Текст книги "В дебрях Африки"

А между тем это были лишь проявления глубокого преклонения. Когда палатку Нель поставили в углу базарной площади под тенью двух густых деревьев, женщины ва-хима вместе с женщинами самбуру разукрасили ее гирляндами и венками из цветов, а потом нанесли столько разных припасов, что их хватило бы на целый месяц не только для самого божества, но и для всей его свиты. В порыве восторга женщины били земные поклоны даже Меа, которая, разодетая в розовый ситец, с несколькими нитками голубых бус, казалась им тоже, как прислужница Мзиму, существом выше обыкновенных негритянок.

Насибу, как ребенок, был впущен за вал и немедленно поспешил воспользоваться дарами, принесенными Нель, с таким усердием, что через час живот его напоминал военный африканский барабан.

XLI

Стась же, отдохнув немного под валами Луэлы, тронулся с Кали, во главе трехсот воинов, еще до заката солнца, к боме Фумбы. Ему хотелось напасть на самбуру ночью в расчете на то, что в темноте огненные змеи произведут большее впечатление. Путь от Луэлы к горе Боко, на которой защищался Фумба, отнял, считая с остановками, девять часов, так что у подножия крепости они очутились лишь около трех часов ночи. Стась велел воинам остановиться, и, приказав им хранить глубокое молчание, сам стал внимательно осматривать местность. Вершина горы, где спрятались защитники, была темна, у самбуру же горело много огней. Свет их озарял отвесные стены скалы и огромные деревья, росшие у ее подножия. Уже издали слышен был глухой стон тамтамов, крики и песни воинов, которые не скупились на помбе, желая вспрыснуть предстоявшую окончательную победу. Стась, во главе своего отряда, подвинулся еще немного вперед, так что от крайних огней его отделяло уже не больше ста шагов. Неприятельской стражи нигде не было видно, а безлунная ночь не дала дикарям возможности увидеть Кинга, который был к тому же закрыт кустами и деревьями. Сидя верхом на его шее, Стась потихоньку отдал последние приказания и дал знак Кали зажечь одну из приготовленных ракет. Багровая лента с визгом и шипением взвилась высоко под темный свод неба и с треском рассыпалась целым букетом красных, голубых и золотых звезд. Все голоса смолкли, и наступила минута глухой тишины. Через несколько секунд с адским визгом взвились еще две огненных змеи, но на этот раз они были направлены горизонтально прямо на лагерь самбуру, и в то же самое время раздался рев Кинга и крик трехсот ва-химов, которые бросились с неудержимой быстротой вперед со своими ассегаями[44]44
  Негритянские копья с остриями на обоих концах.


[Закрыть], дубинками и ножами. Но уже сразу, при виде огненных змей, самбуру были охвачены паникой. То, что произошло, совершенно выходило из пределов их понимания. Они знали только, что на них напали какие-то страшные существа и что им угрожает ужасная и неизбежная гибель.

Большая часть их разбежалась еще прежде, чем копья и дубинки ва-химов успели их настичь. Сто с лишним воинов, которых удалось собрать вокруг себя Мамбе, оказывали ожесточенное сопротивление. Но когда при блеске выстрелов они увидели огромное животное, а на нем одетого в белое человека и когда слуха их коснулся гром ружья, из которого без остановки стрелял Кали, – и они пали духом.

Фумба на горе, увидев первую ракету, разлетевшуюся в высоте, тоже упал со страху на землю и несколько минут пролежал точно мертвый. Но, придя в себя, он понял по отчаянному вою противников одно, а именно: что какие-то духи истребляют внизу самбуру. У него мелькнула мысль, что если он не пойдет этим духам на помощь, то гнев их может обратиться и на него. А так как истребление самбуру было для него спасением, то, собрав всех своих воинов, он выполз через боковой потайной выход из бомы и перерезал путь большей части убегавших. Тамтамы самбуру перестали греметь. Никто не просил пощады, потому что негры не знают ее. Опасаясь, чтоб не убить в темноте и смятении своих, Кали перестал наконец стрелять и, схватив меч Гебра, кинулся с ним в самую гущу врагов. Самбуру могли бежать с гор к своим границам по одному только широкому ущелью. Но это ущелье заградил со своими воинами Фумба, и из всего войска уцелели только те, кто, бросившись на землю, позволял брать себя живьем, хотя они знали, что их ждет страшная неволя или, может быть, даже немедленная смерть от руки победителей. Мамба защищался геройски, пока удар дубинки не свалил его замертво. Сын его, юный Фару, попался в руки Фумбе, который приказал связать его как будущую благодарственную жертву духам, пришедшим ему на помощь.

