Текст книги "В дебрях Африки"

От мук и внутреннего жара у мальчика стало мутиться в голове. Пред глазами его стали возникать предсмертные видения, ухо слышало то, чего не было в действительности. Он ясно слышал голоса суданцев и бедуинов, их крики «Йалла! Йалла!», которыми они подгоняли мчащихся верблюдов. Он видел Идриса и Гебра. Махди улыбался ему своими толстыми губами и спрашивал: «Хочешь ли испить из источника истины?..» Потом лев смотрел на него со скалы. Потом Линде давал ему баночку с хинином и говорил: «Спеши, спеши, а то малютка умрет!» А потом он видел уже только бледное, милое личико и две маленькие протягивавшиеся к нему ручонки.

Вдруг он вздрогнул, и сознание вернулось к нему на минуту: он услышал над самым ухом тихий, похожий на стон шепот Нель:

– Стась… воды!

И она, как прежде Кали, только от него ждала спасения. Но он отдал ей двенадцать часов тому назад последние капли и теперь вскочил и воскликнул голосом, в котором дрожал взрыв страдания, отчаяния и укора:

– Нель! Я притворялся только, что пил! У меня уже три дня не было ничего во рту!

И, схватившись руками за голову, он убежал, чтоб не видеть ее мучений. Он бежал без оглядки по степи, пока силы совершенно не оставили его и он не упал на одну из куч сухой травы и вереска. Он был без оружия. Лев, леопард или даже большая гиена нашли бы в нем легкую добычу. Но прибежал только Саба и, обнюхав его, опять начал выть, точно призывая теперь к нему на помощь.

Но никто не спешил на помощь. Только сверху спокойно и равнодушно глядела луна. Мальчик долго лежал, точно мертвый. Его привело немного в себя лишь дуновение прохладного ветерка, который повеял неожиданно с востока. Стась сел, а немного спустя попытался было встать, чтобы вернуться к Нель.

Прохладный ветерок подул во второй раз, Саба перестал выть и, повернувшись к востоку, начал вздрагивать ноздрями. Вдруг он залаял раз, другой коротким прерывистым басом и пустился вперед. Некоторое время его не было слышно, но вскоре вдали опять раздался его лай. Стась встал и, шатаясь на одеревенелых ногах, стал смотреть ему вслед. Продолжительное путешествие, долговременное пребывание в степи, необходимость держать все время в напряжении все чувства и постоянные опасности приучили мальчика обращать чуткое внимание на все, что происходит вокруг него; и, несмотря на муки, которые он испытывал, несмотря на туман в голове, он инстинктивно, по привычке, стал наблюдать за поведением собаки. Прошло немного времени. Саба опять вернулся к нему, но как-то странно взволнованный и возбужденный. Он несколько раз поднял глаза на Стася, обежал вокруг него, опять скрылся в вереске, чутко нюхая землю и лая, еще раз вернулся и, наконец, схватив мальчика за платье, стал тащить его в сторону, противоположную лагерю.

Стась совсем пришел в себя.

«Что это? – подумал он. – Собака или сошла с ума от жажды, или почуяла воду. Но нет!.. Если бы вода была близко, она побежала бы пить, и у нее была бы мокрая морда. Если вода далеко, она бы не почуяла ее… У воды ведь нет запаха… К антилопе она бы не тащила меня, потому что с вечера не хотела есть. К какому-нибудь хищнику – тоже нет…»

И вдруг сердце начало стучать у него в груди еще сильнее.

«А может быть, ветер донес до него запах людей?.. Может быть… Где-нибудь вдалеке есть какая-нибудь негритянская деревушка?.. Может быть, какой-нибудь из змеев долетел до…»

Луч надежды вернул ему силы, и он пустился бежать к лагерю, несмотря на сопротивление собаки, которая не переставала преграждать ему дорогу.

