Текст книги "В дебрях Африки"

XXIII

Страшные события предыдущего дня и впечатления ночи так измучили Стася и Нель, что, когда усталость наконец свалила их, они заснули как убитые, и девочка лишь около полудня вышла из палатки. Стась встал немного раньше с войлока, растянутого у костра, и в ожидании своей подруги приказал Кали заняться завтраком, который, ввиду позднего часа, должен был вместе с тем быть и обедом.

Яркий свет дня разогнал ночные страхи. Оба проснулись, не только отдохнув, но и с большей бодростью в душе. Нель выглядела лучше и чувствовала себя крепче. А так как им обоим хотелось уехать как можно дальше от места, где лежали убитые суданцы, то сейчас же после завтрака все сели на лошадей и тронулись в путь.

В эту пору дня все путешествующие по Африке останавливаются на полуденный отдых, и даже караваны негров прячутся в тени больших деревьев, так как это – время так называемых «белых часов», часов зноя и безмолвия, когда солнце жжет немилосердно и, кажется, глядит с высоты, ища, кого бы убить. Все звери уходят в самую чащу, пение птиц прекращается, не слышно жужжания насекомых, и вся природа погружается в тишину, не обнаруживая никаких признаков жизни и как бы желая спрятаться и защититься от глаз злого божества. К счастью, одна из стен ущелья бросала глубокую тень, и путники могли двигаться вперед, не чувствуя палящего зноя. Стась не хотел покидать ущелья, во-первых, потому, что наверху их могли заметить издали отряды Смаина, а во-вторых, потому, что в ущелье было легче найти в расселинах скал воду, которая в открытых местах впитывалась в землю или испарялась под зноем солнечных лучей.

Дорога все время, хотя едва заметно, подымалась в гору. На скалистых стенах видны были по временам желтые отложения серы. Вода в расселинах тоже была пропитана ее запахом, что неприятно напоминало обоим детям Омдурман и махдистов, которые смазывали головы жиром, смешанным с серным порошком. В других местах чувствовался запах мускусных кошек, а там, где с высоких обрывов спускались почти до самого дна ущелья пышные каскады лиан, распространялся опьяняющий аромат ванили. Маленькие путешественники охотно останавливались в тени этих завес, испещренных узорами из пурпурных и лиловых цветов, которые вместе с листьями доставляли корм для лошадей.

Животных не было видно. Лишь кое-где, на гребнях скал, сидели на корточках обезьяны, напоминавшие на фоне неба фантастических языческих божков, какие в Индии украшают карнизы пагод. Крупные самцы, с большими гривами, при виде Саба скалили зубы или оттопыривали в виде трубки губы в знак удивления и гнева, подпрыгивая при этом, моргая глазами и почесывая бока. Но Саба, привыкший уже видеть их постоянно, мало обращал внимания на их угрозы.

Ехали быстро. Радость сознания полученной свободы согнала с сердца Стася кошмар, который душил его ночью. Голова его была занята теперь только одной мыслью: что делать дальше, как выбраться самому и вывести Нель из местности, где им угрожал новый плен у дервишей, как пробраться через необозримые дебри девственной пущи, чтоб не умереть с голоду и жажды, и, наконец, куда идти? Он знал еще от Гатима, что от Фашоды по прямой линии до абиссинской границы не больше пяти дней пути, и рассчитал, что это составит около ста английских миль. Между тем со времени их отъезда из Фашоды протекло уже две недели; было ясно, что они ехали не по кратчайшему пути, а в поисках за Смаином, должно быть, свернули значительно на юг. Он вспомнил, что на шестой день после отъезда они переплыли через реку, которая не была Нилом, а потом, прежде чем поверхность земли стала подыматься, проезжали мимо каких-то обширных болот. В школе в Порт-Саиде изучали очень подробно географию Африки, и в памяти у Стася запечатлелось название Баллор, обозначающее низменность малоизвестной реки Собат, впадающей в Нил. Он не был, правда, уверен в том, что они миновали как раз эту самую низменность, но предполагал, что это было так. Он сообразил, что и Смаин, желая набрать невольников, не мог искать их прямо на западе от Фашоды, так как страна там была уже совсем опустошена дервишами и оспой, а должен был идти на юг, в страны, куда до тех пор еще не проникали отряды грабителей. Стась заключил из этого, что они идут по следам Смаина, и эта мысль в первую минуту испугала его.