Стась не погнал страшного Кинга в бой, а позволил ему только рычать, что еще больше пугало неприятелей. Сам он не выстрелил тоже ни разу из своего штуцера в самбуру, так как, во-первых, обещал маленькой Нель, покидая Луэлу, что никого не убьет, а во-вторых, действительно не имел ни малейшего желания убивать людей, которые ни ему, ни Нель не сделали ничего плохого. С него было достаточно, что он обеспечил ва-хима победу и освободил осажденного в большой боме Фумбу. И, когда вскоре Кали прибежал с известием о полной победе, он приказал ему прекратить сражение, продолжавшееся еще в зарослях и между скал, по воле ненасытного старого Фумбы.

Но не успел Кали прекратить сражение, как наступило утро. Солнце, как всегда под тропиками, быстро выкатилось из-за гор и залило ярким светом поле битвы. Немного спустя, когда бой наконец прекратился и лишь радостный вой ва-хима смущал утреннюю тишину, опять явился Кали, но с таким грустным и угнетенным лицом, что издали можно было догадаться, что его постигло какое-то несчастье.

И действительно, приблизившись к Стасю, он начал бить себя кулаками по голове с жалобным криком:

– О Великий Господин! Фумба куфа! Фумба куфа![45]45
  Убит!


[Закрыть]

– Убит?! – повторил Стась.

Кали рассказал, что случилось; из его слов оказалось, что причиной такого конца было упорство самого Фумбы, который уже после конца сражения хотел добить еще двух самбуру и от одного из них получил смертельный удар копьем.

Это известие в одно мгновение распространилось между ва-хима, и все они сбежались и окружили Кали. Немного позже шесть воинов принесли на кольях старого царька, который не был убит, а лишь тяжело ранен и перед смертью хотел еще увидеть могучего, восседающего на слоне господина, истинного победителя самбуру.

Неописуемое изумление боролось в его глазах с тьмою, которую сгущала в них смерть, и бледные, растянутые тяжелыми «пелеле» губы его тихо шептали:

– Йанцыг! Йанцыг!

Но вскоре голова его откинулась назад, уста широко раскрылись, и он скончался.

Кали, искренне любивший отца, бросился с плачем ему на грудь. Одни воины начали бить себя кулаками по голове, другие провозглашать Кали царем и кричать «йанцыг!» в честь него. Некоторые падали ниц перед юным повелителем. Против него не поднялось ни одного голоса, так как царствование принадлежало Кали не только по праву, как старшему сыну Фумбы, но и как победителю.

Между тем в лачугах колдунов, в боме на вершине горы стали раздаваться дикие рычания «злого Мзиму», точь-в-точь такие же, какие Стась слышал в первой негритянской деревушке, но на этот раз не против него, а против пленников, смерти которых они требовали за убийство Фумбы. Затрещали бубны, воины построились в длинную колонну по три человека в ряд и начали вокруг Стася, Кали и трупа вождя военную пляску.

– Оа, оа, йах, йах! – повторяли все в один голос. Головы раскачивались однообразно то вправо, то влево, белки глаз блестели, а острия пик сверкали в утреннем солнце.

Кали встал и, повернувшись к Стасю, проговорил:

– Великий Господин, привезти в бому мисс и поселиться в хижине Фумбы. Кали быть царем ва-хима, а Великий Господин – царем Кали.

Стась кивнул головой в знак согласия, но остался еще там несколько часов, так как и ему и Кингу нужно было отдохнуть.

Уехал он оттуда лишь под вечер. За время его отсутствия тела павших самбуру были убраны и брошены в соседнюю глубокую пропасть, над которою тотчас же слетелись стаи коршунов. Колдуны сделали приготовления к похоронам Фумбы, а Кали принял в свои руки власть как единственный повелитель жизни и смерти всех подданных.

– Знаешь ты, кто такой Кали? – спросил Стась у девочки на обратном пути из Луэлы. – Кали теперь царь всех ва-хима.

