Текст книги "Опыты теодицеи"

186. Лично я не могу думать, чтобы г-н Декарт мог со всей строгостью придерживаться этого учения, хотя некоторые его последователи легко верят и строго следуют тому учению, которое он принимал только как вероятное. Очевидно, это было одним из его двусмысленных учений, одной из его философских хитростей; этим он подготовил для себя некоторый выход, подобный тому, какой он нашел, когда отвергал движение Земли, хотя лично был самым строгим последователем Коперника. Я предполагаю, что здесь он имел в виду иное учение, особенное, им принимаемое, состоящее в том, что утверждения и отрицания и вообще все внутренние суждения зависят только от актов воли. И вот посредством этого выхода вечные истины, признаваемые до него объектом божественного разума, вдруг превратились в объекты Божественной воли. А так как акты воли Бога свободны, то Бог есть свободная причина истин. Вот объяснение его выражения «Spectatum admissi»[161]161
  Допущенные к рассмотрению (лат.).


[Закрыть]. Небольшое изменение значений терминов вызвало весь этот шум. Но если бы даже утверждение необходимых истин принадлежало актам воли совершеннейшего ума, то и тогда эти акты были бы не менее свободны, потому что здесь нечего было бы избирать. Г-н Декарт, кажется, недостаточно ясно выражался о свободе и имел о ней весьма оригинальное понятие, потому что он расширил ее до того, что желал, чтобы утверждения необходимых истин были свободны в Боге. Все его учение направлено только к сохранению понятия об этой свободе.

187. Г-н Бейль, вместе с некоторыми мыслителями допускавший безразличную волю, по которой Бог устанавливает, например, истины чисел и повелевает, чтобы трижды три составляло девять вместо десяти, находил в этом столь странном учении, если бы оно могло быть доказано, какое-то неизвестное мне преимущество перед учением стратоников. Стратон был главой аристотелевской школы и преемником Феофраста; он утверждал (по свидетельству Цицерона), что этот мир создан таким, каков он есть, по природе, или по необходимой причине, не обладавшей сознанием. Я соглашаюсь, что это могло бы случиться, если бы Бог преформировал материю в таком виде, что это могло бы произойти в силу одних только законов движения. Но без Бога в мире не было бы никакой причины ни для какого существования и тем более для такого или иного существования вещей; поэтому нечего опасаться системы Стратона.

188. Тем не менее г-н Бейль затрудняется этим; он не хочет допустить пластические натуры, лишенные сознания, которые допускал г-н Кэдворт и другие, и не хочет допустить их из опасения, чтобы современные стратоники, т. е. спинозисты, не воспользовались этим. Именно поэтому он вступил в спор с г-ном Леклерком. Предваряя это заблуждение тем, что причина, лишенная разума, не могла бы произвести ничего такого, в чем проявлялось бы искусство, он далек от согласия и с моим учением о преформации, по которому естественно образуются животные органы, и с моей системой гармонии, предустановленной Богом в телах, чтобы привести в соответствие их собственные законы с мыслями и волением душ. Тем не менее надо обратить внимание на то, что эта причина, лишенная разума, но творящая столь прекрасные вещи в зернах и семени растений и животных и вызывающая телесные действия по требованию воли, создана рукою Бога, который бесконечно искуснее часовых дел мастера, создающего машины и автоматы, производящие такие действия, как если бы они зависели от разума.

189. Перейдем к тому, что г-н Бейль думал о стратониках, допускающих истины, независимые от Божественной воли. Кажется, что он боялся, чтобы стратоники не могли воспользоваться против нас совершенной правильностью вечных истин; ибо если эта правильность проистекает только от природы и необходимости вещей, без всякого участия разума, то отсюда, как опасался г-н Бейль, могли бы сделать вывод вместе со Стратоном, будто и мир мог стать правильным по слепой необходимости. Но на это легко ответить. В области вечных истин существуют все возможные истины, следовательно, как правильные, так и неправильные; надо допустить существование причины, которая предпочтительно избирала бы правильность и порядок, и эту причину можно найти только в разуме (entendement). Кроме того, самые эти истины невозможны без того, чтобы разум не осознавал их, ибо они не существовали бы, если бы не было Божественного разума, где они становятся, так сказать, реализованными. Вот почему и Стратон не достигает своей цели, состоящей в исключении сознания в отношении к началу вещей.