Он задумался, не лучше ли покинуть ущелье, которое все заметнее сворачивало на юг, и ехать прямо на запад. Но после минутного размышления он отказался от этого намерения. Он подумал, что идти за отрядом Смаина на расстоянии двух или трех дней, пожалуй, было даже безопаснее, так как почти немыслимо было предположить, чтоб Смаин возвращался с человеческим товаром тем же путем, вместо того чтоб направиться прямо к Нилу. Кроме того, он сообразил, что в Абиссинию можно было проникнуть только с южной стороны, где эта страна соприкасается с дикой пущей, а не с восточной границы, тщательно охраняемой дервишами.

Обдумав все это, он решил углубиться как можно дальше на юг. Правда, там можно было наткнуться на негров, бежавших с берегов Белого Нила, или на местных туземцев. Но из двух зол Стась предпочитал иметь дело с чернокожими, чем с махдистами. Он рассчитывал при этом на то, что в случае встречи с беглецами или если по дороге попадутся поселения местных туземцев, Кали и Меа смогут быть ему очень полезны. На молодую негритянку достаточно было взглянуть, чтоб угадать, что она принадлежит к племени динков или шиллюков, так как у нее были необычайно длинные и тонкие ноги, какими отличаются оба эти народа, живущие вдоль берегов Нила и бродящие, подобно журавлям или аистам, по его болотистым топям. Зато Кали, хотя под рукой Гебра он стал совсем похож на скелет, в общем отличался совсем иным видом. Он был коренаст и крепко сложен; руки у него были сильные, а ноги значительно меньше, чем у Меа.

Так как он почти совсем не говорил по-арабски и довольно плохо на языке кисвахили, на котором можно говорить почти во всей Африке и которому Стась научился немного от занзибарцев, работавших при канале, то было очевидно, что он происходит откуда-нибудь из более далеких стран.

Стась решил расспросить его, откуда он.

– Кали, – спросил он, – как называется твой народ?

– Ва-хима, – ответил молодой негр.

– Это большой народ?

– Большой… Ва-химы воюют со злыми самбурами и отбирают у них скот.

– А где лежит твоя деревня?

– Далеко!.. Далеко!.. Кали не знает где.

– Там у вас такая же страна, как эта?

– Нет, там большая вода и гора.

– Как вы называете эту воду?

– Мы называем ее Темная Вода.

Стась решил, что молодой негр происходит, пожалуй, из окрестностей Альберт-Нианцы, которые были до тех пор в руках Эмина-паши. Желая проверить свои догадки, он спросил еще раз:

– А там не живет белый начальник, у которого есть черные дымящиеся лодки и войска?

– Нет, старый человек рассказывать у нас, что они видели белые люди… – Тут Кали расставил пальцы. – Раз, два, три!.. Кали их не видел, потому что он не был еще на свете, но отец Кали принимать их и дать им много коров.

– А кто твой отец?

– Царь ва-химов.

В Стасе заговорило было тщеславие, когда он узнал, что ему служит царский сын.

– А хотел бы ты увидеть отца?

– Кали хотеть увидеть мать.

– А что бы ты сделал, если бы мы встретили ва-химов? И что бы они сделали?

– Ва-химы упасть на колени перед Кали.

– Так поведи нас к ним. Тогда ты останешься с ними и будешь царствовать после отца. А мы пойдем дальше к самому морю.

– Кали к ним не попасть и не оставаться, потому что Кали любит Великого Господина и Дочь Месяца.

Стась весело обратился к своей подруге и объявил ей:

– Нель, поздравляю тебя с титулом Дочери Месяца!

Но, взглянув на нее, он очень опечалился. «Бедная девочка, – подумал он. – Своим бледным и прозрачным личиком она действительно больше похожа на лунное, чем на земное создание».

