Текст книги "Бесстыдница"

Мысли беспорядочно роились в ее голове, словно крохотные волны, которые поднимались в ванне, стоило ей шевельнуть коленями. И вдруг ее осенило: она не должна подать вида, что унижена и подавлена случившимся. Мерри решительно, хотя еще и не вполне оправившись от потрясения, выбралась из ванны, вытерлась, облачилась в стеганый халатик и вернулась в гостиную. Рене возлежал на софе и курил сигарету. Рауль, тоже в халате, потягивал виски из высокого стакана. Когда вошла Мерри, оба замолчали и уставились на нее. Мерри преспокойно прошагала к бару, налила себе щедрую порцию виски и направилась к себе в спальню. Лишь на пороге остановилась, повернулась и вежливо попрощалась:

– Спокойной ночи.

Четыре дня спустя они с Каррерой сочетались браком в мэрии тихого городка в Бретани, вблизи которого у Рауля была ферма.

Все время, пока шли съемки, Каррера был с ней воплощением любезности, нежности и очарования. Мерри было от этого и легче и хуже. На съемочной площадке Рауль во многом напоминал Кляйнзингера – неизменно вежливый и невозмутимый, – но, в отличие от Кляйнзингера, он привносил в работу над фильмом гораздо больше своего, чисто личного. Возможно, оттого он и слыл импровизатором. Он снимал фильм по мотивам «Писем Асперна». Приехавший в Париж критик встречается с внучкой любовницы великого поэта и соблазняет ее, чтобы овладеть письмами и дневниками поэта, которые нужны ему для его изысканий. Если поначалу отношение Мерри к Рене-критику было полупрезрительным, полуснисходительным, то после того, как он ее соблазнил, это отношение сменилось преданным обожанием. В конце концов, критик ее бросил и вычеркнул из памяти. Поскольку фильм имел много общего с реальностью, Мерри не составило труда сыграть свою героиню: ей достаточно было изображать перед камерой оператора собственные настроения и чувства.

Четырежды в течение двух месяцев напряжение от работы становилось для Карреры настолько невыносимым, что ему требовались разрядки. Хотя, возможно, он таким образом освежал свое творческое видение. Он подбирал для Мерри партнеров и фотографировал ее во время совершения половых актов с мужчинами, которых приводил домой. Иногда просил Мерри или партнера поменять позу, выражение или изменял ракурс – точь-в-точь как во время съемки фильма.

Мерри настолько захватили съемки и так заразило удивительное отношение Карреры, что она ощущала себя всецело его творением. То ли это случилось оттого, что она дала волю своим чувствам, то ли оттого, что так беззаветно отдавалась незнакомцам, но после каждого полового акта роль героини, безмолвно обожающей вероломного критика, давалась Мерри еще проще и естественнее. А после того как Каррера привел ей вот уже пятого подряд любовника, Мерри даже испытала какое-то извращенное удовольствие. Она как бы видела себя через видоискатель камеры. И стала задумываться, насколько красиво то, чем она занимается с незнакомыми мужчинами. Она помнила, что Каррера как тонкий ценитель предъявляет высокие требования к эротическому искусству, и ей очень хотелось угодить ему.

Да, у них была странная, необычная любовь, но Мерри в своей жизни видела так мало любви, что была готова довольствоваться и тем, что имела с Каррерой. В конце съемок Каррера закатил роскошный ужин в ресторане «Ше Максим», после которого отвез ее домой и, как бы в продолжение безудержно веселого вечера, проводил Мерри в спальню, сам раздел, лег с ней в постель и овладел ею. Все получилось как-то удивительно мило, наивно, как бы по-детски, но Мерри испытала необычное умиротворение и только задавалась вопросом: если Каррера способен на такую физическую близость, зачем ему прибегать к помощи фотоаппарата? На душе у Мерри потеплело и зародилась даже надежда, что их отношения смогут наладиться, стать более нормальными, что они смогут найти и удовольствие и утешение в объятиях друг друга…

Каждый день Каррера подолгу задерживался в монтажной. Мерри бродила по Парижу, много читала и всласть выспалась. Она заметила, что спит больше обычного, но, несмотря на это, быстро устает. Как-то вечером она пожаловалась на свое самочувствие Раулю, и он предложил показать ее своему врачу. Мерри не любила ходить по врачам, но Рауль настоял на своем и сам на следующее утро отвез ее к доктору Дрейфусу.