190. Возражение, которое г-н Бейль представлял себе со стороны Стратона, кажется слишком тонким и слишком искусственным. Именно это называют timerе, ubi non est timor[162]162
  Страшиться там, где нет страха (лат.).


[Закрыть]. Он создает для себя и другой страх, столь же малоосновательный, состоящий в том, что Бог в таком случае был бы подчинен року. Вот его слова (с. 555): Если существуют положения вечной истины, которые являются такими по своей природе, а не по установлению Бога, если они являются истинными не вследствие свободного определения его воли, а напротив, Бог признает их необходимо истинными, потому что такова их природа, то это есть некоторого рода fatum, которому он подчинен, естественная, совершенно непреодолимая необходимость. Отсюда следовало бы еще, что божественный разум при бесконечности своих идей всегда и с самого начала встречается с совершеннейшей сообразностью их со своими объектами без всякого участия со стороны сознания; ибо было бы противоречием думать, что какой-либо особый идеал служил планом при актах божественного разума. Подобным образом никогда нельзя было бы прийти ни к вечным идеям, ни к какому-то первому разуму (intelligence). Тогда надо было бы сказать, что природа, существующая необходимо, всегда идет своим путем, без всякого постороннего указания; а при этом каким образом можно было бы победить упрямство стратоника?

191. Но на это легко ответить: этот мнимый fatum, обязательный даже для Божества, есть не что иное, как собственная природа Бога, его собственный разум, указывающий правила его мудрости и его благости; это счастливая необходимость, без которой он не был бы ни благим, ни мудрым. Пожелают ли, чтобы Бог не был обязан быть совершенным и блаженным? Наше состояние, при котором мы впадаем в заблуждения, может ли быть завидным? Разве не переменили бы мы его на непогрешимость, если бы это зависело от нас? Надо быть слишком разочарованным, чтобы домогаться свободы погубить себя и оплакивать Божество, которое не может этого сделать. Таким же образом рассуждает и сам г-н Бейль в другом месте против тех, которые возносят до облаков крайнюю свободу, признаваемую ими в воле, чтобы сделать ее независимой от разума.

192. Наконец, г-н Бейль удивляется тому, что Божественный разум при бесконечности своих идей всегда и с самого начала встречается с совершеннейшей сообразностью их со своими объектами без всякого участия со стороны сознания. Это возражение ничтожно и не имеет никакого значения; всякая отчетливая идея в силу этого уже сообразна со своим объектом; а в Боге существуют только отчетливые идеи; не говоря уже о том, что с самого начала нигде не было никакого объекта, а когда он начал существовать, то был образован по этой идее. Кроме того, г-н Бейль очень хорошо знает, что Божественный разум не имеет необходимости во времени для созерцания связи вещей. Все основания существуют в Боге в высшей степени. Они сохраняют между собой порядок в Божественном разуме точно так же, как и в нашем; но у него этот порядок обусловливается первенством природы, а у нас первенством времени. Итак, не надо удивляться тому, что тот, кто вдруг проникает во все вещи, всегда объемлет их все сразу, и не надо утверждать, что это совершается без всякого участия сознания. Напротив, именно потому, что Божественное знание совершенно, совершенны и свободные действия Бога.

193. До сих пор мы утверждали, что Божественная воля не является независимой от правил мудрости, хотя можно удивляться тому, что потребовались все предшествующие рассуждения и надо было бороться за истину столь великую и столь признанную. Но почти не менее удивительно и то, что существуют люди, полагающие, будто Бог соблюдает эти правила только наполовину и не избирает наилучшего, хотя его мудрость указывает ему это; одним словом, существуют авторы, утверждающие, будто Бог может творить лучше. Это заблуждение, почти тождественное с заблуждением пресловутого Альфонса, короля кастильского, избранного некоторыми выборщиками царем римским, который ввел астрономические таблицы, известные под его именем. Этот государь будто бы говорил, что если бы Бог при сотворении мира посоветовался с ним, то он дал бы ему хорошие советы. Очевидно, что Птолемеева система мира, господствовавшая в это время, ему не нравилась. Значит, он думал, что можно было бы создать нечто более сообразное, и он был прав. Но если бы он знал систему Коперника вместе с открытиями Кеплера, к которым прибавилось теперь знание тяжести планет, то он признал бы, что открытие истинной системы удивительно. Очевидно, что и здесь речь идет ни больше ни меньше, как о том же, что утверждал и Альфонс: будто можно творить лучше, – положение, которое было всеми порицаемо.