Юный негр помолчал минуту, а потом опять заговорил:

– Кали любит Бвана-Кубва, потому что Бвана-Кубва не убить Кали, а только Гебра, а Кали дать много кушать.

И он стал гладить себя по груди, повторяя с видимым наслаждением:

– Много мяса, очень много мяса!

Стась хотел еще узнать, как Кали попал в неволю к дервишам. Но оказалось, что с тех пор как однажды ночью его поймали у ямы, вырытой для зебр, он проходил через столько рук, что из ответа его совершенно нельзя было понять, через какие страны и какими путями его завезли в Фашоду. Внимание Стася привлекло только то, что он говорил о «темной воде». Если бы он действительно происходил из окрестностей Альберт-Нианцы, Альберт-Эдуард-Нианцы или даже Виктория-Нианцы, близ которого находились государства Униоро и Уганда, он бы, наверно, слышал что-нибудь об Эмине-паше, о его войсках и пароходах, которые наводили изумление и страх на негров. Танганьика была слишком далеко. Оставалось, таким образом, предположить, что племя Кали обитает где-нибудь ближе, над озером Рудольфа или Стефании. Эти области находились тоже довольно далеко, но все-таки были, по крайней мере, наполовину ближе если не от Фашоды, то от места, где они находились сейчас. Таким образом, встреча с племенем ва-хима не представлялась невероятной.

После нескольких часов езды солнце стало опускаться. Жара значительно спала. Каравану попалась по пути широкая долина, где была вода и росло десятка два диких смоковниц. Путники остановились, чтоб дать отдохнуть лошадям и самим подкрепиться. Так как скалистые стены были в этом месте немного ниже, то Стась приказал Кали взобраться наверх и посмотреть, не видно ли где-нибудь поблизости какого-нибудь дыма.

Кали исполнил приказание и в одно мгновенье очутился на вершине скалы. Оглянувшись хорошенько по всем сторонам, он слез по толстому стеблю лианы и сообщил, что дыма нет, но есть «ньяма». Легко было догадаться, что он говорит не о птицах, а о более крупной дичи, так как, указав на ружье Стася, он приставил потом пальцы к голове, давая понять этим, что дичь с рогами.

Стась тоже вскарабкался на гору и, осторожно высунув голову над обрывом, стал смотреть вперед. Ничто не мешало ему видеть на большое расстояние, так как покрывавшая раньше всю землю высокая трава была вся выжжена, а новая едва успела пробиться. Куда ни бросить взор, видны были лишь редко растущие деревья с обожженными огнем стволами. Под тенью одного из них паслось небольшое стадо антилоп гну, похожих телом на лошадей, а головой – на буйвола. Солнце, пробиваясь сквозь листья баобаба, бросало дрожащие блики на их коричневые спины. Их было девять штук. Расстояние до них было не больше ста шагов, но ветер дул по направлению от животных к ущелью, и они бродили спокойно, не подозревая опасности. Стась, желая добыть мясо для каравана, выстрелил в ближайшую антилопу, и она упала, точно сраженная молнией, на землю. Все остальные разбежались, а вместе с ними и крупных размеров буйвол, которого прежде не заметили ни Кали, ни Стась, так как он лежал за камнем. Мальчик, улучив минуту, когда животное повернулось к нему боком, послал и ему вслед пулю. Буйвол сильно зашатался после выстрела, но побежал дальше и, прежде чем Стась успел переменить заряд, скрылся за неровностями почвы.

Кали принялся потрошить убитую антилопу.

Стась, немного удивленный тем, что Саба не присутствует при этой работе, свистнул ему, чтоб пригласить его на обильный ужин из передних конечностей животного.

Но Саба не явился и не откликнулся лаем. Наклонившийся над антилопой Кали поднял голову и сказал:

– Большой пес побежать за буйвол.

– Ты видел? – спросил Стась.

– Кали видел.

Сказав это, он взвалил себе на голову и на плечи два окорока антилопы и направился к ущелью. Стась свистнул еще несколько раз и немного подождал, но, видя, что ждет напрасно, последовал за ним.