– Рауль, – окликнула она его вечером, когда они кончили ужинать.

Каррера оторвался от кипы фотографий и вопросительно посмотрел на нее.

– Анализ дал положительный результат, – сказала она.

– Какой анализ? – встрепенулся Рауль. – Я беременна.

Он отложил фотографии в сторону и развернулся на стуле лицом к Мерри.

– Ничего страшного, – сказал он. Потом встал, подошел к ней и положил руку на плечо. – Справимся. Все очень просто. У меня есть приятель в Швейцарии…

– Ты хочешь, чтобы я это сделала?

– Я хочу, чтобы ты сделала то, что считаешь нужным. Я всегда хочу, чтобы ты поступала так, как считаешь нужным.

– А что бы ты ответил, если бы я сказала, что хочу оставить ребенка?

– Но… но почему? – спросил он.

– Не знаю. Может быть, потому, что я хочу иметь ребенка? Моего ребенка?

– Нашего ребенка, – поправил Каррера.

Мерри рассмеялась. Горько, невесело. Как узнать, кто из ее партнеров на самом деле является отцом ребенка?

– А вообще-то, – произнес Каррера, меряя шагами комнату, – мысль неплохая. Даже заманчивая. Я не раз пытался представить, как воспитаю свою дочь…

– Дочь? Почему ты считаешь, что у меня родится девочка?

– Сын мне неинтересен, – холодно произнес Каррера. – Дочь – другое дело. Нет, право, – продолжил он, заметно оживившись, – это мне нравится.

Еще поразмыслив немного, он произнес:

– Да, я согласен. Давай заведем ребенка. Он подошел к Мерри и поцеловал ее в лоб.

– Но только девочку…

Чем больше он говорил, тем большее отвращение испытывала Мерри. К горлу подступила тошнота. То, что случилось с ней самой, она выдержит. Стерпит и переживет. Но ее ребенок! Не станет ли ее дочь новым объектом увлечения Карреры?

Она оставалась у Рауля еще десять дней. Картину смонтировали, состоялся просмотр, и Мерри разделила с Раулем восторг – фильм и впрямь получился превосходный. В течение последних десяти дней они почти не разговаривали. Все эти дни Каррера был особенно заботлив, словно начал играть роль преданного отца. Мерри даже начало казаться, что она сама интересует его только как мать будущего существа.

На следующее утро после просмотра она позвонила в «Америкэн экспресс» и заказала билеты на самолет Париж – Нью-Йорк, а из Нью-Йорка – на Чикаго, а потом – до Батта, штат Монтана.

Сэму Джаггерсу она звонить не стала. И никому другому тоже. Ее окрыляло то, что решение она приняла самостоятельно, ни с кем не посоветовавшись. В последний раз она испытала подобное чувство гордости в девятилетнем возрасте, когда сбежала от Новотны и сама добиралась до Нью-Йорка, разыскивая отца.

Вечер накануне отлета ничем не отличался от остальных. Они с Раулем поужинали в маленьком ресторанчике, после чего вернулись домой. Мерри сказалась уставшей и почти сразу удалилась в спальню. На следующее утро проснулась поздно. Рауль больше не будил ее по утрам из бережного отношения к неродившейся дочери. Когда Мерри встала, его уже не было дома.

Мерри зашла в его спальню. Впервые с тех пор, как столь неудачно пыталась его соблазнить. Сев за письменный стол, решила написать ему прощальную записку. Продумала несколько минут и остановилась на варианте: «Извини. Я уезжаю. Мерри».

Она выдвинула ящик стола, чтобы найти какой-нибудь конверт, – не оставлять же записку на виду у прислуги. Взгляд ее упал на толстенный альбом в кожаном переплете. Мерри хотела открыть его, но альбом оказался заперт на замочек с наборным шифром. Она попыталась открыть его, но, поднеся замочек к уху и прислушиваясь к щелчкам, не смогла сделать то, что с такой необыкновенной легкостью получалось у киногероев. Тогда она взяла со стола нож для разрезания бумаги и, с силой надавив на дужку изящного замочка, сломала его и альбом раскрылся.

