Текст книги "Перстень царицы Савской"

Мы ничего не ответили ему, а Родрик, как я успел заметить, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, которая тогда сильно удивила меня. Едва мы поели, в комнату вошел начальник стражи и грубо объявил нам, что пора выезжать. Несколько слуг, вошедших вместе с ним, швырнули нам одежду, какую носят знатные абати, и четыре добротных теплых плаща из верблюжьей шерсти, чтобы мы не замерзли ночью. Мы стащили с себя лохмотья и переоделись, сложили все остальные наши вещи и сказали, что готовы в путь. Нас вывели к воротам дома, где ожидал целый караван верховых верблюдов. Едва увидев их, я понял, что это лучшие верблюды, какие только имеются во всей стране, – они принадлежали к чрезвычайно ценным породам. Тем верблюдом, к которому подвели Оливера, владела сама дочь царей – это было ее любимое животное; она ездила на нем довольно часто, предпочитая его лошади. Бедный капитан сразу узнал верблюда Македы и покраснел до корней волос от такого неожиданного знака внимания, единственного, каким его удостоила царица.

– Пора, язычники, – заторопил начальник стражи, – осмотрите свое имущество и убедитесь, что мы ничего у вас не украли. Свое оружие вы получите, когда мы выедем на равнину, чтобы вы никого из нас не убили по дороге, – таков приказ повелительницы. На верблюдов навьючены ящики, в которых вы привезли взрывчатые вещества, чтобы уничтожить идола фангов. Мы обнаружили эти ящики в пещерном городе и не трогали их. Возвращаем вам их в запакованном виде. Мы их даже не открывали и ничего у вас не взяли.

В этот момент я взглянул на профессора и увидел, как он буквально просиял. Дело в том, что, пока мы прятались в пещере от войска Джошуа и у нас еще оставалось масло в лампах, Хиггс сложил и упаковал в эти пустые тогда ящики, в которых мы привезли взрывчатку из Англии, то, что считал самым ценным из кладов древних царей. Едва стражник отошел, профессор шепнул мне:

– Эти верблюды, Адамс, – он указал на двух животных, стоявших немного в стороне, – навьючены золотом, которое дочь царей жалует нам за наши труды. Она велела передать вам, чтобы вы открыли ящики не раньше, чем мы достигнем Египта или своей родины. В общем, она сказала, что выполнила все, что обещала вам, когда вы были здесь в первый раз, и не желает никаких споров по поводу вознаграждения. На остальных верблюдах – вьюки с провиантом, а двух нам дали в качестве запасных. Садитесь же, пора!

Мы взобрались на вышитые седла опустившихся на колени дромадеров и через несколько минут уже ехали через Мур по направлению к устью туннеля. Нас сопровождала охрана, а кругом шумела толпа, несколько раз пытавшаяся наброситься на нас, но стража оттеснила ее. Хиггс наклонился со своего верблюда и прошептал мне:

– Какой я молодец, что догадался уложить в пустые ящики из-под взрывчатки все самое интересное из гробницы царей! А иначе мы не вывезли бы отсюда такой бесценный для археологии материал. Нет, право, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но тут тухлое яйцо, брошенное из толпы, угодило профессору в переносицу, замарало нос и залепило очки, и он вынужден был замолчать. Он представлял собой такое смешное зрелище, что я расхохотался, вдруг почувствовав, что на душе у меня стало легче, а тучи, прежде окружавшие нас, понемногу начали рассеиваться.

Возле прохода мы завидели Джошуа, пышно одетого и больше, чем когда-либо, напоминавшего свинью, сидевшую на спине лошади.