В ущелье Меа занялась уже срезыванием терновых веток для зерибы, а Нель, ощипывая своими крошечными пальчиками последнюю из подстреленных накануне птиц, спросила:

– Это ты звал Саба? Он побежал за вами?

– Он побежал за буйволом, которого я подстрелил, и я очень беспокоюсь, – ответил Стась. – Эти животные ужасно хитры и так сильны, что даже лев боится на них нападать. Саба, пожалуй, плохо придется, если он вступит в драку с таким противником.

Услышав это, Нель встревожилась и заявила, что не пойдет спать, пока Саба не вернется. Стась, видя ее беспокойство, был зол на себя за то, что не скрыл от нее своих опасений, и стал утешать ее:

– Я пошел бы за ними с ружьем, но они, должно быть, уже далеко, а скоро спустится ночь, и следов не будет видно. Буйвол сильно ранен и, я надеюсь, не устоит на ногах. Во всяком случае, он ослабеет от потери крови, и если даже бросится на Саба, тот сможет убежать… Он вернется, может быть, поздно ночью, но вернется наверное.

Говоря это, он сам, однако, не очень-то много веры придавал своим словам. Он хорошо помнил прочитанные им рассказы о необычайной мстительности африканского буйвола, который, будучи даже тяжело ранен, обегает кругом и прячется в засаду где-нибудь близ тропинки, по которой идет охотник, и потом неожиданно нападает на него, подымает на рога и вскидывает кверху. С Саба тоже могло легко случиться что-нибудь подобное, не говоря уже о других опасностях, которые грозили ему на обратном пути ночью.

Вскоре действительно наступила ночь. Кали и Меа устроили зерибу, развели огонь и занялись ужином. Саба не возвращался.

Нель горевала все больше и больше и наконец начала плакать.

Стась почти силой заставил ее лечь спать, обещая, что будет ждать Саба и, как только станет светать, пойдет сам искать его и приведет в лагерь. Нель пошла, правда, в палатку, но каждую минуту высовывала головку из-под ее крыльев, спрашивая, не вернулся ли Саба. Сон сомкнул ей глаза лишь после полуночи, когда Меа вышла, чтоб сменить Кали, который бодрствовал у огня.

– Чего плакать Дочь Месяца? – спросил у Стася молодой негр, когда они оба легли спать, постлав на землю конские чепраки. – Кали не хочет этого.

– Ей жаль Саба, которого буйвол, наверно, убил.

– А может быть, не убил, – ответил чернокожий.

Оба замолчали. Стась крепко заснул. Было, однако, еще темно, когда он проснулся, почувствовал холод. Меа, которая должна была поддерживать огонь, задремала и с некоторого времени перестала подбрасывать хворост на уголья.

Войлок, на котором спал Кали, был пуст. Стась сам подкинул хворосту и, разбудив негритянку, спросил:

– Где Кали?

С минуту она смотрела на него, не понимая, в чем дело, и лишь немного спустя, совсем очнувшись от дремоты, сказала:

– Кали взял меч Гебра и пошел за зерибу. Я думала, что он хочет нарезать еще хворосту, но он больше не вернулся.

– Давно он ушел?

– Давно.

Стась подождал немного, но, видя, что негр не показывается, невольно задал себе вопрос:

– Убежал?

И сердце его сжалось от горького чувства, какое всегда вызывает человеческая неблагодарность. Ведь он заступался за Кали и защищал его, когда Гебр истязал его по целым дням; и не он ли спас ему потом жизнь. Нель была всегда добра к нему, плакала над его несчастной судьбой, и оба они обходились с ним как нельзя лучше. А он убежал! Он ведь сам говорил, что, не зная, в какой стороне находятся селения ва-химов, он не сможет попасть туда; и все-таки он убежал! Стасю опять вспомнились африканские путешествия, о которых он читал в Порт-Саиде и в которых рассказывалось о глупости негров, бросающих поклажу и убегающих даже тогда, когда побег грозит им неминуемой смертью. Само собой понятно, что и Кали, имея всего оружия один суданский меч Гебра, должен будет умереть с голоду или, если он не попадет опять в плен к дервишам, станет добычей диких зверей.

