Текст книги "В дебрях Африки"

XLIII

Караван тронулся на следующий день, на рассвете. Молодой негр был весел, маленькая повелительница по-прежнему кротка и послушна, а Стась полон энергии и надежды. С ними шли сто самбуру и сто ва-хима, – в числе последних сорок, вооруженных ремингтонами, из которых они умели уже кое-как стрелять. Белый предводитель, обучавший их этому искусству в течение трех недель, знал, правда, что в случае опасной встречи они наделают больше шума, чем действительного вреда противнику, но считался с тем, что в столкновениях с дикарями шум играет не меньшую роль, чем пули, и был очень рад своей гвардии. Были взяты большие запасы маниоки, лепешек, напеченных из больших жирных муравьев, тщательно высушенных и размолотых, и много копченого мяса. Вместе с караваном отправилось несколько женщин, несших разные вещи для Нель и мехи из антилопьих шкур для воды. Стась с высоты спины Кинга наблюдал за порядком, отдавал приказания, – пожалуй, не столько потому, что они были нужны, сколько потому, что ему очень льстила роль вождя, – и с гордостью обозревал свою маленькую армию.

Караван растянулся длинной вереницей. Стась, сидя на спине Кинга, решил ехать в конце каравана, чтобы все было у него перед глазами.

Когда люди, один за другим, проходили мимо него, он не без удивления заметил, что оба колдуна, М’Куние и М’Пуа, те самые, которые были так основательно избиты дубинкой Кали, тоже примкнули к каравану и со своими узлами на головах отправлялись вместе с остальными в путь.

Он остановил их и спросил:

– Кто велел вам идти?

– Царь, – ответили оба со смиренным поклоном.

Но под покровом смирения глаза их сверкали так дико, а на лицах отражалась такая злоба, что Стась в первую минуту хотел сразу прогнать их, и если не сделал этого, то только потому, что не хотел ронять авторитет Кали.

Но он тотчас же подозвал последнего к себе.

– Это ты, – спросил он, – велел колдунам идти с нами?

– Кали велел, потому что Кали умный.

– Хотелось бы мне знать, почему твой ум не оставил их дома?

– Потому, что если бы М’Куние и М’Пуа остаться, они бы подстрекать ва-хима, чтоб ва-хима убить Кали, когда он вернется, а если они идти с нами, Кали смотреть за ними и следить.

Стась подумал минуту и ответил:

– Может быть, ты и прав. Но наблюдай за ними денно и нощно, потому что недоброе что-то у них в глазах.

– У Кали есть бамбуковая дубинка, – ответил молодой негр.

Караван тронулся. Стась в последнюю минуту отдал приказ, чтоб вооруженная ремингтонами гвардия замыкала шествие, так как это были люди, которых он сам высмотрел, отобрал и в которых был больше всего уверен. В течение довольно продолжительного обучения стрельбе они успели привязаться к своему молодому вождю и вместе с тем, как наиболее приближенные к его высокой особе, считали себя выше остальных. Теперь они должны были наблюдать за всем караваном и ловить тех, у кого явилось бы желание удрать. Можно было легко предвидеть, что, когда начнутся трудности и опасности, охотников бежать найдется немало.

В первый день все шло как нельзя лучше. Негры с ношей на головах, вооруженные каждый копьем и несколькими дротиками, растянулись длинной лентой по степи. Сначала шли вдоль южного берега озера по равнине, но так как озеро было окружено со всех сторон высокими горами, то, когда свернули на восток, пришлось карабкаться в гору. Старики самбуру, знавшие эти места, говорили, что каравану придется переходить через высокие горные перевалы, которые они называли Куллак и Инро. После этого они вступят в страну Эбене, расположенную на юг от Борани. Стась понимал, что нельзя идти прямо на восток, так как помнил, что Момбаса лежит на несколько градусов за экватором, а следовательно – значительно южнее этого неизвестного озера. Но, имея в своем распоряжении несколько компасов, оставшихся после Линде, он не боялся пойти по неверному пути.