– Счастливого пути, язычники, – насмешливо поклонился он. – Слушай, ты, сын Орма! Вальда Нагаста просила меня кое-что передать тебе. Она очень сожалеет, что не может пригласить тебя к нам на свадьбу, но поверь ее интуиции: если вы задержитесь в Муре хоть на один день, народ разорвет вас в клочья, а моя будущая супруга, очаровательный «бутон розы», не допустит, чтобы священную землю Мура обагрила ваша песья кровь. Кроме того, она надеется, что твое пребывание здесь послужит тебе хорошим уроком. Теперь ты будешь знать: не всякая женщина, которой ты нужен для достижения ее целей, готова стать жертвой твоих чар. Она тебя просто использовала! Прошу вас, язычники, завтра и послезавтра вспомнить о нас и выпить чашу вина за счастье Вальды Нагасты и ее супруга. Что ты скривился, сын Орма? Разве ты не желаешь мне счастья?

Орм побледнел как полотно, пристально поглядел на мерзавца умными карими глазами и спокойно сказал:

– Принц Джошуа, кто знает, что случится, прежде чем солнце трижды взойдет над Муром? Все, что хорошо начинается, не всегда так же и заканчивается. Я убедился в этом, и, может, тебе представится такой же случай. Час расплаты рано или поздно настанет, и ты, как и я, будешь обманут и предан. Лучше бы ты попросил у меня прощения за те оскорбления, которым в час своего торжества не постыдился подвергнуть человека, бессильного на них ответить.

Оливер тронул своего верблюда, и мы последовали за ним. Проезжая мимо Джошуа, я увидел, что его лицо побледнело, а большие круглые глаза выкатились вперед, как у рыбы.

– Что он бормочет? – спросил Джошуа у своих спутников. – Надеюсь, этот белый дьявол не напророчит нам горя? Даже теперь еще не поздно его прикончить. Руки чешутся. Нет, ладно, пусть едет, черт с ним. У меня завтра свадьба, и я не нарушу слова, данного своей нареченной. Пусть убирается! Мне не нужна кровь накануне торжества.

Он со страхом и ненавистью покосился на Оливера, а мы, все четверо, с отвращением поглядели на принца абати, дядю и будущего супруга повелительницы Македы, и это была наша последняя встреча с ним. Мы проехали ущелье, миновав многочисленные укрепленные ворота, стражи которых беспрепятственно пропускали нас и тут же запирали за нами засовы. Двигались мы быстро. Оставив позади последние ворота, мы поехали дальше, а наше сопровождение заторопилось назад в Мур – то ли из страха перед фангами, то ли чтобы не опоздать к предстоящему празднеству. Послав нам вслед прощальное проклятие, абати развернулись и ускакали.

Выбравшись из ущелья, мы задержались на том месте, где несколько месяцев назад перед нами произносил речь Барунг и где бедняга Квик направил своего верблюда на коня Джошуа, так что этот славный «герой» свалился на землю. Мы сделали привал и привели в порядок наш караван, после чего основательно вооружились винтовками и револьверами, которые нам выдали обратно, и разделили между собой патроны. Нас было четверо, и нам предстояло вести много верблюдов, так что пришлось рассредоточиться. Мы с Хиггсом отправились вперед, поскольку я лучше других знал дорогу, Оливер занял позицию в центре, а Родрик замыкал цепочку: у него было хорошее зрение и превосходный слух, и он отлично управлялся с верблюдами.

Направо от нас лежал город Хармак, и мы отметили, что он совершенно безлюден: фанги, очевидно, покинули свою страну. Дальше мы проехали мимо долины Хармака и увидели огромного сфинкса, остававшегося на том же месте, где он лежал много тысячелетий, только его голова улетела в Мур, а в плечах зияли большие темные дыры – результат нашего взрыва. Из львиных пещер не доносилось ни звука: похоже, все священные львы погибли или были истреблены. Хиггс, чей археологический азарт пробудился с новой силой, предложил нам подъехать к сфинксу и произвести обмеры, но я возмутился и назвал профессора сумасшедшим. Он обиделся и замолчал; насколько я знаю, он до сих пор не простил мне этого запрета.

