Текст книги "В дебрях Африки"

Потом снова наступила тьма.

Стась испугался за Нель и ощупью направился в палатку. Последняя, будучи защищена холмом термитов и огромным стволом, еще стояла, но первый сильный порыв вихря мог сорвать веревки и унести ее бог знает куда. А ветер то ослабевал, то подымался с бешеной силой, неся волны дождя и целые тучи листьев и веток, сорванных в соседнем лесу. Стасем овладело отчаяние. Он не знал, оставить ли Нель в палатке или вывести ее оттуда. В первом случае она могла запутаться в веревках и быть подхваченной вместе с полотном; во втором – она могла промокнуть, да и тут ветер мог ее унести, так как даже Стась, хотя несравненно более сильный, чем она, с большим трудом держался на ногах.

Вопрос разрешил вихрь, который спустя минуту подхватил и унес крышу палатки. Полотняные стены не давали больше никакого убежища. Не оставалось другого выхода, как ждать, пока гроза пройдет, и тихо сидеть в темноте, среди которой бродили два льва.

Стась подумал, что, может быть, и они спрятались в соседний лес от ливня, но он ни на минуту не сомневался, что они вернутся, как только непогода успокоится. Ужас положения увеличивало еще то обстоятельство, что ветер разметал зерибу.

Все грозило путникам гибелью. Ружье Стася не могло пригодиться ни на что. Его энергия тоже. Перед грозой, раскатами грома, вихрем, дождем, темнотой и перед львами, которые притаились, может быть, в нескольких шагах, он чувствовал себя беззащитным и беспомощным.

Неистово дергаемые ветром полотняные стены палатки обливали детей со всех сторон водой. Обняв Нель рукой, Стась вывел ее из палатки неверного убежища, и оба прислонились к стволу дерева, ожидая смерти или чуда.

Вдруг между двумя порывами ветра до них донесся голос Кали, который едва можно было расслышать среди плеска дождя:

– Великий Господин! На дерево! На дерево!

И в ту же минуту конец спущенной сверху мокрой веревки коснулся плеча мальчика.

– Привязать Дочь Месяца, а Кали ее тащить! – продолжал кричать чернокожий.

Стась не колебался ни одной минуты. Закутав Нель в войлок, чтоб веревка не впилась ей в тело, он обвязал ее за пояс и, подняв на протянутых руках кверху, закричал Кали:

– Тяни!

Первые ветви дерева росли довольно низко, так что воздушное путешествие Нель длилось недолго. Кали скоро схватил ее своими сильными руками и поместил между стволом и огромным суком, где было достаточно места даже для полдюжины таких крошек.

Никакой ветер не мог сдуть ее оттуда, а кроме того, хотя по всему дереву стекала вода, толстый ствол, несколько футов в диаметре, защищал девочку, по крайней мере, от новых струй дождя, которые ветер нес наискось. Устроив маленькую мисс, негр опустил веревку опять Стасю, но тот, как капитан, который сходит последним с утопающего судна, велел сначала лезть Меа.

Кали совсем не пришлось ее тащить, потому что она в одну минуту взобралась по веревке с такой ловкостью, точно была родной сестрой шимпанзе. Стасю это удалось не так легко, но и он был достаточно хорошим гимнастом, чтоб преодолеть вес своего тела, ружья и двух десятков патронов, которыми он наполнил карманы.

Таким образом, все четверо очутились на дереве. Стась так привык думать при всех обстоятельствах о Нель, что и теперь он поспешил прежде всего убедиться, не грозит ли ей опасность свалиться и довольно ли ей места, чтоб она могла удобно улечься. Успокоившись на этот счет, он стал ломать голову, как бы защитить ее от дождя. Но этому помочь было невозможно. Устроить какую-нибудь, хоть маленькую, крышу над ее головой было бы легко днем: но теперь их окружала такая тьма, что они не видели даже друг друга. Если бы хоть гроза пронеслась и можно было бы развести огонь, чтоб высушить платье Нель. Стась с отчаянием думал о том, что, промокнув до последней нитки, девочка, без сомнения, схватит сильнейшую лихорадку.

