Текст книги "В дебрях Африки"

Начальник станции, заспанный египтянин в красной феске и в темных очках, подошел и от нечего делать стал смотреть на европейских детей.

– Это дети тех инглези[12]12
  Англичан.


[Закрыть], которые поехали утром с ружьями в пустыню, – сказал Идрис, усаживая Нель в седло.

Стась отдал штуцер Хамису и сел рядом с ней, так как седло было довольно просторно и имело вид паланкина, только без навеса. Дина уселась позади Хамиса, другие разместились на остальных верблюдах, и поезд тронулся.

Если бы начальник станции смотрел дольше им вслед, он был бы, пожалуй, удивлен, что англичане, о которых упоминал Идрис, поехали прямо к развалинам на юг, между тем как караван направился сразу к Талей, – в противоположную сторону. Но начальник пошел домой еще раньше, чем они тронулись, так как в тот день ни один поезд не приходил больше в Гарак.

Был шестой час пополудни. Погода была превосходная. Солнце перешло уже на ту сторону Нила и спустилось над пустыней, утопая в золотисто-пурпурном зареве, пылавшем на западной стороне неба. Воздух был так насыщен розовым светом, что глаза щурились от его избытка. Поля приняли лиловый оттенок, а отдельные холмы, резко выделяясь на фоне зарева, были окрашены в цвет чистого аметиста. Весь мир как бы перестал быть похожим на действительность и казался сплошной игрой сказочных огней и красок. Пока они ехали по зеленой, возделанной местности, проводник-бедуин вел караван умеренным шагом. Но как только под ногами верблюдов захрустел жесткий песок, все сразу изменилось.

– Йалла! Йалла! – раздались вдруг дикие крики.

В то же время послышался свист бичей, и верблюды, сменив рысь на галоп, помчались как вихрь, вскидывая ногами песок пустыни.

– Йалла! Йалла!

Рысь верблюдов сильно трясет, а галоп, которым редко бегут эти животные, бурно колышет, так что детям сначала понравилась эта шальная езда. Но кто катался на качелях, знает, что слишком быстрое качание вызывает головокружение. И так как верблюды не умеряли своего бега, то вскоре у маленькой Нель стала кружиться голова и потемнело в глазах.

– Почему мы так быстро едем, Стась? – закричала она ему.

– Наверно, слишком погнали верблюдов, а теперь не могут их сдержать, – ответил Стась.

Но, заметив, что лицо девочки немного побледнело, он стал кричать бедуинам, мчавшимся впереди, чтоб они замедлили бег. Но крики его имели только тот результат, что опять раздались вопли: «Йалла!» – и животные еще больше ускорили свой бег.

Сначала мальчик подумал, что бедуины его не слышали. Но когда на вторичный крик он не получил никакого ответа, а ехавший позади них Гебр не переставал стегать того верблюда, на котором сидел он с Нель, то он подумал, что это не верблюды понесли, а люди почему-то так спешат, но почему, – он не мог понять.

У него мелькнула мысль, что они, может быть, поехали неверной дорогой и, желая наверстать потерянное время, мчатся теперь так, чтоб господа не выбранили их за то, что они так поздно приедут. Но тотчас же он сообразил, что этого не может быть, так как мистер Роулайсон скорее рассердился бы за то, что они так утомили Нель. Что же это может значить? И почему они не слушаются его приказаний? В душе мальчика стал вскипать гнев и опасения за Нель.

– Стой! – крикнул он изо всей силы, обращаясь к Гебру.

– Ускут![13]13
  Молчи!


[Закрыть] – взвизгнул в ответ суданец.

И они помчались дальше.

Ночь начинается в Египте около шести часов; вечерняя заря вскоре погасла, и немного спустя на небо всплыл большой, еще красный диск луны и осветил пустыню своим мягким светом.

В тишине слышалось только прерывистое дыхание верблюдов, глухие и частые удары их ног о песок да по временам свист бичей. Нель была уже так утомлена, что Стасю приходилось поддерживать ее на седле. Она поминутно спрашивала, скоро ли они приедут, и, видимо, крепилась в надежде увидеть скоро отца. Но напрасно оба оглядывались кругом. Прошел час, потом другой, – ни палаток, ни костров нигде не было видно.