Нель очень обрадовало это известие. Внезапная перемена, благодаря которой недавний невольник жестокого Гебра, а потом послушный слуга Стася стал царем, показалась ей чем-то необыкновенным и вместе с тем чрезвычайно забавным…

Замечание Линде, что негры, как дети, не способны помнить, что было вчера, по отношению к Кали оказалось несправедливым. Как только Стась и Нель очутились у подножия горы Боко, молодой властелин радостно выбежал им навстречу, приветствуя их с обычными знаками покорности и радости, и повторил слова, которые сказал раньше:

– Кали быть царем ва-хима, а Великий Господин – царем Кали.

И он окружил их обоих почти божескими почестями, особенно же преклонялся он на глазах всего народа перед Нель, зная по опыту, что Великий Господин заботится о маленькой мисс больше, чем о самом себе.

Он торжественно повел их на вершину горы в царскую бому, отдал им дом Фумбы, похожий на большой, разделенный на несколько клетей сарай. Женщинам из племени ва-хима, которые пришли вместе с ними из Луэлы и не могли наглядеться на «доброе Мзиму», он приказал поставить в первой клети кадки с медом и кислым молоком, а когда узнал, что утомленная дорогой мисс уснула, приказал всем жителям соблюдать строжайшую тишину. Но он решил почтить их еще более торжественно, и, когда Стась, отдохнув немного, вышел на крыльцо, он подошел к нему с поклоном и промолвил:

– Завтра Кали приказать похоронить Фумбу и казнить для Фумбы и для Кали столько невольников, сколько у них обоих пальцев на руках. А для мисс и для Великого Господина Кали приказал казнить Фару, сына Мамбы, и «венги, венги» других самбуру, которых взяли в плен ва-хима.

Стась нахмурил брови и, посмотрев своими стальными глазами в глаза Кали, проговорил в ответ:

– Я запрещаю тебе это делать.

– Господин, – возразил неуверенным голосом молодой негр, – ва-хима всегда казнить невольников. Старый царь умереть – казнить; молодой царь вступить – казнить. Если бы Кали не приказать казнить, ва-хима думать бы, что Кали не царь.

Стась продолжал грозно смотреть на него.

– Что же? – спросил он. – Значит, ты ничему не научился, живя столько времени с нами? Ты не научился, что нельзя зря убивать людей?

– О Великий Господин, да…

– Так слушай же! У ва-хима темные мозги, но твой мозг должен быть светлый. Раз ты стал их царем, ты должен просветить их и научить добру. Они – как шакалы и гиены: сделай из них людей. Скажи им, что пленников нельзя казнить. Белые не убивают невольников, а ты хочешь быть к ним хуже, чем был для тебя Гебр! Стыдись, Кали. Измени старые, гадкие обычаи ва-хима на хорошие, и за это все благословят тебя, а мисс не скажет, что Кали дикий, глупый и злой негр.

Страшный рев в лачугах колдунов заглушил его слова. Стась махнул рукой и продолжал:

– Я слышу! Это ваше «злое Мзиму» хочет крови и голов пленников. Но ты ведь знаешь, что это значит, – и тебя это не испугает. И вот я скажу тебе: тамтамы вышвырни на середину бомы, чтоб все ва-хима увидели и поняли, как их обманывают эти плуты. Да еще скажи твоим глупым ва-хима то, что ты говорил людям М’Руа: что там, где пребывает «доброе Мзиму», кровь человеческая не должна быть пролита.

Юному царьку понравились, по-видимому, слова Стася. Он посмотрел на него смелее и проговорил:

– Кали избить, ах, как избить колдунов! Выбросить тамтамы и сказать ва-хима, что там, где «доброе Мзиму», нельзя никого убить. А что же Кали сделать с Фару и с самбуру, которые убили Фумбу?

У Стася весь план действий был уже готов в уме. Он ждал только вопроса и тотчас же ответил на него:

– Твой отец погиб и его отец погиб, – голова за голову. Теперь ты заключи с молодым Фару вечный мир, и с этих пор ва-хима и самбуру станут жить в согласии и будут спокойно возделывать маниоку и охотиться. Ты расскажешь Фару обо всем, что ты узнал, живя с нами, и Фару научится любить тебя как брата.

– У Кали теперь светлый мозг, – ответил молодой негр.

