Текст книги "Хрущев: интриги, предательство, власть"

Сталин просит отставку

Однако, несмотря на свою прозорливость, Сталин так и не убедил соратников в необходимости уступить место молодым кадрам. Они просто испугались, что им скоро придется расстаться с насиженными местами, и затаили против вождя лютую злобу. Сталин, сам того не подозревая, своей политической реформой подписал себе смертный приговор. Соратники не простили ему угрозы своего смещения и при первой возможности расправились с ним. Позже, чтобы скрыть свои злодеяния, Хрущев будет утверждать, что не они убили его, а он, якобы, хотел их уничтожить.

Не согласились соратники с вождем, когда он прямо заговорил о своей старости и отставке с поста Генерального секретаря ЦК КПСС. Зал просто взорвался.

– Нет! – кричали с мест делегаты. – Просим остаться.

Маленков, председательствующий на съезде, прижав молитвенно руки к груди, не кричал, а умолял делегатов не давать Сталину отставку.

– Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно (через 4 месяца и 20 дней он примет участие в убийстве Сталина) просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Все аплодировали.

Сталин: «На пленуме ЦК не нужно аплодировать. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря».

Тимошенко из зала: «Товарищ Сталин! Народ не поймет этого. Мы все как один избрали вас своим руководителем – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может».

Все стоя горячо аплодировали. Хрущев, Берия, Булганин… также громко кричали, прося Сталина остаться на своих постах, и хлопали в ладоши. Скоро они будут добивать смертельно больного вождя.

Иосиф Виссарионович долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел.

Смерть Сталина

Не дал Бог Сталину легкой смерти. Он умирал мучительно тяжело. Умирал не от болезни, не от старости, не от усталости – его убили соратники.

Накануне случившейся с ним беды, 28 февраля, он вместе с членами Политбюро в Кремле смотрел фильм. Вернулся домой на ближнюю дачу около полуночи. Следом за ним приехали Берия, Маленков, Булганин и Хрущев. Сели за стол. Пили только виноградный сок и говорили о делах. Предстоял большой объем работы по выполнению шестой пятилетки, принятой на XIX съезде партии. Не все члены Политбюро представляли в полном объеме проблемы, которые нужно решить. Это раздражало Иосифа Виссарионовича. Он упрекнул соратников – в который уже раз – за бездеятельность и легкомыслие.

– Пропадете вы без меня, – сказал он, – ничего вы не умеете, а, главное, ничему не учитесь. Облапошат вас американцы.

Соратники не возражали, но он видел, что им не нравятся его слова. Каждый из них мнил себя выдающимся тактиком и стратегом.

В пятом часу утра гости уехали, а он пошел в спальню, переоделся, лег, быстро уснул, но тут же проснулся. Ему не хватало воздуха, он задыхался, пытался вздохнуть и не мог. Что-то тяжелое сдавливало ему грудь. Сознание то покидало его, то возвращалось. И в минуты просветления он задавал себе вопрос: что со мной случилось? Мысли путались. Появлялись и исчезали воспоминания. То он продолжал неприятный разговор с соратниками, то думал о политической реформе, предусматривающей коллективное управление страной.

– Не нужны вожди, – мысленно говорил он себе, – нужны грамотные и умные люди, способные осмыслить, углубить и управлять новым общественным строем. Молодые должны взять нашу эстафету, эстафету отцов и нести ее дальше. Они наследуют наш опыт, наше богатство, все то, что мы построили в неимоверно трудных условиях.

О необходимости политической реформы Сталин думал давно, а к реализации своих замыслов, приступил только на XIX съезде партии. На съезде были утверждены директивы по 6-й пятилетке, переименована партия из ВКП(б) в КПСС. Он учел опыт прошлого. В свое время Ленин, желая омолодить руководящий штаб партии, также увеличил его состав.

Воспоминание о Ленине вернуло Иосифа Виссарионовича в двадцатые годы. Владимир Ильич тяжело болел. Головные боли, потеря работоспособности вызывали у него страх перед будущим.