Фотографии, которыми были заполнены первые несколько страниц альбома, ничего для нее не значили. Как она и ожидала, на них были запечатлены голые парочки в разных позициях. Женщина, правда, была одна и та же. Мужчины менялись. Однако, начиная со второй трети альбома, пошли фотографии, на которых была снята Клотильда, первая жена Карреры. Перелистав несколько страниц, Мерри наткнулась на фотоснимки Моник. Потом последовала вереница женщин, которых Мерри не знала. Каждая в нескольких позах. И… Мерри остановилась, потом вернулась на пару страниц назад, присмотрелась внимательнее и, запрокинув голову назад, расхохоталась. Да, это Нони, ее мачеха. Но до чего же она нелепо выглядит! Рауль, должно быть, и сохранил этот снимок исключительно из-за его нелепости. Не может же женщина всерьез заниматься любовью одновременно с тремя мужчинами! На глупенькой мордашке Нони застыло идиотски-похотливое выражение. Впрочем, подумала Мерри, это ее обычное выражение. Поразительно потешный снимок!

Она нисколько не удивилась, увидев на последних страницах альбома собственные фотографии. Мерри отрешенно разглядывала их, восхищаясь позами и изяществом линий на одних и недовольная другими. Интимные акты, позы и запечатленные крупным планом гениталии казались ей совершенно безжизненными, холодными, нереальными. Она долго разглядывала фотоснимки, пытаясь преодолеть собственное безразличие. Она смогла почувствовать только жалость, и даже не к Раулю и не к себе, а к этим снимкам – насколько в них была погублена даже та крохотная искорка жизни, которую навечно остановил щелчок затвора фотоаппарата. Она поняла, почему Рауль был вынужден постоянно пополнять свою коллекцию – несчастный тщетно пытался поймать невозможное – преходящие жизненные мгновения, остановить которые не подвластно ни фотопленке, ни чему-либо другому.

Что ж, теперь можно уходить. Она не бежала, нет, а просто уходила. Мерри закрыла альбом, положила на прежнее место и задвинула ящик. Она прекрасно понимала, что навсегда закрыла не только альбомные страницы…

ЭПИЛОГ

– Тужься, – велела индеанка.

– Я стараюсь, – раздраженно сказала Мерри.

– Сильнее.

Мерри закусила край полотенца, которое подсовывала ей женщина, когда схватки усиливались. Она напряглась, выгнув спину. Боль постепенно стихла и отступила. Мерри обессиленно лежала, мокрая, обмякшая.

– Еще не видно? Выгляни из окна и скажи, не появился ли он.

Индеанка подошла к окну посмотреть, не приближается ли черный «форд» Дока Гейнса. Внука старого Дока Гейнса, ветеринара, который пятьдесят четыре года назад принимал роды у матери Мередита Хаусмана.

Мерри лежала на просторной кленовой кровати Мамаши Хаусман в спальне, которая вот уже два года пустовала. Напротив, в кресле, сидела Эллен, бабушка Мерри. Как всегда, она вышивала.

– Больно, – пожаловалась Мерри. – Просто не могу терпеть, когда накатывает.

– Нужно терпеть, – покачала головой Эллен.

– Дыши почаще. Как щенок, – посоветовала индеанка.

– Боль только кажется такой сильной, – сказала Эллен. – Потом сама поймешь, что это ерунда. Настоящая боль еще впереди.

Тамбурный крючок поблескивал в лучах заходящего солнца, которые пробивались через окно. Эллен думала о жизнях, зарождавшихся и заканчивавшихся на этой кровати. Она вспоминала их всех по очереди, живых и ушедших: Мерри, потную и измученную непривычной болью; Мередита, который даже с рождения был лишен тепла этой уютной кровати, а потом навсегда ушел в небытие; Сэма и муки, которые он терпел как незаконнорожденный сын Мамаши Хаусман; Мамашу Хаусман, которая умерла на этой самой кровати, так ни разу и не испытав счастья любви к своему чаду; и наконец, старого Эймоса Хаусмана, которого сама видела лишь однажды, когда была сопливой девчонкой.