194. Тем не менее философы и теологи осмеливаются догматически доказывать подобное мнение; и я часто удивлялся тому, что умные и благочестивые люди решались ставить границы благости и совершенству Бога. Ибо полагать, что Бог знает лучшее, что он может создать это и не творит этого, – это значит утверждать, что от одной Божественной воли зависит создание лучшего мира, чем тот, какой есть на самом деле; а это надо назвать недостатком благости. Это значит действовать вопреки вышеуказанной аксиоме: «Minus bonum habet rationem mali»[163]163
  Меньшее добро имеет природу зла (лат.).


[Закрыть]. Если бы некоторые сослались на опыт в доказательство того, что Бог мог бы творить лучше, то они вдались бы в нелепую хулу его творений; им ответили бы то же, что отвечают всем, которые хулят деяния Бога и которые из этого же самого положения, т. е. из мнимого несовершенства мира, приходят к заключению, будто существует злой Бог, или по крайней мере Бог, нейтральный в отношении добра и зла. Если мы будем рассуждать, как король Альфонс, то нам ответят: вы знаете мир в течение только трех дней, вы не видите его дальше своего носа, и вы решаетесь порицать его. Подождите, пока узнаете больше, и примите в соображение все части, составляющие полное целое (как из частей состоят органические тела), – вы найдете в нем искусство и красоту, превосходящую всякое воображение. Выведем же отсюда заключение о мудрости и благости творца вещей, и даже по отношению к вещам, нам еще неизвестным. Мы находим в Универсуме вещи, которые нам не нравятся; но будем знать, что он создан не для нас одних. Вместе с тем он создан и для нас, если мы будем благоразумны; он применится к нам, если только мы будем применяться к нему; мы будем счастливы в нем, если только пожелаем быть счастливыми.

195. Кто-нибудь скажет, что невозможно создать наилучшее, потому что нет совершенных созданий, и всегда возможно создать существо, которое было бы более совершенным. Я отвечаю, что мыслимое в отношении к идеальному созданию или к частной субстанции, которая всегда может быть превзойдена более совершенной, не должно быть применимо к Универсуму, который, будучи способен длиться всю последующую вечность, бесконечен.

Кроме того, существует бесконечное множество созданий в малейших частицах материи; потому что continuum действительно делится без конца. А бесконечное, т. е. совокупность бесконечного числа субстанций, собственно говоря, не составляет целого, точно так же как и само бесконечное число, о котором не могут сказать, четное ли оно или нечетное. Именно этим можно опровергнуть тех, которые мир признают Богом или считают Бога душою мира: мир или Универсум не могут быть признаны живым существом (animal) или субстанцией.

196. Итак, речь идет не о создании, а об Универсуме, и наш противник, таким образом, обязан доказать, что возможный Универсум может быть лучше другого в бесконечности; но именно в этом он ошибается, именно этого он не сможет доказать. Если бы это мнение было истинным, то отсюда следовало бы, что Бог не мог бы создать никакого Универсума, ибо он не может творить без разума, а это означало бы творить вопреки разуму. Это то же, как если бы кто воображал, что Бог определил создать материальную сферу, не имея никакого основания сделать ее такой-то или такой-то величины. Такое определение было бы бесполезно и в самом себе заключало бы то, что мешало бы его осуществлению. Иное дело было бы, если бы Бог определил провести от данной точки прямую линию до другой данной прямой линии так, чтобы угол между двумя линиями не был определен ни решением, ни обстоятельствами, потому что в этом случае определение совершилось бы по природе вещей; линия была бы перпендикулярной и угол был бы прямым, так как только это могло бы быть определенным и отличительным. Только таким образом надо понимать создание наилучшего из всех возможных Универсумов, и это тем более, что Бог определил создать его наилучшим из всех; ведь он ничего не определяет без знания и не принимает решений, зависящих только от предварительных желаний, которые мы достаточно выяснили и отличили от действительных решений.

