Текст книги "В дебрях Африки"

XXXVI

Кроме того, Стась учил Кали стрелять из карабина Ремингтона. Это учение шло легче, чем обучение европейской культуре. После десятидневной стрельбы в цель и в спавших на прибрежных песках крокодилов молодой негр убил большую антилопу пофу, потом несколько ариелей и даже кабана. Последняя встреча, однако, чуть не кончилась так же, как с Линде: когда Кали после выстрела неосторожно подошел к кабану, тот вскочил и бросился на него, задрав кверху хвост[39]39
  Африканские кабаны имеют широкую, тупую голову, загнутые клыки и довольно длинный хвост, который они, озлобившись, задирают кверху.


[Закрыть]. Кали бросил ружье и вскарабкался на дерево, просидев там до тех пор, пока на крики его не пришел Стась. Но кабан лежал уже под деревом бездыханный. На буйволов, львов и носорогов Стась не позволял еще негру охотиться. Слонов, которые приходили по вечерам к водопою, он и сам не стрелял, так как обещал Нель, что никогда не убьет ни одного слона.

Но когда по утрам или в полдень он замечал через подзорную трубу пасущиеся в степи стада зебр, ариелей или коз, он брал Кали с собой. Во время этих прогулок он часто расспрашивал его о племенах ва-хима и самбуру, с которыми, раз он желал идти на восток, к берегам океана, ему, несомненно, предстояло встретиться.

– Знаешь, Кали, – сказал ему однажды Стась, – в двадцать дней, а на лошадях так даже еще скорее, мы могли бы доехать до твоей страны.

– Кали не знает, где живут ва-химы, – ответил молодой негр, уныло покачав головой.

– А я знаю. Они живут в той стране, откуда утром встает солнце, над какой-то большой водой.

– Да! Да! – с изумлением и радостью воскликнул негр. – Бассо Нарок! Это по-нашему значит Большая Черная Вода. Великий Господин все знает.

– Нет, не все. Вот я не знаю, например, как бы нас приняли ва-химы, если бы мы к ним пришли.

– Кали велел бы им пасть ниц перед Великим Господином и «добрым Мзиму».

– А они бы послушали тебя?

– Отец Кали носит шкуру леопарда, и Кали тоже.

Стась понял, что это значит: отец Кали был царь, а сам он – старший из его сыновей и будущий повелитель ва-химов.

– Ты говорил мне, – обратился он к нему снова, – что у вас были белые путешественники и что старики еще помнят их?

– Да, Кали слышал, что у них на головах было много ситца.

«Ах, – подумал Стась, – так это были не европейцы, а арабы, которых негры приняли за белых…» Но так как Кали не помнил и не мог дать о них никаких более точных сведений, то Стась задал ему другой вопрос:

– А ва-химы не убили никого из этих белых людей?

– Нет, ни ва-химы, ни самбуру не могут этого сделать.

– Почему?

– Они говорили, что если кровь их впитаться в землю, так не быть больше никогда дождь.

«Это суеверие их нам очень на руку», – подумал опять Стась про себя и прибавил вслух:

– А ва-химы пошли бы с нами до самого моря, если бы я обещал им много ситцу, бус и ружей?

– Кали пойти, и ва-химы тоже. Но Великий Господин раньше покорит самбуру, которые сидят по другую сторону воды.

– А кто сидит за самбуру?

– За самбуру нет гор, а есть степь и в ней – львы.

На этом их беседа окончилась.

Стась все чаще стал помышлять о большом путешествии на восток, помня слова Линде, что там можно встретить арабов с берегов океана, торгующих слоновой костью, а может быть, и миссионерскую экспедицию. Он знал, что такое путешествие представит много новых трудов и опасностей для Нель, но понимал, что они не могут всю жизнь оставаться на горе Линде и что скоро надо будет тронуться в дальнейший путь. Время после дождливого периода, когда вода покрывает дышащие заразой болота, было для этого самым подходящим. На высоком нагорном месте они еще не чувствовали сильного зноя. Ночи бывали настолько холодные, что приходилось хорошенько кутаться. Но внизу, в степи, было значительно теплее, и Стась знал, что скоро опять наступит невыносимая жара. Дождь редко орошал землю, и уровень воды в реке с каждым днем понижался. Стась предполагал даже, что летом она, пожалуй, превращается в один из таких кхоров, каких много попадалось им в Ливийской пустыне, и что только по самой середине ее русла струится узенькая змейка воды.