– Боюсь, что я закончу параличом, – говорил он Сталину, – я не хочу жить, и прошу тебя достать и дать мне цианистого калия.

Говоря об этом, Владимир Ильич волновался, и, чтобы успокоить больного, Сталин дал согласие. Спустя какое-то время с такой же просьбой к нему обратилась и жена Ленина – Надежда Константиновна Крупская. Иосиф Виссарионович попал в трудное положение. Но каким бы трудным оно не было, он не мог стать причиной смерти Ленина. 21 марта 1923 года он пишет письмо, адресованное членам Политбюро.

«В субботу 17 марта, – говорится в этом документе, – т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне просьбу Владимира Ильича Сталину о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич переживает неимоверные страдания, что дальше так жить немыслимо, и упорно настаивала «Не отказать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что Владимир

Ильич требовал моего согласия, я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу Вл. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование: Вл. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу Вл. Ильича, и вынужден отказаться от этой мысли, как бы она не была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П.Бюро ЦК.

21 марта 1923 года.

Сталин».

Сейчас, спустя 30 лет, он радовался, что не исполнил просьбу Владимира Ильича и не стал его убийцей.

– Стоп, – поймал себя на мысли Иосиф Виссарионович, – почему вдруг пришла на память эта давняя история с ядом?

Подсознательно возникла мысль, что его могли отравить.

– Но ведь я никого об этом не просил, – подумал он и застонал… Вспомнилась сама собой недавняя встреча с Берией, Маленковым, Булганиным и Хрущевым, возникли в памяти их испуганные взгляды и вытянутые лица… Неужели они осмелились?

– Трусы, – думал он, – трусы с перепугу могут совершить любую подлость и пойти на преступление. А я, кажется, сильно их напугал…

На XIX съезде Сталин выступил с короткой речью. Главное внимание он уделил международным проблемам и положению трудящихся в капиталистических странах. Сейчас он почему-то вспомнил эту речь почти дословно.

– Нет больше так называемой «свободы личности», – сказал он тогда, – права личности признаются только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменен принципом полноправия эксплуатирующего меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан.

Сталин призвал коммунистические и прогрессивные силы отстаивать демократические свободы, права и независимость наций. Он как бы предупреждал делегатов съезда о возможных последствиях, если они поступятся принципами коммунистической морали.

Сейчас, спустя более полувека, скажем: новое поколение не услышало этих заветов Сталина. Мы сейчас живем в стране, где действительно «растоптан принцип равноправия людей и наций», а «права личности признаются только за теми, у кого есть капитал». Политики новой волны и так называемые демократы, придя к власти, выбросили знамя Великой Октябрьской революции, знамя, под которым сражались отцы и деды за свободу и независимость Родины, очернили и оплевали советскую историю и отбросили свою страну на сто лет назад в дикий капитализм.

Но это будет потом, когда он уйдет из жизни, а в свой предсмертный час Иосиф Виссарионович еще и еще раз мысленно произносил свою речь, стараясь найти в ней какие-то изъяны. И не находил. «Все правильно, – думал он, – ничего не надо добавлять или убавлять. Пусть молодежь приходит к власти и несет нашу эстафету дальше».

На какое-то время Сталин потерял сознание. Было ощущение, что кто-то отключил его от жизни, а потом вернул, и он снова стал вспоминать съезд.