Он боялся, что под утро, после грозы, станет холодно, как бывало в предыдущие ночи. Теперь же порывы ветра скорей обжигали, и дождь обдавал, точно кипятком. Стася удивляла его продолжительность. Он знал, что тропические грозы, чем они сильнее бушуют, тем скорее проходят.

Лишь много времени спустя раскаты грома затихли и порывы ветра стали слабее. Но дождь не переставал идти, не такой, правда, обильный, но зато тяжелый и такой густой, что даже листья набака совершенно не защищали от него. Снизу доносился плеск воды, точно вся степь превратилась в одно озеро. Стась подумал, что в ущелье их ждала бы неминуемая смерть. Его страшно мучила мысль о том, что будет с Саба, и он не решался заговорить о нем с Нель. Но он все-таки утешал себя надеждою, что смышленый пес найдет безопасное убежище между скал, торчащих над ущельем. Помочь ему не было никакой возможности.

Так сидели они вместе среди развесистых ветвей и мокли в ожидании дня. Прошло еще несколько часов. Воздух стал холоднее, и дождь, наконец, прекратился. Вода стекла уже, по-видимому, тоже по уклону, в более низкие места, так как плеска ее больше не было слышно. Стась заметил в предыдущие дни, что Кали умеет разводить огонь даже из мокрых веток. Ему пришло в голову приказать Кали спуститься и попробовать, не удастся ли зажечь костер и на этот раз.

Но в ту самую минуту, когда он обратился к нему, случилось нечто такое, от чего у всех четверых кровь застыла в жилах.

Глубокую тишину ночи прорезало внезапно лошадиное ржание, – страшное, пронзительное, полное страдания, испуга и смертельного ужаса. Что-то заколыхалось в темноте, раздался короткий храп, потом глухие стоны, фырканье, опять конский крик, еще более пронзительный, и все стихло.

– Львы, Великий Господин, львы убивать лошадей! – шептал Кали.

Было что-то ужасное в этом ночном нападении, в этом насилии хищников, в этом внезапном убийстве беззащитных животных. Стась оторопел на минуту и забыл даже о ружье. Да и какая польза была бы стрелять в такую темень? Разве только для того, чтобы ночные разбойники, если огонь и гром выстрела их не испугают, бросили убитых уже лошадей и помчались за теми, которые разбежались и унеслись так далеко от места привала, насколько они могли это сделать на стреноженных ногах.

У Стася мороз пробежал по коже при мысли, что было бы, если бы они остались внизу. Нель, прижавшись к нему, так дрожала, точно с ней уже начался припадок лихорадки. Но дерево защищало их, по крайней мере, от нападения львов. Кали прямо спас им жизнь.

Но это была страшная ночь, – самая страшная за все путешествие.

Они сидели, точно промокшие птицы на ветке, прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Там некоторое время царило глубокое молчание, но вскоре послышался звук отрываемых кусков мяса, хриплое дыханье и довольное посапыванье чудовищ.

Пиршество львов происходило не более чем в двадцати шагах от зерибы.

Пиршество это длилось так долго, что Стася в конце концов разобрала злость. Он схватил ружье и выстрелил по направлению раздававшихся звуков.

Но ему ответило только прерывистое, сердитое рычание, вслед за которым послышался треск разламываемых могучими челюстями костей. В глубине сверкали голубыми и красными точками глаза гиен и шакалов, ожидавших своей очереди.

Так протекали долгие часы ночи.

XXV

Наконец взошло солнце и осветило степь, отдельные кучки деревьев и лес. Львы скрылись прежде, чем первый луч блеснул на горизонте. Стась велел Кали развести огонь, а Меа достать вещи Нель из кожаного мешка, высушить их и поскорее переодеть девочку. Сам он, взяв ружье, пошел осмотреть место, где они провели ночь, и взглянуть, какие опустошения наделала гроза и два ночных разбойника.

