Текст книги "Учитель истории"

25. Кража

Мемуары ученика 9-го класса

Титова Аркадия. Окончание

Как мы были возмущены, когда прочитали в «Правде» о врачах-вредителях. Надо же! Пошли на такие преступления против выдающихся руководителей партии, всемирно известных деятелей культуры. Долго обсуждали раскрытое преступление и ждали сообщений о новых разоблачениях. Врача Тимошенко, проявившую бдительность, и получившую за это орден, считали героической личностью. Не каждый решится на такой подвиг в окружении затаившихся врагов.

Сообщение о смерти Сталина вызвало не только сильные переживания и скорбь о потере вождя, но у взрослых страх: что же теперь с нами будет, что будет со страной. Со Сталиным одержали победу в войне, со Сталиным были могущественнейшей державой, на которую никто не посмеет напасть. Сталин был гарантией, что не будет войны. Люди, пережившие страшную войну с фашизмом, выжившие в этой беспощадной войне, боялись новой войны. А газеты и радио постоянно напоминали, что англо-американские империалисты не могут смириться с существованием социалистического государства рабочих и крестьян, готовят новую войну – атомную. Было чего бояться после ужасов недавней войны. Моя мама агрессоров по-своему называла: «нагло-американские империалисты». При этом воинственно посмеивалась: «Мы им всё равно покажем, нас никто не сможет победить».

А тут вдруг Сталин умер. Как же без него? Было из-за чего бояться. Я ничего трагического не испытывал. Конечно, скорбел о смерти вождя. Смерть, уход из жизни неприятное событие. И только. Мне ещё не приходилось по-настоящему пережить, что такое смерть родственников, близких людей, знакомых.

Помню, сострадал матери одного молодого шофёра, которого и в лицо не знал, когда тот трагически погиб. Перевозил в кузове жидкий гудрон. Спустило заднее колесо. Поддомкратил, чтобы заменить на запасное. Пока раскручивал гайки, грунт под домкратом просел, домкрат соскочил. Машина резко накренилась и залила гудроном молодого парня. Сколько горя было для его матери. Когда узнал, мне и мать было жалко, и гибель парня переживал. Но тогда потрясла не столько смерть человека, сколько ужасало, каким образом она наступила.

В прошедшем году ушёл из жизни дедушка. Старенький был. Семьдесят четыре года. Нездоровилось. Положили в больницу. Вроде пошёл на поправку. А потом кровоизлияние в мозг. Врачи так и пояснили – атеросклероз. Умершего дедушку было жалко, но его смерть не была потрясением для меня. Дедушка не любил меня, зло отчитывал за мальчишеские проказы. Был всегда не просто сердит на внука, а озлоблен, ожесточён. Так что его смерть не вызвала у меня больших переживаний.

Сынишка тёти Зины был мал, ещё в школу не ходил. Она посчитала, что малышу лучше не присутствовать на похоронах, опасалась, что вид покойника может травмировать малолетку. Попросила погулять с братиком подальше от дома, пока идут похороны. Я охотно согласился, не хотелось присутствовать на похоронах дедушки.

Так что у меня ещё не было жизненного опыта, как относиться к смерти известных и неизвестных мне людей, как переживать по поводу их кончины. Не было острых переживаний и треволнений по поводу смерти Сталина. Но я был достаточно взрослый, чтобы не понимать трагизм ситуации, переживания взрослых в связи с кончиной вождя. Траурное настроение меня не минуло.

Вечером в клубе назначено траурное собрание. Директор поручила мне выступить на собрании. Я сел в пустом классе и составил текст выступления. Хельга Людвиговна одобрила.

Просторный зал сельского клуба переполнен народом. У всех печальные, скорбные лица, как будто пришли на похороны близкого родственника.

Собрались все: и русские и эстонцы. Собрание проходило на русском языке, но все местные эстонцы свободно владели русским.

В президиуме председатель сельсовета, директор школы, ещё какие-то официальные лица. Стол президиума накрыт красной скатертью с широкой черной траурной лентой во всю длину. На трибуну по очереди выходили взрослые, говорили траурные речи, призывали крепить единство народа, сохранять верность вождю и веру в идеалы коммунизма. И вот слово предоставляют мне. Короткое выступление выучил наизусть. Обращаюсь к жителям села, говорю о великой утрате, постигшей наш народ. То ли у меня нашлись такие слова, которые пришлись близко к сердцу присутствующим, то ли от того, что сказанное произнесено подростком-школьником, но по залу раздался плач. После моих слов люди плакали, не стесняясь и не скрывая своих чувств.