Первый ночлег им пришлось провести на лесистой вершине горы. Как только стемнело, было зажжено несколько десятков костров; негры жарили сушеное мясо и ели лепешки из корней маниоки, вынимая их пальцами из посуды. Утолив голод и жажду, они заговорили между собой о том, куда ведет их Бвана Кубва и что они получат от него за это. Некоторые пели, сидя на корточках и разгребая огонь. В общем, все галдели так долго и так громко, что Стасю пришлось в конце концов приказать им смолкнуть, чтоб Нель могла заснуть.

XLIV

Через десять дней пути караван перешел, наконец, горный перевал и вступил в страну, совершенно не похожую на прежнюю. Перед ним была широкая равнина, кое-где только покрытая невысокими холмистыми складками, а по большей части совершенно ровная. Растительность совершенно переменилась. Не было огромных деревьев, одиноко или по нескольку вместе возвышавшихся над волнующейся поверхностью высокой травы. Кое-где торчали только на значительном расстоянии друг от друга акации, источающие каучук, со стволами кораллового цвета или зонтикообразные, но с редкой и дающей мало тени листвой. Между холмами термитов то тут, то там тянулись кверху молочаи с ветвями, напоминавшими разветвления подсвечников. Под самым небом парили ястребы, а ниже перепархивали с акации на акацию птицы из породы ворон, с черными и белыми перьями. Трава уже пожелтела и выколосилась, точно зрелая рожь. Однако эта сухая степь доставляла, по-видимому, обильную пищу большому количеству животных, так как путешественники встречали по нескольку раз в день довольно большие стада антилоп гну и особенно зебр. Жара на открытой, лишенной деревьев равнине стала невыносимой. Небо было без облаков, дни знойные, а ночи приносили мало отдыха. Путешествие становилось с каждым днем все труднее. В деревнях, попадавшихся на пути каравану, необычайно дикое население встречало его со страхом и по большей части недружелюбно. И если бы не значительное число вооруженных «пагази» и не присутствие белых, Кинга и Саба, путешественникам угрожала бы немалая опасность.

Стасю удалось узнать через Кали, что дальше совсем нет деревьев и что страна там совершенно безводна. Трудно было этому поверить, потому что многочисленные стада, попадавшиеся им навстречу, должны же были где-нибудь утолять свою жажду. Тем не менее рассказы о пустыне, в которой нет ни рек, ни даже луж, напугали негров, и среди них началось дезертирство. Первыми показали пример М’Куние и М’Пуа. К счастью, их побег был вовремя замечен, и конная погоня настигла их недалеко от лагеря. Когда их привели обратно, Кали своей бамбуковой дубинкой показал им всю неуместность их поступка. Стась, собрав всех «пагази», обратился к ним с речью, которую молодой негр переводил на местный язык. Воспользовавшись тем, что во время предыдущей стоянки львы всю ночь рычали вокруг лагеря, Стась старался убедить своих людей, что кто убежит, тот, без сомнения, станет их добычей, а если даже они будут ночевать на акациях, то там их найдут еще более страшные вобо. Затем он говорил, что там, где живут антилопы, должна быть и вода, а если в дальнейшем и попадутся пространства, лишенные воды, то ее можно будет набрать на два, на три дня в мехи, сшитые из шкур антилоп. Негры, слушая его слова, повторяли поминутно один другому: «О мать, как это верно!» Но все-таки в следующую ночь сбежало пять самбуру и двое ва-хима, а потом после каждой ночи тоже кого-нибудь недосчитывались.

Страна, однако, становилась чем дальше, тем все суше, а солнце немилосердно жгло степь. Не было видно даже акаций. Стада антилоп продолжали появляться, но в значительно меньшем количестве. Осел и лошади находили еще довольно корма, так как под высокой высохшей травой скрывалась во многих местах более низкая, зеленая еще и свежая. Кинг, однако, хотя и не был разборчив, похудел. Когда на пути встречалась акация, он ломал ее своей головой и тщательно объедал листья и сучья, даже прошлогодние. Каравану, правда, попадалась еще каждый день вода, но часто плохая, так что ее приходилось фильтровать, или соленая, совсем негодная для питья. Потом случилось и так, что посланные Стасем вперед люди возвращались под предводительством Кали, не найдя ни лужи, ни какого-нибудь ручья, спрятавшегося где-нибудь в расселине, и Кали с огорченным видом сообщал: «Мади апана»[46]46
  Нет воды.