– Нет единства в наших рядах, – думал он, – это плохо. Совсем плохо.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию… Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков… Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шофе» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространение буржуазной печати среди советских людей, ничего, кроме вреда, не принесет… Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей коммунистической и усилению буржуазной идеологии. Это первая политическая ошибка Молотова…

– Товарищ Молотов, – продолжал Иосиф Виссарионович, – так уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по тому или иному важному политическому решению, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо, недопустимо, недопустимо…

Последнюю фразу он повторял и повторял, пока на смену ей не пришла другая. Он задал себе вопрос: а как бы я поступил, если бы моя жена требовала или просила раскрыть кремлевские тайны? И вдруг вспомнил. Он уже был в такой ситуации, Надя часто просила рассказать о работе в Политбюро, а он отмалчивался или вовсе отмахивался – это не кухонный разговор. Она обижалась, они ссорились, а однажды она ушла и не вернулась. Пошел слух, что он ее застрелил. «Глупые люди, – думал он, – разве я мог ее застрелить. Я любил и люблю только ее и дождусь, когда она вернется».

Он лежал с закрытыми глазами и видел, как бесшумно открылась дверь и вошла Надя. Она, молча, подошла к его изголовью и грустно улыбнулась.

– Где же ты так долго была? – спросил он, – у нас тут такое творится… Ты знаешь, Надя, я оказался прав… Если бы мы не провели индустриализацию и коллективизацию, мы бы не победили фашистскую Германию. Теперь Советский Союз стал могучей сверхдержавой, и без его участия не могут решаться мировые проблемы. Но дело не только в этом… Ты ушла, а дети остались без присмотра… Я по горло занят делами, а они росли сиротами… Василий запил, а Света рано стала увлекаться мужчинами… Если бы ты была дома, они были бы под присмотром, а так я даже не знаю, что с ними будет. Василий хороший парень, летчик, храбро сражался, генерал, но пьяница… Светлана, моя любимица Светлана… Чего молчишь? Скажи, что-нибудь. Ты ведь тоже меня бросила…

– Я за тобой пришла, – сказала Надежда, – я буду ждать тебя в столовой.

Он видел, как она уходила, но не сказал ни слова. Мысли его вернулись к работе пленума.

– Теперь о товарище Микояне, – продолжал он свою речь. – Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога с крестьян. Кто он, наш Анастас Иванович? Что ему тут не ясно? Мужик – наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…

Он хотел и дальше давать характеристики соратникам. В частности, его давно раздражал подхалимаж Хрущева, но открылась дверь, и он увидел, как к нему подошла Коллонтай. Она была старше его на шесть лет, работала полномочным послом СССР в Швейцарии, редко бывала в Москве, но всегда, когда приезжала, они встречались и подолгу говорили о житье-бытье. Последний раз они виделись в ноябре 1939 года. Это было трудное предвоенное время. Назревал серьезный конфликт с Финляндией. Время уговоров и переговоров закончилось, нужны были практические действия. А на горизонте уже маячила война с фашистской Германией. Они обсуждали эти вопросы более двух часов. Касались экономики и политики, необходимости ускорения темпов строительства военно-промышленного комплекса, перевооружения армии, усиления бдительности на границе и внутри страны.

– Все это ляжет на плечи русского народа, – говорил Сталин, – ибо русский народ– великий народ… Русский народ – это добрый народ… У русского народа – ясный ум… Он словно рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена… в опасные времена… Он инициативен… У него стойкий характер… Он замечательный народ… У него есть цель… Потому ему и тяжелее, чем другим нациям… На него можно опереться в любой беде. Русский народ– неодолим, неисчерпаем…

Сталин хотел сказать что-то еще, но Коллонтай уже не было. Вместо нее подошел Баландин. Он молчал, но Иосиф Виссарионович видел, что он чем-то удручен. Потом вдруг вспомнил: Баландина посадили в тюрьму, как врага народа, а после его вмешательства отпустили. Вспомнил и подробности этой истории.

С приближением линии фронта стала реальной опасность налетов вражеской авиации на Москву. В Ставке Верховного Главнокомандования устроили военную игру по отражению атак воображаемых фашистских самолетов на столицу. Разыгранные варианты не убедили Сталина, что защита Москвы с воздуха надежно обеспечивается. Тогда он пригласил в кабинет наркома авиапромышленности Шахурина, первого замнаркома Дементьева, главкома ВВС Жигарева, его зама Петрова и авиаконструктора Яковлева. В кабинете он сказал им:

– Людей нет, кому поручишь… Людей не хватает…

Когда речь зашла о людях, Дементьев заметил:

– Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но уверены, что он не враг. Он нужен в наркомате – руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело.

