Текст книги "Продажные твари"

Салех успел понять. Больше он не успел ничего.

Никто из шедших за ним не успел ничего. Кроме одного – молодого бойца Искандера. Он единственный воспользовался тремя завершающими секундами жизни, подаренными Аллахом, чтобы вскинуть автомат и нажать на спусковой крючок. Он забыл, бедняга, что на этот раз, не чуя опасности вовсе, поставил оружие на предохранитель.

Восемь моджахедов лежали на тропе со снайперскими пулями в черепах. К трупам из зарослей спустились шестеро. Рослые люди, кроме одного, приземистого, с пластикой пантеры. Камуфляжная форма, береты в тон сливаются с растительностью, лица в черных полосах защитного раскраса, короткие автоматические винтовки неизвестной модели с навернутым глушителем.

Они молча проверили работу. Приземистый подошел к командиру, тому, кто убил ребром ладони.

– Сделано, Кадык! Уходим?

– Идите, я догоню. Вперед!

«Маленький» сделал жест, и все, кроме командира, растворились в зарослях.

Кадык поочередно осмотрел лица моджахедов. Они были залиты кровью, но не настолько, чтобы он не смог найти того, кого искал. Ликвидатор уверенно перевернул на спину труп Салеха, тщательно обыскал его, нащупал зашитое письмо. Порадовался, что нитка черная. Аккуратно вспорол сантиметров десять подкладки, перед этим внимательно поглядев на рисунок стяжка, извлек конверт. Не торопясь изучил его. Это был обычный почтовый конверт с двумя разными российскими марками текущего года. Третья марка, тоже с надписями на русском, но советская, коллекционная, 1976 года, из серии «Природа СССР», изображала степного волка и занимала неположенное ей место с обратной стороны конверта, по центру, где склеивается уголок. Она явно служила паролем и заодно подобием сургучной печати.

Кадык достал из большого кармана разгрузки все, что было нужно для предстоящей операции. Разогрев зажигалкой до кипения немного воды в пустой гильзе, он подпарил марку и «крышку» конверта, предельно осторожно вскрыл его с помощью тончайшей бритвы. Развернул листок, на котором было что-то написано арабской вязью. Затем нацепил компактную маску-противогаз и, аккуратно взломав маленькую ампулу, всыпал ее содержимое – пару миллиграммов легкого, как пудра, почти невидимого белого порошка – в бороздку на сгибе листка. Сунул его в конверт, тонко смазал клеем и прижал «крышку». Затем поместил конверт в тайник подкладки и, достав набор разнообразных по толщине разноцветных ниток, выбрал черную. Она была потолще той, которой пользовался «портной», но оставалось надеяться, что этот нюанс изучать не станут.

Стяжками, неотличимо от оригинальных, Кадык подшил подкладку.

Все. Дальнейшее от него не зависело. Сверхсекретный агент по прозвищу Кадык, командир маленького подразделения самых, быть может, совершенных убийц и диверсантов, какие действовали в системе силовых органов России в те годы, – сверхсекретный агент, данные на которого отсутствовали где бы то ни было, кроме как в памяти и личном компьютере его непосредственного, притом единственного начальника, двумя прыжками ушел с тропы и слился с горными зарослями осин, пихт и корявого орешника.

Люди Надира нашли их утром следующего дня. Их успели перенести на полкилометра вперед, где склон прерывался небольшим узким плато, и закопать до второго заката. Аллах должен был простить опоздание с похоронами на целые сутки, но и на то была воля его.

Один из людей Салеха по приказу Магомеда обыскал командира, найдя его по приметам, извлек письмо и доставил телохранителю. Магомед внимательно рассмотрел конверт, убедился, что все совпадает с описанием, переданным по коду через спутниковый телефон из далекой мусульманской страны. Магомед вошел в палатку к Надиру, протянул конверт и кивнул. Надир молча кивнул в ответ. Магомед вышел.

Лидер мощнейшей группировки моджахедов, духовный наставник сотен шахидов Надиршах Молла Абу-Акр вскрыл конверт изящным золоченым ножиком, извлек письмо, развернул его и ушел в лучший из миров.