На следующий день всех школьников, желающих вступить в комсомол русских и эстонцев, собрали в классе. В присутствии комсомольцев школы я рассказал об Уставе ВЛКСМ, что нужно знать и помнить из Устава каждому комсомольцу, кратко изложил историю Ленинского Комсомола, какими орденами и за что награждён Комсомол. Тут же на комсомольском собрании проверили, как ребята усвоили необходимые для вступления в коммунистическую молодёжную организацию сведения и запротоколировали приём.

Назавтра я, как секретарь ученической комсомольской организации, сопровождал принятых на собрании в райком комсомола. Молодёжи много съехалось в тот день со всего района. Это был массовый сталинский приём в Комсомол. Члены бюро райкома работали оперативно, поздравив каждого принятого и вручив комсомольский билет.

Траур продолжался, а жизнь шла своим чередом. Моё намерение стать после окончания школы лётчиком сильно поколебал Антон Семёнович Макаренко. Сначала я прочитал «Педагогическую поэму». Впечатление было потрясающим. Я загорелся желанием стать педагогом. Насколько это увлекательно обучать и воспитывать детей, чтобы вырастить их достойными гражданами страны, решительными и самоотверженными строителями коммунизма. Если следовать опыту Макаренко, который из безнадёжных беспризорников воспитал превосходных людей, то общими усилиями всех педагогов страны мы воспитаем новое поколение, которое будет не только строить, но и жить при коммунизме. Какие радужные картины рисовал я себе. Какой заманчивой и привлекательной представлялась работа в школе. Ради этой вдохновенной работы готов оставить мечты о небе. Летать, безусловно, интересно, устанавливать мировые рекорды, испытывать, как Чкалов, новые самолёты, рисковать жизнью и, может быть, даже погибнуть во славу Родины. Погибнуть героем почётно и совсем не страшно.

Посвятить жизнь воспитанию человека, способного творить чудеса и совершать беспримерные подвиги, работа ещё более важная и ответственная. Я прочитал у Макаренко «Книгу для родителей». Уж я-то сумею правильно поступать и со своими детьми и с воспитанниками. У меня не будет промахов и ошибок, которые допускают родители и взрослые. Я читал Макаренко том за томом и всё больше убеждался, что стать педагогом моё призвание.

С увлечением читал «Что делать?», «Отцы и дети». Книги для меня были главными воспитателями. Сестру, хотя она и учительница, я не воспринимал как воспитателя. Мы с ней разговаривали, обсуждали поведение литературных героев и выдающийся успех Макаренко. Но её заботило, чтобы я приготовил уроки, знал пройденный материал. Как-то и мысли не допускал, что моя сестра меня воспитывает. Мать тоже больше заботилась, чтобы я не простыл, не забывал потеплее одеться в холодное время. Она меня вообще не воспитывала. Однозначно пришёл к заключению, всё, что есть во мне хорошего, обязан книгам. Тем более от книг я приобрёл черты характера, которых не было ни у сестры, ни у матери.

Так что к концу года я окончательно решил, буду педагогом, как Макаренко. Мало того, я прикинул, что до конца школы ещё целый год, а что если этот год провести в колонии? Там я пройду систему воспитания, какой нет в школе. Там я на себе испытаю педагогический метод Макаренко. Продолжая читать Макаренко, я всё больше и больше размышлял, как много полезного я получил бы в колонии. Вот как только туда попасть? Туда же так просто не берут. Колония для правонарушителей. Чтобы такое сделать? Преступление совершать не хотелось. Вот если что-нибудь безобидное, но достаточное для направления в колонию. А кто туда направляет? Скорее всего, милиция? На многие вопросы я не знал и не нашел ответа. Но на протяжении нескольких месяцев мысль провести год в колонии не оставляла меня.

Надо сказать, что год для меня оказался благополучно удачным. Лишь один-единственный случай вспоминается с огорчением.