197. Г-н Дируа, с которым я познакомился в Риме, теолог кардинала Эстрея, написал книгу под названием «Доказательства и предубеждения в отношении христианской религии», изданную в Париже в 1683 г. Г-н Бейль («Ответ на вопросы провинциала», гл. 165, с. 1058, т. III) заимствует из нее следующее возражение. Существует еще одно затруднение, говорит он, разрешить которое столь же важно, как и предшествующие, потому что оно причиняет много хлопот тем, которые рассуждают о добре и зле, исходя из соображений, основанных на самых чистых и самых возвышенных положениях. Оно состоит в том, что поскольку Бог высочайше премудр и благ, то им кажется, что он должен творить все вещи, как желают того умные и добродетельные люди: сообразно с правилами мудрости и доброты, запечатленными в них Богом, и так, как они сами обязаны были бы поступить, если бы дела зависели от них. Итак, видя, что дела в мире идут не так хорошо, как они могли бы идти, по их мнению, и как они шли бы при их вмешательстве, они заключают, что Бог, будучи бесконечно более благим и мудрым, чем они, или, лучше, будучи самой мудростью и благостью, не вмешивается в эти дела.

198. Г-н Дируа дает хороший ответ на это, который я не повторяю, потому что я уже неоднократно отвечал на это возражение и ответ на него составляет главную цель всего моего сочинения. Но г-н Дируа приводит нечто, с чем я не могу согласиться. Так, он думает, что это возражение доказывает слишком много. Я должен вместе с г-ном Бейлем привести его собственные слова (с. 1059): Если бы высочайшей мудрости и благости подобало творить только наилучшее и наисовершеннейшее, то отсюда следовало бы, что все создания извечно, неизменно и существенно были бы столь же совершенными и столь же благими, какими только могут быть;

ибо ничто не может изменяться иначе, как переходя от хорошего состояния к лучшему состоянию или от лучшего состояния к худшему. Но это не могло бы совершаться, если бы Богу подобало творить только лучшее и совершеннейшее, что только возможно для него. Итак, следовало бы, чтобы все создания извечно и существенно были наделены сознанием и добродетелью, настолько совершенными, какие только может даровать им Бог. А все то, что извечно и существенно столь совершенно, как это только может сделать Бог, уже существенно исходит из него; одним словом, оно подобно ему извечно и существенно есть благое и, следовательно, подобно ему есть Бог. Вот к чему приводит положение, согласно которому противно высочайшей справедливости и благости не творить вещи столь благими и совершенными, какими они только могут быть, ибо природа благости и мудрости существенно состоит в удалении от всего, что им совершенно чуждо. Итак, надо признать первейшей истиной отношения Бога к созданиям, что нет ничего противоречащего этой благости и этой мудрости ни в творении вещей менее совершенными, чем они могли бы быть, ни в допущении того, что созданное Богом благо или совершенно может перестать существовать, или может перемениться и превратиться в нечто другое; потому что не противно Богу, чтобы кроме него существовали другие существа, т. е. существа, которые могли бы быть не тем, чем они являются, и не делать того, что они делают, или делать то, чего они не делают.

199. Г-н Бейль признает этот ответ слабым; я же нахожу, что его собственное опровержение неудовлетворительно. Г-н Бейль утверждает, что люди, принимающие два начала, основываются преимущественно на понятии высочайшей свободы Бога; ибо если необходимо, чтобы он творил все, что может, то необходимо также, чтобы он творил грех и страдание; таким образом, из существования зла дуалисты ничего не могут вывести против единства начала, если это начало столь же вынуждено творить зло, как и добро. И вот при этом-то г-н Бейль распространяет понятие свободы слишком широко; ибо хотя Бог в высшей степени свободен, отсюда не следует, что он находится в состоянии безразличия равновесия, и, хотя он склоняется к действованию, отсюда нельзя заключать, будто этим он и вынуждается творить все, что может. Он производит только то, что хочет, ибо его склонность направляет его только к добру. Мы признаем в Боге высочайшую свободу, но мы не смешиваем ее с безразличием равновесия, как если бы Бог мог поступать без всякого основания. Таким образом, г-н Дируа признает, что дуалисты, требуя, чтобы единое доброе начало не творило никакого зла, требуют слишком многого; ибо по той же самой причине они могли бы потребовать также, чтобы он творил самое большое добро, потому что меньшее добро есть уже вид зла. Я думаю, что дуалисты ошибаются в отношении первого пункта и правы в отношении второго и что г-н Дируа напрасно порицает их; или, лучше сказать, что можно согласовать зло или меньшее добро в некоторых частях с лучшим в целом. Когда дуалисты требуют, чтобы Бог творил наилучшее, они не требуют слишком многого. Они ошибаются только в том, что требуют, чтобы наилучшее в целом было свободно от зла в частях, и отсюда делают вывод, что созданное Богом не есть наилучшее.