Три трупа, экзотические убийства, одна корпорация, одно дело, не бомжи и не бандиты, не бизнесмены с криминальным прошлым (мелкая судимость юноши Миклачева не в счет) – вообще, нормальные, довольно молодые, в целом законопослушные и даже служащие закону граждане и… никаких серьезных результатов у следствия.

О деле, с большим или меньшим количеством деталей, с изрядной долей путаницы и вранья, но тем не менее дружно и интригующе написали и «отэфирили», кажется, уже все областные и масса федеральных СМИ. Генпрокуратура шипела и кипела, один из замов руководителя следственного комитета лично пообещал Андрею Ивановичу Кудрину в лучшем случае скорое и позорное отстранение от дела, в худшем – отставку.

Опера вот уже два месяца рыли носом землю, вынюхивая и выпытывая у платных стукачей и своих людей в бандитских структурах, у приподъездных бабушек и барменов, парикмахеров и сутенеров – господи, кому только не совали под нос фоторобот человека сразу с двумя особыми приметами («Такой мог и нарисовать себе», – предполагал Паша, и Кудрин понимал, что он прав»), кого только не расспрашивали! Восьмерых, похожих по описаниям и приметам, скрипя зубами, отпустили, стукнувшись лбами о железную стенку алиби или категорическое несоответствие биографии, профессии и физических данных задержанных тем «подвигам», которые совершил «Александр Васильевич Дьяков».

Внезапно и загадочно подтвердилось предположение Паши. В городское управление внутренних дел пришла анонимка. Стандартный конверт с адресом УВД, написанным вкривь и вкось то ли детской, то ли левой взрослой рукой. Почерк письма – такой же.

Убийца какого ищете бес усов волосы светлые прямые глаза темные. Я его видал близко фоторобот ваш врет. Случайный сведетель. Честно.

Почерковедческая и лингвистическая экспертизы, проведенные оперативно, пришли к заключению с достоверностью семьдесят-восемьдесят процентов: свидетель, если реальный, шифруется (почерк старательно искажен, слишком нарочитые, «придуманные» грамматические ошибки, преднамеренное отсутствие знаков препинания. Вывод: хитер на примитивном уровне, боится засветиться, не хочет фигурировать в деле.

Паша и Марьяна в унисон отвергли версию, что писал сам убийца, желая сбить их с толку. Кудрин ждал от них подобного заключения, потому что сам склонялся именно к нему. Они сошлись на том, что столько дней безуспешного розыска по недостоверному фотороботу были достаточной гарантией безопасности для убийцы – на кой черт ему что-либо предпринимать, какие-то письма отправлять, да еще через городской почтовый ящик…

А еще следственная группа солидарно предположила, что некий реальный свидетель-доброхот (свидетель неизвестно какого убийства) мог принять за убийцу непричастного человека.

«Или он действительно видел киллера, но тот был просто в другом гриме». Этим допущением Марьяна добила всех окончательно и навеяла тоску.

Однако второй, скорректированный фоторобот решили все же сделать: а вдруг он вновь использует именно эту маску?

Участковый Панин, в чью зону ответственности входили Енисейская улица и безопасность домушников по кличкам Рупь и Щелчок, при всех преступных пороках и предательских по отношению к службе занятиях, ненавидел мокрушников с тех недавних еще пор, как зарезали на рыбалке его школьного друга Шурика. Мало того, это звериное отродье дело сорвало, нанесло прямой убыток. «А там ведь могло отстегнуться нормально, от этой бабы! Поможем следакам, вдруг поймают и в жопу кол… Хорошо бы!»

Участковый Панин тоже был опрошен в числе многих. Разумеется, ничего не видел и не слышал, в это время дома еще был, собирался на совещание в управу. Пообещал поразнюхивать.

В числе других соседей потолковал и со старухой Крынкиной. Убедился, что Рупь и Щелчок не остались незамеченными – плохо! Но никаких примет бабкины подслеповатые зенки не уловили – хорошо!