Сталин согласился. – Хорошо, – сказал он, – посмотрим. Может быть за ним и нет ничего… Очень возможно… И такое бывает…

Баландина освободили. А через несколько дней Сталин спросил Дементьева:

– Ну как Баландин?

– Работает, товарищ Сталин, как ни в чем не бывало.

– Да, зря посадили, – Сталин чувствовал какую-то

неловкость, связанную с этой историей и попытался объяснить Дементьеву:

– Толковый человек, – сказал он, – хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает, – вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями… Ежов – мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат – говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК – говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом – оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невиновных погубил.

– Беззаконие творилось за моей спиной, – сказал он Баландину, – были такие сволочи, что карьеру себе на этом делали. Но и я виноват– не мог их всех распознать.

Баландин ничего не сказал и направился к выходу.

…Сталин вдруг вспомнил, что в столовой его ждет жена. Ему неимоверно тяжело было оторвать голову от подушки. Руки и ноги были свинцово-тяжелыми и непослушными. Но он собрал все силы и поднялся. Кружилась голова, но Иосиф Виссарионович приказал себе идти и, преодолевая неимоверную боль во всем теле, направился в столовую, зажег свет, достал часы, чтобы узнать время и, теряя сознание, упал на ковер возле стола.

Свидетели и участники преступления

Первым обнаружил Сталина в таком состоянии помощник коменданта кунцевской дачи Петр Лозгачев.

Однако прежде чем говорить, в каком состоянии находился Иосиф Виссарионович, вернемся к событиям, когда Берия, Хрущев, Маленков и Булганин, гостившие у Сталина, ушли домой. По свидетельству охраны и соратников, это произошло в пятом часу утра первого марта.

– Сталин, – вспоминал Хрущев, – как обычно пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся вроде бы пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микиткой.

Следовательно, в пятом часу первого марта Сталин был жив, здоров, «много шутил». Так говорил Хрущев.

Впрочем, верить ему на слово – чрезвычайно опасное дело. Он всегда врал много и без зазрения совести.

После ухода гостей, по свидетельству Петра Лозгачева, «прикрепленный полковник Хрусталев закрыл двери». И здесь началось непонятное. Почему-то Хрусталев сказал, ссылаясь на Сталина, что охрана может ложиться спать.

Говорил это Иосиф Виссарионович или не говорил, об этом никто и никогда не узнает. Забегая вперед, скажу: вскоре после смерти Сталина, крепкий и сильный полковник Хрусталев умер от неизвестной болезни. Это очень похоже на устранение киллера после того, как он выполнил поставленную задачу.

Охранники очень обрадовались такому распоряжению и отправились спать.

– Проспали до 10 часов утра, – говорил Лозгачев. – Что делал Хрусталев с пяти часов утра до 10, мы не знаем. В 10 часов утра его сменил другой прикрепленный– М. Старостин. В это же время произошла и суточная смена личной охраны Сталина. Обычно Иосиф Виссарионович вставал в 10–11 часов, а я смотрю – стрелки часов уже сошлись на цифре 12, а движения в комнатах Сталина нет.

Здесь в самый раз, по мнению здравомыслящих людей, забить тревогу и выяснить: почему Сталин не подавал признаков жизни. Однако охрана этого не сделала. Почему?

– В 16 часов, – продолжал Лозгачев, – Старостин собирает охрану и задает вопрос: что будем делать? Сидим в служебном кабинете и думаем: что же делать?

Согласитесь, что это очень странная ситуация: охраняемый человек исчез. Во всяком случае, неизвестно, что с ним произошло, а охрана сидит и гадает, что делать? Только в 22 часа 30 минут, когда пришла почта, Лозгачев (это была его обязанность) понес ее Сталину. Он осмотрел одну комнату, вторую, заглянул в ванную, но Сталина нигде не было. Нашел он его, как уже говорилось выше, в малой столовой.