200. Но г-н Дируа утверждает, что если бы Бог всегда производил наилучшее, то он творил бы других богов; иначе всякая созданная им субстанция не была бы ни наилучшею, ни совершенною; но г-н Дируа ошибается, так как не принимает в соображение порядка и связи вещей. Если бы каждая взятая в отдельности субстанция была совершенной, тогда все они были бы подобны, что не было бы ни сообразным, ни возможным. Если бы это были боги, то их нельзя было бы создать. Итак, наилучшая система вещей вовсе не содержит в себе богов; она всегда будет системой тел (т. е. вещей, распределенных в пространстве и времени) и системой душ, которые представляют и воспринимают тела и сообразно с которыми тела эти приводятся к доброй цели. И подобно тому, как план здания может быть лучшим из всех в отношении цели, издержек и других обстоятельств, или подобно тому, как размещение некоторых красивых предметов, предлагаемых вам, может быть наилучшим, какое только можно придумать, – подобно этому легко понять, что устройство Универсума может быть лучшим из всех, не превращаясь поэтому в бога. Вследствие связи и порядка вещей тела всех живых существ и всех растений состоят из других животных и других растений, или из других живых и органических существ; поэтому здесь существует подчинение, и каждое тело, каждая субстанция служит другим, так что их совершенство не может быть равным.

201. Г-н Бейль полагает (с. 1063), что г-н Дируа смешивает два различных положения: во-первых, что Бог должен был создать все так, как того желали бы мудрые и добродетельные люди, соответственно правилам мудрости и доброты, которые Бог запечатлел в них, и как они сами должны были бы поступить, если бы это зависело от них; во-вторых, что не подобает высочайшей мудрости и благости творить ничего, что не есть наилучшее и наиболее совершенное. Г-н Дируа, по мнению г-на Бейля, не принимает первого положения и отвечает на второе. Но мне кажется, что в этом отношении он прав; потому что оба этих положения соединены между собой и второе есть следствие первого, так как если делают меньше добра, чем могут сделать, то это показывает недостаток мудрости и благости. Быть наилучшим, или быть таким, каким желают это видеть наиболее добродетельные и наиболее мудрые люди, – это одно и то же. И если бы мы могли понять строение Универсума и то, как он управляется, то мы нашли бы, что он создан и управляется так, как только могут этого желать наиболее мудрые и наиболее добродетельные, потому что Бог не мог не сделать так. Тем не менее эта необходимость есть только моральная, и я соглашаюсь, что если бы Бог был вынужден творить все созданное им по метафизической необходимости, то он создал бы все возможное или ничего не создал бы; и в этом смысле вывод г-на Бейля был бы совершенно верным. Но поскольку все возможное несовместимо друг с другом в одном и том же течении природы, то вследствие этого и не было создано все возможное, и надо утверждать, что Богу, говоря метафизически, не было необходимости создавать подобный мир. Можно сказать, что, как только Бог определил нечто создать, тотчас же возникла борьба между всеми возможностями, заявившими притязание на существование; и те, которые при взаимном соединении обнаружили наибольшую реальность, наибольшее совершенство, наибольшую разумность (intelligibilité), победили. Верно, что эта борьба была только идеальной, т. е. была борьбой мотивов в совершеннейшем разуме, который может поступать только совершеннейшим образом и поэтому избирает лучше. Тем не менее Бог вынужден был моральной необходимостью творить вещи так, чтобы нельзя было создать их лучше; иначе не только другие имели бы основания хулить созданное им, но, что еще важнее, он сам не был бы доволен своим делом, он укорял бы себя в несовершенстве, что противоречило бы высшему блаженству Божественной природы. Это непрерывное осознавание своей ошибки или своего несовершенства было бы у него неизбежным источником скорби, как утверждает это и г-н Бейль по другому поводу (с. 953).