В лагере он увидел прежде всего белую фигурку Нель. До слуха его донесся ее слабенький голосок. Немного спустя он споткнулся о лежавшего на земле Кали. Но он ни на что не обращал внимания. Добежав до тюка, где находились ракеты, он разорвал его, достал одну из них, дрожащими руками привязал ее к бамбуковой палке, которую воткнул в землю, зажег огонь и поднес его к свешивавшемуся внизу фитильку.

Через мгновение красная змея, шипя и треща, взвилась вверх. Стась схватился обеими руками за бамбуковый шест, чтоб не упасть, и вперил глаза вдаль. Пульс в руках и в висках стучал у него точно молот. Прошла минута, другая, третья, четвертая. Ничего, ничего! Руки у мальчика опустились, голова склонилась к земле, и страшная печаль наполнила его измученную грудь.

– Напрасно! Напрасно! – прошептал он. – Пойду сяду рядом с Нель, и умрем вместе.

Вдруг, далеко-далеко, на серебристом фоне лунной ночи, огненная лента взвилась кверху и рассыпалась золотыми звездами, которые падали медленно, точно крупные слезы, на землю.

– Спасение!!! – закричал Стась.

И вот все эти за минуту перед тем наполовину мертвые, люди пустились бежать вперегонки, перескакивая через кучи вереска и травы. После первой ракеты показалась вторая и третья. Потом ветер донес эхо как бы рокота, в котором легко было угадать отголоски далеких выстрелов. Стась приказал стрелять из всех ремингтонов, и с этой минуты ружейный разговор больше не смолкал и начинал становиться все явственнее и явственнее. Мальчик, сидя верхом на лошади, к которой тоже точно чудом вернулись силы, и держа перед собой Нель, мчался через равнину к спасительным отголоскам. Рядом бежал Саба, а позади гудел огромный Кинг.

Между обоими лагерями было расстояние в несколько километров. Но так как с обеих сторон быстро приближались друг к другу, то весь путь отнял немного времени. Вскоре ружейные выстрелы можно было не только слышать, но и видеть. Еще одна ракета взлетела в воздух не далее чем в нескольких сотнях шагах. Потом засверкало множество огней. Небольшая неровность почвы закрыла их на минуту. Но когда Стась объехал ее, он очутился почти лицом к лицу с шеренгой негров, державших в руке зажженные факелы.

Во главе шеренги шли два европейца в английских шлемах и с ружьями в руках.

Стась с первого взгляда узнал в них капитана Глена и доктора Клэри.

XLVI

Отряд капитана Глена и доктора Клэри вовсе не имел целью искать Стася и Нель. Это была богато снаряженная правительственная экспедиция, отправленная для исследования северо-восточной части огромной горы Килиманджаро и еще малоизвестных пространств, расположенных к северу от нее. И капитан и доктор знали, правда, о похищении детей из Мединет-эль-Файюма, так как сообщения об этом появились в свое время в английских и арабских газетах, но они думали, что дети или умерли, или томятся в плену у Махди, из которого не удалось спастись еще ни одному европейцу. Клэри, сестра которого была замужем за Роулайсоном из Бомбея и который был восхищен малюткой Нель во время путешествия в Каир, был страшно огорчен ее исчезновением. Но и славного, смелого мальчика они оба с Гленом тоже очень жалели. Несколько раз они посылали телеграммы из Момбасы к мистеру Роулайсону с запросом, не найдены ли дети. И лишь последняя телеграмма с неблагоприятным ответом, пришедшая еще задолго до отправления экспедиции, заставила их окончательно потерять всякую надежду.

У них никак не могла явиться мысль, чтобы дети, увезенные в плен в далекий Хартум, могли очутиться в этих краях. Однако они нередко вели разговоры об этом по вечерам после дневных трудов, так как доктор никак не мог забыть прелестную малютку.

Экспедиция между тем подвигалась все дальше и дальше. Пробыв довольно долго на восточном склоне Килиманджаро, исследовав верховье рек Сабаки и Таны и горы Кениа, капитан и доктор повернули на север и, после переправы через болота Гуссо-Нийро, очутились среди широкой, безлюдной равнины, заселенной лишь неисчислимыми стадами антилоп. После с лишком трехмесячного путешествия надо было дать людям отдохнуть подольше. Капитан Глен, открыв небольшое озеро со здоровой, коричневатого цвета водой, приказал разбить палатки на его берегу и объявил, что экспедиция пробудет там десять дней.

