Текст книги "Перстень царицы Савской"

Глава VIII. Тень судьбы

Наше путешествие по ущелью, которое соединяет равнину и плоскогорье Мур, было долгим и по-своему незабываемым. Не думаю, чтобы во всем мире существовала еще хоть одна твердыня, так изумительно укрепленная самой природой. Дорога, по которой мы шли, первоначально была проложена не человеческими руками, а стремительным потоком, некогда занимавшим все пространство, окруженное горами, – теперь на этом месте на двадцать миль в длину и десять в ширину раскинулось озеро. Конечно, люди тоже приложили руку к созданию этого ущелья, и следы их деятельности отчетливо виднелись на скалах. На протяжении одной-двух миль дорога была широкой, подъем – пологим и удобным. В ту ночь, когда я, обнаружив своего сына у фангов, бежал от них, мой конь спас меня, долго мчавшись по отлогим холмам. Но там, где лев загрыз бедное животное, выжить и впрямь было почти невозможно. Широкая дорога внезапно уступала место тропинке, такой узкой, что и людям, и лошадям приходилось гуськом продвигаться между отвесными скалами, вздымавшимися на сотни футов. Небо, высоко стоявшее над нашими головами, казалось отсюда синей полоской, и даже в полдень тут царила полутьма. Далее тропинка, огибая край пропасти, сужалась еще сильнее, и вьючные животные с трудом переставляли ноги. Нам троим вскоре пришлось сойти с верблюдов и пересесть на лошадей, более привычных к скалистой местности. В некоторых местах дорога образовывала крутой поворот, и я подумал, что, спрятавшись за таким выступом, даже с полдюжины воинов могли бы защищать твердыню от целого неприятельского войска. Два раза мы проезжали через туннель – искусственный или прорытый самой природой, сказать не берусь.

Помимо естественных препятствий, надежно ограждавших племя абати от вторжения внешних врагов, на определенном расстоянии друг от друга высились мощные ворота, круглые сутки охраняемые стражей, зияли глубокие канавы и сухие траншеи, через которые можно было перебраться только по подъемным мостам. Справедливости ради замечу, что обе дороги на равнину – та, по которой шли верблюды, когда я отправлялся в Египет, и северная, ведущая к большому болоту, абсолютно непроходимы для завоевателей, если бы те вдруг решили атаковать их снизу. Таким образом, читатели поймут, почему абати, никогда не отличавшиеся воинскими доблестями, в течение стольких лет удерживали за собой эту территорию и не были покорены фангами – первоначальными властителями древней твердыни, которую абати заняли лишь с помощью какой-то восточной хитрости.

Поднимаясь по крутой тропинке, мы являли собой необычное зрелище. Впереди, вытянувшись в длинную цепочку, которая переливалась на солнце яркими красками одежд и поблескивала сталью доспехов, ехал отряд всадников абати из представителей знати. Они громко смеялись и беспрерывно болтали, по-видимому, не имея ни малейшего понятия о воинской дисциплине. За ними двигался отряд пехоты, вооруженный копьями, или, вернее, два отряда, между которыми ехала дочь царей со своими приближенными, несколько военачальников и мы втроем. Квик шутил, что мы намеренно разместились среди пехоты, потому что ей труднее обратиться в бегство, чем всадникам. Шествие замыкал еще один отряд конницы, в чьи обязанности входило время от времени оглядываться, осматривать окрестности и предупреждать всю колонну, если вдруг нас кто-то преследует. Наша группа, занимавшая центр колонны, имела отнюдь не боевой вид. Орм вследствие контузии от взрыва совсем разболелся, и пришлось приставить к нему двоих конников, которые следили, чтобы он не выпал из седла. Кроме того, на всех нас удручающе действовала мысль о том, что нам пришлось бросить в беде Хиггса, которому угрожала смерть на жертвеннике. Я был подавлен больше своих товарищей, потому что в руках дикарей оставался не только мой верный товарищ, но и мой единственный любимый сын.

Лицо Македы было скрыто полупрозрачным покрывалом, но в ее позе читались стыд и отчаяние. Я думаю, ее сильно беспокоило состояние здоровья Орма: она то и дело оборачивалась, желая удостовериться, что он сидит в седле. Кроме того, я убежден, что она страшно гневалась на Джошуа и других своих военачальников. Они несколько раз заговаривали с ней, но она даже не удостаивала их ответом, а только нервно выпрямлялась в седле. Что касается принца, он переживал и нервничал, хотя ушиб, якобы помешавший ему принять вызов султана, очевидно, давно прошел. На опасных участках Джошуа ловко спрыгивал с коня и проворно бежал по тропинке. Однако на любые вопросы своих подчиненных он реагировал только потоком брани, а на нас, европейцев, в частности на Квика, поглядывал с нескрываемой враждебностью. Если бы взгляды могли убивать, все мы погибли бы еще до того, как добрались до ворот Мура.