Но все-таки он откладывал отъезд со дня на день. На горе Линде всем – и людям и животным – было так хорошо! Нель исцелилась тут не только от лихорадки, но и от малокровия, а у Стася ни разу не заболела даже голова. Кожа у Кали и Меа начала лосниться, как темный атлас; Насибу выглядел точно тыква, поставленная на тоненькие ножки, а Кинг отъелся не меньше, чем лошади и осел. Стась хорошо знал, что другого такого «острова» в море степей они не найдут уже до конца путешествия.

И он со страхом смотрел в будущее, хотя теперь у них была большая помощь и защита в Кинге.

Таким образом, прежде чем они начали готовиться в путь, прошла еще неделя. В свободные от упаковки тюков минуты они не переставали пускать воздушных змеев, оповещавших, что они идут на восток к какому-то озеру и к океану. Они продолжали пускать их потому, что начал дуть опять сильный, превращавшийся иногда почти в ураган западный ветер, который подхватывал их и уносил далеко к горам и за горы.

Чтоб защитить Нель от зноя, Стась сделал из остатков палатки паланкин, в котором девочка должна была ехать на слоне. После нескольких репетиций Кинг привык к этой небольшой ноше и к паланкину, который прикрепляли к его спине крепкими пальмовыми веревками. Эта ноша была перышком в сравнении с другими грузами, которыми предполагалось его навьючить и упаковкой которых были заняты Кали и Меа.

Маленькому Насибу было поручено сушить бананы и растирать их между двумя плоскими камнями в муку. Срывать тяжелые гроздья этих плодов помогал ему и Кинг, причем оба так наедались ими, что скоро вблизи хижин не было ни одного банана, и им приходилось ходить за ними к другой плантации, расположенной на противоположном конце возвышенности. Саба, у которого не было никакого дела, сопровождал их большей частью в этих экспедициях.

Но Насибу чуть было не поплатился за свое усердие жизнью или, по крайней мере, довольно своеобразным пленом. Однажды, собирая бананы на краю крутого утеса, он увидал вдруг в расселине страшное лицо, покрытое черной шерстью, моргавшее ему глазами и скалившее белые зубы, точно улыбаясь. В первую минуту мальчик оторопел от испуга, а потом пустился бежать что было духу. Но не успел он пробежать и двух десятков шагов, как косматая рука схватила его, подняла кверху, и черное как ночь чудовище стало убегать с ним в пропасть.

К счастью, огромная обезьяна, схватив мальчика, могла бежать только на двух ногах. Благодаря этому Саба, находившийся поблизости, легко догнал ее и впился клыками ей в спину. Началась страшная борьба, из которой собака, несмотря на свой огромный рост и силу, наверное, не вышла бы победительницей, потому что горилла[40]40
  Гориллы живут в лесах Западной Африки, но Ливингстон встречал их и в Восточной. Они часто похищают детей. Горилла в Восточной Африке бывает не так жестока и мстительна, как в Западной: когда ее ранят, она не убивает охотника, а довольствуется тем, что откусывает ему пальцы.


[Закрыть] одолевает даже льва. Но обезьяны не имеют обыкновения выпускать из лап добычу даже в минуту опасности, угрожающей их свободе или жизни. Схваченная притом сзади, горилла не легко могла достать лапой Саба. Повернувшись, однако, она схватила его левой рукой за шею и подняла было уже вверх, как вдруг земля загудела под тяжелыми шагами: то прибежал Кинг.