– Ах, глупый, неблагодарный мальчишка!

Стась стал размышлять о том, насколько теперь путешествие без Кали будет для них труднее, а работа тяжелее. Поить лошадей и стреноживать их на ночь, разбивать палатку, строить зерибу, следить в пути, чтоб не пропали припасы и тюки с вещами, чистить и делить убитую дичь, – все это без молодого негра должно было свалиться на него одного. А он мысленно сознавался, что о некоторых вещах он не имел ни малейшего понятия.

– Ну что делать, – промолвил он, – придется!

Солнце между тем выплыло из-за горизонта, и, как всегда бывает под тропиками, сразу наступил день. Немного спустя в палатке послышался плеск воды, которую Меа приготовила с ночи для мытья девочке. Это означало, что Нель уже встала и одевается. Вскоре она действительно показалась уже одетая, но с гребенкой в руке и с взъерошенными еще волосенками.

– А Саба? – спросила она.

– Его все еще нет.

Губки девочки начали подергиваться.

– Может быть, он еще вернется, – сказал Стась. – Помнишь, в пустыне его не бывало иногда по два дня, а потом он нас всегда догонял.

– Ты говорил, что пойдешь поискать его?

– Не могу.

– Почему, Стась?

– Я не могу оставить тебя с одной Меа.

– А Кали?

– Кали нет.

И он замолчал, сам не зная, сказать ли ей всю правду. Но так как побег Кали не мог оставаться тайной, то он решил, что лучше все сказать сразу.

– Кали взял меч Гебра, – сказал он, – и ночью ушел неизвестно куда. Кто знает, может быть, он и совсем убежал. Негры часто так делают, даже себе самим на гибель. Жалко мне его. Но, может быть, он еще поймет, что сделал глупость, и…

Дальнейшие слова его прервал радостный лай Саба, наполнивший все ущелье. Нель бросила гребенку на землю и хотела побежать ему навстречу, но ее удержали колючки зерибы.

Стась хотел ей сделать проход, но не успел он разбросать нескольких веток, как появился сначала Саба, а за ним Кали, весь лоснящийся и мокрый от росы, точно после проливного дождя.

Дети были вне себя от радости, и, когда Кали, едва переводя дух от усталости, очутился внутри зерибы, Нель закинула ему свои белые ручки на черную шею и обняла изо всех сил.

– Кали не хочет видеть «бэби» плакать, так Кали найти собаку, – промолвил юный негр в ответ на эту ласку.

– Добрый Кали! – сказал, в свою очередь, Стась, трепля его по плечу. – А ты не боялся встретиться ночью со львом или с пантерой?

– Кали бояться, но Кали пойти, – был ответ.

Эти слова снискали негру еще больше любви со стороны детей. По просьбе Нель Стась достал из одного тюка ниточку стеклянных бус, которыми снабдил их при отъезде из Омдурмана грек Калиопуло, и торжественно украсил ими шею Кали. Последний, чрезвычайно довольный подарком, тотчас же посмотрел с гордостью на Меа и сказал:

– У Меа нет бус, а у Кали есть, потому что Кали «большой свет».

Так была награждена самоотверженность юного чернокожего. Зато Саба получил строгий выговор, из которого, во второй раз за свою службу у Нель, он узнал, что он очень гадкий, и если сделает еще раз что-нибудь подобное, то его будут водить на привязи, как маленького щенка. Он слушал это, виляя довольно двусмысленно хвостом. Но Нель утверждала, что по глазам его видно, что ему стыдно, и он, наверно, покраснел, но только это незаметно, потому что морда у него покрыта шерстью.