Выйдя из ущелья, мы впервые увидели перед собой обширную, окруженную горами равнину. Ее освещало солнце, и она показалась нам изумительно красивой. Почти у наших ног, полускрытый пальмами и другими деревьями, вольготно раскинулся, демонстрируя плоские крыши домов, южный город, каждый дом которого утопал в роскошном саду: здесь не было никакой нужды в стенах и оградах. К северу, насколько хватало взгляда, тянулась пологая, доходившая до берегов огромного, сверкавшего на солнце озера равнина, на которой располагались уютные, чистенькие деревушки. Земля была тщательно возделана, дома выглядели ухоженными и добротными – очевидно, абати, несмотря на прочие свои недостатки, являлись рачительными хозяевами. Не находя другого применения своей энергии и не имея возможности торговать с соседями, все свои силы абати сосредоточили на обработке земли, подле которой рождались, кормились и умирали. Горы ограничивали их жизненное пространство, а владение землей определяло их статус в обществе: те, кому принадлежали обширные земли, составляли местную знать; имевшие небольшие участки влачили тяжелую жизнь бедняков, а те, у кого не было земли, считались рабами и трудились на своих господ. Как земледельческий народ, абати жили по законам натурального хозяйства: собственной валюты у них не было, денежными единицами служили меры зерна и других сельскохозяйственных продуктов, пахотные и луговые наделы, а также лошади, верблюды и прочая домашняя живность. Тем не менее, Мур был так богат золотом, что, по словам Хиггса, древние египтяне ежегодно вывозили отсюда целое море сокровищ, в пересчете на современную валюту – на несколько миллионов фунтов.

Но вернемся к нашему повествованию. Принц Джошуа, который, по всей видимости, являлся генералиссимусом армии абати, остановился у последних ворот и обратился к страже с воззванием: в случае нападения врагов драться с ними насмерть и не давать язычникам никакой пощады. Главный стражник произнес ответную речь, поздравив принца и его свиту с благополучным окончанием дальнего похода. После всех этих формальностей, из которых мы уяснили, что о военной дисциплине абати не имеют ни малейшего понятия, они толпой отправились вкушать мирные удовольствия. Соплеменники встречали их радостными приветствиями, словно победителей после триумфального сражения. Когда кавалькада въехала в город, нас окружила толпа женщин, многие из которых имели приятную наружность. Они бросились к своим мужьям и братьям и стали обнимать и целовать их, а чуть поодаль стояли дети, усыпавшие путь нашей колонны цветами, – только за то, что отважные воины проехались туда-сюда по ущелью.

– Что вы скажете на это, доктор? – спросил у меня Квик, с насмешкой кивая на помпезную церемонию встречи. – Я чувствую себе просто-таки сказочным героем! На самом же деле я раздавлен, как червяк. Меня ранило в грудь навылет, меня бросили в Спион-Копе, сочтя за убитого и сообщив в официальной сводке, что я погиб. А когда я вернулся из госпиталя в свой родной городишко, ни один человек не встретил меня, хотя я телеграфировал сестре и ее мужу, что прибываю, и сообщил номер поезда. Никто со мной даже не поздоровался, не говоря о том, чтобы поднести вина или хоть пинту пива. – Квик указал на женщину, угощавшую вином одного из всадников.

Проехав по улицам города, мы добрались до главной площади – обширного участка земли, поросшего деревьями и цветами. В одном ее конце стояло большое здание с позолоченными куполами, выбеленное в светлый цвет. Здание ограждали две стены, между которыми располагался вырытый на случай нападения врагов ров с водой. Позади него на небольшом расстоянии высилась огромная скала. Здание представляло собой дворец правительницы, в котором я во время своего первого посещения Мура побывал дважды, – дочь царей приглашала меня для официальной аудиенции. Площадь со всех сторон окружали утопавшие в садах богатые дома знати и чиновников. У ворот дворца мы остановились, и Джошуа, подъехав к Македе, сердито спросил ее: нужно ли провожать язычников (это «вежливое» прозвище относилось к нам) в караван-сарай в западной части города или пусть они добираются туда сами?

– Нет, дядя, – ответила Македа, – чужестранцы поселятся в дворцовом флигеле, они мои гости.