Достаточно было одного легкого удара хобота, чтобы страшный «лесной черт», как называют горилл негры, упал с размозженным черепом. Обеспокоенный рычанием и воем, Стась прибежал с ружьем из хижины. Слон торжественно трубил победу, а серый как пепел от испуга Насибу рассказал Стасю, что случилось. Стась подумал в первую минуту, не позвать ли Нель, чтоб показать ей чудовищную обезьяну, но раздумал. Его вдруг охватил страх.

Нель часто тоже ходила одна по острову, – ведь и с ней тоже могло случиться что-нибудь подобное!

Выходило, таким образом, что гора Линде представляет не такое уж безопасное убежище, как казалось вначале.

Стась вернулся в хижину и рассказал Нель о случившемся. Она слушала его с любопытством и страхом, широко раскрывая глаза и все повторяя:

– Вот видишь, что бы было без Кинга!

– Да, верно! С такой няней можно не бояться за ребенка. А пока мы не уедем, ты уж, пожалуйста, не уходи без него ни на шаг.

– А когда мы уедем?

– Припасы заготовлены, поклажа распределена. Нужно только навьючить животных, и мы можем тронуться хотя бы завтра.

– К папочкам!

– Если удастся, – ответил серьезно Стась.

XXXVII

Выехали они, однако, лишь через несколько дней после этого разговора. Тронулись с рассветом, часов в шесть утра. Во главе ехал верхом Стась, а впереди него шел только Саба. За ним торжественно выступал Кинг, шевеля ушами и неся на своей могучей спине полотняный паланкин, в котором сидели Нель и Меа. За слоном шли гуськом лошади Линде, связанные длинным пальмовым канатом и несшие разнообразную поклажу. Шествие замыкал маленький Насибу на откормившемся, как и он сам, осле.

Благодаря раннему времени зной не дал себя сразу слишком чувствовать, хотя день был ясный и из-за гор Карамойо выплыло прекрасное, не задернутое ни единой тучкой солнце. Ветерок, дувший с востока, умерял жар его лучей. По временам даже поднимался довольно сильный ветер, от дуновения которого клонилась трава и вся степь волновалась, как море. После обильных дождей растительность была так густа, что, особенно в низменных местах, трава закрывала с головой не только лошадей, но даже и Кинга, так что над колышущейся зеленой гладью виден был только белый паланкин, который подвигался вперед, точно судно, плывущее по озеру. Спустя около часу на небольшой сухой возвышенности, поднимавшейся на восток от гор Линде, они набрели на целое поле гигантских репейников, у которых стебель был толщиной с порядочный ствол дерева, а цветы – величиной с человеческую голову. На склонах некоторых холмов, издали казавшихся им совершенно бесплодными, они видели вереск вышиною в восемь метров. Иные растения, которые в Европе относятся к самым мелким, здесь были таких же размеров, как упомянутый репейник и вереск, а гигантские деревья, одиноко возвышавшиеся там и сям над степью, были похожи на огромные храмы. Особенно смоковницы (называемые «даро»), плакучие ветви которых, прикоснувшись к земле, образуют новые деревья, покрывали огромные пространства, так что каждое дерево составляло как бы особую рощу.

Все пространство представлялось издали сплошным лесом. Вблизи, однако, оказалось, что большие деревья растут в нескольких шагах, иногда даже в нескольких десятках шагов одно от другого. К югу их даже было видно очень мало, и окрестность имела вид нагорной степи, покрытой ровной травой, над которою высились только зонтовидные акации. Трава была там зеленее, не такая высокая и, по-видимому, сочнее. Нель со спины Кинга, а Стась с возвышений, на которые он поднимался, видели такие большие стада антилоп, каких нигде до тех пор не встречали. Они паслись иногда отдельно, иногда все вместе: антилопы гну, пофу, ариели, коровы, бубали, прыгуны и огромные куду. Попадалось также много зебр и жирафов. Завидев караван, стада эти переставали есть, поднимали головы и, прядая ушами, с неописуемым изумлением смотрели на белый паланкин и вдруг сразу обращались в бегство; пробежав несколько сот шагов, они снова останавливались, снова оборачивались и всматривались в незнакомый им предмет, после чего, удовлетворив свое любопытство, принимались опять спокойно за свою жвачку. Иногда перед караваном с брюзжаньем и топотом появлялся вдруг носорог, но, вопреки своей сангвинической природе и привычке нападать на все, что попадается ему на глаза, позорно обращался в бегство, завидев Кинга, которого только приказания Стася удерживали от преследования.