После этого все уселись за завтрак, состоявший из превосходных диких фиг и жаркого антилопы. За завтраком Кали рассказывал о своих приключениях, а Стась переводил его слова на английский язык Нель, не понимавшей наречия кисвахили. Буйвол, как оказалось, убежал далеко. Кали трудно было найти след, так как ночь была безлунная. К счастью, за два дня перед тем был дождь, и земля была не очень тверда, так что копыта тяжелого зверя оставляли в ней углубления. Кали нащупывал их пальцами своих ног и шел долго по этим следам. Буйвол пал, наконец, и пал, должно быть, уже мертвый, так как не было видно никаких следов борьбы между ним и Саба. Когда Кали нашел их, Саба успел уже отгрызть большой кусок мяса у павшего буйвола, и, хотя больше не мог уже есть, не позволял, однако, подойти к туше двум гиенам и десятку шакалов, которые столпились кругом, в ожидании, пока более сильный хищник окончит свою трапезу и уйдет. Негр жаловался, что собака ворчала и на него, но он пригрозил ей гневом Великого Господина и Дочери Месяца, взял ее за ошейник, оттащил от буйвола и отпустил только в ущелье.

На этом кончился рассказ о ночных приключениях Кали, после чего все в превосходном настроении сели на лошадей и поехали дальше.

Только длинноногая Меа, в общем тихая и послушная, с завистью поглядывала на ожерелье молодого негра и на ошейник Саба и думала с грустью в душе:

«Они оба – «большой свет», а у меня только одно медное кольцо на ноге».

XXIV

В течение следующих трех дней путники продолжали ехать ущельем, беспрестанно подымаясь в гору. Дни были большей частью знойные, а ночи – то очень холодные, то очень душные. Приближалось дождливое время года. Из-за горизонта там и сям выплывали облака, белые как молоко, но большие и густо клубившиеся. По сторонам уже видны были иногда полосы дождя и далекие радуги. Утром третьего дня одна из таких туч разорвалась над их головами, точно бочка, с которой сняли обруч, и окропила их обильным, но, к счастью, теплым и непродолжительным потоком воды. После дождя, однако, погода прояснилась, так что они могли ехать дальше. Птицы летали перед ними опять в таком множестве, что Стась стрелял в них, не слезая с лошади. Он набил их таким образом пять штук, что было более чем достаточно для одного ужина и для обеда, принимая во внимание даже и Саба. Путешествие, в свежем от дождя воздухе, не было утомительным, а обилие дичи и воды устраняло опасность голода и жажды. Вообще, им везло больше, чем они рассчитывали, так что Стася не покидало хорошее настроение, и, едучи рядом с девочкой, он весело разговаривал с ней.

– А кем ты будешь, когда вырастешь? – спрашивала Нель.

– Я буду инженером или моряком или, если в Польше будет восстание, поеду сражаться, как мой отец.

Нель спросила с беспокойством:

– А ты вернешься в Порт-Саид?

– Сначала нам нужно вернуться туда обоим.

– К папочке! – ответила девочка.

И глаза ее затуманились грустью и тоской. К счастью, в это время пролетала поблизости стая прелестных попугаев, серых, с розовыми головками и розовым пухом под крыльями. Дети тотчас же забыли о предыдущем разговоре и стали следить глазами за их полетом.

Стая покружилась над чащей молочаев и спустилась на растущее поодаль фиговое дерево, в листве которого тотчас же послышались голоса, напоминавшие крикливый совет или ссору.

– Этих попугаев всего легче научить говорить, – сказал Стась. – Когда мы остановимся где-нибудь подольше, я постараюсь поймать для тебя одного.

– Спасибо, Стась! – радостно ответила Нель. – Я назову его Дэзи…

Между тем Меа и Кали, нарезав плодов с хлебного дерева, нагрузили ими лошадей, и маленький караван тронулся дальше. К вечеру, однако, стало опять заволакивать небо, и по временам шел, хотя недолго, дождь, наполняя водой все выбоины и углубления почвы. Кали предсказывал огромный ливень, и Стась подумал, что ущелье, которое суживалось все больше и больше, не сможет служить в достаточной мере безопасным убежищем на ночь, так как может превратиться в поток. Поэтому он решил провести ночь на горе, что очень обрадовало и Нель, особенно когда посланный для рекогносцировки Кали вернулся и сообщил, что неподалеку находится лесок, состоящий из разных деревьев, а в нем множество маленьких обезьянок, не таких безобразных и злых, как павианы, которых они встречали до сих пор.