В последних числах апреля побывал у председателя районного комитета ДОСААФ, и он без колебаний доверил мне малокалиберную спортивную винтовку, мишени и патроны, деньги за патроны я заранее собрал, для проведения учебно-тренировочной стрельбы у нас, в Лохусуу. На пустынном берегу озера, чтобы никого не подстрелить, оборудовали тир, и довольные школьники стреляли настоящими патронами по настоящим мишеням. На следующий день винтовку вместе с гильзами надо было вернуть в райцентр. Но я решил, что смогу это сделать днём позже, и после обеда ушёл в лес пострелять по живым мишеням, вдруг попаду в какую-нибудь зазевавшуюся птичку. С десяток патронов для этой цели у меня были. Ходил я недолго, может час, от силы полтора. Подстрелить ничего не удалось, пули выпустил по тонкоствольным молодым соснам.

Возвращаюсь из леса, а по дороге навстречу мать ведёт председателя ДОСААФ. Сердитый. Давай меня вразумлять, что накануне Первого мая он должен оружие поместить в несгораемый сейф, опечатать и доложить военкому, что оружие всё на месте и опечатано. Головомойку я тогда заслуженно получил. Но откуда мне было знать, что на праздники оружие опечатывается? Урок извлёк. Стыдобушка какая, подвести районного начальника. Долго переживал каверзный случай.

Год приближался к концу. Отметки были хорошие. Мне нравилось, что по большинству предметов у меня «пятёрки», но быть отличником, как-то не очень хотелось. Ещё подумают, что в отличники вышел из-за сестры-учительницы.

В конце года случайно обнаружил, что ключ от авиамодельной мастерской подходит к кабинету, где хранились наглядные пособия, химическая посуда, реактивы, демонстрационные приборы по физике. Ну, как случайно? Просто однажды проходя мимо таинственного кабинета, расположенного в угловой комнате на втором этаже возле лестницы, одиноко приютившегося возле двери, ведущей в рекреацию, вставил ключ от авиамодельной мастерской, который всегда был при себе, в замочную скважину, повернул раз, другой, и дверь открылась. Зашёл и был поражён богатству, хранившемуся в неприметной комнате. Налюбовавшись, в следующий раз привёл Дениса. Вместе испытали благоговейный трепет, разглядывая диковинные приборы, которые до этого видели только на иллюстрациях в учебнике физики. Наличие пробирок и колб, богатый выбор химикатов рождал желание самим проделать те реакции, которые описывались в учебнике и содержались в тетрадке по химии в виде застывших формул. Сам процесс химических баталий атомов и молекул существовал только в воображении. Химичка иногда демонстрировала некоторые простейшие реакции, опускала лакмусовую бумажку в реактив и потом показывала, как изменился цвет. Но всё это были демонстрационные реакции. Хотелось попробовать самому.

Больше всего привлёк наше внимание предназначенный для уроков астрономии телескоп. Как он оказался в школе-семилетке, догадаться нетрудно. Директор ежегодно должна израсходовать деньги, выделяемые по смете на приобретение учебного оборудования и наглядных пособий. Но когда попадала в учколлектор, нужные для обеспечения учебных дисциплин пособия, чаще всего, отсутствовали. Приходилось набирать всё, что попадёт под руку, лишь бы израсходовать выделенные средства. В противном случае на следующий год их могут урезать, передав в другие школы. Директор, по-видимому, прикинула, что если появится в школе учитель, знакомый с астрономией, можно астрономический кружок организовать. Или предложить учителю географии в непозднее ночное время, когда школьникам ещё рано ложиться спать, а звёзды вовсю разукрасили небо, не только показать Большую и Малую Медведицы, но и дать ребятишкам посмотреть в телескоп. Не знаю, чем на самом деле руководствовалась директриса, я предположил такое объяснение. Вряд ли она сама собиралась пользоваться прибором.

Но, то ли Хельга Людвиговна во время учебного года забыла о своём дорогостоящем приобретении, то ли учитель географии не прознал про телескоп, стоял тот сиротливо на полке поразительно новенький, привлекательный и никому ненужный. Даже лёгким слоем пыли покрылся, уборщицу редко приглашали в этот стоящий на отшибе кабинет.

Я уже говорил, в школьные годы меня влекло к науке. Мне было интересно самому проделать физический опыт. Не просто подтвердить правильность формулы Ньютона, выражающей закон всемирного тяготения, а самому открыть этот закон. То есть открыть для себя закон, известный со времён Ньютона. А то, что же получается? В большинстве своём взрослые пользуются знаниями, принятыми на веру. Скажите, кто-нибудь пытался проверить, что Земля вращается вокруг Солнца? Зато кого ни спроси, все будут единодушно заявлять, что это так, что они в этом не сомневаются. А проверить никто не удосужился. Вот с взрослыми всегда так. Нахватаются, чёрт знает, каких сведений, а потом гордо заявляют, так наукой установлено.