Африканский слон ненавидит носорога и если нападает на его свежий след, то, надеясь на превосходство своей силы, идет за ним, пока не найдет своего врага и не сразится с ним, причем жертвой почти всегда падает носорог. Кингу, у которого на совести, наверно, был уже не один такой толстокожий, нелегко приходилось отказываться от удовлетворения своей привычки; но он уже был настолько приручен и так привык смотреть на Стася как на своего властелина, что, услышав его голос и заметив грозный взгляд его глаз, опускал поднятый хобот и уши и спокойно продолжал путь. У Стася, правда, загоралось немалое желание увидеть борьбу этих двух гигантов, но он боялся за Нель. Если бы слон пустился вскачь, паланкин мог бы разбиться или, еще хуже, огромное животное могло зацепить им за первую попавшуюся ветку, и тогда жизнь Нель была бы в большой опасности. Из охотничьих рассказов, которые Стась читал еще в Порт-Саиде, он знал, что охотники за тиграми в Индии больше самих тигров боятся того, чтобы слон в испуге или во время погони не задел башенкой за дерево. Притом и самый галоп этого колосса так тяжел, что без ущерба для здоровья никто не мог бы долго выдержать такой езды.

Но, с другой стороны, присутствие Кинга устраняло много опасностей. Коварные и бесстрашные буйволы, которых они встретили в первый же день на пути к небольшому озеру, куда собирались под вечер всякие звери из окрестных мест на водопой, тоже бежали при виде его и, обойдя все озеро, пили воду с другой стороны. Ночью, привязанный к дереву за заднюю ногу, Кинг сторожил палатку, в которой спала Нель. Стража эта была настолько верная, что Стась хотя и велел развести костер, но счел лишним окружить место привала зерибой, хоть понимал, что там, где водится так много антилоп, наверно, нет недостатка и в львах. Действительно, в ту же ночь несколько львов стали рычать в огромных кустах можжевельника[41]41
  Можжевельники в Абиссинии и в горах Карамойо достигают иногда десяти метров высоты.


[Закрыть], росшего на склонах холмов. Несмотря на пылавший огонь, хищники, привлеченные лошадиным запахом, подходили близко к стоянке, но когда, наконец, Кингу надоело слушать их рев и когда вдруг среди тишины раздался похожий на гром его грозный трубящий крик, они умолкли, пристыженные, поняв, очевидно, что с такого рода экземпляром лучше не вступать ни в какие непосредственные сношения. Всю остальную часть ночи дети спали прекрасно и с рассветом пустились в дальнейший путь.

Но для Стася снова начались заботы и хлопоты. Во-первых, он рассчитал, что они едут очень медленно и не смогут проходить больше десяти километров в день. Подвигаясь таким образом, они успели бы, правда, в течение месяца достигнуть границы Абиссинии, но так как Стась решил следовать во всем совету Линде, который категорически утверждал, что в эту страну они пробраться не смогут, то оставался только путь к океану. Но, по расчету швейцарца, от океана их отделяло больше тысячи километров, да и то по прямой линии, так как до лежащей южнее Момбасы было еще дальше; таким образом, выходило, что все путешествие продолжалось бы больше трех месяцев. Стась со страхом думал о том, что это будут три месяца зноя, трудов и опасностей со стороны негритянских племен, с которыми они могли встретиться. Они были еще в пустынной стране, население которой разогнала частью оспа, частью вести о налетах дервишей. Но Африка вообще довольно населена, так что рано или поздно они должны были очутиться в местностях, обитаемых неизвестными племенами, управляемыми обыкновенно дикими и жестокими царьками. Нелегко было бы сохранить свободу и жизнь среди стольких опасностей.