Тогда волосы стали дыбом на голове у Стася. Он понял, что их схватили эти злые люди и везут неизвестно куда.

VI

Мистер Роулайсон и пан Тарковский между тем действительно ждали детей, но не среди песчаных холмов Вади-Райана, куда у них не было ни надобности, ни желания ехать, а совсем в другой стороне, – в городе Эль-Фахене, на берегу канала того же названия, где они осматривали оконченные недавно работы. Расстояние между Эль-Фахеном и Мединетом составляет по прямой линии около сорока пяти километров. Но так как прямого сообщения между ними нет и ехать нужно было через Эль-Васта, что почти удваивало расстояние, то мистер Роулайсон, перелистывая железнодорожный путеводитель, строил такой расчет.

– Хамис выехал третьего дня вечером, – обращался он к пану Тарковскому, – и в Эль-Васта поспел на поезд, идущий из Каира; таким образом, он вчера утром прибыл в Мединет. Дети уложат вещи в течение часа. Но если бы они выехали в полдень, им пришлось бы ждать ночного поезда, который идет вдоль Нила. А так как я не позволил Нель ехать ночью, то они выедут лишь утром и будут здесь лишь после заката солнца.

– Да, – сказал пан Тарковский, – Хамис должен отдохнуть. Стасю, правда, не терпится, но когда дело касается Нель, на него можно положиться. К тому же я послал ему письмо, чтоб они ночью не выезжали.

– Умный мальчишка… Я ему вполне доверяю, – ответил мистер Роулайсон.

– Да, – промолвил пан Тарковский.

Оба товарища пожали друг другу руки и принялись рассматривать планы и сметы. За этим делом прошел у них весь день до самого вечера.

В седьмом часу, когда уже спустилась ночь, оба встретились на станции и, расхаживая по платформе, продолжали говорить о детях.

– Прелестная погода, но только холодно, – заметил мистер Роулайсон. – Не знаю, взяла ли Нель с собой что-нибудь теплое.

– Стась об этом будет помнить, да и Дина тоже.

– Я жалею, однако, что вместо того, чтоб везти их сюда, мы не поехали сами в Мединет.

– Вот видишь; я ведь так и советовал.

– Знаю, и, если бы нам не нужно было ехать дальше на юг, я бы так и сделал, но я рассчитал, что дорога отняла бы у нас много времени и мы недолго могли бы побыть с детьми. Но, сказать тебе правду, это Хамис натолкнул меня на мысль привезти их сюда. Соскучился, говорит, по ним и был бы очень рад, если бы я его за ними послал. Он очень привязался к ним. Да и неудивительно…

– Конечно. Хотя у Стася много недостатков, но в общем у него хороший характер. Он никогда не лжет, потому что очень смел, а лгут только трусы. Энергичным он тоже будет. Вот если бы я мог быть уверен, что он сможет быть и рассудительным, тогда я был бы спокоен, что он не пропадет.

– О да, несомненно. Но что значит рассудительность? Разве ты в его возрасте был рассудителен?

– Должен сознаться, что нет, – ответил, смеясь, пан Тарковский, – но, пожалуй, не был самоуверен, как он.

– Это пройдет. Пока что можешь быть счастлив, что у тебя есть такой мальчуган.

– Да и тебе, со своей милой крошкой Нель, не приходится мне завидовать.

Дальнейший разговор прервали сигналы, означавшие приближение поезда. Через минуту в темноте показались огненные глаза локомотива, послышался свист и тяжелое пыхтящее дыхание.

Ряд освещенных вагонов проскользнул вдоль платформы, дрогнул и остановился.

– Я не видел их ни в одном окне, – сказал мистер Роулайсон.

– Может быть, они сидят где-нибудь глубже; сейчас они, наверно, выйдут.

Из вагонов стали выходить пассажиры, но это были преимущественно арабы, так как Эль-Фахен, кроме прекрасных рощ из пальм и акаций, не представляет ничего интересного. Детей не было.

– Хамис или не поспел на поезд в Эль-Васта, – заметил с оттенком недовольства пан Тарковский, – или проспал после ночного путешествия; теперь они, наверно, приедут только завтра.