Преподавание было в основном теоретическим даже в городских школах. На уроки ботаники учитель ни разу не принёс гербарий или натуральное растение. Открывали учебник и в тетрадь перерисовывали цветные изображения, всякие там пестики и тычинки.

Мы с Денисом много раз приглядывались к телескопу, и у меня созрела мысль. А что если на лето унести домой. Установить в сарае, на чердаке место удобное. Там же можно и химическую лабораторию организовать. Вот будет здорово! Летом телескоп никому не понадобится. А перед началом учебного года вернём на место. Никто и не хватится.

Место надёжное. Чтобы попасть на чердак, надо приставить лестницу, которая в остальное время лежала прислонённой вдоль стены. Взрослые ей никогда не пользовались. Вынести телескоп, после занятий, когда детей в школе не было, ничего нет проще. Квартира директора находилась в здании школы на первом этаже. Так мы телескоп завернули в простыню, я нес в правой руке подмышкой, по левую сторону шёл Денис, загораживая меня на случай, если бы кто выглянул в окно. Донесли до дома. Никто не видел и не знал о нашей проделке. Пару раз ещё побывали в заветном кабинете, чтобы забрать необходимую химическую посуду, спиртовки, штативы. По заранее составленному списку отобрали реактивы. Можно было приступать к работе. С телескопом пришлось повременить. Июнь – время белых ночей. Решили дождаться августа, когда на ночном небе появятся звёзды. Хотя в полнолуние можно начать с изучения поверхности спутника Земли. В паспорте, который мы с собой прихватили, пояснялось, что данный телескоп обладает разрешением, позволяющем видеть кольца Сатурна, горы на Луне и даже ближайшие галактики, недоступные при обычном взгляде на небо невооружённым глазом.

В библиотеке нашли нужную литературу. Оказался кстати «Справочник любителя астрономии» с картой звёздного неба. К наблюдениям готовились по всем правилам. Оставалось дождаться, когда звёзды зажгутся на небе.

Пристрастились с Денисом на велосипедах ездить купаться на озеро. Можно было и в речке, она тут же за домом. По утрам или вечером так и делали. Но нравилось купаться и загорать на озере. Дно чистое песчаное, ни одного камушка. Но пройти надо метров пятьдесят, не меньше, пока дойдёшь до приемлемой глубины, чтобы можно было плавать. Дальше озеро резко набирало глубину. Отплыв с десяток метров от мелководья, я с удовольствием с открытыми глазами погружался в воду, чтобы достать ногами дно. Приходилось опускаться на два-три человеческих роста, чтобы, задержав дыхание, коснуться дна, а потом, энергично помогая руками, всплыть на поверхность. От таких погружений на большую глубину веяло романтикой. Иногда купались, отплывая на лодке со стороны Русской деревни. В таких случаях тоже пытался погружаться в глубину, но дна ни разу не достал. Боязно забираться слишком глубоко, вдруг воздуха не хватит.

Возвращаемся однажды с Денисом с озера после очередных купаний, время часов девять вечера, разошлись, захожу домой. Мать и сестра перепуганные:

– Ты в школе телескоп не брал? – Нет, – отвечаю уверенно, нисколько не смущаясь.

– Ну, слава Богу! – говорит мать. – А то мы так тут изволновались. Приходила Хельга Людвиговна с милиционером и понятыми, делали обыск. Всё какой-то телескоп искали. Ничего не нашли. Но Хельга Людвиговна увидела на окне дедушкино большое увеличительное стекло. – Так он же им в войну в летнее время бумагу поджигал, чтобы печку растопить. Спичек не было. И кресало сохранилось.

– Хельга Людвиговна вцепилась в стекло. Это, говорит, от школьного телескопа. Забрал милиционер стекло для проверки. А Хельга Людвиговна вся вне себя от возмущения. За такую кражу ваш сын в колонию пойдёт.