Сейчас же за зерибой, от которой остались только колья, лежала первая лошадь, съеденная почти до половины; в ста шагах – другая, а недалеко от нее – третья, едва початая. Стася охватила такая злоба, что в ту минуту ему захотелось даже, чтоб откуда-нибудь из чащи высунулась косматая голова отяжелевшего после ночного пиршества разбойника и чтоб он мог пустить в нее пулю. Но ему пришлось отложить месть; сейчас у него было много других дел. Нужно было найти и поймать остальных лошадей. Мальчик полагал, что они, должно быть, скрылись в лес, как и Саба, трупа которого нигде не было видно. Надежда, что верный товарищ по несчастью не пал жертвой хищников, обрадовала Стася и придала ему бодрости. Еще больше обрадовался он, когда нашел осла. Оказалось, что длинноухое животное не хотело утруждать себя слишком далеким бегством. Оно просто-напросто уткнулось в угол за зерибой, между холмом термитов и деревом, и там, с защищенной головой и боками, ждало, что будет дальше, готовое, в случае чего, геройским ляганием отразить нападение. Но львы, по-видимому, совсем его не заметили, и, когда взошло солнце и опасность миновала, он счел вполне уместным лечь и отдохнуть после трагических ночных переживаний.

Бродя вокруг бивака, Стась нашел, наконец, на размякшей земле следы конских копыт. Следы шли по направлению к лесу, а потом сворачивали к ущелью. Это было для него очень удобно, так как поймать лошадей в ущелье не представляло большого труда. Пройдя шагов двадцать, мальчик нашел в траве веревку, которою была стреножена одна из лошадей и которую она сорвала, спасаясь бегством. Эта лошадь, должно быть, убежала так далеко, что сейчас, по крайней мере, можно было ее считать потерянной. Зато двух остальных Стась заметил за невысокой скалой, не в самом овраге, а на краю его. Одна из них валялась на спине, а другая пощипывала молодую зеленую траву. Обе выглядели ужасно изнуренными, точно после долгого пути. Но дневной свет разогнал их страх, и они встретили Стася коротким и радостным ржанием. Та, которая валялась на спине, вскочила на ноги. Стась заметил, что и она освободилась от пут, но, к счастью, предпочла, по-видимому, остаться с товарищем, чем бежать куда глаза глядят.

Стась оставил обеих лошадей у подножия скалы, а сам пошел к краю ущелья, чтоб посмотреть, можно ли ехать дальше по его дну. Он увидел, что благодаря большому уклону вода уже стекла и дно было почти сухим. Немного спустя внимание его привлек какой-то белый предмет, запутавшийся между лианами, свесившимися с противоположной скалистой стены. Оказалось, что это была крыша палатки, которую порыв ветра занес так далеко и запутал в чаще так, что вода не могла ее унести. Палатка обеспечивала как-никак лучшее убежище для маленькой Нель, чем наскоро сложенный из веток шалаш, и эта находка очень обрадовала Стася.

Но еще больше обрадовался он, когда из расселины между двумя скалами, закрытой свешивавшимися лианами, выскочил Саба, держа в зубах какое-то животное, голова и хвост которого свешивались по обеим сторонам его пасти. Огромный пес в одно мгновение вскарабкался наверх и положил у ног Стася полосатую гиену с переломленным хребтом и обглоданной ногой и стал вилять хвостом и радостно лаять, точно ему хотелось сказать:

– Ну что ж, я струсил, правда, перед львами. Но ведь, правду сказать, и вы-то сидели на дереве, как птицы. Но вот, смотри, я все-таки даром ночь не потерял.

И он был так горд собой, что Стасю с трудом удалось заставить его оставить на месте вонючее животное и не нести его в подарок Нель.

Когда оба они вернулись, на привале горел уже яркий огонь, а в посуде кипела вода, в которой варились зерна дурры, убитая накануне дичь и копченые ломти мяса подстреленной антилопы. Нель была уже переодета в сухое платье, но выглядела такой похудевшей и бледной, что Стась испугался за нее и, взяв ее за руку, чтоб убедиться, нет ли у нее жара, спросил:

– Что с тобой, Нель?

– Ничего, Стась. Мне только очень хочется спать.

– Верю! После такой ночи! Ну, руки, слава богу, у тебя не горячие… И ночку же мы провели! Я думаю, что тебе хочется спать! Мне тоже. Но не больна ли ты?