– Возможно, – ответил с беспокойством мистер Роулайсон. – Но, может быть, кто-нибудь заболел.

– Стась сообщил бы тогда телеграммой.

– Кто знает, может быть, телеграмма ждет нас в гостинице?

– Пойдем.

Но в гостинице не было никаких известий. Мистер Роулайсон начинал все больше волноваться.

– Знаешь, что еще могло случиться, – сказал пан Тарковский. – Если Хамис проспал, то он, наверное, не признался в этом детям, пришел к ним только сегодня и сказал им, чтоб они ехали завтра. Перед нами он будет оправдываться, будто не понял наших распоряжений. На всякий случай я дам Стасю телеграмму.

– А я протелеграфирую мудиру Файюма.

Обе телеграммы были отправлены. Не было еще достаточных причин для беспокойства, но в ожидании ответа оба инженера плохо провели ночь и рано утром были уже на ногах.

Ответ от мудира пришел лишь часов в десять. Он сообщал:

«Справлялись на станции. Дети выехали вчера в Гарак-эль-Султани».

Легко понять, какое изумление и гнев охватили обоих отцов при этом неожиданном известии. С минуту они смотрели друг на друга, как бы не понимая слов телеграммы. Наконец пан Тарковский, отличавшийся большей порывистостью, ударил по столу и проговорил:

– Это проделка Стася! Но я отучу его от таких глупых шалостей.

– Я не ожидал этого от Стася, – ответил отец Нель.

Но минуту спустя он задал вопрос:

– А что же Хамис?

– Или не застал их и не знает, что ему делать, или поехал за ними.

– Я тоже так думаю.

Через час оба отправились в Мединет. В палатках они узнали, что погонщиков верблюдов тоже нет, а на станции им подтвердили, что Хамис уехал вместе с детьми в Эль-Гарак. Дело представлялось все непонятнее, и выяснить его можно было только в Гараке.

И вот только на этой станции начала открываться ужасная действительность.

Начальник станции, – тот самый, заспанный, в темных очках и красной феске, – рассказал им, что видел мальчика лет четырнадцати и восьмилетнюю девочку с немолодой негритянкой, которые уехали в пустыню. Он не помнит, сколько было всего верблюдов, восемь или девять, но заметил, что один был навьючен, как будто в дальний путь, а у двух бедуинов тоже были вьюки у седел; кроме того, он вспоминает, что, когда он смотрел, как караван собирался в путь, один из погонщиков, суданец, сказал ему, что это дети англичан, которые перед тем уехали в Вади-Райан.

– А эти англичане вернулись? – спросил пан Тарковский.

– Да, вернулись еще вчера с двумя убитыми шакалами, – ответил начальник станции. – Меня даже удивило, что они возвращаются без детей, но я не спрашивал их, так как меня это не касается.

Сказав это, он удалился для исполнения своих служебных обязанностей.

Во время этого рассказа лицо мистера Роулайсона стало белым, как бумага. Глядя блуждающим взором на своего друга, он снял шляпу, поднес руку к вспотевшему лбу и зашатался, точно готов был упасть.

– Роулайсон, будь мужчиной! – воскликнул пан Тарковский. – Наших детей украли! Надо их спасать.

– Нель! Нель! – повторял несчастный англичанин.

– Нель и Стась! Стась не виноват. Их обоих заманили хитростью и похитили. Кто знает зачем. Может быть, для того, чтобы потребовать выкуп. Хамис, наверно, был в заговоре с другими. Идрис и Гебр тоже.

Тут он вспомнил, что говорила Фатьма, – что оба суданца принадлежат к племени дангалов, из которого происходил Махди, и что из того же племени происходит Хадиги, отец Хамиса. При этом воспоминании сердце замерло у него на мгновенье в груди, – он понял, что дети могли быть похищены не для получения выкупа, а для обмена на семью Смаина.

Эта мысль объяла ужасом пана Тарковского, но энергичный солдат быстро пришел в себя и старался охватить мыслью все, что случилось, и придумать средство к спасению.

«У Фатьмы, – рассуждал он, – не было основания мстить ни нам, ни нашим детям. Если их похитили, то, вероятно, затем, чтоб предать их в руки Смаина. Во всяком случае, смерть им не угрожает. И это, пожалуй, есть счастье в несчастье. Но их ждет страшный путь, которого они могут не вынести».