[Закрыть].

Стась понял, что это последнее большое путешествие будет нисколько не легче предыдущих, и начал беспокоиться о Нель, так как и с ней произошла перемена. Личико ее вместо того, чтобы загорать на солнце и ветре, становилось с каждым днем бледнее, а глаза теряли свой обычный блеск. Посреди сухой равнины, свободной от комаров, ей, правда, не угрожала лихорадка, но видно было, что невыносимая жара истощает силы девочки. Стась с жалостью и со страхом смотрел на ее маленькие ручки, которые стали белы как бумага, и горько упрекал себя за то, что, потратив слишком много времени на приготовление и на обучение негров стрельбе, заставил ее путешествовать в такое знойное время года.

Так, среди этих опасений, проходил день за днем. Солнце высасывало влагу и жизнь из земли все жаднее и беспощаднее. Трава сбилась и ссохлась настолько, что рассыпалась трухою под ногами антилоп, так что немногочисленные стада, пробегая по степи, поднимали огромные клубы пыли. И все же путешественникам удалось еще раз набрести на речонку, которую они узнали издали по длинным рядам деревьев, росших вдоль ее берегов. Негры вперегонки туда помчались и, добежав до воды, легли все грудью на землю, наклонили головы и стали пить с такой жадностью, что перестали только тогда, когда крокодил схватил одного из них за руку. Остальные бросились спасать товарища и в одну минуту вытащили отвратительного гада, который, однако, не хотел выпустить руки человека, хотя негры старались открыть ему пасть пиками и ножами. Дело разрешил только Кинг, который поставил на крокодила ногу и раздавил его с такой легкостью, точно это был старый, гнилой гриб.

Когда люди утолили наконец жажду, Стась велел устроить в мелкой воде круглую загородку из высоких бамбуковых палок с одним только входом с берега, чтоб Нель могла безопасно выкупаться. И то еще, на всякий случай, он поставил у входа Кинга. Это значительно освежило девочку, а отдых после купания вернул ей отчасти силы.

К большой радости всего каравана и Нель, «Бвана Кубва» решил остаться два дня у этой воды. Услышав об этом, все пришли в веселое настроение и сразу забыли пережитые невзгоды. Выспавшись и подкрепившись, некоторые негры стали бродить между деревьями по берегу, ища пальм, на которых растут дикие финики и так называемые слезы Иова, из которых делаются ожерелья. Некоторые из них вернулись в лагерь перед заходом солнца, неся какие-то квадратные белые предметы, в которых Стась узнал своих же собственных змеев.

На одном из этих змеев был номер седьмой. Это свидетельствовало о том, что он был пущен еще с горы Линде, откуда дети пустили их несколько десятков. Стася эта находка очень обрадовала и придала ему бодрости.

– Я и не думал, – заявил он Нель, – что наши змеи могли залететь так далеко. Я был уверен, что они застрянут на вершинах Карамойо, и пускал их только так, на всякий случай. Ну а теперь я вижу, что ветер может понести их, куда захочет. А те, что мы послали с гор, окружающих Бассо Нарок, теперь, с пути, долетят, пожалуй, до самого океана.

– Наверное, долетят, – ответила Нель.

– Хорошо бы! – вздохнул мальчик, думая об опасностях и трудностях дальнейшего пути.

Караван тронулся с берегов речонки на третий день, набрав в кожаные мехи большие запасы воды. Еще до наступления вечера путники вступили в выжженную солнцем страну, где не росли акации, а земля в некоторых местах была гладка, как ток, на котором молотят хлеб. Кое-где только попадались пассифлоры со стволами, сидящими глубоко в земле и похожими на огромные дыни, аршина два в диаметре. Из этих огромных шаров вырастали тонкие, как бечевки, лианы, которые покрывали огромные пространства, образуя такую непроходимую чащу, что даже мышь с трудом могла бы через нее пробраться. Но, несмотря на красивый зеленый цвет этих растений, напоминающих европейский остролист, ни Кинг, ни лошади не могли питаться ими вследствие множества острых колючек. Только осел пощипывал их, да и то с осторожностью.