На этом окончилась беседа. Немного спустя раздались опять дикие крики, но уже не «злого Мзиму», а обоих колдунов, которых Кали колотил, как мог. Воины, все еще окружавшие внизу тесным кольцом Кинга, прибежали во весь дух наверх, чтобы посмотреть, что там происходит, и вскоре убедились и собственными глазами, и из признаний колдунов, что «злое Мзиму», перед которым они трепетали до сих пор, было лишь выдолбленной колодой, обтянутой обезьяньей шкурой.

А юный Фару, когда ему объявили, что ему не только не размозжат головы в честь «доброго Мзиму» и Великого Господина, но что Кали съест кусок его, а он – кусок Кали, не хотел верить ушам, а когда узнал, кому он обязан жизнью, то лег лицом на землю перед входом в дом Фумбы и лежал до тех пор, пока Нель не вышла к нему и не велела ему встать. Тогда он обнял своими черными руками ее маленькую ножку и поставил ее себе на голову в знак того, что хочет всю жизнь оставаться ее невольником.

Все ва-хима были очень удивлены поведением юного царя, но присутствие неведомых гостей, которых они считали самыми могучими в мире колдунами, не позволило никому противиться ему. Старики были не рады новым обычаям, а оба колдуна, поняв, что хорошие времена кончились для них навсегда, затаили в душе жестокую злобу к царю и пришельцам.

Тем временем Фумбу торжественно похоронили у подножия скалы под бомой. На его могиле негры поставили несколько сосудов с помбе и с копченым мясом, «чтобы он не мучил и не пугал по ночам».

Тело Мамбы, после того как между Кали и Фару было заключено братство крови, было отдано самбуру.

XLII

Путешественникам предстояло опять углубиться в неведомые края, где им угрожали всякие опасности, и мальчику хотелось оберечь себя от них лучше, чем он имел возможность это делать до сих пор. С этой целью он обучил стрельбе из ремингтонов сорок молодых ва-хима, которые должны были составить главную вооруженную силу и как бы гвардию Нель. Больше стрелков у него не могло быть, так как Кинг донес на себе только двадцать пять ружей, а лошади всего пятнадцать. Остальную армию должны были составить сто ва-хима и сто самбуру, вооруженных копьями и луками, которые обещал доставить Фару. С ними не страшны были никакие трудности путешествия по огромной и чрезвычайно дикой стране, населенной разными племенами самбуру. Стась не без гордости думал о том, что, убежав на пути из Фашоды с одной только Нель и с двумя неграми, без всяких средств, он, пожалуй, дойдет до берегов океана во главе двухсот вооруженных людей со слоном и лошадьми. Он представлял себе, что скажут на это англичане, которые так высоко ценят смелость и находчивость, но больше всего его интересовало, что скажет его отец и мистер Роулайсон. Мысль об этом услаждала все его труды и невзгоды.

Но все-таки он не был вполне спокоен за свою судьбу и за Нель. Хорошо! Он, наверно, легко пройдет владения ва-хима и самбуру. Но что будет дальше? Какие племена еще попадутся ему на пути? Указания Линде были слишком неопределенны. Стася очень мучило, что он не знал, собственно, где он находится, так как эта часть Африки изображалась на картах, по которым он учился географии, в виде белого поля. Кроме того, он совершенно не знал, что это за озеро Бассо Нарок и как оно велико. Он находился на южном его берегу, где ширина его была равна приблизительно двадцати километрам. Но как далеко тянулось это озеро на север, не могли сказать ему ни ва-хима, ни самбуру. Кали, знавший кое-как язык кисвахили, на все вопросы отвечал только: «бали, бали!» – что значит: далеко, далеко! Но это было все, что Стась мог от него узнать.

Так как на севере горы, заслонявшие горизонт, казались очень близкими, то он предполагал, что это какое-нибудь не очень большое горное озерко, каких много встречается в Африке. Несколько лет спустя обнаружилось, как сильно он ошибся. Но в тот момент ему не важно было точно знать размеры Бассо Нарока, а интересовало лишь то, не берет ли от него начало какая-нибудь река, впадающая потом в океан. Самбуру, подданные Фару, утверждали, что на восток от их страны лежит какая-то большая безводная пустыня, которой никому еще не удалось перейти. Стась, знавший негров по рассказам путешественников, по невзгодам Линде и отчасти по собственному опыту, понимал, что когда начнутся опасности и трудности пути, многие из его людей убегут назад домой и при нем, может быть, не останется ни одного. В таком случае он очутился бы среди дебрей и пустынь только с Нель, Меа и маленьким Насибу. Но, кроме того, он понимал, что недостаток воды с первых же дней заставил бы караван рассеяться, и поэтому так настойчиво расспрашивал о реке. Идя по ее течению, можно бы действительно избегнуть всех ужасов, на которые обречены путешественники в безводных местностях.