Он поспешил поделиться этими мыслями с другом, а затем высказал еще следующее соображение:

– Идрис и Гебр, как дикари и глупые люди, воображают, что полчища Махди находятся уже недалеко; а на самом деле Хартум, до которого дошел Махди, отстоит отсюда на две тысячи километров. Этот путь они должны проехать вдоль Нила, не удаляясь от него, потому что иначе верблюды и люди погибнут от жажды. Поезжай немедленно в Каир и требуй от хедива, чтобы были разосланы телеграммы повсюду, где есть военные отряды, и чтобы была послана погоня по правую и левую стороны реки. Прибрежным шейхам объявить большую награду, если они словят беглецов. Пусть они задерживают в деревнях всех, кто будет приезжать за водой. Таким образом, Идрис и Гебр должны попасть в руки властей, и мы получим наших детей обратно.

К мистеру Роулайсону вернулось уже обычное самообладание.

– Да, я еду, – сказал он. – Эти негодяи забыли, что английская армия Уолсли, которая спешит на помощь Гордону, находится уже в пути и отрежет их от Махди. Они не уйдут от нас. Нет, не уйдут! Я сейчас отправлю телеграмму нашему министру и немедленно еду… А ты что думаешь делать?

– Я дам телеграмму об отпуске и, не дожидаясь ответа, отправлюсь по их следам вдоль Нила, в Нубию, чтоб руководить погоней.

– Так, значит, мы встретимся, потому что я сделаю то же самое из Каира.

– Хорошо! Ну, не будем терять времени! Немедленно за работу.

VII

Верблюды между тем неслись как ураган по сверкающим в лунном свете пескам. Спустилась глубокая ночь. Луна, сначала большая, как колесо, и красная, стала бледнее и поднялась высоко. Отдаленные холмы пустыни подернулись, словно кисеей, серебристым туманом, который, не закрывая их, превратил их как бы в миражное зрелище. Время от времени откуда-нибудь из-за рассеянных тут и там скал доносился жалобный вой шакалов.

Прошел еще час. Стась обнял рукой Нель и придерживал ее, стараясь таким образом сдержать мучительную тряску бешеной езды. Девочка все чаще начала допытываться у него, почему они так несутся и почему не видно ни палаток, ни папы. Стась решил, наконец, открыть ей правду, которая все равно, раньше или позже, должна была обнаружиться.

– Нель, – сказал он, – сними перчатку и брось ее незаметно на землю.

– Зачем, Стась?

Стась прижал ее к себе и ответил с какой-то необычной для него нежностью:

– Сделай то, что я тебе говорю.

Нель держалась одной рукой за Стася и боялась отпустить его, но она устроилась таким образом, что стала стягивать перчатку зубами, с каждого пальца отдельно, и, наконец, стянув ее всю, уронила на землю.

– Немного после брось вторую, – сказал ей опять Стась. – Я бросил уже свои, но твои будет легче заметить, потому что они светлые.

И, видя, что девочка смотрит на него вопросительным взглядом, продолжал:

– Не пугайся, Нель… Знаешь, может быть, мы вовсе не встретим ни твоего, ни моего папы… Может быть, эти люди хотят нас куда-то увезти. Но ты не бойся… Если это так, то за нами отправится погоня. Нас догонят и, вероятно, отнимут. Поэтому я велел тебе бросить перчатки, чтобы погоня нашла следы. Пока что мы не можем сделать ничего другого, а потом я что-нибудь придумаю… Только ты не бойся и доверься мне…

Но Нель, узнав, что не увидит своего папы и что их увозят куда-то в пустыню, начала вся дрожать от страха и плакать, прижимаясь к Стасю и расспрашивая сквозь слезы, зачем их схватили и куда их везут. Он утешал ее, как мог, – и почти такими же словами, какими отец его утешал мистера Роулайсона. Он говорил, что их отцы и сами отправятся за ними в погоню, и уведомят все военные отряды вдоль Нила. Наконец, он уверял ее, что никогда, ни в каком случае он не оставит ее и всегда будет ее защищать.