В отличие от сыщиков он не сомневался, что узрел натуральное, подлинное лицо мужчины, убившего эту Голышеву. Об одном Панин жалел: не мог он себе позволить сообщить цифры номера и модель машины. Что ж он, идиот?! В следственном ребята ушлые. Вдруг догадаются, что свидетель видел убийцу в районе места преступления? А кто в этот час там ошивался, да еще приметы запомнил? Например, участковый. Могут и заподозрить. «А вдруг меня кто видел, узнал, но не окликнул! Нет уж, от греха подальше…»

– Включи лампу, покажи их… Дальше… Дальше… Дай… Почему? Ну все… Теперь сделай это… Пожалуйста, умоляю тебя… я умру… сделай это…Что – все сначала? Нет! Нет! Пожалуйста!..

Ночные клубы и кабаки полуторамиллионного города Славянска предлагали, как нынче и все более или менее цивильные города страны, широкий выбор объектов платной любви.

Дешевые «пролетарские» забегаловки, куда дозволено войти или ввалиться любому желающему при любых деньгах, в любом виде и с любыми намерениями, «экспонировали» размалеванных шлюх за грязноватыми столиками или прямо у входа. Сутенеры и «мамки» предлагали их от двадцати до ста пятидесяти баксов: на десять минут счастья «не отходя от кассы», то есть прямо под столом за ниспадающей до пола скатертью как за ширмой, или хоть на полное любовное растерзание где угодно, но не дольше чем до полудня следующего дня. Здесь наливали экономную бодяжную водку, торговали втихаря легкими наркотиками, а для постоянных клиентов находили и тяжелые.

Молодежные диско-, рок– или панк-клубы, вопящие до утра и забитые, как вагоны метро в час пик, особенно по выходным, предоставляли услуги как вольных юных охотниц за сексуальной удачей, так и кадровых, опрятных и обученных, служивых профессионалок. Здесь посетителя подстерегала любовь платная и ждала бескорыстная. Здесь тусовались и студенты, и клерки, и недавно раскрутившиеся бизнесмены, и черт его знает кто еще в экзотических одеждах и модных недешевых прикидах – здесь было умеренно дорого, пестро, бестолково, оглушительно, наркотно и пьяно. Девочки от ста евро за час и выше отвозили клиентов в арендованные их хозяевами апартаменты, как правило, чистенькие, с пошловатым интерьером и относительно безопасные.

Узкая категория полуэлитных и закрытых элитных клубов – разумеется, частных, отличалась строгим подбором персонала для сексуальных услуг. Здесь можно было встретить проституток в украшениях от Сваровски, здесь и для девочек был строгий фэйс-контроль, как для всех посетителей, поэтому круг этих дорогих и холеных шлюх очерчивался специальными людьми, имевшими негласные контракты с хозяевами заведений. Здесь отношения нередко начинались с бокала «Моэт-Шардон» за четыре тысячи рублей, развивались за ужином стоимостью тысяч сорок – пятьдесят с бутылочкой «Шато Петрюс» урожая начала 2000-х, а поутру, после серии слияний и поглощений, по достижении высокой торжественной коды в номере люкс пристойного отеля, этот бурный «роман» венчала тысяча-другая евро, деликатно или демонстративно втиснутая в случайно приоткрытую изящную дамскую сумочку от Луи Виттон, с любовью сшитую китайскими умельцами на подпольной шанхайской фабрике.

Если бы некий богатый и порочный искатель ночных сексуальных приключений города Славянска вздумал каждый вечер устраивать ралли с переодеванием, переезжая из дешевой кафешки-пивной в солидное заведение, да с остановкой в каком-нибудь рок-клубе, у него был бы шанс с удивлением обнаруживать время от времени, что некая дама развлекается таким же необычным образом.

Марьяна Залесская оставалась при убеждении, что надо искать женщину. Причем «свежую», как она выразилась, к изумлению Кудрина.

– Что вы имеете в виду?