Казалось, это тянется бесконечно. А вот теперь – начинается с самого начала.

Мерри истошно закричала. Ее голова беспомощно дергалась на подушке.

– Он уже пошел, – сказала индеанка. – Тужься сильнее!

Мерри резко выгнулась, закусив губу. Индеанка надавила ей на низ живота. Из груди Мерри вырвался пронзительный, звериный вопль.

Ребенок появился на свет.

Индеанка ловко подхватила мокрое, скользкое тельце, перерезала пуповину и передала крохотное красное существо Эллен. Та подняла младенца за пятки и звонко шлепнула по попке, чтобы прочистить ротик и горло.

Еще шлепок, еще, и – младенец тоненько и негодующе запищал. Эллен завернула новорожденного в шаль.

Мерри вздохнула.

Эллен поднесла крохотное существо к самому лицу матери.

Мерри посмотрела и улыбнулась.

– Девочка! – сказала она.

Теперь все начнется заново, подумала она.

В издательской фирме «ОЛМА-ПРЕСС» в 1994 году выйдет роман Розмари Роджерс «ОБНАЖЕННЫЕ ЧУВСТВА».

Любовная история преуспевающей тележурналистки и фотомодели потрясает своей трагической обыденностью и достоверностью, безраздельно завладевает вниманием даже самого искушенного читателя.

Роман отличают почти детективный сюжет, мастерское раскрытие психологических портретов героев, изобилие эротических сцен, написанных с беспрецедентной откровенностью.

…Фрэнси позвонила Брэнту Ньюкому два дня спустя. Стояло субботнее утро, и Дэвид своим звонком уже поставил семейство в известность, что страшно занят и на этот уик-энд вырваться в Олбени не сможет. Для Фрэнси звонок Дэвида означал, что ей придется еще одну субботу и воскресенье провести с младшими братом и сестрой. Особенно Фрэнси ненавидела субботы, когда экономка, миссис Лэмберт, отдыхала и ей приходилось, хотела она этого или нет, взваливать на себя все заботы по дому и выступать в качестве няньки Рики и Лайзы. Но сегодня они этого от нее не дождутся. Сколько можно, в конце концов! Разве Дэвид не понимает, что ей уже исполнилось семнадцать и она имеет право на собственную личную жизнь? Дэйв совершенно невыносим – он такой ужасный эгоист! Зато она может положиться на Рика, который обладал мягким характером и был добрым и покладистым мальчуганом. Ко всему прочему, Рик и Лайза любят ее и никогда ничего не расскажут старшему брату. Она позволит им остаться дома и смотреть телевизор до посинения, а сама наготовит разной еды и бутербродов, чтобы детишки не голодали, пока ее не будет. Они даже не успеют соскучиться, она же вернется через какое-то недолгое время…

Когда Фрэнси набирала номер Брэнта, ее руки тряслись – так сильно она боялась, что не застанет того дома. Довольно долго никто не поднимал трубку; наконец, Брэнт ответил хриплым со сна голосом, явно недовольный, что его разбудили. Фрэнси с замирающим сердцем сообщила ему, кто звонит, на мгновение испугавшись, что он просто-напросто позабыл о ней. Некоторое время Брэнт молчал, ничего не отвечая Фрэнси, зато когда заговорил снова, его голос как по мановению волшебной палочки изменился и зазвучал вполне любезно, хотя в нем проскальзывали нотки неприкрытого веселого удивления. Они договорились встретиться во второй половине дня, когда Брэнт, по его словам, окончательно придет в себя и сможет уделить Фрэнси побольше внимания. Он продиктовал ей адрес и повесил трубку без лишних слов, Фрэнси же еще с минуту простояла у телефона, вцепившись в аппарат с такой силой, что костяшки пальцев побелели – она не могла прийти в себя от охватившего ее возбуждения.