– Во флигеле? Это вопреки обычаю! – воскликнул Джошуа и надулся, став похожим на большого турецкого петуха. – Помни, племянница, что ты пока не замужем. Я не живу во дворце, и тебя там некому защитить.

– Не беспокойся, я найду себе защитника, – возразила она, – хотя вообще-то до сих пор я и сама умела постоять за себя. Но прошу тебя, довольно об этом. Я считаю необходимым разместить своих гостей и их вещи в самом безопасном месте во всем Муре. Ты, дядя, помнится, сказал, что, упав с коня, сильно ушибся, и это помешало тебе сразиться с султаном фангов. Ступай и отдохни, я скоро пришлю к тебе своего придворного врача. Спокойной ночи, дядя. Когда выздоровеешь, приходи ко мне с визитом: нам есть о чем поговорить. Нет-нет, ты очень добр, что предложил проводить чужеземцев, но я уже все решила и не хочу тебя обременять. Отправляйся домой, полежи и не забудь поблагодарить Бога за то, что Он уберег тебя от стольких опасностей.

Услышав вежливую насмешку, Джошуа побледнел от злости, но ответить не успел: Македа уже исчезла под аркой, поэтому ее дядя обрушил свои проклятия на нас, особенно на Квика, ставшего причиной досадного падения генералиссимуса с лошади. К несчастью, за время экспедиции сержант научился немного понимать по-арабски и не полез в карман за ответным словом.

– Заткни глотку, свинья, – хмуро выругался он по-английски, причем взгляд его был красноречивее любого языка, – и не таращи на меня глаза, а то вылезут из орбит.

– Что сказал чужестранец? – закричал Джошуа Орму, и тот, на миг стряхнув с себя оцепенение, ответил ему на хорошем арабском:

– Он просит тебя, о принц, закрыть свой благородный рот и не позволять своим именитым глазам вылезать из орбит, а то язычник боится, как бы ты не лишился зрения.

Услышав такой перевод, все окружавшие нас абати начали громко хохотать – как выяснилось, они были не лишены чувства юмора. Что произошло дальше, я помню смутно, так как Орм от слабости и ран потерял сознание, и мне пришлось хлопотать возле него. Когда я оглянулся, ни Джошуа, ни его людей поблизости уже не было, они разошлись по домам.

Пестро разодетые слуги повели нас в отведенный нам дворцовый флигель. Мы очутились в больших прохладных комнатах, убранных яркими материями и мебелью из ценных пород дерева. Флигель не соединялся с главным корпусом дворца, а являлся самостоятельным домом с отдельными воротами. Перед ним был разбит небольшой сад, а на заднем дворе находились конюшни, куда, как нам сказали, отвели наших верблюдов. В первый день мы не успели основательно рассмотреть наше жилище, так как, во-первых, приближалась ночь, а во-вторых, мы настолько утомились, что просто падали с ног. Орм чувствовал себя так плохо, что едва мог ходить, даже опираясь на нас. Он, однако, не успокоился до тех пор, пока не удостоверился, что все наши вещи в целости и сохранности. Он потребовал, чтобы слуги открыли тяжелую металлическую дверь кладовой и показали ему тюки, снятые с наших верблюдов.

– Пересчитай их, Сэм, – велел он, и Квик тотчас же исполнил это распоряжение при свете лампы, которую один из прислужников держал, стоя у входа.

– Все на месте, сударь, – отчитался сержант.

– Отлично. Пусть запрут дверь, а ключи возьми себе.

Квик снова выполнил приказ, а когда слуга попытался отказаться передать ключи, сержант с таким грозным видом посмотрел на абати, что тот немедленно послушался и, пожимая плечами, побежал докладывать об этом своему начальству. Только убедившись, что ключи у Квика, Орм лег в постель. Он жаловался на ужасную головную боль и согласился выпить немного молока. Я осмотрел ему череп и заверил, что никаких трещин и иных повреждений нет, а потом дал сильное снотворное, которое держал в своей походной аптечке. К моей радости, оно скоро подействовало, и через двадцать минут капитан погрузился в сон, проспав много часов подряд.

Мы с Квиком тем временем помылись, поели пищи, которую нам принесли, и стали по очереди дежурить возле Орма. Во время моего дежурства больной проснулся и попросил пить. Напившись воды, он начал бредить, и, измерив ему температуру, я обнаружил, что у него сильный жар. В конце концов Орм заснул снова и лишь время от времени просыпался и требовал питья. В течение ночи и рано утром Македа дважды присылала слугу справляться о состоянии здоровья Оливера, а около десяти часов утра пришла сама в сопровождении двух придворных дам и длиннобородого пожилого господина, который, как я понял, служил придворным врачом.