Во время стоянки белые занимались охотой и приведением в порядок своих географических и научных заметок, а негры предавались всегда приятной для них лени. И вот однажды доктор Клэри, встав утром и подойдя к берегу, увидал несколько занзибарцев из каравана, которые, задрав головы кверху, смотрели на макушку высокого дерева и не переставали повторять:

– Ндеге? Акуна! Ндеге?[47]47
  Птица? Нет! Птица?


[Закрыть]

Доктор был близорук; он послал в палатку за полевым биноклем и взглянул через него на предмет, на который показывали негры. Необычайное удивление отразилось на его лице.

– Позовите сюда капитана, – сказал он.

Но прежде чем негры успели добежать до палатки капитана, тот сам вышел из нее, собираясь на охоту за антилопами.

– Посмотри, Глен! – крикнул ему доктор, указывая рукой вверх.

Капитан, в свою очередь, поднял кверху голову, приложил руку к глазам и удивился не меньше, чем доктор.

– Змей! – воскликнул он.

– Да. Но ведь негры не пускают змеев. Откуда же он сюда попал?

– Наверно, где-нибудь поблизости находится поселение белых. Может быть, какая-нибудь миссия?..

– Третий день ветер дует с запада, из стран совершенно неведомых и, вероятно, так же не заселенных, как и эта степь. К тому же разве ты не знаешь, что здесь нет ни поселений, ни миссий?

– Это действительно любопытно…

– Надо снять этого змея.

– Непременно. Может быть, мы узнаем, откуда он взялся.

Капитан отдал приказ. Дерево имело в высоту несколько десятков метров. Но негры быстро вскарабкались на верхушку, осторожно сняли зацепившегося змея и отдали его в руки доктору, который, взглянув на него, проговорил:

– На нем какие-то надписи… Посмотрим…

И, прищурив глаза, он стал читать. Вдруг он изменился в лице, и руки у него задрожали.

– Глен, – проговорил он, – на, возьми, прочти и уверь меня, что со мной не солнечный удар и что я еще в своем уме!

Капитан взял бамбуковую раму, к которой был прикреплен бумажный лист, и прочел следующее:

«Нелли Роулайсон и Станислав Тарковский, высланные из Хартума в Фашоду, а из Фашоды дальше, на восток от Нила, вырвались из рук дервишей. После многих месяцев пути достигли озера, расположенного на юг от Абиссинии. Идут к океану. Просят поскорее оказать им помощь».

Сбоку на листе было еще приписано более мелким почерком:

«Этот змей, пятьдесят четвертый по счету, пущен с гор, окружающих неизвестное в географии озеро. Кто найдет его, пусть даст знать в Управление каналов в Порт-Саиде или капитану Глену в Момбасе. Станислав Тарковский».

Когда капитан окончил читать, оба друга молча переглянулись между собой.

– Что это значит? – спросил наконец доктор Клэри.

– Я не верю своим глазам, – ответил капитан.

– Но это не обман зрения?

– Нет.

– Ясно написано: «Нелли Роулайсон и Станислав Тарковский».

– Яснее не может быть…

– И, может быть, они где-нибудь здесь, в этих краях?

– Если они еще живы, можно тогда поверить и этому.

– Какое счастье! Какое счастье! – с жаром воскликнул доктор.

– Но где их искать?

– Больше ничего не написано на змее?

– Есть еще несколько слов, но это место разорвано ветками. Трудно прочесть.

Капитан и доктор оба наклонили головы над листом и, после долгих попыток, наконец прочли по складам:

– «Период дождей давно миновал».

– Что это должно означать?

– Что мальчик потерял счет времени.