Но иногда на протяжении нескольких миль они не видели ничего, кроме низкой шершавой травы и невысоких растений, похожих на иммортели, которые рассыпались даже от легкого прикосновения. После первого ночлега весь следующий день небо дышало живым пламенем. Воздух трепетал, как в Ливийской пустыне. На небе не было ни одного облачка. Земля была так залита светом, что все казалось белым. И ни один звук, даже жужжание насекомых, не нарушал этой мертвой, пронизанной зловещим сверканием тишины.

Люди обливались потом. Время от времени они складывали в одну большую кучу свои узлы с сушеным мясом и щиты, чтобы найти под ними хоть немного тени. Стась отдал приказ экономить воду, но негры, как дети, не привыкли думать о завтрашнем дне. Пришлось приставить стражу к тем, которые несли запасные мехи, и выдавать воду каждому отдельно. Кали занимался этим делом очень добросовестно, но это отнимало очень много времени и задерживало движение, отдаляя возможность найти какой-нибудь новый водопой. При этом самбуру жаловались, что больше воды достается ва-хима, а ва-хима упрекали в том же самбуру; последние стали угрожать, что вернутся домой, но Стась объявил им, что Фару их жестоко накажет, а сам велел своим стрелкам никого не пускать.

Второй ночлег пришлось провести среди совершенно голой равнины. Бомы, или, как в Судане называют, зерибы не строили, потому что не было материала. Стражу составляли Кинг и Саба. Ее было вполне достаточно, но слон, получавший воды в десять раз меньше, чем ему было нужно, трубил, требуя ее, до самого восхода солнца, а Саба, высунув язык, обращал глаза на Стася и Нель с немою просьбой дать ему хоть одну каплю. Девочка хотела, чтобы Стась дал ему хоть немного из гуттаперчевой фляжки, которую он получил от Линде и носил на бечевке через плечо. Но он хранил эти остатки для ребенка на черный день и отказал. На четвертый день, к вечеру, осталось уже только пять небольших мехов с водой, то есть на каждого приходилось едва по полрюмки. Так как ночи прохладнее дней и жажда тогда не так мучит, как под палящими лучами дневного солнца и так как люди получили еще утром по небольшому количеству воды, то Стась велел сохранить эти мешки на следующий день. Негры роптали на это распоряжение, но их страх перед Стасем был еще слишком велик, и они не решились наброситься на этот последний запас, тем более что при нем стояла стража из двух вооруженных ремингтонами человек, которые должны были сменяться каждый час.

Ва-хима и самбуру обманывали свою жажду, вырывая из земли жалкую траву и жуя ее корешки, но в них не было почти ни капли влаги, потому что неумолимое солнце выжало ее даже из глубины земли.

Сон хотя и не утолял жажду, но позволял, по крайней мере, забыть о ней, и когда наступала ночь, утомленные и изнуренные дневным путешествием люди падали, как мертвые, где кто стоял, и засыпали глубоким сном. Стась тоже заснул, но душа его была слишком полна забот и тревог, чтоб он мог спать спокойно и долго. Несколько часов спустя он проснулся и начал размышлять о том, что будет дальше и откуда взять воду для Нель и для всего каравана. Положение было тяжелое, пожалуй, даже ужасное, но смелый мальчик не предавался отчаянию. Он стал перебирать в памяти все события, начиная от похищения их из Файюма до последней минуты: первое длинное путешествие через Сахару, ураган в пустыне, попытку бегства, Хартум, Махди, Фашоду, освобождение из рук Гебра, дальнейший путь после смерти Линде до озера Бассо Нарока и до того места, где им сейчас приходилось ночевать.