Стась рассчитывал, что если им встретится по пути племя ва-химов, то он научит несколько десятков воинов стрелять, а затем большими обещаниями склонит их сопровождать его до самого океана. Но Кали не имел никакого понятия о том, где живут ва-химы; Линде же, который что-то слышал о них, тоже не мог ни указать пути к ним, ни точно определить местности, занимаемой ими. Швейцарец упоминал о каком-то Большом Озере, о котором он знал лишь из рассказов; Кали же утверждал категорически, что по одну сторону этого озера, которое он называл Бассо Нарок, живут ва-химы, а по другую – самбуру. Стася беспокоило то, что в географии Африки, которую в школе в Порт-Саиде проходили очень обстоятельно, о таком озере ничего не упоминалось. Если бы ему говорил о нем только Кали, он допустил бы, что это – Виктория-Нианца. Но не мог так ошибаться Линде, который шел именно с озера Виктории на юг, вдоль гор Карамойо, и который из сведений, собранных среди жителей этих гор, вывел заключение, что это таинственное озеро тянется на восток и юг. Стась не знал, как ему ко всему этому отнестись. Он боялся, что может на этом озере не найти племени ва-хима; он боялся также диких племен, безводных степей, непроходимых гор, мухи цеце, которая убивает животных, боялся сонной болезни, лихорадки, боялся зноя и тех неизмеримых пространств, которые еще отделяли его от океана.

Но после того, как они оставили гору Линде, ничего другого не оставалось, как идти вперед, все на восток и на восток. Линде, правда, говорил, что это путешествие свыше сил даже для опытного и энергичного путешественника. Но Стась приобрел уже большой опыт, а что касается энергии, то дело ведь шло о Нель, и он решил использовать всю свою изворотливость и находчивость. Тем временем нужно было сохранить силы девочки, и он решил путешествовать только от шести часов утра до десяти, а второй этап, – от трех до шести вечера, то есть до заката солнца, – совершать только в том случае, если бы на месте первой остановки не было воды.

Но так как во время «массики» шли очень обильные дожди, то путники пока находили воду повсюду. Озерки, образовавшиеся в долинах от проливных дождей, были еще довольно полны, а с гор то здесь, то там стекали ручьи, катившие кристальную и холодную воду, в которой было очень хорошо и совершенно безопасно купаться, потому что крокодилы живут только в больших водах, где нет недостатка в рыбе, составляющей их обычную пищу.

Стась, однако, не позволял девочке пить сырую воду, хотя в наследство от Линде у него остался прекрасный фильтр, действие которого всегда вызывало изумление Кали и Меа. Оба они, видя, как фильтр, погруженный в мутную, беловатую воду, пропускает в резервуар только чистую и прозрачную, покатывались со смеху и хлопали себя по бедрам от удивления и восторга.

Вообще, вначале путешествие было легкое. От Линде у них остались большие запасы кофе, чаю, сахару, бульону, различных консервов и всякого рода лекарств. Стасю не приходилось жалеть припасов, так как их было больше, чем они могли взять с собой. Не было недостатка также в различных инструментах, в оружии всякого рода и в ракетах, которые при встрече с неграми могли бы очень пригодиться. Страна была плодородная: дичи, а следовательно, свежего мяса и плодов, везде было в изобилии. То здесь, то там в низинах встречались болота, но они были еще покрыты водой, так что не заражали воздух вредными испарениями. Москитов, распространяющих лихорадку, на возвышенностях совсем не было. Жара с десяти часов утра становилась, правда, нестерпимой, но на время так называемых «белых часов» маленькие путешественники устраивались в тени больших деревьев, сквозь густую листву которых не пробивался ни один луч солнца. Здоровье Нель, Стася и негров было прекрасное.