– И этими словами он хочет приблизительно обозначить время, когда был выпущен змей. Пожалуй, ты прав. Значит, этот змей выпущен не слишком давно.

– Если так, то возможно, что они не очень далеко.

Капитан и доктор обменялись еще несколькими лихорадочными и отрывистыми фразами, после чего оба начали опять рассматривать документ и отдельно раздумывать над каждым его словом. Все это казалось, однако, настолько невероятным, что если бы это происходило не в стране, где совершенно не было европейцев, с лишком в шестистах километров от ближайшего побережья, то доктор и капитан предположили бы, что это – неуместная шутка каких-нибудь европейских детей, прочитавших в газетах описание похищения. Но все-таки трудно было не верить глазам: змей был у них в руках, а полустертая надпись ясно чернела перед ними.

Но и помимо этого, многого они никак не могли понять. Откуда дети взяли бумагу для змеев? Если бы они получили ее от какого-нибудь каравана, то они примкнули бы к нему и не звали бы на помощь. Почему мальчик не пытался убежать вместе с маленькой спутницей в Абиссинию? Почему дервиши отправили их на восток от Нила в неведомые края? Как удалось им вырваться из-под стражи? Куда они скрылись? Каким чудом они за столько месяцев пути не умерли с голоду, не стали добычей диких зверей? Каким образом их не убили дикари? На все эти вопросы не было никакого ответа.

– Ничего не понимаю! Ничего не понимаю! – повторял доктор Клэри. – Это положительно какое-то чудо!

– Безусловно! – ответил капитан.

А немного спустя он прибавил:

– Ну и мальчик, однако! Ведь это все его дело!

– И не оставил малютки. Молодец!

– Стэнли, даже Стэнли не прожил бы в этих условиях и трех дней!

– А они, как видишь, живы.

– Да, но они просят помощи. Конец стоянке! В путь немедленно!

Так и было решено. Караван тотчас же снялся с места. По пути оба друга продолжали изучать документ, пытаясь найти в нем указания, в каком направлении спешить на помощь. Но указаний не было. Капитан вел караван зигзагами в расчете напасть на какой-нибудь след, на остатки костра или на дерево с какими-нибудь насечками на коре. Так подвигались они вперед в течение нескольких дней. К несчастью, им пришлось выйти потом на равнину, совершенно лишенную деревьев и покрытую лишь высоким вереском да кустами иссохшей травы. Обоих друзей стала охватывать тревога. Как легко было разойтись среди такого необозримого пространства даже с целым караваном, а что же говорить о двоих детях, которые, как они представляли себе, ползли где-нибудь там, как два маленьких червячка, среди вереска, покрывавшего их с головой. Прошел еще день. Не помогли ни жестянки с записками внутри, которые они оставляли на кочках, ни огни ночью. Капитан и доктор начали по временам терять надежду, удастся ли им отыскать детей, а главное, найдут ли они их живыми?

Тем не менее они не прекращали своих поисков. Разведочные отряды, которые Глен отправлял направо и налево, сообщили, наконец, что дальше начинается совершенно безводная пустыня, и когда случайно удалось открыть в одной расселине воду, пришлось остановиться у нее, чтоб запастись питьем для дальнейшего пути.

Расселина оказалась довольно узкой щелью, глубиной метров в пятнадцать или двадцать. На дне ее был теплый ключ, насыщенный углекислым газом и бурлящий, как кипяток. Остуженная вода оказалась вкусной и здоровой. Источник бил настолько обильно, что триста человек каравана не исчерпали его. Напротив, чем больше черпали, тем выше он бил и заполнял расселину.

– Когда-нибудь, пожалуй, – заявил доктор Клэри, – здесь будет курорт, а пока вода недоступна для животных вследствие глубины расселины.

– Могут ли дети набрести на подобный источник? – спросил капитан.

– Не знаю. Может быть, там, где они находятся, таких источников больше; но если нет, тогда без воды они должны умереть.

Наступила ночь. Развели скудные огни, но бомы не строили, потому что не было из чего. После ужина доктор и капитан уселись на складных стульях и, закурив трубки, продолжали беседу о том, что их единственно теперь занимало.