Но печаль и тоска по отцу удручали ее больше, чем страх, и она долго не переставала плакать. Так мчались они, оба печальные, среди ясной лунной ночи по бледным пескам пустыни.

Но у Стася сердце сжималось не только от тоски и опасения, а еще и от стыда. Правда, он не был виноват в том, что случилось, но вспоминал свою прежнюю хвастливость, за которую так часто журил его отец. Он всегда был уверен, что нет такого положения, из которого он не мог бы выпутаться; он считал себя каким-то непобедимым смельчаком и готов был вызвать на бой весь свет. Теперь он понял, что он – маленький мальчик, с которым каждый может сделать что хочет, и вот он, против своей воли, несется на верблюде потому только, что этого верблюда погоняет сзади полудикий суданец. Он чувствовал себя этим ужасно приниженным, но не видел никакой возможности сопротивляться. Он должен был признаться в душе, что просто-напросто боится и этих людей, и этой пустыни, и того, что может случиться с ним и с Нель.

Но он искренне клялся не только ей, но и самому себе, что будет охранять ее и защищать хотя бы ценой собственной жизни.

Измученная плачем и бешеной ездой, продолжавшейся уже шесть часов, Нель начала, наконец, дремать, а по временам и совсем засыпать. Стась, зная, что если упасть с несущегося галопом верблюда, то можно убиться на месте, привязал ее к себе бечевкой, которую нашел на седле. Но немного спустя ему показалось, что бег верблюдов становится менее быстрым, хотя они неслись теперь по гладким и мягким пескам. Вдали виднелись в тумане холмы, а на равнине замаячили обычные в пустыне ночные миражи. Сияние луны на небе становилось все бледнее, но, несмотря на это, впереди каравана стали появляться низко ползущие, причудливые розовые облачка, совершенно прозрачные, точно сотканные из одного света. Они рождались неизвестно как и отчего и двигались вперед, точно подгоняемые легким ветерком. Стась видел, как бурнусы бедуинов и верблюды как бы окрашивались в розовый цвет, когда въезжали в эти освещенные пространства, а затем весь караван озарялся бледно-розовым сиянием. Порой облака приобретали голубоватый отсвет, – и так продолжалось до самых холмов. По мере приближения к ним бег верблюдов становился все медленнее. Кругом виднелись уже скалы, торчавшие из песчаных куч или раскинутые в диком беспорядке среди сыпучих курганов. Почва становилась каменистой. Они проехали несколько углублений, усеянных камнями и похожих на высохшие русла рек. Порою им преграждали дорогу ущелья, которые приходилось объезжать кругом. Животные стали ступать осторожно, перебирая ногами, точно в танце, среди сухих и жестких чащ иерихонской розы, которою в изобилии были покрыты скалы и курганы. То и дело то тот, то другой верблюд спотыкался; было очевидно, что им надо дать отдых.

Бедуины остановились в глубоком ущелье и, слезши с седел, принялись развьючивать верблюдов. Идрис и Гебр последовали их примеру. Они стали осматривать измученных животных, отстегивать подпруги, снимать запасы провизии и искать плоские камни, чтоб разложить костер. Ни дерева, ни сухого верблюжьего помета, которым пользуются арабы, не было; но Хамис нарвал иерихонских роз и, собрав их изрядную кучу, разжег костер. На время, пока суданцы были заняты верблюдами, Стась, Нель и ее няня, старуха Дина, остались одни. Но Дина была испугана еще больше, чем дети, и не могла проговорить ни слова. Она закутала только Нель в теплый плед и, усевшись возле нее на земле, стала причитать и целовать ей ручки. Стась немедленно обратился к Хамису с вопросом, что все это означает, но тот, смеясь, только показал ему свои белые зубы и пошел опять собирать иерихонские розы. Идрис на тот же вопрос ответил одним словом: «Увидишь», и пригрозил ему пальцем. Когда, наконец, засверкал костер из роз, которые больше тлели, чем горели, все собрались вокруг огня, кроме Гебра, который остался с верблюдами, и принялись есть лепешки из кукурузы и сушеное баранье и козье мясо. Дети, проголодавшись за такой долгий путь, тоже ели, хотя у Нель глаза слипались уже от сна. Но в это время в тусклом свете костра показался темнокожий Гебр и, сверкая глазами, поднял кверху две маленькие светлые перчатки и спросил:

– Чьи это?