Оказалось, что дезертировать из дома не так-то просто, как показалось Фрэнси сначала. Прежде всего, Рик осведомился, куда это она направляется, причем вопросы он задавал весьма мрачным тоном, поскольку Фрэнси неосмотрительно обещала поиграть с ним в бейсбол.

– Мне тоже осточертело сидеть целыми днями в нашей старой развалюхе, – пожаловался он. – Если ты не в состоянии сыграть со мной, то, возможно, отец Боба Филдса составит мне компанию. Он как-то сказал, что и сам не против перекинуться мячом после того, как я поплакался ему в жилетку, что мне не с кем играть.

Фрэнси постаралась отделаться от Рика, придав своему голосу начальственные модуляции старшей сестры, но Лайза, обладавшая способностью чуять скандал в самом зародыше, принялась молча рыдать, закрыв личико руками.

– Послушайте, нет, только послушайте, ребятки, для меня чрезвычайно важно вырваться сегодня из дома.

Чрезвычайно! Я вам клянусь. Разве я покинула бы моих славных братика и сестричку, если б это не было так важно для меня? Вы только посмотрите на других девчонок моего возраста. У них у всех уже есть собственные автомобили, и они разъезжают себе спокойненько на свидания, словно какие-нибудь леди. А Дэвид хочет, чтобы я вечно здесь торчала. В один прекрасный день у меня от всего этого поедет крыша!

Фрэнси заметила, что Рик заколебался, поэтому она в прямом смысле этого слова пала перед ним на колени и, обняв мальчика за плечи, взмолилась:

– Рик, ну пожалуйста, я подарю тебе пять долларов. Или нет, подожди минутку, я прямо сейчас схожу за Черил и позову ее к нам – пусть сидит тут и развлекает вас, пока я не вернусь. Что вы на это скажете? У нее нет постоянного парня, поэтому она все равно околачивается дома. Она мне жаловалась, что у нее в холодильнике пусто, вот пусть заодно и поест у нас…

Обычно Фрэнси добивалась своего тем или иным образом. Даже общалась с Черил. Вот и сейчас ее удалось уговорить. На все про все ушло двенадцать долларов из денег, которые Брэнт и Джерри дали Франси «за хорошее поведение». Остальные деньги она решила припрятать и на их основе создать «фонд помощи беженцам» – так Фрэнси окрестила сумму, которую ей было необходимо собрать, чтобы начать самостоятельную жизнь. Правда, к двенадцати долларам пришлось приплюсовать расходы на автобус до города и на такси от автобусной станции до того места, где жил Брэнт.

Фрэнси порадовалась, что взяла такси, – расстояние от автовокзала, расположенного в грязном перенаселенном районе, до жилища ее кумира оказалось довольно велико. В районе, где жил Брэнт, даже воздух, казалось, имел другой аромат, кругом цвели сады, простирались хорошо ухоженные лужайки, цветочные клумбы, пестревшие роскошными цветами. Девушка окинула взглядом высокий белоснежный дом и подумала, что именно в подобном строении должен проживать миллиардер Брэнт Ньюком. Что-то похожее на дворец, располагавшийся перед ней, Фрэнси видела на страницах модных журналов «Лучший дом» или «Американское жилище». Как и в журналах, здание находилось на вершине холма, сплошь застроенного виллами, принадлежавшими людям с самыми громкими фамилиями в Сан-Франциско. С холма открывался вид на залив и прочие красоты города.

Да, подумала Фрэнси, этот пижон действительно в состоянии заполучить все, что его душеньке угодно при его огромных доходах и фантастической внешности. И вот он хочет заполучить теперь ее, и здесь не может быть сомнений, поскольку в противном случае она бы здесь не стояла. Она вдруг пожалела, что на ней не надето ничего стоящего и по-настоящему шикарного. Но размышляя по этому поводу, она непроизвольно захихикала. Какая чушь! Разве Брэнта могли заинтересовать хоть на йоту шмотки Фрэнси? Ее тело – вот что представляло ценность для Ньюкома. Продолжая улыбаться, Фрэнси нажала на кнопку звонка у входа в особняк. Звонок пропел несколько тактов в стиле «диско», и она протанцевала два или три па в подобном стиле в ожидании, когда дверь откроется и ее впустят в волшебный замок.