– Никаких следов, – проговорил Клэри.

– У меня была мысль, – ответил Глен, – послать десять человек из нашего каравана на берег океана с телеграммой, что есть сведения о детях. Но я рад, что не сделал этого; люди, наверно, погибли бы в пути, а если бы даже дошли, то зачем напрасно будить надежду.

– И сызнова растравлять раны…

Доктор снял с головы белый шлем и вытер вспотевший лоб.

– Послушай, – проговорил он, – а если бы мы вернулись назад к озеру, велели нарубить деревьев и стали жечь по ночам большой костер? Может быть, дети увидали бы…

– Если бы они были близко, мы нашли бы их и так, а если они далеко, то неровности почвы все равно заслонят огонь. Эта степь кажется ровной только на вид, – на самом же деле она вся в складках; а притом, если бы мы шли назад, мы потеряли бы последнюю возможность найти хотя бы их следы.

– Скажи откровенно: у тебя нет никакой надежды?

– Дорогой мой, мы – взрослые, сильные и неробкие мужчины, но подумай, что было бы с нами, если бы мы очутились здесь только вдвоем, хотя бы даже с оружием, но без припасов и без людей…

– Да, к сожалению, это так. Я представляю себе, как двое детей бредут в такую ночь через пустыню.

– Голод, жажда, дикие звери…

– А все-таки мальчик пишет, что они шли так много месяцев.

– Да, и во всем этом есть что-то такое, что для моего, по крайней мере, ума остается непостижимым.

В течение нескольких минут в тишине был слышен только треск сухого табака в трубках. Доктор загляделся в бледную глубину ночи. Немного погодя он промолвил вполголоса:

– Уже поздно, но мне все же не хочется спать… Подумать только, что они, если живы, блуждают где-то там при лунном свете, среди этого сухого вереска… одни… бедные дети!.. Я дал бы отсечь себе руку, если бы…

Он не докончил… Капитан Глен вскочил как обожженный.

– Ракета вдали! – закричал он. – Ракета!

– Ракета! – повторил доктор.

– Какой-нибудь караван вблизи.

– Может быть, он нашел детей!

– Может быть. Скорей к нему!

– Вперед!

Распоряжения капитана в одно мгновение облетели весь лагерь. Занзибарцы повскакали на ноги. Немедленно были зажжены факелы, в ответ на далекий сигнал Глен приказал выпустить, одну за другой, несколько ракет, а затем с короткими промежутками давать ружейные залпы. Не прошло и четверти часа, как караван двигался уже вперед.

Издали послышались в ответ выстрелы. Не оставалось больше никакого сомнения, что это какой-нибудь европейский караван призывает неизвестно почему на помощь.

Капитан и доктор мчались вперегонки, сгорая то надеждой, то тревогой. Найдут они детей или не найдут? Доктор думал про себя, что если не найдут, то дальше им придется искать разве только их трупы среди этого ужасного вереска.

Спустя полчаса одна из неровностей почвы, о которых упоминал один из англичан, закрыла все перед глазами капитана и доктора. Но они были уже так близко, что ясно слышали топот конских копыт…

Еще несколько минут – и на гребне возвышения показался всадник, державший перед собой большой белый предмет.

– Факелы выше! – скомандовал Глен.

В ту же минуту всадник остановил коня в кругу огней.

– Воды! Воды!

– Дети! – воскликнул доктор Клэри.

– Воды! – повторил Стась.

И он почти бросил Нель на руки капитану, а сам спрыгнул с седла.

Но тут же он зашатался и упал как мертвый на землю.