– Мои, – ответила сонным и усталым голосом Нель.

– Твои, маленький змееныш? – прошипел сквозь зубы суданец. – Так ты хочешь отметить дорогу, чтоб твой отец знал, как нас найти?

С этими словами он ударил ее «корбачом», страшным арабским кнутом, который рассекает даже кожу верблюда. Нель, хотя была закутана в толстый плед, вскрикнула от боли и от страха, – но Гебр не успел ударить ее во второй раз, так как Стась бросился в ту же минуту, как дикая кошка, ударил его своей головой в грудь и затем схватил за горло.

Это произошло так неожиданно, что суданец упал на землю, а Стась на него, и оба стали кататься по земле. Мальчик был необыкновенно силен для своих лет, но Гебр справился с ним. Прежде всего он оторвал от своего горла его руки, а затем, повернув его лицом к земле и прижав кулаком плечи, стал стегать его тем же корбачом по спине.

Крик и слезы Нель, которая старалась поймать руки дикаря, умоляя его, чтоб он «простил» Стася, нисколько бы не помогли, если бы не Идрис, который неожиданно заступился за мальчика. Он был старше Гебра, значительно сильнее его, и с самого начала бегства из Гарак-эль-Султани все подчинялись его приказаниям. На этот раз он выхватил корбач из рук брата и, откинув его далеко, закричал:

– Прочь, глупец!

– Насмерть засеку этого скорпиона, – ответил, скрежеща зубами, Гебр.

Но Идрис схватил его за одежду на груди и, посмотрев ему в глаза, стал говорить грозным, хотя тихим голосом:

– Благородная Фатьма велела не обижать этих детей, потому что они заступались за нее…

– Засеку! – повторил Гебр.

– А я говорю тебе, что ты не посмеешь поднять на них кнут. Смотри у меня, – только посмей. За каждый удар я тебя ударю десять раз.

И он стал трясти его, как пальмовую ветку, а потом продолжал:

– Эти дети составляют теперь собственность Смаина; если хоть один из них не доедет живым, тогда сам Махди, – пусть Аллах бесконечно продлит его дни, – прикажет тебя повесить. Понимаешь, глупец?!

Имя Махди производило на всех его приверженцев такое сильное впечатление, что Гебр тотчас же опустил голову и стал повторять, как бы в испуге:

– Аллах акбар![14]14
  Великий Бог!


[Закрыть] Аллах акбар!

Стась встал, избитый, с пеной у рта, но он чувствовал, что, если бы отец его мог видеть и слышать в эту минуту, он был бы горд им, так как он не только бросился, не раздумывая, чтоб спасти Нель, но и сейчас, хотя удары корбача жгли его, как огонь, не думал о собственной боли, а стал утешать девочку и расспрашивать, больно ли ударил ее Гебр.

Затем он проговорил:

– Ну, избить-то он меня избил, но больше он не посмеет тебе ничего сделать. О, если бы какое-нибудь оружие было у меня в руках!

Маленькая женщина обняла его обеими руками за шею и, омывая слезами его щеки, стала уверять, что ей было не очень больно, что она плачет не от боли, а от жалости к нему. Стась, в свою очередь, стал шептать ей на ухо:

– Не за то, что он меня избил, Нель, а за то, что он ударил тебя, я, клянусь, не прощу ему этого.

На этом происшествие окончилось. Немного спустя Гебр и Идрис, успевшие уже помириться, растянули на земле циновки и покрывала и легли спать; вскоре и Хамис последовал их примеру. Бедуины насыпали верблюдам дурры и потом на двух свободных поехали к берегу Нила. Нель склонила головку на колени старой Дины и заснула. Костер погас, и вскоре слышно было только, как хрустит дурра на зубах верблюдов. На небо выплыли маленькие облачка, закрывая порою луну; но ночь все время была ясна. За скалами все время раздавался жалобный вой шакалов.