– Голова у меня немного болит.

Стась положил руку ей на лоб. Голова девочки была холодна, как и руки. Стась понял, что это было признаком сильного истощения и слабости. Он вздохнул и проговорил:

– Поешь чего-нибудь теплого и сейчас ложись спать. Можешь спать хоть до вечера. Сегодня погода, по крайней мере, хорошая, и не будет так, как вчера.

Нель взглянула на него со страхом.

– Но ведь мы здесь не будем ночевать?

– Здесь, возле обглоданных лошадей, нет. Мы отыщем какое-нибудь другое дерево или поедем в ущелье и там устроим такую зерибу, какой свет не видал. Ты будешь спать спокойно, как в Порт-Саиде.

Но Нель сложила руки и стала просить его со слезами, чтоб они поехали дальше, потому что в этом ужасном месте она не сможет сомкнуть глаз и наверно заболеет. Она так упрашивала его, так долго повторяла, глядя ему в глаза: «Да, Стась? Хорошо?» – что он согласился на все.

– Хорошо, но мы поедем ущельем, – сказал он. – Там больше тени. Обещай мне только, что, если у тебя не хватит сил или тебе станет плохо, ты мне скажешь.

– Не станет, не станет! Ты привяжешь меня к седлу, и я превосходно засну в дороге.

– Нет, я сяду с тобой на одну лошадь и буду держать тебя. Кали и Меа поедут на другой, а осел понесет палатку и вещи.

– Хорошо! Хорошо!

– После обеда ты все-таки немного поспи. Все равно до полудня нам нельзя тронуться: еще много нужно сделать. Нужно поймать лошадей, сложить палатку и переложить вещи. Часть придется оставить: на двух лошадях всего уместить нельзя. У нас уйдет на это несколько часов. А ты пока поспишь и наберешься сил. Сегодня будет жарко, но под деревом будет достаточно тени.

– А ты, и Меа, и Кали? Мне так неприятно, что я одна буду спать, а вам придется работать…

– Ничего, найдется и для нас время. Обо мне не беспокойся. В Порт-Саиде, когда бывали экзамены, я иногда не спал целые ночи напролет, а папа даже этого не знал… Товарищи тоже не спали. Но ведь мы, мужчины, не то что такая муха, как ты. Посмотрела бы ты на себя; ты даже представить себе не можешь, как ты выглядишь: совсем ведь стеклянная! Только глаза да волосы видны, а лица совсем не осталось.

Он говорил это шутя, но про себя он действительно боялся за нее, потому что при ярком дневном освещении личико Нель выглядело ужасно болезненным. И в первый раз он ясно представил себе, что если так пойдет дальше, то бедная девочка не только может, но должна умереть. При этой мысли ноги у него задрожали; он почувствовал вдруг, что если бы она умерла, ему тоже незачем было бы больше ни жить, ни возвращаться в Порт-Саид.

«Что бы я делал без нее!» – подумал он.

Он отвернулся на минуту, чтобы Нель не заметила в его глазах испуга и печали. Затем он пошел к сложенным под деревом вещам, откинул войлок, которым был прикрыт ящик с патронами, открыл его и стал что-то искать.

Он держал там в стеклянном пузырьке последний порошок хинина и берег его как зеницу ока про черный день, то есть на случай, если бы Нель захворала лихорадкой. Но теперь, после такой ночи, он был почти уверен, что первый припадок случится несомненно, и решил его предупредить. Он делал это с тяжелым сердцем, думая о том, что будет после. И если бы не мысль, что мужчине и начальнику каравана не подобает плакать, он бы, наверно, расплакался над этим последним порошком.

Чтоб скрыть свое волнение, Стась принял очень строгий вид и, вернувшись к девочке, проговорил:

– Нель, прими перед едой этот порошок.

– А если у тебя вдруг будет лихорадка? – спросила Нель.

– Тогда меня будет трясти. Возьми, я говорю!

Нель приняла без дальнейших возражений. С тех пор, как Стась убил суданцев, она немного побаивалась его, несмотря на все заботы, какими он окружал ее, и всю нежность, с какой он к ней относился.