Но самбуру не могли сказать ничего определенного, а сам он не мог заниматься продолжительными исследованиями восточного берега озера, так как другие занятия удерживали его в Боко. Он рассчитывал, что из змеев, которых он пускал с горы Линде и по пути из негритянских деревушек, наверно, ни один не перелетел через горную цепь, окружающую Бассо Нарок. Поэтому необходимо было клеить и пускать новых в расчете, что только их ветер сможет наконец отнести далеко через роковую пустыню, может быть, до океана. За этим делом ему приходилось наблюдать самому, так как Нель умела превосходно клеить змеев, а Кали научился пускать их, но ни тот ни другая не могли написать на них всего того, что нужно было. А Стась считал это делом очень важным, которое нельзя было сделать «как-нибудь».

Это дело отняло у него столько времени, что караван лишь недели через три был готов тронуться в путь. Накануне дня, когда предположено было на рассвете выступить, юный царь ва-хима явился к Стасю и с глубоким поклоном заявил ему:

– Кали пойти с господином и с мисс до той воды, по которой плавают большие пироги белых людей.

Стася тронуло это выражение преданности, но он полагал, что не имеет права брать с собою мальчика в такое далекое путешествие, в возвращении из которого тот не мог быть уверен.

– Почему ты хочешь идти с нами? – спросил он.

– Кали любит Великого Господина и мисс.

Стась положил руку на его курчавую голову.

– Я знаю, Кали, что ты славный и хороший мальчик, но что будет с твоим царством и кто будет править вместо тебя народом ва-хима?

– М’Тана, брат матери Кали.

Стась знал, что между неграми происходит обыкновенно такая же борьба за власть и что царствование привлекает их так же, как и белых. С минуту подумав, он сказал:

– Нет, Кали. Я не могу взять тебя с собой. Ты должен остаться с ва-хима, чтоб сделать из них хороших и добрых людей.

– Кали вернуться к ним.

– У М’Тана много сыновей. Что же будет, если он захочет сам быть царем и оставить царство своим сыновьям, а твоих подданных подговорит, чтобы они тебя изгнали?

– М’Тана добрый. Он этого не сделает.

– А если сделает?

– Тогда Кали пойти опять к Большой Воде, к Великому Господину и мисс.

– Нас уже там не будет.

– Тогда Кали сесть над водой и плакать с тоски.

При этих словах он положил руки на голову, а немного спустя прошептал:

– Кали очень-очень любит Великого Господина и мисс, очень-очень!

И две крупные слезы заблестели на его глазах.

Стась колебался, как ему поступить. Ему было жаль Кали, но он не мог согласиться сразу на его просьбу. Он понимал, что, не говоря уже об опасностях обратного пути, если М’Тана или колдуны возмутят негров, мальчику будет угрожать не только изгнание, но и смерть.

– Для тебя лучше остаться, – сказал он ему, – гораздо лучше!

Но прежде, чем он окончил эти слова, вошла Нель. Через тонкую циновку, разделявшую клетушки, она ясно слышала весь разговор и, увидав слезы в глазах Кали, стала пальчиками утирать их на его ресницах, а потом обратилась к Стасю.

– Кали пойдет с нами, – проговорила она решительным тоном.

– Ого! – ответил, немного задетый, Стась. – Это зависит не от тебя.

– Кали пойдет с нами! – повторила она.

– Или не пойдет.

Нель вдруг топнула ножкой.

– Я хочу!

И горько заплакала.

Стась посмотрел на нее с недоумением, не понимая, что случилось с ней, всегда доброй и мягкой. Но, видя, что она закрыла оба глаза кулачками и горько всхлипывает, ловя ротиком воздух, как птичка, он быстро сказал:

– Кали пойдет с нами! Пойдет! Чего ты плачешь? Ну, какая ты! Пойдет! Вот пристала! Пойдет, слышишь!

На том дело и кончилось. Стасю до самого вечера было стыдно за свою слабость перед «добрым Мзиму», а «доброе Мзиму», поставив на своем, стало опять тихим, кротким и послушным, как всегда.