– Можно мне взглянуть на больного? – боязливо спросила она.

Я ответил, что не возражаю, если она и ее спутники не будут шуметь, и провел их в полутемную комнату. Квик, как статуя, стоял у изголовья кровати, и дал понять, что заметил дочь царей, лишь легким поклоном. Она долго глядела на измученное лицо капитана и его почерневший от пороховых газов лоб, и я заметил, что ее глаза цвета фиалки наполнились слезами. Потом она повернулась, вместе с приближенными вышла из комнаты и, властно приказав им удалиться, шепотом спросила меня:

– Он не умрет?

– Не знаю, – смутился я, потому что счел за лучшее сказать ей правду. – Если, как я предполагаю, у него только сотрясение мозга, усталость и лихорадка, то он выздоровеет, но если взрыв повредил ему череп, тогда…

– Спаси его, – прошептала она, – и я дам тебе все. Нет, прости меня; к чему обещать тебе какие-либо богатства, если ты его верный друг? Но только спаси его, спаси, ради бога!

– Я сделаю все, что в моих силах, госпожа, – ответил я, – но дать полную гарантию не…

Тут придворные дамы и лекарь снова подошли к нам, и мы были вынуждены прекратить разговор. Кстати, о придворном враче, этом старом олухе, позволю себе обмолвиться парой фраз. Он не отходил от меня ни на шаг и предлагал разные лечебные снадобья, пользоваться которыми, наверное, не стали бы даже в глухие времена Средневековья. Из всех безумцев, что когда-либо лечили людей, этот был, наверное, самым законченным шарлатаном. Он предлагал мне обложить голову Орма костями недавно умершего младенца и дать больному выпить какого-то отвара, который благословили жрецы абати. Кое-как я отделался от этого доморощенного эскулапа и продолжил лечить Оливера самостоятельно.

Прошло три дня, а состояние его здоровья все еще оставалось тяжелым. Хотя я никому не признавался в этом, но стал не на шутку опасаться, что череп больного все-таки поврежден и что Оливер умрет либо его, не приведи бог, разобьет паралич. Квик верил в лучшее. Он сказал, что ему доводилось видеть двух солдат, контуженных разорвавшимися вблизи крупнокалиберными снарядами, и оба они выздоровели, правда, один сошел с ума. Но первой, кто подал мне настоящую надежду на выздоровление Орма, стала Македа. Вечером третьего дня она пришла во флигель и некоторое время сидела подле капитана, а ее приближенные стояли в сторонке. Когда она отошла от его постели, на ее лице появилось какое-то совсем новое выражение, и я с тревогой спросил ее, что случилось.

– Он выживет, – ответила она.

– Почему ты, госпожа, в этом уверена?

– Вот послушай, – просияла она. – Когда я долго смотрела на него, он вдруг открыл глаза, взглянул на меня и на моем родном языке спросил, какого цвета у меня глаза. Я сказала, что их цвет зависит от освещения. «Нет-нет, – возразил он, – они всегда синие-синие, цвета фиалки». Доктор Адамс, что такое фиалка?

– Это небольшой цветок, который расцветает на Западе весной. О Македа, это очень красивый темно-синий, как твои глаза, благоуханный цветок.

– У нас такие цветы не растут, – просто ответила она, – но что из того? Твой друг выздоровеет и проживет долго. Умирающий человек не станет думать о том, какого цвета глаза у женщины, а сумасшедший правильно не определит их цвет.

– Ты права, дочь царей, – улыбнулся я. – Ты рада, что он поправится?

– О, еще бы! – воскликнула она. – Ведь мне сообщили, что этот воин даже в одиночку умеет управлять теми вызывающими огонь материалами, которые вы привезли с собой, поэтому я крайне заинтересована, чтобы он остался в живых.

– Понимаю, – кивнул я. – Надеюсь, так и будет, но, видишь ли, Македа, на свете существует много разных источников, производящих пламя, и я не уверен, что мой друг совладает с одним из них.

– Каким именно?

– Тем, что рождает синее пламя, как твои глаза. А в твоей стране этот источник один из самых опасных.