Мы в последний раз взглянули на Хармак и быстро двинулись вперед. Мы не останавливались до наступления темноты, и она настигла нас у тех развалин, где Шадрах пытался отравить Фараона, который позже перегрыз ему горло. Здесь мы сделали привал на ночь. Еще до рассвета Родрик отправился на разведку и, вернувшись, сообщил, что не встретил ни души. Мы поели пищи, которой нас снабдили абати, не без страха, что она отравлена, и решили ехать по направлению к Египту – благо, дорогу мы хорошо знали.

У нас, правда, возник спор, не последовать ли по северной дороге, о которой нам в свое время рассказывал Шадрах, – она была короче. Однако, посовещавшись, мы отвергли этот план. Во-первых, никто из нас по той дороге никогда не ездил, а во-вторых, на расстоянии примерно в тысячу ярдов от нашего лагеря Родрик обнаружил следы большого войска, совсем недавно проходившего здесь, и пришел к выводу, что это армия Барунга, который собирается напасть на Мур.

Около двух часов пополуночи мы двинулись по прежней дороге и безостановочно ехали до рассвета. Мы убедились в правильности наблюдений Родрика, поскольку натолкнулись на следы войска, состоявшего, по нашим предположениям, из нескольких тысяч воинов. В том, что это армия фангов, мы больше не сомневались, так как узнали отдельные образцы их оружия, брошенные прямо на земле. Никого из воинов мы, слава богу, не встретили и, увеличив скорость, около полудня добрались до реки Эбур, через которую переправились без труда, так как вода стояла совсем низко. Мы переночевали на противоположном берегу. Незадолго до рассвета профессор, стоявший в карауле, разбудил меня.

– Мне жалко тревожить тебя, дружище, – сказал он, – но на небе творится что-то неладное, посмотри-ка сам.

Я поднялся и глянул ввысь. В прозрачном воздухе звездной ночи вдали виднелись контуры гор Мура, а над ними все небо заливал какой-то красноватый свет. Я сразу сообразил, в чем дело, и предложил:

– Давайте разбудим Орма, – и направился в ту сторону, где, как мне казалось, капитан улегся под деревом, но, оказывается, он не спал, а стоял на небольшой кочке и смотрел на дальние горы и зарево над ними.

– Мур в огне! – как-то странно, пожалуй, полуторжественно произнес он, отвернулся и отошел в сторону.

– Бедная Македа! – сказал я Хиггсу. – Что с ней будет?

– Не знаю, – ответил тот, – когда-то я восхищался ею, а теперь считаю, что она заслужила все свои несчастья, маленькое лживое существо! Впрочем, давайте воздадим ей должное: дочь царей выделила нам превосходных верблюдов, не говоря уж о том, чем они нагружены.

– Бедная Македа! – повторил я с грустью.

За день мы проехали немного, так как утомились и нужно было дать отдохнуть и напиться верблюдам, прежде чем войти в пустыню. Мы не торопились, уверенные в том, что нас никто не преследует. Ночь мы провели в котловине у склона холма, а на заре нас разбудил часовой Родрик, крикнув, что к нашему каравану кто-то приближается. Мы вскочили и схватились за ружья.

– Где они? – спросил я его.

– Там, – ответил сын, указывая по направлению к вершине холма.

Мы обежали несколько кустов, мешавших нам разглядеть вершину, и заметили силуэт одинокого всадника, сидевшего на загнанном коне. Утомленный конь совсем задыхался, опустив голову, а всадник в длинном плаще с капюшоном, казалось, осматривал наш лагерь, – наверняка это был шпион. Хиггс вскинул винтовку, прицелился и выстрелил, но Оливер, стоявший подле, вдруг ударил по дулу снизу, так что пуля пролетела мимо.

– Не надо его убивать, – хладнокровно произнес он. – Если это одиночный всадник, он нам не страшен, а если их много, вы только привлечете их сюда.

Всадник тронул усталого коня и приблизился к нам. Я обратил внимание на то, что это человек небольшого роста. «Мальчик, – решил я про себя, – явно гонец с каким-нибудь известием».