XXXVIII

Был уже пятый день путешествия. Стась ехал вместе с Нель на Кинге, так как они попали в широкую полосу акаций, разросшихся так густо, что лошади могли идти только по просеке, проложенной слоном. Час был ранний, утро ясное и росистое. Дети вели беседу о своем путешествии и о том, что каждый день приближает их как-никак к океану и к родителям, по которым они все время не переставали тосковать. С самой минуты похищения их из Файюма это был неисчерпаемый предмет всех их разговоров, которые всегда волновали их до слез. Они постоянно повторяли друг другу, что их отцы не сомневаются в их гибели или в том, что они пропали навсегда, и оба, убитые горем, посылают без всякой надежды арабов в Хартум за какими-нибудь сведениями; а между тем они, их дети, уже далеко не только от Хартума, но и от Фашоды и через пять дней будут еще дальше, а потом еще дальше, и когда-нибудь, наконец, дойдут до океана или до какого-нибудь места, откуда можно будет послать телеграмму.

Единственным человеком во всем караване, который знал, что их еще ждет, был Стась. Нель же была глубоко убеждена, что нет такой вещи на свете, которую Стась не мог бы совершить, и она ни на минуту не сомневалась, что он доведет ее до берега. И часто, предупреждая события, она воображала, что будет, когда придет первое известие о них, и, щебеча, как птичка, рассказывала об этом Стасю. «Сидят, – говорила она, – папочки в Порт-Саиде и плачут. Вдруг входит бой с телеграммой. Что такое? Мой папа или твой открывает, смотрит на подпись и читает: «Стась и Нель». Вот уж обрадуются-то! Вот вскочат, чтоб ехать нам навстречу! Вот-то будет радость во всем доме… И папочки обрадуются, и все обрадуются… И будут тебя хвалить… и приедут… и я крепко, крепко обниму папочку, и потом мы будем всегда вместе… и…»

И кончалось тем, что подбородок начинал у нее дрожать, прелестные глазки превращались в два фонтана, и в конце концов она прислонялась головкой к плечу Стася и плакала одновременно от тоски и горя и от радости при мысли о предстоящей встрече.

Стась же, уносясь воображением в будущее, угадывал, что отец будет горд им и скажет ему: «Ты показал себя молодцом!» «Я должен спасти Нель, – говорил он сам себе, – я должен дожить до этой минуты». И в такие мгновенья ему самому казалось, что нет таких опасностей, которых он не мог бы преодолеть, и нет таких препятствий, которых он не сокрушил бы.

Но до окончательного торжества было еще далеко. Пока что им приходилось пробираться через густую рощу акаций. Длинные колючки этих деревьев оставляли даже на коже Кинга белые царапины. Наконец роща стала редеть, и сквозь ветви раскиданных уже далеко друг от друга деревьев опять стала видна зеленая степь. Несмотря на то, что зной уже порядком давал себя знать, Стась вылез из паланкина и уселся на шее слона, чтоб посмотреть, не видно ли на горизонте антилоп или зебр, так как нужно было возобновить запас мяса.

Действительно, он заметил направо небольшое стадо ариелей, состоявшее из нескольких голов, а между ними двух страусов. Но когда они миновали последнюю группу деревьев и слон повернул налево, совсем другое зрелище поразило глаза мальчика: в расстоянии полукилометра перед ним было поле маниоки, а на окраине его – несколько черных фигур, занятых, по-видимому, работой в поле.

– Негры! – воскликнул он, обращаясь к Нель.

Сердце тревожно забилось у него в груди. С минуту он колебался, не повернуть ли ему назад и не спрятаться ли опять в рощу. «Но, – подумал он, – в населенной стране нам придется все равно, рано или поздно, встретиться с жителями и вступить с ними в какие-нибудь отношения, и от того, какой характер примут эти отношения, может зависеть вся судьба нашего путешествия». И, после недолгого колебания, он направил слона к полю.

В это время подъехал Кали и, указывая на группу деревьев, промолвил:

– Великий Господин! Вон там негры, деревня, а тут женщины работать в поле. Подъехать Кали к ним?

– Мы подъедем вместе, – ответил Стась, – и ты им скажешь, что мы являемся как друзья.

– Я знаю, господин, что им сказать, – с уверенностью сказал молодой негр.

И, повернув лошадь к работавшим, он приложил руку ко рту и стал кричать:

– Йямбо, гe! Йямбо сана!