«Сколько мы перенесли и выстрадали, – думал он про себя. – Столько раз мне казалось, что уже все пропало и что я ничего больше не могу сделать, и все-таки каждый раз я находил выход. Неужели возможно, чтобы после такого длинного пути и стольких страшных опасностей мы погибли в этом последнем переходе? Сейчас еще есть немного воды, а эта страна ведь не Сахара…»

Его надежду поддерживало главным образом то, что на юго-востоке он заметил через подзорную трубу в течение дня какие-то туманные очертания как бы гор. До них оставалось, может быть, несколько сот миль, может быть, даже больше. Но если бы им удалось до них добраться, – они были бы спасены, потому что горы редко бывают безводны. Но сколько потребуется для этого времени, он не мог рассчитать, потому что это зависело от высоты гор. Высокие вершины в таком прозрачном воздухе, как африканский, видны на громадном расстоянии. Необходимо было найти воду раньше. Иначе грозила гибель.

– Необходимо, необходимо найти во что бы то ни стало! – повторял он про себя.

Хрипящее дыхание слона, который, как мог, выдыхал зной из легких, поминутно прерывало размышления мальчика. Но через некоторое время ему показалось, будто он слышит какой-то звук, похожий на стон, доносившийся с другого конца лагеря, где лежали покрытые на ночь травою мехи с водой. Стон повторился несколько раз. Желая узнать, что там случилось, Стась встал и направился к небольшому возвышению, находившемуся шагах в пятидесяти от палатки. Ночь была так ясна, что он издали уже увидел два темных тела, лежавших рядом, и два блестевших при лунном свете дула ремингтонов.

«Негры всегда остаются неграми, – подумал он. – Они должны были беречь эту воду, которая теперь для нас дороже всего на свете, а взяли да развалились и храпят, точно у себя дома. Да, дубинке Кали будет завтра много работы».

Подумав это, он подошел и толкнул ногой одного из караульщиков, но тотчас же отскочил с ужасом.

Негр, который, казалось, спал, на самом деле лежал убитый, а рядом с ним другой – тоже.

Два меха с водой исчезли, а три остальных лежали среди раскиданной травы надрезанные и опустевшие.

Стась вдруг почувствовал, что волосы становятся у него дыбом.

XLV

На крик его первым прибежал Кали, за ним два стрелка, которые должны были сменить прежнюю стражу, а немного спустя все ва-хима и самбуру собрались, визжа и крича, на месте совершенного преступления. Поднялось смятение: отовсюду слышались крики ужаса и негодования. Все думали не столько об убитых, сколько о последних остатках воды, впитавшейся уже в накаленный песок. Некоторые негры бросились на землю и, хватая горстями песок, высасывали из него остатки влаги. Другие кричали, что это злые духи убили караульных и разрезали мешки. Но Стась и Кали знали, что думать обо всем этом. Действительно, М’Куние и М’Пуа не было в числе завывавших среди степи негров. В том, что случилось, надо было видеть больше чем убийство двух караульщиков и кражу воды. Распоротые и оставшиеся на месте мешки свидетельствовали о том, что это было дело мести и вместе с тем смертный приговор всему каравану. Жрецы «злого Мзиму» отомстили доброму. Колдуны отомстили молодому царю, который раскрыл их обман и не позволил больше глумиться над невежеством ва-хима. Смерть, как ястреб над стаей голубей, простерла теперь свои крылья над всем караваном.

Стась вспомнил, когда было уже поздно, что, озабоченный другими делами, он забыл отдать приказ, чтоб колдунов связали, как приказывал это делать каждый вечер после их первого бегства. Кроме того, было очевидно, что оба стрелка, сторожившие воду, по свойственной неграм небрежности легли и заснули. Это облегчило злодеям их дело и дало возможность безнаказанно убежать. Прежде чем смятение сколько-нибудь успокоилось и люди пришли в себя от ужаса, прошло много времени. Но злодеи, должно быть, были еще недалеко, так как земля под распоротыми мехами была влажна, а кровь убитых еще не успела совсем запечься. Стась отдал приказ погнаться за беглецами не только для того, чтоб наказать их, но и затем, чтоб отнять у них два последних меха с водой. Кали сел верхом и, взяв с собой десятка два стрелков, пустился в погоню. Стась хотел было тоже в первую минуту принять в ней участие, но у него мелькнула мысль, что, ввиду возбуждения и раздражения негров, нельзя оставлять Нель с ними одну. Он остался и велел только Кали взять с собой Саба.