Всадник подъехал к нам, выпрыгнул из седла и обвел нас долгим взглядом.

– Ты кто такой? – спросил Оливер, внимательно осматривая закутанную в плащ фигурку.

– Я кое-что привез тебе, господин, – последовал ответ, и голос незнакомца показался нам тихим и глуховатым. – Вот. – Изящная тонкая рука взметнулась, держа между пальцами перстень.

Я сразу узнал его. Это был перстень царицы Савской, который Македа дала мне с собой, когда я уезжал в Европу, в качестве доказательства моей миссии и в знак своего особого доверия. Этот перстень, как я уже рассказывал, мы публично вернули ей во время заседания государственного совета абати. Оливер побледнел, увидев кольцо.

– Как этот перстень попал к тебе? – хрипло спросил он. – Разве та, которая одна по праву владела им, умерла?

– Да, – ответил странный голос, показавшийся мне каким-то неестественным. – Вальда Нагаста, дочь царей, которую ты знал, умерла, ей больше не нужен древний символ ее власти, и она дарит его тебе, о ком она с нежностью вспоминала в последнюю минуту своей жизни.

– Ох, – простонал Оливер, закрыл лицо руками и отвернулся.

– Но, – снова заговорил незнакомец, на этот раз медленно и загадочно, – женщина Македа, которую ты, как говорят, раньше любил…

– Что? – Оливер опустил руки и взглянул на всадника.

– …Македа, которую ты, как говорят, любил, жива.

Плащ соскользнул с плеч незнакомца, и в свете восходящего солнца мы увидели знакомое лицо. Перед нами стояла Македа.

– Мой властелин, сын Орма, – обратилась она к капитану, – так ты принимаешь мой дар, перстень царицы Савской?

Послесловие Македы,

которую также звали Вальда Нагаста, что значит «дочь царей», и Такла Варда, то есть «бутон розы», и которая, как прямой потомок царя Соломона и Македы, царицы Савской, являлась по праву рождения единственной законной правительницей народа абати.

– Я, Македа, пишу это по приказанию Оливера Орма, моего владыки, который желает, чтобы я сама рассказала о том, что случилось, когда чужеземцы покинули Мур.

Поистине все мужчины простодушны, и мой повелитель, Оливер Орм, – не исключение, так же как ученый человек по прозвищу Синие окошки и доктор Адамс. Только Родрик, сын Адамса, не так слеп, как другие белые, ибо он вырос среди фангов и приобрел восточную мудрость. Он единственный сразу понял мой план, как спасти жизнь троим язычникам, но ничего не сказал им, поскольку хотел бежать с ними из Мура и боялся, что их убьют абати. Впрочем, возможно, юноша лжет, чтобы доставить мне удовольствие.

Теперь изложу вкратце, как все произошло.

Меня вынесли из пещеры вместе с Ормом и его товарищами, и я была так слаба от голода, что не сумела даже принять яд, который носила с собой, иначе я непременно сделала бы это, чтобы не попасть в руки своего проклятого дяди Джошуа. Все же я кое-как держалась благодаря тому, что язычники заставляли меня жевать сухой хлеб и изображали, будто они тоже едят, тогда как на самом деле, подкармливая меня, они голодали, чего я им никогда не прощу.

Нас предал горец Яфет, человек отважный, но в душе оказавшийся трусом, как все абати, и побудил его к измене голод, который, сказать по правде, – плохой союзник храбрости. Яфет вылез из пещеры, добрался до Мура, донес Джошуа, где мы находимся, и абати явились за нами.

Меня сразу же отделили от чужестранцев и стали вдоволь кормить, пока ко мне не вернулись силы; я ела целебный мед, который быстро поставил меня на ноги. Когда я почувствовала себя совсем окрепшей, ко мне пришел принц Джошуа и сказал:

– Теперь ты моя, Вальда Нагаста, ты угодила в мои сети, и отныне ты будешь подчиняться моей воле.