Они сели обедать, и после ночной усталости горячий суп показался им очень вкусным. Нель заснула сейчас же после обеда и проспала несколько часов. Стась, Кали и Меа снарядили за это время весь караван, притащили из ущелья верхушку палатки, оседлали лошадей, навьючили осла и зарыли под корнями дерева те вещи, которые не могли взять с собой. Всем троим ужасно хотелось спать, но чтоб не заснуть всем и не прозевать время, Стась разрешил себе и им ложиться только по очереди.

Было часа два, когда они тронулись в дальнейший путь. Стась держал перед собой Нель, а Кали с Меа ехали на второй лошади. Они не спустились, однако, сразу в ущелье, а ехали вдоль его края, между лесом и обрывом. Молодая трава значительно выросла за эту одну дождливую ночь. Но почва под ней была еще черная и носила следы огня. Легко было догадаться, что здесь или проходил Смаин со своим отрядом, или пожар, занесенный издалека ветром, прошелся по сухой степи и, наткнувшись на влажный лес, пополз дальше узкой полосой между ним и ущельем. Стасю хотелось посмотреть, нет ли на этом пути каких-нибудь следов привалов Смаина или отпечатков копыт, и, к своей радости, он убедился, что ничего такого не было видно. Кали, который был мастером отыскивать следы, утверждал категорически, что огонь, наверно, был занесен ветром и что с тех пор прошло уже не меньше десяти дней.

– Это доказывает, – заметил Стась, – что нам нечего бояться попасться ему в руки.

И он и Нель с любопытством рассматривали окружавшую их растительность, так как до сих пор у них не было случая проезжать так близко мимо тропического леса. Они ехали по самой опушке, чтобы оставаться в тени. Почва здесь была влажная, мягкая, поросшая темно-зеленоватой травой, мхами и папоротниками. Кое-где валялись старые, полусгнившие стволы, покрытые, словно ковром, прелестными орхидеями, с пестрыми, похожими на бабочек цветами и пестрым кувшинчиком в середине. Куда доходило солнце, там земля была раззолочена другими орхидеями, мелкими, желтыми, с двумя лепестками по бокам третьего и сильно напоминавшими головку маленького зверька с большими, остроконечными ушами. В некоторых местах лес был окаймлен кустами дикого жасмина, обвитыми гирляндами тонких лиан, усыпанных розовыми цветами. Неглубокие овраги и ложбины были покрыты папоротниками, сбившимися в непроходимую чащу, – то низкими и развесистыми, то высокими, со стволами, окутанными как бы пряжей, доходившими до нижних веток деревьев и развешивавшими под ними свои листья тонким зеленым кружевом. В глубине не видно было одинаковых деревьев: финиковые и веерные пальмы, фиговые и хлебные деревья, огромные молочаи, высокие акации, деревья с темной и блестящей или яркой и красной, как кровь, листвой росли рядом, ствол о ствол, переплетаясь ветвями, обсыпанными желтыми и пурпурными цветами, похожими на большие подсвечники. В некоторых местах совсем не было видно деревьев, так как от земли и до самых верхушек их покрывали лианы, перекидывавшиеся с одного ствола на другой, образуя как бы огромные буквы W и М и свешиваясь в форме фестонов, занавесок и портьер. Каучуковые лианы так и душили деревья в тысячекратных змеиных извивах и превращали их в пирамиды, обсыпанные, точно снегом, белыми цветами. Вокруг больших лиан обвивались мелкие, и сеть становилась настолько запутанной, что почти превращалась в стену, через которую не мог бы пробиться ни человек, ни зверь. Местами лишь, там, где пролагали себе дорогу слоны, силе которых ничто не может противостоять, были пробиты в чаще как бы глубокие, крытые сверху коридоры.

Пения птиц, которое придает столько прелести европейским лесам, совсем не было слышно; зато среди листвы раздавались самые причудливые крики, напоминавшие то звук пилы, то звон литавр, то клекот аиста, то скрип старых дверей, то хлопанье в ладоши, то кошачье мяуканье, то даже громкий и возбужденный человеческий разговор. Иногда над деревьями вспархивали небольшие стаи серых, зеленых или белых попугаев или ярко опушенных перцеядов, тихо и плавно колыхавшихся в воздухе. На белоснежном фоне каучуковых лиан мелькали по временам небольшие обезьянки-траурницы, совершенно черные, с белым хвостом, белыми полосами по бокам и такими же бакенбардами, обрамлявшими черное как уголь лицо.