Остался он, опасаясь просто-напросто бунта, особенно со стороны самбуру. Но он ошибался в своих опасениях. Негры вообще возбуждаются легко и иногда из-за совершенно пустого повода; но когда над ними разразится большое несчастье, а особенно когда смерть протянет над ними свою неумолимую руку, они покорно отдаются ей все. В такие минуты ни страх, ни муки наступающей смерти не могут спасти их от оцепенения. Так было и теперь. И ва-хима, и самбуру, когда прошел первый порыв возбуждения и когда мысль, что они должны умереть, окончательно стала им ясна, безмолвно легли на землю в ожидании смерти. Опасаться приходилось не бунта, а скорее того, что они не захотят встать утром и тронуться в дальнейший путь. Когда Стась увидел это, ему стало жаль их.

Кали вернулся до рассвета и первым делом положил у ног Стася два изодранных меха, в которых не осталось ни одной капли воды.

– Великий Господин, – проговорил он, – мади апана!

Стась провел рукой по вспотевшему лбу и спросил:

– А М’Куние и М’Пуа?

– М’Куние и М’Пуа умереть, – ответил Кали.

– Ты велел их убить?

– Их убить лев или вобо.

И он стал рассказывать, что произошло. Трупы обоих злодеев были найдены довольно далеко от лагеря, там, где они встретили свою смерть. Оба лежали рядом, и Кали высказал предположение, что когда они увидали вобо или льва при лунном свете, то пали перед ним ниц и стали молить, чтоб он даровал им жизнь. Но страшный зверь умертвил их обоих и, утолив голод, почуял воду и изодрал мехи.

– Они наказаны, – промолвил Стась. – Теперь ва-хима убедятся, что «злое Мзиму» никого не может спасти.

– Они наказаны, – повторил Кали, – но мы без воды.

– Далеко впереди я видел на востоке горы. Там должна быть вода.

– Кали тоже их видеть, но до них много, много дней…

Наступила длительная минута молчания.

После бессонной, шумной и беспокойной ночи солнце выкатилось на горизонте быстро и неожиданно, как выкатывается всегда под тропиками, и сразу наступил яркий день. На траве не было ни капли росы. На небе – ни одного облачка. Стась приказал стрелкам собрать всех людей и обратился к ним с короткой речью. Он заявил им, что возвращаться назад к реке нет возможности, так как они знают, что их отделяют от нее пять дней и пять ночей пути. Но никто не знает, нет ли воды в противоположной стороне. Может быть, даже где-нибудь совсем близко находится какой-нибудь источник или речка или просто хотя бы какая-нибудь лужица. Правда, нигде не видно деревьев, но часто бывает, что на открытых равнинах, где ветры уносят семена, деревья не растут даже у воды. Вчера они видели несколько крупных антилоп и несколько страусов, бежавших на восток. Это служит признаком, что там должен быть какой-нибудь водопой, а потому, кто не глуп и у кого в груди сердце не зайца, а льва или буйвола, тот предпочтет идти вперед, хотя бы страдая от жажды и зноя, чем лежать тут и ждать к себе коршунов или гиен.

С этими словами он указал рукой вверх, где несколько коршунов действительно описывали уже свои зловещие круги над караваном. После речи Стася ва-хима, которым Кали приказал встать, поднялись все, ибо, привыкнув к грозной власти своих царей, они не осмелились ей противиться. Но из самбуру, царь которых Фару остался на берегу озера, многие не хотели вставать, говоря про себя: «Зачем нам идти навстречу смерти, когда она сама придет к нам?» Таким образом, караван тронулся вперед почти в половинном составе и почти сразу обреченный на муки. В течение двадцати четырех часов ни у кого не было во рту ни капли воды или чего-нибудь жидкого. Даже в более холодном климате это было бы невыносимой мукой. Что же говорить о раскаленной африканской печи, где даже у тех, кто пьет много, вода так быстро превращается в пот, что они могут почти тотчас же стирать ее руками с кожи. Легко было предвидеть, что много людей погибнет в пути от истощения и солнечного удара.