Через два часа вернулись бедуины с верблюдами, которые тащили наполненные водой кожаные мехи. Они подбросили веток в тлевший еще костер и, усевшись на песке, принялись за еду. Их появление разбудило Стася, который успел было задремать, и обоих суданцев с Хамисом, сыном Хадиги. За костром поднялся такой разговор.

– Можем ехать? – спросил Идрис.

– Нет, нам нужно отдохнуть, и нашим верблюдам тоже.

– Никто вас не видел?

– Никто. Мы подъехали к реке между двумя деревнями. Издали только залаяли собаки.

– Нужно будет всегда ездить за водой в полночь и черпать ее в безлюдных местах. Лишь бы миновать первый халлаль[15]15
  Водопад.


[Закрыть], а дальше деревни идут реже и большею частью преданы пророку. За нами, наверно, будет погоня.

Хамис повернулся кверху спиной и проговорил:

– Мехендисы будут сначала ждать детей в Эль-Фахене всю ночь и до следующего поезда, а потом поедут в Файюм и оттуда в Гарак. Там только они поймут, что случилось, и тогда они должны будут вернуться в Мединет, чтобы послать слова, бегущие по медной проволоке, в города над Нилом и людей на верблюдах в погоню за нами. Все это отнимет, по крайней мере, три дня. Пока что нам незачем мучить наших верблюдов, и мы можем спокойно «пить дым» из чубуков.

Сказав это, он достал из костра веточку иерихонской розы и зажег ею трубку, а Идрис, причмокивая, по арабскому обыкновению, от удовольствия, промолвил:

– Хорошо ты это устроил, сын Хадиги. Но нам нужно пользоваться временем и уехать за эти три дня и три ночи как можно дальше на юг. Я вздохну спокойно только тогда, когда мы проедем пустыню между Нилом и Харге[16]16
  Большой оазис на запад от Нила.


[Закрыть]. Дай только бог, чтобы верблюды выдержали.

– Выдержат, – успокоил его один из бедуинов.

– Люди говорят, – заметил Хамис, – что войска Махди приближаются уже к Асуану.

Тут Стась, который не пропустил ни слова из всего разговора и запомнил также то, что перед тем Идрис говорил Гебру, встал и заявил:

– Войска Махди теперь находятся под Хартумом.

– Ла! Ла![17]17
  Нет! Нет!


[Закрыть] – возразил Хамис.

– Не обращайте внимания на его слова, – ответил Стась. – У него не только кожа, но и мозг темный. До Хартума, хотя бы вы каждые три дня покупали новых верблюдов и мчались как сегодня, вы доедете через месяц. И вы еще, пожалуй, не знаете и того, что вам преградят дорогу войска не египетские, а английские…

Слова эти произвели некоторое впечатление. Заметив это, Стась продолжал:

– Пока вы очутитесь между Нилом и большим оазисом, все дороги в пустыне будут уже обставлены военными отрядами. Да! Слова по медной проволоке бегут быстрее верблюдов! Как же вы думаете пробраться?

– Пустыня широка, – ответил один из бедуинов.

– Но вы должны держаться Нила.

– Мы можем даже переправиться, и, когда нас будут искать по эту сторону, мы будем на той.

– Слова, бегущие по медной проволоке, дойдут до городов и деревень по обеим сторонам реки.

– Махди ниспошлет нам ангела, который положит перст на глаза англичан и турок[18]18
  То есть египтян.


[Закрыть], а нас закроет своими крылами.

– Идрис, – сказал Стась, – я обращаюсь не к Хамису, у которого голова похожа на пустую тыкву, и не к Гебру, подлому шакалу, – а к тебе. Я уж знаю: вы хотите отвезти нас к Махди и отдать в руки Смаина. Но если вы делаете это ради денег, так знай, что отец этой маленькой бинт[19]19
  Девочки.


[Закрыть] богаче, чем все суданцы, вместе взятые.

– Ну, так что ж из этого? – перебил его Идрис.

– Что из этого? Вернитесь по доброй воле: великий мехендис не пожалеет для вас денег, а мой отец тоже.

– Или отдаст нас властям, которые велят нас повесить.