Добравшись до места, где скалистые стены были ниже и подымались не так круто, путники устроились на ночлег. Палатка для Нель была устроена на высоком и сухом месте, у подножия большого, возведенного термитами холма, совсем закрывавшего доступ с одной стороны и тем облегчавшего устройство зерибы.

Поблизости возвышалось огромное дерево, с широко раскинутыми ветвями, густая листва которых могла служить хорошей защитой от дождя. Перед зерибой росли отдельные группы деревьев, а подальше – густой, переплетенный лианами лес, над которым высились кроны каких-то странных пальм, похожих на огромные веера или на распущенные павлиньи хвосты.

Стась узнал от Кали, что перед началом второго периода дождей, то есть осенью, небезопасно ночевать под этими пальмами, так как зрелые к этому времени огромные плоды срываются неожиданно и падают со значительной высоты с такой силой, что могут убить человека и даже лошадь. Но сейчас плоды лишь завязывались, и издали, пока не зашло солнце, видно было, как между листьями прыгают маленькие обезьянки и бегают, весело кувыркаясь, друг за дружкой взапуски.

Стась вместе с Кали приготовили большой запас дров, так чтоб его хватило на всю ночь. А так как по временам подымался сильный знойный вихрь, то они укрепили зерибу кольями, которые молодой негр заострил мечом Гебра и повтыкал в землю. Эта предосторожность была совсем нелишней, так как сильный ветер мог раскидать колючие ветви, из которых была сложена зериба, и облегчить нападение хищникам. Но вскоре после того, как солнце зашло, ветер стих; зато воздух стал душный и тяжелый. В просветах между тучами мерцали еще кое-где сначала звезды, но потом ночь стала совсем черной, так что на расстоянии шага ничего не было видно. Юные путешественники собрались вокруг костра, прислушиваясь к крикам и визгам обезьян, галдевших в соседнем лесу, точно они там устроили настоящий базар. Им вторили вой шакалов и разные незнакомые голоса, в которых чувствовались страх и тревога перед тем, что под прикрытием тьмы может угрожать в чаще живому существу.

Вдруг все сменилось гробовой тишиной.

Где-то в мрачной бездне послышался рев льва.

Лошади, которые паслись поблизости в молодой поросли, стали подходить к огню, припрыгивая на стреноженных передних ногах, а храбрый всегда Саба ощетинил шерсть и, поджав хвост, льнул к людям, ища, по-видимому, у них защиты.

Рев повторился; казалось, он доносился откуда-то из-под земли, – такой глубокий и тяжелый, точно зверь с трудом испускал его из своих могучих легких. Он шел низко над землей, то усиливаясь, то стихая, а по временам переходя в глухой и угрюмый стон.

– Кали, подбрось хворосту в огонь! – приказал Стась.

Негр подбросил сразу столько, что сначала брызнули целые снопы искр, а потом взвилось кверху огромное пламя.

– Стась, лев не нападет на нас, правда? – шептала Нель, дергая мальчика за рукав.

– Нет, не нападет. Видишь, какая у нас высокая зериба.

И, говоря это, он действительно верил, что опасность им не грозит; но он боялся за лошадей, которые все ближе жались к забору и могли его опрокинуть.

Рев между тем превратился в протяжное, грозное рычание, от которого содрогается живая тварь, а у людей, даже не знающих страха, все внутри дрожит, как стекла от далеких пушечных выстрелов.

Стась взглянул мимоходом на Нель и, видя ее трясущийся подбородок и влажные глаза, промолвил:

– Не бойся, Нель, не плачь!

Она ответила, едва сдерживая слезы:

– Я не хочу плакать… Это у меня так… Только пот на глазах… Ой!