Стась, как мог, защищал Нель от солнца и не позволял ей ни на одну минуту высовываться из паланкина, крышу которого он покрыл еще куском белого ситца, чтоб сделать ее двойной. Из остатков воды, которая была у него еще в гуттаперчевой фляжке, он сварил ей крепкого чая и подал остуженным, без сахара, потому что последний увеличивает жажду. Девочка со слезами упрашивала его, чтоб он тоже выпил. Он приложил фляжку, в которой осталось всего несколько ложечек воды, к губам и, шевеля кадыком, сделал вид, будто пьет. Когда он почувствовал на губах влагу, ему показалось, что в груди и в желудке у него огонь и что если он не погасит его, то умрет на месте. Перед глазами у него стали кружиться красные пятна, а в челюстях появилась такая страшная боль, точно кто-нибудь втыкал в них тысячи булавок. Рука дрожала у него так, что он чуть не разлил этих несколько капель. Но только две или три из них он слизал с губ языком; все остальное он оставил для Нель.

Прошел еще день мучений и тяжелого труда, после которого, к счастью, наступила ночь прохладнее предыдущей. Но на следующий день, уже с утра, зной стоял невыносимый. В воздухе не было ни малейшего дуновения ветерка. Солнце, как злой дух, живым огнем палило иссохшую землю. Края горизонта побелели. Кругом, сколько мог охватить глаз, не видно было нигде даже кустика молочая, а лишь одна сожженная пустая равнина, покрытая кучками почерневшей травы и вереска. Порой где-нибудь, очень далеко, слышались чуть внятные раскаты грома, но при безоблачном небе они предвещали не грозу, а жару.

В полдень, когда зной достиг своего апогея, пришлось остановиться. Караван расположился в глухом молчании. Оказалось, что в пути погибла одна лошадь и несколько «пагази». Во время отдыха никто не подумал о еде. У всех глаза впали, губы потрескались, и на них запеклась кровь. Нель дышала прерывисто, как птичка; Стась отдал ей гуттаперчевую фляжку и, крикнув: «я пил, пил!», убежал на другой конец лагеря. Он боялся, что если останется, то отнимет у нее эту воду или потребует, чтоб она с ним поделилась. И это был, пожалуй, самый геройский его поступок за все время путешествия. Но сам он стал испытывать ужасные мучения. Перед глазами у него не переставали летать красные круги. В челюстях он чувствовал такую сильную боль, что с трудом закрывал и открывал их. Горло у него пересохло и горело, как в огне, во рту не было ни капли слюны, язык лежал точно деревянный. А ведь для него и для каравана это было только начало страданий.

Раскаты грома, предвещавшие зной, не переставали раздаваться на краях горизонта. Часу в четвертом, когда солнце начинает склоняться к западу, Стась поднял на ноги караван и двинулся с ним на восток. За ним следовало теперь всего лишь семьдесят человек, но из них то один, то другой ложился на землю рядом со своей ношей для того, чтобы уж больше не встать. Жара уменьшилась на несколько градусов, но все-таки была еще ужасна. В совершенно неподвижном воздухе стоял как бы чад. Людям нечем было дышать, животные тоже начали невыносимо страдать. После часа пути пала еще одна лошадь. Саба плелся, широко разинув глотку; с его свесившегося и почерневшего языка не спадала ни одна капля пены. Кинг, привыкший к сухим африканским степям, страдал, по-видимому, меньше, но начинал злиться. Его маленькие глазки сверкали каким-то странным огоньком. Стасю, а особенно Нель, которая время от времени заговаривала с ним, он еще отвечал своим бульканьем, но когда Кали неосторожно прошел мимо него, он грозно кашлянул и так взмахнул хоботом, что, наверное, убил бы его, если бы тот вовремя не отскочил в сторону.