– Недавнюю, Андрей Иванович. Такую, у которой рана еще не саднила – кровоточила, злоба вскипала, дыхание перехватывало при мысли о нем. Ту, которая еще не отошла. Разумеется, не исключаю, что ему отомстили за что-то давнее, копившееся годами – такое случается с особо глубокими, исключительно цельными, патологически целеустремленными натурами. Но скорее мужскими и не по любовной части. Например, герой одного романа Фолкнера отсидел в тюрьме полжизни, спокойно вышел и хладнокровно, не таясь, открыто убил виновника его бед. Но женская ревность – другое.

Она предложила сделать ставку на удачу. Она считала, что удача может улыбнуться именно в питейном заведении и вряд ли где-нибудь еще. Просто потому, что непонятно, где еще искать ту самую ниточку. Доводы Кудрина и согласного с ним Паши, мол, прошлись по многим кабакам с фото Миклачева, барменов опрашивали, сутенеров «на доверии» у милиции, официантов, и все без толку, – эти доводы Марьяну не останавливали. Она считала, что надо попытаться еще раз, с акцентом на солидный, но умеренно дорогой «Алмаз» и молодежно-тусовочную «Пьяную пантеру» – два заведения, названные Леночкой Тутышкиной. И говорить надо с другим контингентом. Как? Это она берет на себя. И под это выпросила у Кудрина неделю, а также скромные средства по статье «Скрытые оперативные действия». Легенду затвердили достоверную, но рискованную…

Неделя прошла в угаре. Марьяна никогда столько не пила и так долго и утомительно не пребывала в образе обманутой до отчаяния женщины. Она меняла сленг, манеры, прикид, умело отшивала западавших на нее кавалеров, среди которых попадались и вполне приличные на вид ребята в молодежных клубах, и всякая шушера в кабаках типа «У Сидора», принимавшая ее за проститутку.

Она не меняла сценарий – зачем? Во всех восьми заведениях, у всех четырнадцати столиков, у всех – она уже не помнит скольких! – барных стоек Марьяна играла один и тот же этюд. Вот как этот (она решила: все, последний!), в воскресенье вечером, в клубе «Пьяная пантера», по наводке Леночки Тутышкиной.

Захмелевшая неюная телка в кожаном обтяге, с выбеленными волосами, поставленными на дыбы, и татуированными губками бантиком на открытой шее под затылком, спросив разрешения, подсела к двум скучающим то ли профессионалкам, то ли просто бабам примерно ее возраста, ловящим на живца. Призналась, что в этом клубе только во второй раз.

– Работаешь, что ль? – поинтересовалась одна, шумно вытянув из соломинки остатки коктейля.

– Нет, девочки, я не по этой части. Так, туснуться, может, словить кого на ночку – недельку – месячишко. Дольше они, гады, или не держатся, соскакивают, или не нужны, как жизнь показывает.

– Это точно, подруга, – с таким же хмельным «акцентом» согласилась сидевшая справа брюнетка восточного типа с чуть удлиненным подбородком. Поглядела на Марьяну сочувственно – уважительно. – Тебя как зовут?

– Оксана, можно Ксюша. А вас?

– Вера…

– Тоня… Будем знакомы.

Они стали болтать о том о сем, заказав себе еще по коктейлю. Как только Марьяна поняла, что девочки здесь завсегдатаи, «Ксюшу» еще больше развезло, потянуло на откровенность.

– Суки! Какие же они все суки, девчонки! – Со вздохом, полным досады и горечи, Марьяна сделала большой глоток прямо из бокала, словно заливая поганую жизнь.

– Че, кинул кто? – К этому вопросу она и подводила.

Марьяна заплетающимся языком поведала про гада, которого любила, и какую-то шалаву, отбившую «единственного нормального мужика за последние пару лет».

– Вот он, Толик, – она достала из сумочки фотографию Миклачева, конфискованную в оперативных целях из домашнего альбома. Сама фотокамера датировала снимок январем прошлого года, Анатолий Зотович в пышной волчьей шапке и тулупе пребывал в неизвестной географической точке, белозубо улыбался в тон заснеженному лесному ландшафту, на фоне которого выглядел роскошно.