Это «ой!» вырвалось у нее потому, что в эту самую минуту со стороны леса зарокотал другой рев, еще более сильный, чем первый, и более близкий. Лошади начали прямо налетать на зерибу, и, если бы не длинные и твердые, как сталь, колючки акаций, они, наверно, сломали бы ее. Саба ворчал и в то же время дрожал как лист. А Кали повторял прерывающимся голосом:

– Господин… Два!.. Два!.. Два!..

Львы, почувствовав себя вдвоем, зарычали еще грознее, и их страшный концерт продолжался в темноте беспрерывно; когда один зверь смолкал, начинал рычать другой, и Стась вскоре перестал различать, откуда доносились их голоса, так как эхо повторяло их в ущелье, и одна скала отсылала к другой. Ужасная симфония перекатывалась по горам и долам, наполняла лес и степь, насыщала тьму гулом и страхом.

Одно только казалось мальчику несомненным: хищники подходили все ближе. Кали тоже сообразил, что львы бегали вокруг их стоянки, описывая круги все меньше и меньше, и что, удерживаемые от нападения лишь светом огня, они высказывали рычанием свое недовольство и боязнь.

Но и он, по-видимому, полагал, что опасность угрожает только лошадям, так как, расставив пальцы, он проговорил:

– Львы убить один, убить два… не все, не все!..

– Подбрось хворосту в огонь! – повторил Стась.

Взвился опять столб огня, рычание вдруг прекратилось. Но Кали поднял голову и, глядя вверх, стал прислушиваться.

– Что там? – спросил Стась.

– Дождь, – ответил негр.

Стась, в свою очередь, стал прислушиваться. Широкие ветви дерева заслоняли палатку и всю зерибу, так что на землю еще не упала ни одна капля, но наверху уже был слышен шуршащий шум листвы. Так как ни малейший ветерок не шевелил душный воздух, то легко было догадаться, что это дождь начинал стучать по листьям.

Шум возрастал с каждой минутой, и немного спустя дети увидели стекавшие с листьев капли, при блеске огня казавшиеся похожими на крупные розовые жемчужины. Как предсказывал Кали, начинался страшный ливень. Шум все усиливался. Капли падали все чаще и чаще, и, наконец, через гущу листвы стали пробиваться целые потоки воды.

Костер угасал. Напрасно Кали подкидывал в него целые вязанки. Сверху мокрые ветки только дымили, а внизу шипели уголья, и огонь, едва успев разгореться, опять потухал.

– Когда ливень зальет огонь, нас защитит зериба, – сказал Стась, чтоб успокоить Нель.

Он увел девочку в палатку и закутал ее в плед, а сам поскорее вышел, так как короткое отрывистое рычание послышалось снова. На этот раз оно раздавалось значительно ближе, и в нем звучало как бы торжество. Ливень усиливался с каждой минутой. Дождь барабанил по твердым листьям набака и булькал, стекая струями вниз. Если бы костер не был защищен ветвями, он погас бы сразу, но и так он давал один только дым, среди которого поблескивали узенькие голубые языки. Видя, что от этого нет никакого проку, Кали перестал подкладывать сухой хворост. Вместо того, закинув веревку вокруг дерева, он стал карабкаться по стволу все выше и выше.

– Что ты делаешь? – спросил Стась.

– Кали влезть на дерево.

– Зачем? – воскликнул мальчик, возмущенный эгоизмом негра.

Яркая, ослепительная молния прорезала тьму, а ответ Кали заглушил внезапный раскат грома, который потряс небо и всю пустыню. В то же время поднялся ветер, зашатал ветви дерева, разметал в одно мгновение костер, подхватил тлевшие еще под золой уголья и, вместе со снопами искр, понес в степь.

Непроглядная тьма охватила вдруг весь бивак. Страшная тропическая гроза разбушевалась на земле и в небесах. Раскат грома следовал за раскатом, молния за молнией. Кроваво-красные зигзаги прорезывали черное, как траурный креп, небо. Где-то на соседних скалах появился странный голубоватый шар, который катился некоторое время вдоль ущелья, а затем блеснул ослепительным светом и разорвался с таким страшным треском, что путникам показалось, будто соседние скалы начали колебаться от сотрясения.