Роль вежливого благовоспитанного хозяина исполнял Брэнт собственной персоной. Усадив ее на террасе, он кормил ее икрой и поил шампанским, поскольку она созналась, что всегда мечтала поесть икры, запивая драгоценную закуску шампанским. Сам же он при мысли о шампанском сморщил нос и налил себе остуженного белого вина, хотя и откупорил бутылку с шипучим напитком для Фрэнси. Окончив легкий завтрак, Брэнт закурил сам и предложил Фрэнси покурить специальные маленькие трубочки, заряженные гашишем. Ощущение поразило Фрэнси – гашиш расслаблял и возбуждал одновременно.

Что же последует вслед за этим, гадала Фрэнси, но Брэнт не спешил. Он лишь слегка заигрывал с ней, ограничиваясь легкими щипками и шлепками, словно напоминая ей о цели ее прихода.

В конце концов, он отвел девушку в комнату, именовавшуюся «игровой», где на стенах и по потолку были развешаны зеркала, а в самом центре стояла огромных размеров кровать, и продемонстрировал оборудование для съемок и записи звука, которыми эта своеобразная студия оказалась буквально нашпигована. Брэнт объяснил, что здесь можно проводить фото– и киносъемки даже в темноте, поскольку съемочная аппаратура обладала инфракрасными устройствами ночного видения.

Без напоминания со стороны Брэнта Фрэнси начала сбрасывать одежду, кокетливо демонстрируя собственную наготу перед зеркалами. Брэнт рассмеялся.

– Как это ты догадалась, что я уже дозрел? Ты что, умеешь смотреть сквозь брюки? – поддел он ее.

Она встала перед ним на колени и расстегнула «молнию» на его небесно-голубых джинсах, припав ртом к источнику своего наслаждения. Но не прошло и нескольких мгновений, как Брэнт грубо оттолкнул ее.

– Тебе необходимо учиться, моя милая, и учиться как следует. То, что ты там бессовестно терзаешь сейчас – не горячая сосиска, купленная у уличного торговца, а весьма деликатный инструмент!

Он отступил на шаг от нее, исследуя Фрэнси своим холодным взглядом.

– Впрочем, я запамятовал – ведь ты из тех сучонок, которых перед употреблением надо помять, сделать им больно. Или, может, ты предпочитаешь ощущать боль в момент совокупления? Я, конечно, могу и перепутать, но точно знаю, что тебя привело сюда желание немного помучиться, или я не прав?

Не ответив на замечание Брэнта, Фрэнси, гордая своими прелестями, разлеглась на полу, глядя на него снизу вверх. Ей не понравились шуточки великого соблазнителя в ее адрес и его желание поиграть с ней. Такого рода игры со стороны молодых людей она терпеть не могла.

– Ты скотина. Никто до сих пор не ставил под сомнение мое умение работать ртом. В каких же это уроках, по-твоему, я нуждаюсь?

– Не стоит тратить время на болтовню, милочка. Ты пришла сюда с единственной целью – чтобы я тебя трахнул. Хотя тебе и следует преподать урок, но у меня нет ни времени, ни желания становиться твоим учителем. У меня уже давно стоит, поэтому перебирайся на кровать и готовься к бою, а я тем временем сброшу с себя тряпки.

Интонации в его голосе насторожили и отчасти испугали Фрэнси, в словах Брэнта она почувствовала металл и безжалостность хорошо отлаженного автомата. Вдруг ей расхотелось иметь с ним что-либо общее. Фрэнси вскочила в полный рост с полыхающими от гнева щеками.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне, Брэнт Ньюком. Я не подзаборная шлюха!

Брэнт ударил ее в грудь, и от боли и неожиданности она даже вскрикнула.

– Ты без сомнения шлюха, Фрэнси. Все женщины, с которыми я был знаком – шлюхи! По крайней мере, хотя бы для одного мужчины. Ну-ка, быстро забирайся назад в кровать и раздвигай ноги как можно шире.