202. Доказательство г-на Дируа основано на ложном предположении, будто ничто не может быть изменено, иначе как путем перехода от худшего состояния к лучшему или от лучшего состояния к худшему; и, таким образом, если бы Бог создал наилучшее, то это творение не могло бы быть измененным, оно было бы вечной субстанцией, Богом. Но я не вижу, почему какая-либо вещь не может изменить вид своего отношения к добру или злу, не изменяя степени? При переходе от удовольствия, получаемого от музыки, к удовольствию от живописи или vice versa от удовольствия зрения к удовольствию слуха степень удовольствий может быть одна и та же, за исключением только того, что последнее удовольствие будет иметь преимущество перед предшествующим по своей новизне. Если бы могла стать возможной квадратура круга, или (что то же) если бы совершилось превращение четырехугольника в круг, т. е. если бы круг превратился в четырехугольник той же величины или четырехугольник – в круг, то, говоря безусловно и без какого-либо отношения к частному применению, трудно было бы сказать, выиграли бы от этого или проиграли. Таким образом, лучшее может быть превращено в другое, равноценное и непревосходящее его; но между ними всегда будет существовать порядок, и порядок наилучший из всех возможных. Если принимать всю последовательность вещей, наилучшее не имеет себе равного, но часть последствий может быть уравнена с другой частью той же самой последовательности. Поэтому можно сказать, что вся последовательность вещей, простирающаяся в бесконечность, может быть наилучшей из всех возможных, хотя то, что существует во всем Универсуме в каждый отдельный отрезок времени, не есть наилучшее. Итак, возможно, что Универсум всегда переходит от лучшего к лучшему, если уж такова природа вещей, что он не может достигнуть наилучшего сразу. Но о подобных проблемах нам трудно судить.

203. Г-н Бейль говорит (с. 1064), что вопрос о том, мог ли Бог создать вещи совершеннее, чем он их создал, очень затруднителен и что существуют весьма сильные доводы за и против него. На мой же взгляд, этот вопрос похож на тот, как если бы спросили, сообразны ли дела Божии с совершеннейшей мудростью и величайшей благостью. Представляется довольно странным, когда посредством незначительного изменения терминов подвергают сомнению то, что, будучи правильно понято, яснее всего на свете. Противоположные доводы не имеют никакой силы, так как основываются только на кажущихся недостатках; и возражение г-на Бейля, направленное на то, чтобы доказать, будто закон наилучшего в действительности налагает на Бога метафизическую необходимость, есть только иллюзия, проистекающая из неправильного употребления терминов. Прежде г-н Бейль придерживался других воззрений, когда соглашался с мнением д. о. Мальбранша, весьма сходным с моим собственным мнением по этому вопросу. Но когда г-н Арно написал сочинение против Мальбранша, г-н Бейль изменил свое мнение, и я думаю, что к этому его привела склонность к сомнению, усиливавшаяся у него с годами. Без сомнения, г-н Арно был великим человеком, и его авторитет имеет большой вес; он сделал в своих сочинениях много дельных замечаний против о. Мальбранша; но он не имел никакого основания опровергать то, что этот отец сказал, согласно со мною, о правиле наилучшего.

204. Превосходный автор «Разысканий истины»[164]164
  Никола Мальбранш.