У Кали глаза налились кровью, жилы на шее были вздуты, а губы потрескались, как и у остальных негров. К концу пятого часа он подошел к Стасю и глухим голосом, с трудом выходившим у него из гортани, проговорил:

– Великий Господин, у Кали нет сил идти дальше. Пусть уже тут настанет ночь.

Стась преодолел боль в челюстях и ответил с усилием:

– Хорошо. Остановимся. Ночь принесет облегчение.

– Она принесет смерть, – прошептал молодой негр.

Люди сбросили с головы поклажу. Сгустившаяся кровь в их жилах горела и жгла, как огонь. Они не сразу легли на землю. Сердце и пульс в висках, в руках и в ногах стучали у них так, точно должны были тотчас разорваться все сосуды. Кожа на теле, ссыхаясь и съеживаясь, стала зудеть; в костях чувствовалось какое-то непривычное, странное, неприятное ощущение, в гортани и внутренностях – огонь. Некоторые беспокойно слонялись между узлами, другие маячили силуэтами на фоне красных лучей заходящего солнца, бродя среди сухой травы и как будто что-то разыскивая. Это длилось до тех пор, пока силы их совсем не истощились. Тогда они, один за другим, падали на землю, но лежали в судорогах. Кали сел на корточки возле Стася и Нель, широко раскрыл рот, чтоб свободней дышать, и стал повторять молящим голосом:

– Бвана Кубва, воды!

Стась смотрел на него стеклянным взглядом и молчал.

– Бвана Кубва, воды!

А потом минуту спустя прохрипел:

– Кали умирать…

Вдруг Меа, которая, неизвестно почему, легче всех переносила жажду и страдала меньше остальных, подошла, села возле него и, обняв рукой его шею, проговорила тихим, мелодическим голосом:

– Меа хочет умереть вместе с Кали…

Наступило длительное молчание.

Солнце между тем зашло, и ночь покрыла окрестность. Небо стало темно-синим. В южной части его засверкал Южный Крест. Над равниной замерцали мириады звезд. Месяц выплыл из-под земли и стал насыщать своим светом тьму. На западе разлился бледной зарею свет зодиака. Воздух превратился в одно сплошное море света и огней. Вся окрестность была залита им. Паланкин, который забыли снять со спины Кинга, и палатки сверкали так, как сверкают в ясной ночи дома, выбеленные известкой. Мир погружался в тишину; землю окутывал сон.

И тут же, рядом с тишиной и этим спокойствием природы, люди в лагере извивались в муках и ждали смерти. На серебристом фоне лунного света резко вырисовывалась огромная, черная фигура слона. Лучи месяца озаряли, кроме палаток, белые платья Стася и Нель и темные, скорчившиеся в конвульсиях тела негров и раскиданные в беспорядке узлы в чаще вереска. Перед детьми, опершись на передние лапы, сидел Саба и, подняв голову к лунному диску, жалобно и жутко завывал.

В душе Стася мелькали лишь обрывки мыслей, превратившиеся в одно глухое и полное отчаяния сознание, что на этот раз нет уже никакого исхода, что все те невообразимые усилия, все страдания, все подвиги смелости и воли, которые он совершил в течение всего этого страшного путешествия от Мединета до Хартума, от Хартума до Фашоды и от Фашоды до неизвестного ему озера, оказались ненужными, и что приближается неумолимый предел всякой борьбы и жизни. И это показалось ему тем более страшным, что предел этот являлся как раз на последнем этапе, в конце которого лежал океан. О горе! Неужели он не доведет маленькой Нель до берега, не отвезет ее на пароходе в Порт-Саид, не отдаст ее мистеру Роулайсону, сам не упадет в объятия отца и не услышит из его уст, что он действовал как смелый юноша и как честный рыцарь? Конец, конец! Через несколько дней солнце осветит лишь мертвые тела, а потом высушит их, как те мумии, что спят вечным сном в Египте, в музеях.