XLVII

Радость в лагере капитана Глена и доктора Клэри не имела границ. Но любопытству обоих англичан пришлось выдержать тяжелое испытание. Если раньше они никак не могли представить себе, чтоб дети могли одни пройти необозримые степи, пустыни и дебри, отделявшие эти края от Нила и Фашоды, то теперь они уж совсем никак не могли понять, каким образом «маленький поляк», как они называли Стася, не только свершил это, но явился перед ними как предводитель целого каравана, вооруженного европейскими ружьями, со слоном, несущим на спине паланкин, с лошадьми, палатками и с довольно большими запасами провизии. При виде всего этого капитан все время разводил руками и повторял: «Клэри, я много видел, но такого мальчика еще никогда не видал». А добрый доктор повторял с не меньшим удивлением: «И малютку вырвал из плена, и ее тоже спас!» И с этими словами бежал в десятый раз в палатку посмотреть, хорошо ли спят дети.

А дети между тем, напившись и наевшись, переодетые во все чистое, легли спать и спали как убитые весь следующий день. Люди их каравана – тоже. Капитан Глен пробовал расспросить Кали о подробностях путешествия и о подвигах Стася, но молодой негр, открыв один глаз, ответил только: «Великий Господин все может» – и опять заснул. Пришлось в конце концов отложить все расспросы до следующего дня.

Тем временем оба друга стали совещаться об обратном пути в Момбасу. Они и так зашли дальше и исследовали больше местностей, чем им было поручено, и потому решили вернуться немедленно. Капитана, правда, очень манило неизвестное в географии озеро; но, принимая во внимание здоровье детей и желая передать их как можно скорее убитым горем родителям, он отказался, конечно, от этой мысли. Доктор, однако, заявлял, что необходимо будет отдохнуть на прохладных вершинах гор Кениа или Килиманджаро. И только оттуда они решили отправить известие обоим отцам и предложить им поскорее приехать в Момбасу.

Отдохнув как следует и покупавшись в теплых источниках, караван на третий день отправился в обратный путь. В этот же день юные путешественники простились с Кали. Стась убедил Нель, что везти его с собой дальше, до самого океана или даже до Египта, было бы с их стороны эгоизмом. Он объяснил ей, что в Египте и даже в Англии Кали будет не больше чем слугой; а между тем если он примет власть над своим народом, то, как царь, он распространит и укрепит просвещение, смягчит дикие нравы ва-хима и сделает их не только цивилизованными, но и хорошими людьми. Приблизительно то же самое он повторил и Кали.

Тем не менее при расставании было пролито много слез, которых не стыдился и Стась, потому что и он, и Нель пережили вместе с Кали так много тяжелых и хороших минут и не только научились оба ценить его сердце и душу, но и искренно полюбили его. Молодой негр долго лежал у ног своего «Бвана Кубвы» и «доброго Мзиму». Он дважды возвращался, чтоб еще раз посмотреть на них, но в конце концов минута разлуки настала, и оба каравана тронулись в противоположные стороны.

Только в пути начались рассказы о приключениях обоих маленьких путешественников. Стась, когда-то склонный к хвастливости, теперь нисколько не хвастал. Он просто-напросто совершил слишком много, слишком много пережил, слишком развился, чтоб не понимать, что слова не должны быть больше дел. Да, впрочем, самих дел и подвигов было достаточно, если даже рассказывать о них с величайшей скромностью. Каждый день, во время знойных «белых часов» и по вечерам во время привалов, перед глазами капитана Глена и доктора Клэри проходили картины всех событий, которые пришлось пережить детям. Они видели и похищение из Мединет-эль-Файюма, и ужасный путь на верблюдах через пустыню, и Хартум, и Омдурман, напоминавшие ад на земле, и грозного Махди.

– Махди уже умер! – заметил капитан Глен.

– Махди умер? – изумленно повторил Стась.

– Да, – ответил доктор. – Его задушил собственный жир: другими словами, он умер от ожирения сердца. Царство после него принял Абдуллаги.

Наступило продолжительное молчание.

– Да, – проговорил Стась, – когда он отправлял нас на гибель в Фашоду, он не думал, что смерть раньше коснется его…

А минуту спустя он прибавил:

– Но Абдуллаги еще более жесток, чем Махди.

– Потому-то и начались уже мятежи и междоусобия, – ответил капитан, – и вся постройка, которую воздвиг Махди, должна рано или поздно рухнуть.