[Закрыть], перейдя от философии к теологии, издал прекраснейший «Трактат о естестве и благодати». Он показал в нем на свой манер (как это прояснил г-н Бейль в своих «Разных мыслях о комете…», гл. 234), что события, наступающие в соответствии с требованием всеобщих законов, вовсе не составляют предмета частной Божественной воли. Верно, что когда желают чего-либо, то некоторым образом желают и того, что необходимо бывает с ним соединено, и, следовательно, Бог не мог желать общих законов, не желая в то же время некоторым образом и частных следствий, необходимо долженствовавших возникнуть из них; но всегда верно то, что этих частных следствий желают не ради них самих, и именно это имеют в виду, когда говорят, что их не желают частной и прямой волей. Нет сомнения, что Бог, определив для себя действование вовне, избрал образ действий, достойный существа высочайше совершенного, т. е. образ действий бесконечно простой и однообразный и тем не менее бесконечно плодотворный. Можно также представить себе, что этот образ действования, вследствие общей воли, показался ему предпочтительным, хотя из него должны были воспоследовать некоторые излишние события (и даже дурные, если рассматривать их в отдельности, что я допускаю, и если сравнивать их с образом действования более сложным и более правильным, как полагает этот отец). По мнению г-на Бейля, высказанному им в «Разных мыслях о комете…», нет ничего полезнее этого положения для ответа на тысячи возражений, обыкновенно выставляемых против Божественного провидения. Спрашивать Бога, говорит он, почему он создал вещи, способствующие людям стать более злыми, это означает спрашивать, почему Бог осуществляет свой замысел (который может быть только бесконечно прекрасным) путями наиболее простыми и наиболее однообразными и почему посредством сложности решений, непрерывно пересекающихся друг с другом, он не помешал человеку злоупотребить своей свободой воли. К этому он добавляет, что чудеса, будучи частными волями, должны иметь цель, достойную Бога.

205. На этих основаниях он делает хорошие замечания (гл. 231), касающиеся несправедливых суждений тех, которые жалуются на благополучие нечестивых людей. Я нисколько не боюсь сказать, говорит он, что все те, которые находят странным благополучие нечестивых, очень мало рассуждали о природе Бога. Обязанности причины, управляющей всеми вещами, они подвели под меру совершенно второстепенного провидения, что свойственно малому уму. Как! Неужели надо было, чтобы Бог, создав причины свободные и причины необходимые, бесконечно приспособленные через смешение к обнаружению чудес его бесконечной мудрости, установил законы, сообразные с природой свободных причин, но столь непостоянные, что малейшее случившееся с человеком несчастье могло бы совершенно уничтожить человеческую свободу? Самый обыкновенный правитель города подвергся бы осмеянию, если бы менял свои распоряжения и свои приказания каждый раз, как только кто-либо начнет роптать на него. Так и Бог, законы которого объемлют всеобщее благо до такой степени, что все видимое нами, может быть, составляет только маленький придаток к этому, неужели стал бы менять свои законы только потому, что сегодня они не нравятся одному, а завтра другому? или потому, что какой-то суеверный человек, ошибочно полагая, что какое-то чудовище предвещает что-то гибельное, от этого своего заблуждения мог бы переходить к преступной жертве? или потому, что добродушный человек, не придающий, однако же, добродетели такое значение, чтобы думать, что люди уже достаточно наказаны, если не обладают ею, стал бы возмущаться тем, что порочный человек богатеет и наслаждается полным здоровьем? Можно ли составить более ложные представления о всеобщем провидении? Все согласны с тем, что естественный закон «Сильный превозмогает слабого» установлен весьма разумно, и было бы смешно требовать, чтобы Бог, когда на легко бьющуюся чашу, доставляющую удовольствие хозяину, падает камень, отменил этот закон, чтобы оградить хозяина от огорчения; не следует ли согласиться, что было бы столь же смешно требовать, чтобы Бог отменял тот же самый закон, чтобы этим помешать злому человеку обогащаться разорением добродетельного человека? Чем более злой человек отвергает внушения совести и чести, тем более он превосходит своей силой добродетельного человека; так что если он направляет свою деятельность против добродетельного человека, то по логике природы следует, чтобы последний был разорен; и если они оба вступают в одинаковые финансовые предприятия, то по той же самой логике природы следует, чтобы злой человек обогащался больше, чем добрый человек, совершенно так же, как сильный огонь разгорается больше на дровах, чем на соломе. Люди, желающие, чтобы злой человек стал больным, иногда столь же несправедливы, как и те, которые хотели бы, чтобы камень, падающий на стакан, не разбивал его, так как по состоянию органов злого человека ни принимаемая им пища, ни вдыхаемый им воздух не могут согласно с естественными законами быть вредными для его здоровья. Люди, жалующиеся на свое здоровье, тем самым жалуются на то, что Бог не нарушает установленных им законов. При этом они тем более неправы, что при посредстве соединений и переплетений, которые устанавливает один только Бог, довольно часто случается, что логика природы приносит наказание за грех.