А я ведь совсем недавно о колонии размышлял, сам хотел туда попасть. Но потом как-то про колонию и думать перестал. А когда услышал, что директор грозится отправить меня в колонию, мне стало не по себе. Виду не подаю, а самого трясет, что как обнаружат телескоп в сарае. Матери с сестрой говорю: «Успокойтесь. Не брал я никакого телескопа. Потому ничего со мной сделать не могут». А сам в это время соображаю, что нужно немедленно избавиться от этого проклятого телескопа, чтобы и в самом деле не попасть в колонию. Успокоил родных, а сам в сарай на чердак. Телескоп на месте. Смотрю на него, каких бед мне наделал, и никаких звёзд не надо. Решение созрело сразу. Подальше от дома, там, где лес начинается, унести и в речке утопить. В этих местах никто никогда не купается. Глубина большая. Со временем и вовсе песком занесёт. Течение быстрое, не зря по реке лес сплавляют.

Денис дома от своей матери узнал, что милиция была, телескоп ищет. Тоже вышел на улицу. Мы с ним обо всём и договорились. Как стало немного попозднее, людей поблизости всё равно нет, интернат одиноко стоял на краю села. Завернули телескоп в тряпку, обвязали бечёвкой, в старый мешок сложили всю химию, нам теперь не до химии, в окно сбросили в траву. Обошли вокруг сарая, я взял телескоп, Денис мешок со склянками и реактивами, кустами вышли к реке, прошли по берегу метров двести-триста, подальше от села, и бросили злосчастный груз аж на самую середину реки. Теперь если и найдут, кто докажет, что это мы сделали. Возвращаемся, а страх не проходит.

Лёг в ту ночь спать и размышляю. Ну, почему взрослые такие не рассудительные? Зачем надо было панику поднимать, милицию вызывать? Ведь Хельга Людвиговна, как обнаружила пропажу, сразу догадалась, кто мог из школы вынести телескоп. Дверь в кабинет не взломана, ключом открыта. А ключ кроме неё только у меня был. Чего же тут не сообразить? Потому и направилась ко мне, а, допустим, не к Денису. Только зачем же с милицией? Пришла бы, спросила у меня: «Брал?» Я бы и отпираться не стал. Объяснил, всё как есть. Ведь взял только попользоваться. Без спросу, так кто же доверит дорогостоящую вещь школьнику? Вернул бы телескоп, сам бы отнёс и поставил на место, где взял. Ан нет! Нагнать такого страху, устроить такой переполох. А результат? Лишилась школа ценного прибора. И никто никогда уже не воспользуется им, никто через него не увидит звёздное небо, горы на Луне, кольца Сатурна и галактики, которые невооружённым взглядом звёздочками кажутся.

Не скоро прошёл страх разоблачения. Не скоро улеглись страсти, и я смог спокойно размышлять о происшедшем. Вновь и вновь возвращался к этой истории и пытался понять, правильно ли я поступил. Может, надо было пойти к директору, сознаться, сказать правду, а там будь, что будет.

Стоит у меня на полке любимая книжка «Как закалялась сталь». Как бы на моём месте поступил Павка Корчагин? Я ведь наизусть выучил его обращение: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».

Я не считаю, что жизнь самое дорогое. Здесь я не согласен с автором. Не уронить честь, отдать жизнь ради спасения, ради жизни других людей, за Родину, дороже собственной жизни. Честь и долг – дороже жизни однозначно. А в остальном всё верно. Мало того, в этих немногих словах раскрывается смысл человеческой жизни. Я это признал, принял и разделял. Когда же рассуждал об этой истории, которая помимо моей воли оказалась кражей, на память приходили слова Павки Корчагина: «чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое…» Эти слова звучали как приговор.

Я струсил, чтобы не подвергать себя опасности быть наказанным, а наказанием могла стать колония, я не поступил так, как это делали настоящие герои в книгах и жизни. Ради собственного благополучия уничтожил ценную вещь, лишил возможности других людей увидеть горы на Луне, кольца Сатурна, разглядеть галактики, приблизить людям звёздное небо, чтобы они могли лучше разглядеть мир звезд, всмотреться, понять величие мироздания.

А я попросту струсил. Можно назвать это ошибкой. Но где гарантия, что такие ошибки не повторятся? Подлежат ли такие ошибки прощению? Как должен поступить со своей совестью?

А с другой стороны вопрос напрашивается. Кто больше повинен? Взрослые или школьник? Поди, тут разберись.