– Глупец, твои сети из воздуха, я вырвусь и улечу из них, – гордо ответила я ему.

– Каким образом?

– Существует много способов умертвить себя. Ты не дал мне возможности отравиться, но я выжду удобный случай. В загробном мире я освобожусь от тебя и твоих домогательств.

– Послушай, племянница, – заявил мой коварный дядя, – а ты подумала, что станет с язычником, сыном Орма, который пленил твое сердце, и с его соотечественниками? Их застали вместе с тобой, они – злейшие враги нашего народа, и я велю предать их пыткам и страшной смерти. – Он принялся описывать мне, как именно их казнят, но я опускаю эти подробности, ибо они невыносимы для нормального человека. – Если ты убьешь себя, язычники умрут так, как подыхает волк, которого поймают пастухи, или как павиан, похитивший чужую самку. Ты поняла меня?

Конечно, я поняла, что спасения нет, и начала торговаться с ним.

– Дядя! – воскликнула я. – Отпусти этих людей, и я клянусь тебе именем нашей праматери, царицы Савской, что стану твоей женой. А если ты убьешь их, я никогда тебе не достанусь.

После долгих уговоров он согласился, потому что желал обладать мною и заполучить ту власть, которую мог обрести, только женившись на мне. Теперь мне предстояло правдоподобно сыграть свою роль. Моего повелителя, сына Орма, и его товарищей привели в залу суда, и я издевалась над ними в присутствии моего народа; я оскорбляла их, называла псами, и они – о простодушные люди! – приняли все за чистую монету. Я подняла покрывало и показала им свое лицо, и они поверили тому, что, как им казалось, прочли в моих глазах, позабыв о том, что я женщина и способна играть любую роль. Они не учли, что в зале находился народ абати, и если бы он раскрыл обман, то в ту же минуту разорвал бы чужеземцев в клочья. Особенно трудно было убедить сына Орма, что я – худшая из всех подлых женщин, когда-либо ступавших по земле. И все же мне удалась моя роль, и мой господин это не отрицает; раньше мы с ним часто говорили об этом, но теперь больше не говорим.

Язычники покинули Мур и увезли с собой все награды, которые я могла им дать, хотя никто из них, признаться, не искал богатства. Они уехали, и для меня настало время адских мучений. Я страдала от того, что мой возлюбленный считает меня лживой порочной женщиной и что он никогда не узнает правду. Я думала, что, пока он не вернется на родину и не откроет ящики с сокровищами, – если он когда-нибудь вообще сделает это, – он так и не поймет, что весь спектакль я разыграла только ради того, чтобы спасти ему жизнь. Он будет верить, что я вышла замуж за Джошуа, и… – о, я не в силах дальше писать об этом! Я мечтала умереть и ждать своего повелителя в райских садах, пока мы не соединимся с ним навеки, чтобы больше не разлучаться.

Когда сын Орма и его товарищи удалились от Мура на такое расстояние, что их уже невозможно было догнать, я решила открыть Джошуа и своему народу всю правду. Мне хотелось произнести такие проникновенные слова, которые абати помнили бы на протяжении многих поколений, а затем убить себя на глазах у всех, чтобы у Джошуа не было жены, а у абати – царицы. Я сидела на дневном празднестве и улыбалась, ни на секунду не забывая о своем намерении.

Наступил вечер основного торжества – нашего с Джошуа бракосочетания. Бокалы были разбиты, церемония окончилась. Принц встал из-за пиршественного стола, чтобы объявить меня перед всем народом своей женой. При этом он пожирал меня взглядом – одновременно сладострастным и презрительным, а я сжимала рукоятку кинжала, который спрятала в складках своего свадебного платья, и мечтала – так велика была моя ненависть к нему – заколоть своего супруга.