Фрэнси стала отступать назад, встревоженная стальным блеском, заигравшим в его глазах. Только в эту минуту она поняла, что, оказывается, совершенно не уверена в себе и, более того, напугана этим человеком до копчиков ногтей, – моментами ей стало казаться, что перед ней не человек, а робот. Грудь от удара Брэнта ныла, а ее глаза наполнились слезами. Тем не менее она успела заметить, как он нажал какой-то тумблер и комната наполнилась легким жужжанием.

– Ты собираешься меня фотографировать? – спросила Фрэнси, глотая слезы.

– Нет, детка, я собираюсь снимать кино. Мы с друзьями любим иногда снять приличный порнофильм, и при этом никогда не задействуем актеров. В наших фильмах абсолютно все реально, потому что происходит на самом деле. – Глаза Брэнта продолжали холодно исследовать лицо Фрэнси – в них не светилось человеческое чувство. Бесстрастные, они словно превратились в два кусочка голубого льда.

– Поторапливайся, Фрэнси, не пытайся рассердить меня снова. А то я могу подумать, что ты ставишь передо мной именно такую задачу.

Брюки Брэнта полетели в угол. Френси успела отметить про себя, что тот не носит под джинсами белья. Он не затруднял себя подобной ерундой, перед ним стояли дела поважнее.

Он подошел к ней вплотную и толкнул ее изо всех сил таким образом, что Фрэнси опять очутилась в постели. Потом он, широко размахнувшись рукой, ударил ее. Будто со стороны Фрэнси услышала собственный вопль, но не пошевелилась, а так и осталась лежать на спине, распахнув ноги, зажмурив глаза и медленно осознавая, что по ее телу горячим потоком заструилось вожделение, нарастая и доводя ее до истерики. Действие гашиша продолжало сказываться на их движениях и поступках – Брэнт передвигался словно в замедленном фильме, неторопливо и тщательно устанавливал Фрэнси в несколько гротесковую позицию, нанося ей удары всякий раз, когда ему казалось, что она не столь быстро, как ему хотелось бы, подчиняется его желаниям или проявляет недостаточное понимание того, что угодно ему, Брэнту. В результате его манипуляций Фрэнси оказалась стоящей на четвереньках, используя колени и локти в качестве опоры. Прихватив брючный ремень, Брэнт стал хлестать ее по ягодицам, отчего Фрэнси завизжала и принялась извиваться, но не для того, чтобы избегнуть ударов ремня, а для того, чтобы любой ценой прикоснуться гениталиями к шелковой подушке, которую она зажимала между ног. Ее возбуждение начало достигать апогея, и она буквально молила Брэнта войти в нее или сделать хоть что-нибудь, чтобы она могла достичь вершины экстаза. Наконец, Брэнт сжалился над ней и вошел в нее сразу целиком, будто насадив ее на копье. Его пальцы мертвой хваткой держали ее за волосы, как если бы они служили ему уздой в бешеной скачке любви. Начиная с этого мгновения, Фрэнси впервые достигла пика наслаждения, а потом волны телесного счастья стали накатываться на нее одна за другой, превратившись в бесконечную цепь удовольствия. Тело Френси задвигалось в бешеном ритме, вынудив Брэнта выплеснуться в нее яростно и мощно.

Когда страсть улеглась, он пристроился рядом с ней, но уже ничем не напоминал изнывающего от похоти самца, которого являл собой минуту назад. Наоборот, он вел себя так, словно между ними не произошло ничего из ряда вон выходящего. К нему вернулись холодность, сдержанность и даже вежливость воспитанного хозяина.

Фрэнси уже не в состоянии была представить себе, что Брэнт взял ее сзади, подобно животному, он налил себе в бокал ледяного вина и шампанское для нее, ловко, даже изящно манипулируя бутылками, серебряными щипчиками и ведерком для льда. Затем он проговорил, уже в который раз удивив ее:

– Ты не пыталась прикрыть лицо руками, когда я бил тебя, глупая маленькая шлюшонка. А ведь я мог поставить тебе под глазом синяк! У тебя что, отсутствует элементарное чувство самосохранения?