Потом Стась рассказывал еще о переправе в Фашоду, о смерти старой Дины, о путешествии из Фашоды в безлюдные страны и о поисках Смаина; затем о том, как он убил льва, а потом Гебра, Хамиса и двух бедуинов. Капитан и доктор слушали его с непрерывно возраставшим интересом. А Стась продолжал свое повествование о приручении Кинга, о поселении в «Кракове», о лихорадке Нель, о встрече с Линде и о змеях, которых они пускали с гор Карамойо. Доктор, который с каждым днем все больше и больше привязывался к малютке Нель, так глубоко переживал все, что ей угрожало, что ему приходилось время от времени подкрепляться несколькими глотками брэнди; наконец, он схватил девочку на руки и долго не хотел ее выпускать, словно боясь, чтобы какой-нибудь новый хищник не стал угрожать ее жизни.

А то, что и он и капитан думали о Стасе, доказывали еще две депеши, которые они отправили две недели спустя, по прибытии к подножию Килиманджаро, с нарочными на имя заместителя капитана в Момбасе с просьбой переслать их дальше, отцам обоих детей. Первая из них, составленная осторожно, для того, чтобы не произвести слишком ошеломляющего впечатления и отправленная в Порт-Саид, заключала в себе следующие слова:

«Благодаря мальчику благоприятные известия о детях. Приезжайте в Момбасу».

Во второй, с адресом «Аден», было уже совершенно ясно сказано:

«Дети с нами, здоровы, мальчик – герой!»

На прохладной возвышенности у подножия Килиманджаро они провели дней пятнадцать, так как доктор Клэри непременно требовал этого для здоровья Нель и даже для здоровья Стася. Дети с изумлением осматривали эту высокую гору, на которой можно наблюдать все климаты земли. Две ее вершины, Кибо и Кима-Вензе, днем были большей частью окутаны густым туманом. Но когда в ясные вечера туман вдруг рассеивался и от лучей вечерней зари вечные снега на Кима-Вензе пылали розовым сиянием, в то время как весь мир был уже погружен во мрак, – гора казалась лучезарной.

Для Стася миновали дни забот, тревог и напряженных трудов. Впереди оставался еще месяц пути до Момбасы, и дорога вела через красивый, но нездоровый лес Тавета. Но насколько легче было путешествовать теперь с многолюдным, обильно снабженным всем необходимым караваном по знакомой уже дороге, чем прежде блуждать по неведомым дебрям с одними Кали и Меа! К тому же заведовал и распоряжался путешествием теперь капитан Глен. Стась отдыхал и охотился.

Заботиться о Нель он, однако, не перестал и по-прежнему пользовался у нее таким безграничным доверием, что когда Клэри спросил у нее, не будет ли она бояться бурь на Красном море, девочка подняла на него свои прелестные и спокойные глазенки и ответила: «Стась с ними справится». Капитан Глен уверял, что лучшего свидетельства о том, чем был Стась для малютки, и большей похвалы ему никто не сумел бы высказать.

Несмотря на то что первая телеграмма, отправленная Тарковскому в Порт-Саид, была составлена очень осторожно, она все же произвела такое потрясающее впечатление, что радость чуть не убила отца Нель. Но и сам Тарковский, хотя и был человеком исключительного закала, в первую минуту по получении телеграммы едва был в силах овладеть своим волнением. Он все боялся, чтобы это известие не оказалось обманом воображения, болезненным призраком, порожденным тоской и страданием. Ведь они положили столько трудов, чтобы узнать, по крайней мере, что дети живы! Мистер Роулайсон отправлял в Судан целые караваны. Тарковский, переодетый арабом, с большой опасностью для жизни добрался до самого Хартума, – и все оказалось бесполезным. Люди, которые могли сообщить какие-нибудь сведения, умерли от оспы, от голода или погибли во время резни, и дети точно канули в воду! В конце концов оба отца потеряли всякую надежду и жили только воспоминаниями, глубоко убежденные, что их ничего уже не ждет в жизни…