И сбылось то, о чем я грезила в своих снах. Вдали раздались крики, в воздух взвились языки пламени, гостей охватил ужас: что случилось? Через мгновение из тысячи уст праздничной толпы вылетел один общий вопль, леденящий душу:

– Фанги! Фанги напали на нас! Спасайтесь!

– Пошли, – велел Джошуа, хватая меня за руку, но я замахнулась на него кинжалом, и он отпустил меня, куда-то убежав со своими военачальниками, а я осталась одна на золотом троне под пышным балдахином.

Абати, даже не попытавшись сражаться, забились в подземный город или спрятались в горах, а за ними по пятам следовали фанги, истребляя и выжигая все на своем пути. Мур пылал со всех концов, а я сидела на троне и смотрела на светопреставление, терпеливо ожидая смерти. Не знаю, сколько прошло времени, но наконец передо мной появился султан фангов Барунг с окровавленным мечом, который он поднял в знак приветствия.

– Привет, о дочь царей, – сказал он. – Свершилось пророчество: голова Хармака спит в Муре.

– Да, – ответила я, – Хармак спит в Муре, и многие из тех, кто жил тут прежде, тоже заснули навеки. Султан, ты сам меня убьешь или это сделать мне?

– Ни то ни другое, Вальда Нагаста, – ответил он. – Разве я не дал тебе слово у входа в ущелье, когда говорил с тобой и чужестранцами, что сохраню твою драгоценную жизнь? Разве султан фангов когда-нибудь нарушал свое обещание? Я овладел городом, который веками принадлежал нам, фангам; я поклялся очистить его от скверны огнем – и вот, сама видишь. – Он указал на бушевавшее вокруг пламя. – Теперь я отстрою его заново, и ты будешь править им как моя подданная.

– Нет, – покачала я головой, – вместо этого попрошу тебя о трех вещах.

– Говори.

– Во-первых, дай мне хорошего коня и пищи на пять дней и отпусти меня туда, куда я захочу. Во-вторых, разыщи, если он еще жив, одного горца по имени Яфет, который когда-то помогал мне и заставлял делать то же самое своих людей, и возведи его в высокий чин подле себя. В-третьих, пощади жизнь тех абати, которые еще не погибли.

– Можешь ехать куда угодно, и я, кажется, знаю, куда ты отправишься, – хитро взглянул на меня Барунг. – Мои лазутчики видели на чистокровных верблюдах четверых белых чужестранцев, продвигающихся к Египту. Мне донесли о них, когда я вел войско к горному туннелю; его указал мне Хармак, а вы, абати, так и не смогли найти этот проход. Фанги ждали моего приказа, чтобы уничтожить язычников, но я распорядился: «Пусть едут. Да будет дарована свобода отважным людям, которые навек опозорили всех абати». Да-да, именно так я и выразился, хотя один из этих белых, сладкоголосый певец, был женихом моей дочери. Но зачем ей муж, который сбежал со своим отцом и бросил ее? Поэтому лучше для него, что он нас покинул, иначе мне пришлось бы убить его.

– Да, – заявила я, – я поеду за этими чужестранцами. Мне больше не нужны абати. Я мечтаю увидеть другие страны.

– Не столько страны, сколько человека, которого ты любишь. Но, по-моему, он дурно думает о тебе, – усмехнулся султан, поглаживая бороду. – Это неудивительно, ведь ты праздновала свадьбу. Скажи-ка мне по-честному, дочь царей, а что бы ты делала этой ночью, если бы я не пришел? Прижимала бы жирного дядюшку к своей груди?

– Нет, Барунг, я не допустила бы такого. Еще до того, как ты захватил Мур, я показала Джошуа кинжал, который спрятала в складках своего свадебного платья, и поклялась, что убью себя.