Дети с изумлением смотрели на этот девственный лес, на который до сих пор, может быть, никогда еще не глядели глаза белого человека. Саба то и дело нырял в чащу, откуда доносился его веселый лай. Маленькую Нель подкрепили хинин, обед и отдых. Ее личико стало живее и румянее, глазки глядели веселее. Она поминутно спрашивала у Стася названия разных деревьев и птиц, на что он отвечал, как мог. Наконец, она заявила, что хочет сойти с лошади, чтоб собрать много-много цветов.

Но мальчик улыбнулся и сказал:

– Тебя сейчас же там скушают сиафу.

– А что это – сиафу? Это еще хуже льва?

– И хуже и не хуже. Это – муравьи такие; они ужасно кусаются. Их масса на ветках, и они так и сыплются людям на спину, точно огненный дождь. Но они ходят и по земле. Попробуй только сойти с лошади и пройтись немного по лесу, – сейчас начнешь прыгать и пищать, как обезьянка. Даже от льва легче защититься. Иногда они идут огромными рядами, и тогда все уступают им дорогу.

– А ты справился бы с ними?

– Я? Понятно!

– Как?

– Огнем и кипятком.

– Ты всегда придумаешь что-нибудь умное, – проговорила девочка тоном глубокого уважения.

Стасю очень польстили эти слова. Он ответил самоуверенно, весело поглядывая на нее:

– Постарайся только быть здоровой, а уж во всем остальном можешь положиться на меня.

– Знаешь, у меня даже голова перестала болеть.

– Вот и хорошо!

Так беседуя, они миновали лес, примыкавший к оврагу одним только своим боковым отрогом. Солнце стояло еще высоко и изрядно жгло, так как погода была совершенно ясная и на небе не было ни одного облачка. Лошади обливались потом; Нель стала тоже жаловаться на чрезмерный зной. Вследствие этого Стась высмотрел подходящее место и свернул в ущелье, где западная стена бросала довольно густую тень. Там было прохладнее, и вода, оставшаяся в углублениях после вчерашнего ливня, была тоже довольно холодная. Над головами юных путешественников перепархивали то и дело с одной стороны ущелья на другой туканы с пурпурно-красными головами, голубой грудью и желтыми крыльями. Стась стал рассказывать Нель о том, что он знал из книжек о нравах этих птиц.

– Знаешь, – сообщил он ей, – некоторые туканы, чтоб высиживать детей, выбирают где-нибудь в дереве дупло; самка сносит яйца и садится на них, а самец замазывает отверстие глиной, так что видна только одна ее голова. И только тогда, когда вылупятся молодые птенцы, он разбивает своим большим клювом глину и выпускает самку на свободу.

– А что она в это время ест?

– Самец кормит ее. Все летает кругом и приносит ей разные ягоды.

– А он позволяет ей спать? – продолжала спрашивать девочка сонным голосом.

Стась улыбнулся.

– Если госпоже туканихе хочется так, как тебе сейчас, тогда позволяет.

В прохладном ущелье бедную девочку стал одолевать сон, так как с утра до полудня ей пришлось отдыхать очень мало. Стасю очень хотелось последовать ее примеру, но он не мог, потому что ему приходилось держать ее, чтоб она не упала. К тому же ему было очень неудобно сидеть верхом на плоском, широком седле, которое Гатим вместе с Секи-Тамалой устроили для девочки в Фашоде. Он не решался, однако, даже пошевельнуться и пустил лошадь совсем шагом, чтобы не разбудить Нель.

Девочка между тем, откинувшись назад, приткнулась головкой к его плечу и заснула как следует.

Дыхание ее было ровно и спокойно, и Стась не жалел, что отдал ей последний порошок хинина. Прислушиваясь к ее дыханию, он чувствовал, что опасность лихорадки пока что миновала.