– Нет, Идрис. Вы будете висеть, конечно, но только в том случае, если вас схватят. А схватят нас наверняка. Если же вы вернетесь сами, то вы не понесете никакого наказания и, кроме того, сделаетесь богатыми людьми до конца жизни. Ты знаешь, что белые из Европы всегда держат слово. Так вот я даю вам слово за обоих мехендисов, что будет так, как я говорю.

И Стась был действительно уверен, что его отец и мистер Роулайсон в тысячу раз охотнее согласились бы исполнить данное им обещание, чем подвергать их обоих, а особенно Нель, ужасному путешествию и еще более ужасной жизни среди дикарей и необузданных орд Махди.

С бьющимся сердцем ожидал он ответа Идриса, который погрузился в молчаливое раздумье и лишь долго спустя проговорил:

– Ты говоришь, что отец маленькой бинт и твой дадут нам много денег?

– Да.

– А все их деньги разве откроют нам врата рая, которые распахнет для нас одно благословение Махди?

– Бисмиллах! – закричали при этом слове оба бедуина, вместе с Хамисом и Гебром.

Стась сразу потерял всякую надежду. Он знал, что некультурные люди жадны и подкупны; однако когда истинный магометанин взглянет на какое-нибудь дело со стороны веры, то нет на свете таких сокровищ, которыми он дал бы себя соблазнить.

Идрис же, ободренный возгласом, продолжал, по-видимому, уже не для того, чтоб ответить Стасю, а чтоб снискать большее уважение и похвалу товарищей:

– Мы имеем счастье лишь принадлежать к тому племени, из которого произошел святой пророк, но благородная Фатьма и ее дети – его родственники, и великий Махди любит их. Когда мы отдадим ему тебя и маленькую бинт, он обменяет вас на Фатьму и ее сыновей, а нас благословит. Знай, что даже вода, которою он каждое утро умывается по предписанию Корана, исцеляет болезни и искупает грехи, а что же говорить о его благословении!

– Бисмиллах! – повторили суданцы и бедуины.

Тогда Стась, хватаясь за последнюю надежду на спасение, проговорил:

– Тогда возьмите меня, а бедуины пусть вернутся с маленькой бинт. За меня выдадут Фатьму и ее сыновей.

– Еще скорее выдадут за вас обоих.

Тогда мальчик обратился к Хамису:

– Твой отец ответит за твои поступки.

– Мой отец уже в пустыне, на пути к пророку, – ответил Хамис.

– Его поймают.

Идрис, однако, счел нужным придать бодрости своим товарищам.

– Те ястребы, – сказал он, – что будут клевать мясо с наших костей, еще, пожалуй, не вылупились из яиц. Нам известно, что нам грозит, но мы не дети и пустыню знаем с давних пор. Эти люди, – он указал на бедуинов, – были много раз в Берберии и знают такие дороги, по которым бегают только газели. Там никто нас не найдет и никто не станет преследовать. Нам действительно придется сворачивать за водой к Баар-Юссефу, а потом к Нилу, но мы будем это делать ночью. А вы думаете, над рекой нет тайных друзей Махди? Так я вам скажу, что чем дальше на юг, тем их больше, и целые племена со своими шейхами ждут только удобной минуты, чтоб схватиться за меч в защиту истинной веры. Они доставят нам воду, пищу, верблюдов и направят погоню на ложный след. Правда, мы знаем, что Махди далеко, но мы знаем и то, что каждый день будет приближать нас к овечьей шкуре, на которую святой пророк опускает свои колени во время молитвы.

– Бисмиллах! – прокричали в третий раз его товарищи.

И видно было, что авторитет Идриса значительно поднялся в их глазах. Стась понял, что все потеряно, и, желая уберечь, по крайней мере, Нель от жестокости суданцев, сказал:

– После шести часов маленькая девочка доехала еле живая. Как же вы можете думать, что она выдержит такой путь? А если она умрет, тогда и я умру. С чем же вы приедете тогда к Махди?

Тут уже Идрис не нашел ответа. Стась же продолжал:

– И как вас примут Махди и Смаин, когда узнают, что за вашу глупость Фатьма с детьми должны будут поплатиться жизнью?

Суданец тем временем успел опомниться и ответил:

– Я видел, как ты схватил Гебра за горло. Ты-то, я вижу, из львиной породы, – не подохнешь, а вот она…