– Хорош мужик, такого хрен удержишь, вон глаза-то блядские, я про таких говорю: «Зрачок в неустанном поиске секса», – сказала брюнетка Тоня с презрением.

Вера только взглянула и ничего не сказала. Стало ясно, что не попадался. Вопрос «не видали тут его с какой-нибудь?..» отпал сам собой.

– Я чего хочу? – риторически воскликнула «Ксюша». – Дело давнее, уже полгода прошло. Я только увидеть хочу, на кого променял. Только у подъезда его дежурить или у офиса мне противно, девчонки. Понимаете – западло, как говорится. Где еще? Только в кабаке. Я даже могу этой мрази и в морду не плевать, обойдусь. Но вот как их встретить вдвоем, в каком кабаке найти? Если, конечно, он и ее уже на х… не послал! А? Посоветуйте, подруги!

И она тихо заплакала, сгоняя слезы рукавом кожаного пиджака (этюд «Обиженная девочка» удавался ей в театральной студии безупречно, не утратила класс).

– Не ной! – вдруг осекла ее резко Вера. – Дура ты! Давай твою фотку. Покажу кое-кому. Она здесь с открытия клуба чуть не каждый день. Всех знает. И шлюх, и халявщиц, и альфонсов, и красавчиков вроде твоего, если, конечно, заходил сюда чаще одного раза.

– Анжелка, что ль? – догадалась Тоня.

– Ну! – Вера встала и под грохот как раз в эту минуту взорвавшегося роком динамика растворилась в скупо подсвеченных потемках большого клубного зала.

Марьяна как бы в бессилии и пьяной безнадеге уронила голову на руки и притихла. Что-то подобное уже было пару раз в других местах – новые товарки сердобольно показывали фото кому-то «посвященному». И толку-то?

Марьяна действительно безумно устала и рада была, что кончается последний вечер этого вполне авантюрного розыскного марафона. По крайней мере она не станет корить себя за то, что не был отработан этот, пусть призрачный шанс.

Кто-то толкнул в плечо. Она подняла голову. Пытаясь переорать оглушительно ревущую рок – композицию «Скорпионз», Вера прокричала ей прямо в ухо: «Бывал он здесь с одной, раза три-четыре, Анжелка ее знает. Она раньше по вызовам работала. Твой бывший ее у сутенера выкупил». На, забери фотку. На могилку ему отнеси. Фамилия его была Маклаков?

Марьяна среагировала мгновенно, сделав круглые от изумления и ужаса глаза.

– Точно… Почти… Миклачев.

– Убили твоего Толика и хрен ему отрезали. Анжелка его знала немного, она тут всегда. В отличие от нас газеты читает, там писали. Так что кто-то ему отомстил. Может, и за тебя тоже. Все, успокойся, теперь тебе эта баба не нужна. Давай лучше выпьем…

Человека Грини звали Федор Пилюжный. В прошлой жизни работал в Москве дознавателем – после армейской десантуры и заочного юрфака. Быстро поднялся до следователя. Подавал большие надежды. Сам чуял в себе талант, он же нюх.

Вылетел из органов за уникальный вид российского грехопадения: мздоимство. Взял-то мелочь за ерундовую поблажку, но – надо же! – попался. Коллеги подставили, как он потом понял. Скорее всего, из зависти.

Понял, да поздно было. Помыкался – наткнулся: один приятель детских лет за рюмкой предложил послужить в частной охране хорошего человека, но не в столице. Что же, Славянск так Славянск, тоже большой город. Долго ли, коротко ли минуло десять лет. Федя старался. Тот человек оценил, не обижал, повысил, пригрел. Квартира трехкомнатная, джип «субару импреза», жена не работает (а зачем?), сынуля подрастает.

Федор Пилюжный был в шоколаде. А с недавних пор – по особым поручениям.

На этот раз задание выпало труднейшее, считай – невыполнимое. Игорь Тимофеевич лично вызвал, попросил (он не приказывает, вежливо просит, но так, что не выполнить – себе дороже) поузнавать, кто бы это в городе мог замочить или приказать замочить троих юристов из адвокатской конторы. Пилюжный конечно же читал про это дело почти все, что писали.