И вдруг на них свалилась радость, почти непосильная для их измученных горем и тоской душ. Но к ней примешивались недоверие и изумление. Ни тот ни другой никак не могли понять, каким образом известие о детях пришло с этой стороны Африки, из Момбасы. Тарковский предположил, что, может быть, их выкупил или похитил какой-нибудь арабский караван, который с восточного берега проник в поисках слоновой кости в глубь страны и добрался до самого Нила. Слова телеграммы «благодаря мальчику» они объясняли себе так, что Стась уведомил письмом капитана и доктора, где они оба находятся с Нель. Но многое все-таки оставалось непонятным. Одно только Тарковский понимал ясно: это то, что известие не только благоприятно, но даже вполне благоприятно, потому что иначе капитан и доктор не решились бы пробуждать в них надежды, а главное, не заставляли бы их ехать в Момбасу.

Приготовления к путешествию продолжались недолго, и на второй день по получении телеграммы оба инженера, вместе с воспитательницей Нель, очутились на палубе большого парохода, который шел в Индию и по пути заходил в Аден, Момбасу и Занзибар. В Адене их ждала вторая телеграмма, гласившая: «Дети с нами, здоровы, мальчик – герой!» Прочтя ее, мистер Роулайсон чуть не сошел с ума от радости и, сжимая руки Тарковскому, не переставал повторять: «Видишь, это он ее спас! Ему я должен быть благодарен за ее жизнь». А Тарковский, не желая выказывать излишнюю слабость, ответил только сквозь зубы: «Да! Хорошо вел себя мой мальчуган». Но, оставшись один в каюте, он разрыдался от счастья…

Наконец наступил момент, когда дети очутились в объятиях родителей. Мистер Роулайсон схватил на руки свое маленькое вернувшееся сокровище, а Тарковский долго держал героя-сына на своей груди. Горе их прошло, как проходят ветры и грозы в пустыне. Жизнь снова наполнилась счастьем и светом, а тоска прежней разлуки лишь усилила и углубила радость. Дети удивлялись только, что головы папочек совсем побелели во время разлуки.

Они возвращались в Суэц на прекрасном французском пароходе, на котором ехало много путешественников с островов Соединения и Маврикия, с Мадагаскара и из Занзибара. Когда распространился слух о том, что на пароходе едут дети, бежавшие из плена дервишей, Стась стал предметом всеобщего любопытства, изумления и восторга. Но счастливая семья предпочитала запираться в большой каюте, которую уступил им капитан, и проводить там более прохладные часы за рассказами. Участие в них принимала и Нель, щебеча, как птичка, и начиная каждое предложение с «и…», что вызывало у всех улыбку. Усевшись на колени у отца и поднимая на него свои прелестные глазки, она начинала: «И… папочка! И… нас украли! И… везли на верблюдах! И… Гебр меня ударил! И… Стась за меня заступился! И… мы приехали в Хартум! И… там люди умирали с голоду! И… Стась работал, чтоб достать для меня финики! И… мы были у Махди! И… Стась не хотел принять его веру! И… Махди отослал нас в Фашоду! И… потом Стась убил льва и всех! И… мы жили в большом дереве, которое называется Краков! И… Кинг был с нами! И… у меня была лихорадка! И… Стась меня вылечил! И… победил самбуру! И… и был со мною всегда очень добр, папочка!..»

Так же рассказывала она о Кали, о Меа, о Кинге, о горе Линде, о змеях и о последнем путешествии до самой встречи с караваном капитана и доктора. Мистер Роулайсон, слушая этот щебет, с трудом удерживал слезы и поминутно прижимал лишь к сердцу свою девочку, а Тарковский не был в состоянии владеть собой от гордости и счастья, потому что даже из этих детских рассказов ясно было видно, что, если бы не самоотверженность и энергия мальчика, малютка погибла бы не раз, а тысячу раз.

Стась рассказывал обо всем подробнее и точнее.