– Тут же меня пронзила страшная мысль, – вспоминал Лозгачев, – покушение, отравление, инсульт. Я быстро подбежал к Иосифу Виссарионовичу и спросил: что с вами, товарищ Сталин? В ответ услышал «Дз» – и больше ничего. По домофону вызвал Старостина, Тукова и Бутусову. Мы перенесли Сталина в большой зал и укрыли пледом. Видно было, что он озяб в одной нижней солдатской рубашке.

Таким образом, если учесть, что обычно Сталин вставал в 11 часов, а его нашли в 22 часа 30 минут, то он по вине охраны пролежал 11 часов 30 минут.

Предположим, что это был не злой умысел, а объективные обстоятельства. Говорят, что Сталин не любил, когда к нему приходили без приглашения. Но для охраны в данном случае, это неоправдание. Она не могла и не должна была сидеть, сложа руки, не зная, что происходит с человеком, за жизнь которого отвечала головой.

Однако дальнейшее развитие событий, показывает, что в трагической кончине Иосифа Виссарионовича преступную роль сыграла не только охрана, но и соратники. Их поведение вообще не вписывается ни в какие рамки. Узнав о болезни Сталина, они не поспешили к нему на помощь, а повели себя как последние мерзавцы. Вот как это было:

– Увидев Сталина в бессознательном состоянии, – продолжал Петр Лозгачев, – мы срочно позвонили министру Государственной безопасности Игнатьеву. Он сказал Старостину, чтобы тот звонил Берии. Позвонили Маленкову и сообщили о тяжелом состоянии Сталина. В ответ Георгий Максимилианович пробормотал что-то невнятное и положил трубку. Через час позвонил сам Маленков и ответил Старостину, что Берию он не нашел и чтобы мы искали его сами. Но уже через час позвонил сам Берия и сказал: «О болезни товарища Сталина никому не звоните и не говорите». И так же мигом положил трубку.

В этих перезвонах между Игнатьевым, Маленковым, Берией и опять между охраной, Берией, Маленковым, когда больному Сталину требовалась срочная медицинская помощь, явно крылся злой умысел.

–.. Я остался один у постели больного, – рассказывал Лозгачев, – обида от беспомощности перехватывала горло, и душили слезы. А врачей все нет и нет. В три часа ночи приехали Берия и Маленков. Они вошли в зал к Сталину, который по-прежнему лежал под пледом. Встали поодаль, постояли минуты две, и Берия набросился на меня: «Что, Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не тревожь и товарища Сталина не беспокой».

Когда он все это говорил, Сталин хрипел, болезнь душила его. Я пытался доказать, что он тяжело болен, а соратники повернулись и ушли. Это было явное предательство. Я снова остался один с больным Сталиным. Часы пробили 4,5,6,7 утра, а медпомощи и признаков не было.

В 7 часов 30 минут приехал Хрущев. По его поведению было заметно, что он в курсе происходящего.

Врачей, по воспоминаниям профессора А.П. Мясникова, «вызвали поздно вечером 2 марта 1953 года».

Таким образом, по вине охраны и соратников, больной Сталин находился более суток без медицинской помощи. Однако и прибывшие врачи работали под строго подозрительным присмотром Берии, что совершенно не стимулировало их (скажем мягко) к лечению больного.

В зале, где лежал Иосиф Виссарионович, было установлено круглосуточное дежурство членов Политбюро. Распределились попарно: Берия – Маленков, Каганович – Ворошилов, Хрущев – Булганин. Но это была уже почетно-пустая формальность, рассчитанная на публику. Сталину не нужна была эта показная забота. Он потерял сознание, началась кровавая рвота, остановился пульс, и он умер в 21 час 50 минут 5 марта 1953 года.