинку и закинув стройные ножки одна на другую, продолжает улыбаться. Вот такая история со мной произошла.

Сергей, закончив рассказ, обвел всех взглядом.

Юрий сказал:

– Я не понял двух вещей, Сергей. Во-первых, стоило ли так нервничать?

– Ну, да! Вам не понять. Напраслина же возводится?

– И хрен с ней, – беззаботно замечает Виктор. – Ложь на вороту не виснет.

– Для тебя, возможно, но не для меня. Понимал: проводница может «насвистеть» и потом много лет не отмоешься.

– Как она сможет? – удивился Марк. – По фамилии, что указана в билете, что ли? – он отрицательно покачал головой. – Не стала бы искать. Ей это надо?

– Дело в том, господа, что в моих проездных документах указана не только фамилия и паспортные данные, а и место работы, должность. Так что «насвистеть» – без проблем.

– Аргумент, заслуживающий внимания, – согласился Юрий. – По крайней мере, объясняет повышенную нервозность одного из участников.

Сергей уточняет:

– Меня, что ли?

– Не меня же, – Юрий смеется.

Сергей спрашивает:

– А проводница? Она не нервничала?

– Ну, Сергей, эти собачатся на каждом шагу, поэтому – они не в счет.

– Есть в рассказе и вторая вещь, которая для меня непонятна, – заметил Юрий. – Кто закрыл дверь купе?

– Никто! – решительно ответил Сергей.

– Зачем, Сергей, нам морочить голову? Дверь, рассказывал, была закрыта. Кто-то ее закрыл. Кто? Может, дамочка решила пошутить?