– Врать не стану, Федя, говорил я с серьезными людьми. Они без понятия. Знаю, что следаки в нулях, светит им три висяка, и натягивает их начальство, сдается мне, по самые помидоры. Если ты узнать не сможешь, я тебя ругать не буду, обижаться на тебя не буду. Но я очень тебя прошу постараться. Можешь задействовать всех моих ребят, кого сочтешь нужным. От моего имени. Лады?

Ну как тут из кожи вон не вылезти!

Федя в компьютере и в библиотечном архиве пролистал все, что про это было. Только один большой и толковый материал попался. Криминальный репортер – явно парень способный и дотошный. Дал не просто канву и всякую пафосную туфту о криминальном разгуле: раздобыл конкретику по существу дела. Пусть не богато, но кое-что…

Пилюжный три раза кряду перечитал его статью. И обратил внимание на одну деталь. Повествуя об убийстве Аллы Голышевой, при этом ссылаясь на свои источники в следственных органах, журналист сообщал сразу о трех таинственных посещениях ее квартиры с интервалами в несколько часов. Первым Голышеву навестил убийца – в этом у следствия не было сомнений. Вторым гостем оказался ее коллега, некто Роман Севрук. Он явно состоял с убитой не только в профессиональных отношениях – своим ключом открывал. Его арестовали, но выпустили под подписку. Тут совпадение, все понятно.

Но были еще визитеры. Двое. Они оставили открытой дверь. Их видела соседка в глазок. Видела, но не разглядела. Про этих больше ничего.

«Они кто?» – подумал Пилюжный. Он не раз убеждался еще по московской практике: первый же недоуменный вопрос, который возникал у него в начале расследования, впоследствии всегда оказывался уместным, даже ключевым. Этот вопрос залетал в башку с небес. Или еще откуда-то… Или его порождало особое обоняние, коим наделен был Федор Пилюжный, – провидческий нюх.

Он действительно был дьявольски прозорлив, ноздря собачья. Он знал про себя…

Пилюжный начал задавать себе четкие вопросы. Мог ли предполагать, что такая же манера у следователя по особо важным делам Кудрина, истязавшего этом методом мозг, психику и нервы порой без видимого толка?

«Пришли двое в этот же день, вскрыли дверь, увидели мертвую женщину и ушли, ничего не взяв. Кто это? Родственники? Нет. Соседи? Нет. Люди, посланные убийцей, чтобы замести какие-то следы, что-то взять забытое? Крайне сомнительно! Не они ли оставили записку странного содержания, о которой упоминает журналист в репортаже: якобы она от убитого коллеги с признанием в любви – точный текст автору узнать не удалось? Бред! Один убивает, другие любовные записки приносят от имени трупа, вскрывая замок и рискуя. Бред! Тогда что? Чудесное совпадение? Домушники – и как раз в этот злосчастный день? Еще одни нежданные визитеры в течение нескольких часов?»

Пилюжный пытался найти иные какие-то объяснения, но ничего внятного в голову не пришло.

«Хорошо, допустим – один шанс из ста! – домушники. Вошли, увидали, ужаснулись, смылись, дверь толком не прикрыв. Но почему не отследили жиличку? Шли на разбой? Не исключено. Но тогда у ребят другие характеры, другие нервы. Их бы труп не остановил. Они и сами, случись чего, могли бы хозяйку замочить. Хоть второпях, но шмон бы устроили. Допустим, только деньги бы поискали. Нет, эти шли на кражу. И нарвались. А кто навел? Навел козел. Кто навел, должен был хорошо проверить, нет ли дома, или же на стреме стоять, убедиться. Такие технологии. Ни то, видать, ни другое не сделал. И телефон домашний не знал или не удосужился прозвонить. Лопухнулся? Или подставлял их специально? А вдруг он как-то связан с убийцей и наводил по его просьбе, чтобы запутать следствие вконец? Ладно, с чего-то надо начинать. Попробуем найти домушников и расколоть, если они после этого дела в штаны не наложили, не смылись или не легли на дно, плавники в песок зарыв».