– Я не знаю, никогда не думала об этом, – честно ответила Фрэнси. – Все, о чем я мечтала в тот момент, сходилось к одному желанию – испытать оргазм, когда же ты начал избивать меня, твои удары в определенном смысле помогали мне чувствовать собственное тело острее, чем обычно. Ну, как если бы ты, стукнув меня, демонстрировал тем самым свое присутствие со мной и во мне, требуя от меня дополнительного внимания к персоне Брэнта Нькома. А это, по-моему, означает только одно – что я для тебя желанна. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Не знаю, насколько точно я в состоянии понять весь этот вздор, да это не столь уж и важно, если боль на самом деле служит источником возбуждения для юной мисс. Между прочим, сколько тебе лет?

Вопрос Брэнта застал Фрэнси врасплох, она в панике старалась припомнить, что говорила ему по поводу своего возраста.

– Мне? Мне – двадцать, – неуверенно проговорила девушка.

Он сильно ударил ее в лицо, сбросив с кровати на пол.

– Не пытайся мне лгать, сучонка. Я хочу услышать правду.

– Хорошо, хорошо, только не волнуйся. Должна признаться, что мне не больше девятнадцати.

Терпение Брэнта лопнуло. Он встал с постели, рывком поднял Фрэнси на ноги и, схватив ее за волосы, оттащил в дальний конец комнаты, где находился туалетный столик. Там он, вооружившись салфетками, обильно смоченными холодным кремом, стал спокойнейшим образом стирать с лица Фрэнси тщательно нанесенный ею макияж, которым она весьма гордилась. Во время этого процесса Фрэнси вырывалась, плакала и обзывала Брэнта всеми возможными дурными словами, которые ей предлагала услужливая память. Брэнт, не прерывая работы, влепил ей несколько затрещин, чтобы она не мешала. Наконец, Фрэнси взмолилась о пощаде и, рыдая, призналась, что ей всего семнадцать.

– Мне семнадцать, Брэнт, правда, семнадцать. Я клянусь тебе. Но в этом году мне исполнится восемнадцать, сразу же, как я кончу школу. Честно, Брэнт. Сейчас я не вру.

Подобно уличному котенку, Фрэнси стала тереться о сильный торс Брэнта, стараясь лизнуть его кожу своим острым розовым языком. Внезапно Брэнт развеселился, его злость улетучилась, и он, ухмыляясь, схватил Фрэнси в охапку и отнес на постель. На этот раз наступила его очередь поработать языком. Он показал Фрэнси, что чувствует женщина, которую вылизывает и целует мужчина.

Эта сторона орального секса ей еще не была знакома. Ощущение было на удивление изысканным и острым. Фрэнси чуть с ума не сошла от восторга. Через некоторое время Брэнт изменил позицию и растянулся вдоль Фрэнси в стиле «шестьдесят девять». Фрэнси попыталась вернуть ему долг и старалась, как могла, ублажая Брэнта, но то, что он делал для нее, рождало настолько сильное удовольствие во всем ее существе, что моментами она забывалась и переставала трудиться ртом. Тогда Брэнт напоминал о себе зубами, от чего Фрэнси вскрикивала от боли и желания. Все, пережитое девушкой за краткий срок ее существования, не шло ни в какое сравнение с тем, что она испытывала теперь… Она не переставая переходила от одного пика наслаждения к другому. Ах, если бы ее счастье могло продолжаться вечно…

Брэнт перевернулся на спину и, неожиданно втянув Фрэнси на себя, превратил девушку в жокея, совершающего прогулку верхом. Скачка завершилась, когда Брэнт истек в ее заветные глубины. Сам по себе момент истечения Фрэнси узнала по особым пульсациям и сокращениям мужской плоти в ее лоне. На лице же Брэнта не отразилось ничего, оно оставалось холодным, отстраненным и бесстрастным. Лишь в самый миг оргазма он со страшной силой вдавил пальцы в истерзанные бедра Фрэнси. Та вскрикнула от боли, не переставая удивляться, какой странный подарок послала ей судьба в лице Брэнта. Следующим движением Брэнт в прямом смысле стряхнул ее с себя. Толчок оказался такой силы, что Фрэнси скатилась с кровати на пол, прямо на мягкий пушистый ковер, причем Брэнт, видя падение, даже бровью не повел.