На этот крик занятые окучиванием маниоки женщины вскочили и остановились как вкопанные. Но это длилось только одно мгновение. Побросав в смятении мотыги и корзинки, они пустились с криком бежать к деревьям, среди которых была скрыта деревня.

Маленькие путешественники подъезжали медленно и спокойно. В чаще послышался вой нескольких сот голосов, а потом наступила вдруг тишина. Ее прервал глухой, но громкий удар бубна, который не прекращался потом ни на минуту.

Было очевидно, что это – боевой сигнал для воинов, так как с лишним триста негров выбежали вдруг из чащи. Все они вытянулись длинной шеренгой перед деревней. Стась остановил Кинга на расстоянии ста шагов и стал рассматривать их. Солнце освещало их высокие фигуры, широкие груди и сильные руки. Они были вооружены луками и дротиками. Вокруг бедер у них были короткие юбочки из вереска, а у некоторых – из обезьяньих шкурок. Головы их были украшены страусовыми и попугайными перьями или большими париками, содранными с черепов павианов. Они выглядели воинственно и грозно, но стояли неподвижно и безмолвно, так как изумлению их, по-видимому, не было пределов и оно парализовало их воинственные намерения. Все глаза были устремлены на Кинга, на белый паланкин и на сидевшего у слона на шее белого человека.

Слон не был для негров незнакомым животным. Напротив, они жили в постоянном страхе перед слонами, целые стада которых уничтожали по ночам их поля маниоки, плантации бананов и пальм «дум». Так как дротики и стрелы не пробивали слоновьей кожи, то бедные негры боролись с вредителями огнем, криками, подражанием петушиному голосу, рыли ямы и устраивали западни из древесных стволов. Но чтобы слон стал покорным человеку и позволил сидеть у себя на шее, никто из них никогда не видел и не мог бы даже себе представить. И то, что они видели перед собой, настолько превосходило все их понятия и представления, что они сами не знали, что им делать: вступить ли в борьбу или бежать без оглядки, хотя бы пришлось оставить все на произвол судьбы.

Стоя в неуверенности, испуге и недоумении, они шептали только друг другу:

– О мать! Что это за создания идут к нам и что ждет нас от их рук?

В это время Кали подъехал к ним на расстояние полета дротика, привстал в стременах и стал кричать:

– Люди, люди! Внемлите голосу Кали, сына Фумбы, могучего царя ва-химов с берегов Бассо Нарока! Внемлите, внемлите! И если понимаете его язык, слушайте каждое его слово!

– Понимаем! – загремел ответ из трехсот уст.

– Так пусть выступит ваш вождь, пусть скажет свое имя и пусть откроет уши и губы, чтоб лучше слышать.

– М’Руа! М’Руа! – пронеслось по рядам множество голосов.

М’Руа выступил вперед шеренги, но не больше чем на три шага. Это был уже старый негр, высокий и крепко сложенный, не грешивший, однако, излишней храбростью, так как поджилки дрожали у него так сильно, что он должен был воткнуть острие копья в землю и упереться в его древко, чтоб удержаться на ногах.

Его примеру последовали и остальные воины и тоже воткнули в землю свои дротики и пики, давая понять, что они хотят выслушать спокойно слова пришельца.

Кали заговорил, еще больше возвысив голос:

– М’Руа, и вы, люди М’Руа! Вы слышали, что говорит вам сын царя ва-химов, коровы которого покрывают горы вокруг Бассо Нарока так густо, как муравьи покрывают тело убитой жирафы. Что же говорит Кали, сын царя ва-химов? Он возвещает вам великую и радостную весть о том, что к вам, в вашу деревню, является «доброе Мзиму»!

Он еще больше повысил голос:

– Да! «Доброе Мзиму»! О-о-о!

По воцарившейся тишине можно было понять, какое сильное впечатление произвели слова Кали. Шеренга воинов заколыхалась; одни, сгорая любопытством, сделали несколько шагов вперед, другие отступили в испуге. М’Руа оперся обеими руками на копье. Некоторое время длилось молчание. Лишь немного спустя по рядам пробежал шепот, и отдаленные голоса стали повторять: «Мзиму! Мзиму!» А кое-где послышались возгласы «Йанцыг! Йанцыг», выражавшие почет и приветствие.