Пилюжный позвонил и попросил о встрече одного из самых компетентных людей шефа. Он был «по связям с общественностью». По его просьбе другие люди запросто могли прочесать домушников Славянска – не так их и много, все известны. Этим людям воры признаются. Без всяких иголок под ногти и утюгов на пузо. Эти люди представляли тех четверых, считая Игоря Тимофеевича, которые держали город, область и кое-что в столицах.

Но придется подождать.

Пришел тот час, который Олег Олегович, сам себе не признаваясь, оттягивал, которого боялся. Пора было открыться Лерочке.

Вечером он сел напротив нее в гостиной у камина. Она любила читать в кресле возле камелька, даже летом, хотя до октября они его обычно не разжигали.

Она оторвалась от книги – на этот раз «Мадам Бовари» Флобера, конкурент ее любимой Бронте, – и посмотрела на Дымкова вопрошающе– рассеянно.

– Что, милый? – Она была еще в тексте, в тенетах романа, трудно переключалась.

– Мы уезжаем, киса…

– Да? Куда же?

– В Австрию.

– Здорово! А нельзя ли поподробней, господин судья? – так она частенько называла его в обаятельно – ироничной интонации, при этом улыбаясь уголками губ.

– Выслушай меня. Это серьезно, киса… Почти самое серьезное, что я когда-либо говорил тебе в жизни, если не считать признаний в любви.

Валерия Павловна напряглась, отложила книгу и посмотрела Дымкову в глаза, словно пытаясь бегло прочесть в них все то, что он собирался ей выложить.

Он говорил спокойно, внятно, очень искренно, без пафоса.

Они прожили вместе большую часть жизни. Он устал здесь, в этой стране, на этой работе, среди этих людей и реалий – и она это знает. Смертельно устал от лжи, грязи, мерзости, подлости, скаредности, жестокости, хамства – от всего, с чем сталкивается по работе, а иногда и в жизни вот уже долгие годы, изо дня в день. Она больна, требуется хорошая медицина, качественные лекарства, не вызывающие сомнений в подлинности, чистый горно-лесной воздух, покой. Вокруг только знакомые, коллеги, друзей рядом настоящих почти нет, они двое на этой земле, он любит ее, как и прежде, и хочет, чтобы в умиротворении, достатке, покое, в гармонии с дивной природой они прожили отпущенные им Богом остатки лет – кто знает, может еще долгих-долгих и вполне счастливых. Он грешил, чтобы стать достаточно богатым. Он в чем-то уподобился тем, кого презирает. Но он ничего не хочет и не будет ей объяснять. Только одно: он не всегда выносил правосудные приговоры, но почти каждый раз – в сторону смягчения наказания. Иногда, если очень сильно давили сверху и на кону стояла должность, шел на компромисс. Да, так было надо. Иначе он не смог бы работать в Системе. И никто не может. А коли так, было бы глупо, если не преступно, упустить при этом возможность остановиться. Избавить себя от необходимости лгать и нарушать закон до конца дней. Он заработал избавление. Он готовился. И главное, самое главное – она должна поверить: он делал это, чтобы скопить денег и уехать с ней в другую страну. Именно – в Австрию, в Альпы, в собственный домик. Теперь наступил финал. Есть фиктивное, но вполне надежное приглашение. Материально все подготовлено. Через месяц-другой он должен оплатить дом – за него платеж внесут надежные люди из надежной фирмы. «Конечно, конечно, это Владик во всем помогает. Ты же симпатизировала ему». Он единственный верный друг. Все надежно. Отъезд в мае – июне будущего года. Можно спокойно подготовиться, не торопиться. Он предлагает городок Земмеринг, альпийский рай всего в полутора часах от Вены. Он покажет фото по Интернету – шале выберут вместе.

– Ты согласна?

Он спросил как можно спокойнее, обыденнее, словно речь шла о поездке в соседний супермаркет за продуктами.