Мысль его работала:

«Ущелье подымается все в гору, и сейчас – даже довольно круто. Мы поднимаемся все выше, и местность, чем дальше, становится суше. Надо будет только отыскать местечко повыше, хорошо закрытое, у проточной воды. Там можно будет расположиться надолго и дать «мухе» отдохнуть недельку-другую, а то, пожалуй, и переждать всю массику[35]35
  Весеннее дождливое время.


[Закрыть]. Редко кто выдержал бы на ее месте и десятую часть всех невзгод, которые вынесла она. Но все-таки надо ей тоже отдохнуть! После такой ночи другая давно бы вся горела в лихорадке, а она спит себе преспокойно!»

Ему стало весело на душе. Поглядывая сверху на головку Нель, приткнувшуюся к его груди, он думал про себя радостно и как будто удивленно:

«Странное дело! Видно, однако, я очень люблю эту «муху»! То есть любил-то я ее и всегда, но вот теперь как-то еще больше!»

И, сам не зная, чем объяснить себе такое странное явление, он решил мысленно:

«Это, наверно, потому, что мы так много пережили вместе, и потому, что на мне теперь лежит вся забота о ней».

А тем временем он поддерживал осторожно «муху» правой рукой за поясок, чтобы она не упала у него с седла и не разбилась о землю. Ехали они тихим шагом, молча. Только Кали напевал что-то себе под нос, восхваляя Стася:

– Великий Господин! Великий Господин… Убить Гебра, убить льва и буйвола! Иа! Иа! Великий Господин убить еще много львов! Иа! Много мяса! Много мяса! Иа! Иа!

– Кали, – спросил тихо Стась, – ва-химы охотятся на львов?

– Ва-химы боятся львов, но ва-химы копать большие ямы, и если лев ночью попасть туда, тогда ва-химы смеяться.

– Что же вы тогда делаете?

– Ва-химы бросать много дротиков, так что лев – как еж. Тогда его вытащить из ямы и кушать. Лев хороший.

И, по своему обыкновению, он погладил себя по животу.

Стасю не очень понравился такой охотничий прием, и он стал расспрашивать, какие еще звери попадаются в стране ва-химов. Они долго говорили об антилопах, страусах, жирафах и носорогах, пока до слуха их вдруг не донесся шум водопада.

– Что это! – воскликнул Стась. – Перед нами река и водопад?

Кали кивнул головой, показывая, что, по-видимому, это так.

Они поехали несколько ускоренным шагом, прислушиваясь к шуму, который становился все яснее.

– Водопад! – повторил с изумлением Стась.

Но едва они миновали один поворот, а за ним следующий, как вдруг неожиданное препятствие преградило им дальнейший путь.

Нель, заснувшая под равномерный конский топот, сразу проснулась.

– Что, мы уже останавливаемся на ночлег? – спросила она.

– Нет, – ответил Стась. – Но видишь, скала загородила ущелье.

– Так что же мы сделаем?

– Пробраться мимо нее никак нельзя; надо будет вернуться немного назад, подняться наверх и объехать эту преграду. Но до вечера еще два часа, времени достаточно. Пускай лошади тоже отдохнут. Слышишь, водопад?

– Слышу.

– Мы там сделаем привал и переночуем.

Затем он приказал Кали взобраться на край оврага и посмотреть, не завалено ли дно ущелья и дальше подобными преградами, а сам стал внимательно рассматривать скалу и немного спустя воскликнул:

– Она оторвалась и обрушилась недавно. Видишь, Нель, этот излом? Посмотри, какой он свежий. На нем нет ни мхов, ни каких-либо растений. А, я понимаю…

Он указал девочке рукой на росший на краю ущелья баобаб, огромный корень которого свешивался вдоль стены по самому излому.

– Вот этот самый корень проник в щель между стеной и скалой и, все разрастаясь в толщину, отколол, наконец, скалу. Это очень странно, потому что камень ведь тверже дерева. Но в горах, я знаю, это часто случается. Какой-нибудь пустяк заденет такую едва держащуюся глыбу, и она отрывается.

– Но что же могло толкнуть эту скалу?