Но голос Кали опять заглушил шепот и возгласы:

– Смотрите и радуйтесь! Вот «доброе Мзиму» сидит там, в этой белой хижинке, на хребте огромного слона, а огромный слон слушается его, как невольник слушается господина и как дитя слушается матери. Ни ваши отцы, ни вы не видели ничего подобного…

– Не видели! Йанцыг! Йанцыг!..

И глаза всех воинов направились на «хижину», то есть на паланкин.

Кали между тем продолжал с искренней верой в истину своих слов рассказывать о чудесах, которые может сотворить «доброе Мзиму»: ниспослать дождь на поля проса, маниоки и бананов и на травы, чтоб у коров был хороший корм и чтоб они давали густое и жирное молоко; послать ветер, который развеет болезнь и защитит от нападения, и от неволи, и от всякого вреда на полях… И от льва, и от пантеры, и от змеи, и от саранчи…

– А теперь слушайте еще и смотрите, кто сидит перед хижиной, между ушами страшного слона. Там сидит Бвана Кубва, – белый господин, – великий и сильный, которого боится слон, у которого в руке гром, убивающий злых людей и львов, который пускает огненных змей, который ломает скалы… Но он, этот великий и сильный, не сделает вам ничего плохого, если вы отнесетесь с почетом к «доброму Мзиму»!

– Йанцыг! Йанцыг!

– И если принесете ему сухой муки из бананов, куриных яиц, свежего молока и меду.

– Йанцыг! Йанцыг!

– Так подойдите же и падите ниц перед ним.

М’Руа и его воины зашевелились и, не переставая повторять «Йанцыг! Йанцыг!», сделали осторожно несколько шагов вперед. Суеверный страх перед Мзиму и перед слоном сдерживал их движения. Вид Саба тоже перепугал их, так как они приняли его за «вобо», то есть за большого желто-серого леопарда, который водится в тех местах и в Южной Абиссинии и которого местные жители боятся больше, чем льва, потому что он предпочитает человеческое мясо всякому другому и с неслыханною дерзостью нападает даже на вооруженных мужчин. Они успокоились, однако, видя, что маленький пузатый негритенок держит страшного «вобо» на веревке. Во всяком случае, это только усугубило их представление о могуществе «доброго Мзиму» и белого господина и, глядя то на слона, то на Саба, они перешептывались: «Если они околдовали даже вобо, так кто же на свете может им сопротивляться?» Но самый торжественный момент наступил тогда, когда Стась, повернувшись к Нель, сначала низко поклонился, а потом раздвинул устроенные в виде занавески стенки паланкина и показал глазам собравшихся «доброе Мзиму». М’Руа и все воины пали ниц. Никто не смел пошевелиться, а страх, овладевший сердцами, стал еще больше, когда Кинг, по приказу ли Стася или по собственному желанию, поднял кверху хобот и затрубил, а Саба ответил ему басом. Изо всех уст вырвался точно молящий стон: «Ака! Ака! Ака!» И это продолжалось до тех пор, пока Кали опять не заговорил:

– О М’Руа и вы, дети М’Руа! Вы отдали должную честь «доброму Мзиму», так встаньте, смотрите и насыщайте им глаза ваши. Изгоните страх из грудей и животов ваших и знайте, что там, где пребывает «доброе Мзиму», кровь человеческая не может пролиться.

В ответ на эти слова, а особенно на заявление, что рядом с «добрым Мзиму» никого не может постигнуть смерть, встал М’Руа, а за ним остальные воины и стали смотреть на «доброе божество».

Стась не переставал следить за всем, что происходило. Он заметил, что один из негров, одетый в остроконечную шапку из мышиных шкурок, вслед за последними словами Кали отделился от толпы и ползком, как змея в траве, направился к отдельно стоявшей в стороне хижине, окруженной высоким частоколом, обвитым вьющимися растениями.