Она минуту, а то и две, не могла выйти из оцепенения, не отрываясь глядела ему в глаза, словно надеясь, что сейчас они рассмеются и все это растает, превратится пусть в не очень удачную, но шутку, розыгрыш, тест. И вдруг из этого ступора она вышла с вопросом, от которого Дымков ошалел совершенно. Ошалел от острого, нестерпимого порыва счастья и нежности.

Девочка, его дорогая, единственная, бедная и любимая девочка вдруг округлила глаза, еще дивно сохранившие юношескую синеву, и спросила с неподдельной озабоченностью в голосе:

– А как же вещи, книги мои, мебель, кастрюли?..

Дымкова прорвало, он не мог понять, хохочет он или плачет. Она поддалась такой же радостно-горькой истерике, и это был ответ, абсолютно понятный им обоим.

Ровно за год до трагических событий вокруг юридической фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры» в районный центр Тишары, что в полусотне километров от Славянска, в единственную в том городке гостиницу вошел и снял номер высокий загорелый мужчина тридцати трех лет, предъявивший паспорт на имя Петрова Николая Викторовича. Оставив чемодан в одноместном полулюксе с грязноватой раковиной, допотопной кроватью и неисправным телевизором неслыханной китайской марки, мужчина прихватил с собой небольшую брезентовую сумку, которую не хотел оставлять нигде, и отправился прямиком в местную школу. Там он представился директору Наталье Васильевне как соискатель на ту вакансию, которую школа вывесила на сайте областной администрации: учитель физподготовки и военного дела. Директор, женщина в годах, уставшая искать на эту работу нормального непьющего человека с приличным резюме, быстро пробежала глазами рекомендацию из санкт-петербургского районного военкомата, краткую биографию, заверенную там же печатью и неразборчивой подписью, с уважением взглянула на боевого офицера и безнадежно озвучила оклад. Петров сморщился, будто его пообещали посадить в карцер, но потом развел руками в безысходности и согласился, попросив лишь подсказать, где лучше и дешевле снять комнатку. Наталья Васильевна на радостях немедленно предложила чаю и свою рекомендацию одной милой старушке, которую знает лично, – здесь, недалеко, в паре километров от школы.

Николай Викторович от чая не отказался, порасспрашивал о городке, его нравах и объектах культуры, о бытовом обслуживании. Узнал то, о чем и сам догадывался: дыра. Вот и славно. Поведал схематично про свою жизнь, рано ушедших на тот свет родителях, беспризорном детстве, суворовском училище, службе под далекой Воркутой, а потом и в Чечне, в пехотной дивизии, командиром роты – вспоминать не хочется. Потом снова Север, потом демобилизовался. Личная жизнь как-то не сложилась, семья не состоялась, решил плюнуть на все и учить детей, чему сам обучен, где-нибудь подальше от столиц. Детей он любит. Ну а если приспичит – Славянск недалеко, можно будет и съездить иногда, развлечься, невесту поискать – молодой ведь еще, а вдруг…

Чистая, уютная, хоть и бедноватая однушка в старой, но вполне крепкой хрущевской панельной пятиэтажке подошла как нельзя лучше. Хозяйка, старушка Замятина, была добра и недокучлива. Сама жила у дочери через две улицы. Подтекающий кран и растрескавшиеся, отходящие плинтуса подсказывали путь к сердцу хозяйки.

Он зарегистрировался в местном ОВД, оформился в школе, подкорректировал пособие с учебной программой для 8 – 11-х классов и приступил к спокойной и мирной деятельности на благо подрастающего поколения лоботрясов, прыщавых хамоватых олухов, сексуально озабоченных и непрерывно матерящихся девиц, юных пьяниц и курителей всякой дряни, среди которых затесалось несколько нормальных парней и девчонок.

Впрочем, Николаю Викторовичу было все равно. Он сразу дал понять, что с ним не забалуешь. Да и сам его внешний облик не располагал к вольному поведению на занятиях, тем более к хамству. Дело даже не в том, что рослого, с каменными мышцами человека обычно остерегаются. Что-то в его глазах, в его спокойном голосе было такое, что останавливало хулиганские или просто вольные порывы учеников. Его зауважали, но втайне боялись.