– Трудно сказать. Может быть – вчерашняя гроза, может быть – какая-нибудь прежняя.

В это время прибежал Саба, который перед тем отстал от каравана. Он остановился вдруг, точно его потянул кто-нибудь сзади за хвост, стал нюхать воздух, а затем попытался пролезть в узкую щель между стеной и оторвавшейся скалой. Но тотчас же он стал пятиться назад с ощетинившейся шерстью.

– Стась, не ходи туда, – стала просить Нель. – Там, может быть, лев.

Но мальчик, любивший немного прихвастнуть своим молодечеством и со вчерашней ночи ужасно сердитый на львов, ответил:

– Эка важность, лев – днем!

Но, прежде чем он подошел к ущелью, сверху раздался голос Кали:

– Бвана Кубва! Бвана Кубва!

– Что такое? – спросил Стась.

Негр спустился в одно мгновение по стеблю лианы. По лицу его было видно, что он возвращается с какой-то важной новостью.

– Слон! – воскликнул он.

– Слон?

– Да, – ответил молодой негр, размахивая руками, – там гремучая вода, а тут скала, слон не может выйти. Великий Господин убить слона, а Кали его кушать, – ах, как кушать!

Эта мысль его так обрадовала, что он стал подпрыгивать, хлопая себя руками по коленям, и смеяться как сумасшедший, закатывая при этом глаза и сверкая белыми зубами.

Стась не понял сначала, почему Кали говорит, что слон не может выйти из ущелья. Желая посмотреть, что случилось, он сел на лошадь и, поручив Нель Меа, чтоб в случае надобности быть со свободными для выстрела руками, велел Кали сесть позади, после чего они повернули и стали искать место, где бы было поудобнее взобраться наверх. По дороге Стась продолжал расспрашивать, каким образом слон мог там очутиться, и из ответов Кали понял приблизительно, что случилось.

По-видимому, слон бежал ущельем, спасаясь от огня во время пожара степи. По дороге он сильно толкнул слабо державшуюся скалу, и она обрушилась, преградив ему обратный путь. Затем, добежав до конца ущелья, он очутился на краю пропасти, в которую низвергалась река, и, таким образом, оказался запертым со всех сторон.

Немного спустя они нашли выход из ущелья, но довольно крутой, так что пришлось сойти с лошадей и вести их за собой. Так как, по уверениям негра, до реки было очень близко, то они тронулись дальше пешком. Они вышли, наконец, на высокий мыс, ограниченный с одной стороны рекой, а с другой – ущельем, и, посмотрев вниз, увидели на дне оврага слона.

Огромное животное лежало на животе и, к великому удивлению Стася, не вскочило, завидев их. Только когда Саба стал подбегать к обрыву с неистовым лаем, слон пошевелил огромными ушами и поднял было хобот, но тотчас же опустил его.

Дети, держась за руки, долго и молча смотрели на него. Наконец Кали первый прервал молчание.

– Он умирать с голоду! – воскликнул он.

Действительно, слон был до того истощен, что хребет его представлял как бы торчащий вдоль тела гребень. Бока у него впали, а под кожей, несмотря на ее толщину, ясно выделялись ребра. Легко было догадаться, что он не встает, потому что у него нет уже сил.

Ущелье, довольно широкое у конца, превращалось в небольшую котловину, замкнутую с обеих сторон отвесными скалами. На дне котловины росло несколько деревьев. Деревья эти были изломаны, кора на них содрана, на ветках не было ни одного листка. Лианы, свешивавшиеся со скал, были тоже оборваны и обглоданы, а трава в котловине выщипана до последней былинки.

Стась внимательно осмотрел все кругом и поделился своими наблюдениями с Нель. Под впечатлением неизбежной смерти огромного животного он говорил тихо, как будто боясь смутить последние минуты жизни слона.

– Да, в самом деле, он умирает с голоду. Он сидит тут уже, наверное, недели две, то есть с тех пор, как пожар сжег старую степь. Он съел все, что можно было, а теперь только мучается, тем более что тут на горе растут хлебные деревья и акации с большими стручками, и он их видит, но не может достать.