Выслушав мои слова, дочь царей гневно взглянула на меня, но затем внезапно рассмеялась, кликнула свою свиту и удалилась. С этого времени Орм действительно пошел на поправку, причем быстро. Он, как я и предполагал, страдал лишь от сотрясения мозга и лихорадки, а не от повреждений черепа. Пока он выздоравливал, Македа несколько раз посещала его, да что уж тут скрывать: она приходила к нам во флигель каждый день. Разумеется, ее визиты были обставлены всей придворной помпой, ее всегда сопровождали две придворные дамы и старый врач, один вид которого приводил меня в бешенство, а два или три раза госпожа являлась к нам в обществе своего секретаря или адъютанта. Присутствие посторонних людей не мешало синеглазой правительнице вести с капитаном Ормом долгие разговоры частного характера. Свиту она оставляла в одном конце комнаты, а с капитаном беседовала, сидя возле его постели, где поблизости находились лишь мы с сержантом. Иногда мы и вовсе не мешали дочери царей общаться с нашим другом наедине, поскольку теперь, когда мой пациент почти выздоровел, мы с Квиком часто выезжали верхом посмотреть Мур и полюбоваться его окрестностями.

О чем разговаривали Македа и Оливер? – спросят читатели. Главной темой их бесед, которые я улавливал лишь краем уха, была политика Мура и постоянные войны с фангами. При этом я не отрицаю, что говорили они и о разных других вещах, особенно когда нас с сержантом не было поблизости. Во всяком случае, я вскоре убедился, что Орм знает о дочери царей много личной информации, такой, которую могла сообщить ему только она сама. Однажды я не сдержался и прямо заявил капитану, что с его стороны неблагоразумно вступать в столь доверительные отношения с наследственной правительницей племени абати. Оливер весело ответил мне, что я напрасно беспокоюсь: дескать, он общается с нею без всяких далеко идущих целей, так как по древним законам своей страны дочь царей обязана выйти замуж только за представителя своего рода. Так к чему устраивать осложнения? Я поинтересовался у Орма, кто из двоюродных братьев Македы – их, как я знал, у нее было несколько – удостоится высокой чести стать ее супругом, и капитан уверенно заявил:

– Никто. Как я понял, она официально помолвлена со своим толстым дядей, трусом и хвастуном, но ни к чему объяснять, что это пустая формальность, и Вальда Нагаста согласилась на нее с единственной целью отвадить остальных женихов, которые не лучше Джошуа, а то и похуже.

– Вот оно что! – удивился я. – Сомневаюсь, однако, чтобы принц Джошуа считал их с Македой помолвку пустой формальностью.

– Не знаю, что он там считает, – меня, признаться, мало интересует его мнение, – небрежно бросил капитан, устало позевывая. – Я убежден только в одном: толстая высокородная свинья так же напрасно претендует на роль супруга Македы, как, скажем, вы захотели бы жениться на китайской императрице. Давайте поговорим о более важных делах: вы что-нибудь слышали про Хиггса и своего сына?

– У вас, мой друг, гораздо больше возможностей узнать государственные тайны, – насмешливо произнес я, потому что меня немного задел развязный тон Оливера; кроме того, я счел фамильярным косвенное сравнение себя с принцем Джошуа. – Македа наверняка что-то говорила вам?

– Вот что, дружище Адамс, не знаю, откуда это стало ей известно, но дочь царей сообщила мне, что оба пленника здоровы и с ними хорошо обращаются. Однако Барунг не отказался от своего намерения и через две недели собирается принести старого доброго Хиггса в жертву своему кровожадному Хармаку. Мы обязаны срочно помешать этому, и я добьюсь своей цели хотя бы ценой собственной жизни. Я все время думаю, как спасти профессора и вызволить из плена их обоих, но пока мне не удалось разработать четкий план.

– Давайте думать вместе, капитан. Я не беспокоил вас, пока вы хворали, но теперь, когда вы выздоровели, мы должны принять какое-то решение.

– Знаю, – серьезно ответил он, – я скорее сам отдамся в руки этого проклятого Барунга, чем позволю Хиггсу умереть в одиночку. Если я не смогу его спасти, то претерплю вместе с ним все мучения. Слушайте: послезавтра дочь царей созывает государственный совет, на котором мы должны присутствовать, поскольку его откладывали только до моего выздоровления. На этом собрании Шадраха будут судить за предательство и наверняка приговорят к смерти. Кроме того, нам придется официально вернуть Македе тот перстень, который она нам одолжила. На совете мы, вероятно, узнаем что-нибудь новое о пленных и тогда наметим план операции. А теперь я проедусь верхом, мне ведь уже можно? За мной, Фараон! – позвал он пса, не отходившего от постели хозяина все время, пока тот болел. – Давай прогуляемся немного, слышишь, верный зверь?