– Ну-ну, – усмехнулся он, – кинжал явно предназначался для Джошуа. Ты храбрая женщина, а этот трусливый шакал, твой несостоявшийся супруг, не стоит твоего мизинца. Ты спасла жизнь тому, кого любишь, и готова была пожертвовать собой для него. Поэтому слушай меня. Мой лучший конь ждет тебя. Пятеро самых отважных моих воинов будут сопровождать тебя, пока ты не догонишь чужеземцев. Счастлив тот, кто прижмет благоуханный «бутон розы» к своей груди. Теперь по поводу остальных твоих просьб. Яфет в моих руках. Он сам ко мне пришел, потому что не захотел сражаться за тот народ, который причинил столько зла его бывшим друзьям, белым людям. В дальнейшем я воздам Яфету по его заслугам. Что касается твоего народа, не беспокойся – я приказал прекратить военные действия. Пусть твои абати живут и будут моими рабами, потому что они, хоть и трусы, но хорошо возделывают землю и опытны в разных ремеслах. Я надеюсь также, что твои подданные переняли кое-какой полезный опыт у чужестранцев, который мне и всем фангам в будущем пригодится. Но твоего дядю Джошуа, – сурово прибавил султан, – который пытался заманить меня в западню в устье туннеля, ведущего в Мур, я велю казнить. Не проси за него, Такла Варда, – твои просьбы, клянусь головой Хармака, ни к чему не приведут.

Я побоялась рассердить Барунга и не стала просить, а только вздохнула. На рассвете я села на коня, и меня действительно сопровождали пятеро вооруженных фангов. Проезжая по главной площади Мура, я увидела оставшихся в живых абати, которых согнали в стадо, как животных, и среди них был мой дядя. На шею ему надели веревку, и его толкал вперед, как быка, воин фангов, а Джошуа, зная, что его ведут на смерть, не хотел идти. Завидев меня, он упал на колени, умоляя пощадить его. Я ответила, что не в состоянии помочь ему, хотя, клянусь вам, я спасла бы его, если бы это было в моей власти, несмотря на то зло, которое он причинил мне и тому, кого я люблю всем сердцем. Я еще раз попыталась упросить Барунга сохранить жизнь моему дяде, но султан не захотел меня слушать. Тогда я подошла к Джошуа и сказала:

– Проси о милости того, в чьей власти теперь Мур, а я ее лишилась. Ты сам повинен во всем и сам уготовил себе свою участь.

– Куда ты поедешь, Македа? О, ни к чему и спрашивать! Ты помчишься за этим язычником? Станешь его рабыней, будешь ублажать его, выпрашивать у него прощения? Будь он проклят! – плюнул Джошуа. – Жалко, что я не убил его, ведь у меня было столько возможностей! Да и тебя надо было прикончить вместе с твоей белой собакой.

Дядя принялся оскорблять меня и попытался накинуться с кулаками, но фанг, который держал Джошуа за веревку, дернул ее, и принц упал прямо в дорожную пыль, а я поспешила отойти и больше не видела его лица…

Сердце мое разрывалось, когда я скакала по главной площади. Все пленные абати: мужчины, женщины и дети – с воплями умоляли меня спасти их от смерти и рабства, но я сурово ответила им:

– То зло, которое вы причинили мне и отважным чужестранцам, я вам прощаю, но можете ли вы, абати, простить самих себя? Если бы вы послушались меня и тех, кого я призвала, чтобы помочь вам, то давно прогнали бы фангов и стали навеки свободными. Но вы оказались подлыми трусами, вы не захотели носить оружие, как подобает мужчинам, вы не пожелали охранять свои горы, а народ, который отказывается сражаться за свою свободу, рано или поздно погибнет либо попадет в рабство к тем, кто сильнее его и готов с оружием в руках бороться за свои интересы.

Я все написала, о мой возлюбленный Оливер, мне нечего больше добавить. Скажу одно: я не жалею, что столько выстрадала и заслужила то счастье, которым сейчас наслаждаюсь с тобой. И я, Македа, прямой потомок царя Соломона и царицы Савской, не желаю снова властвовать над Муром, потому что властвую теперь над твоим сердцем.