Текст книги "Продажные твари"

Анжела Рубеновна добросовестно исполнила все. Единственное, на что зря потрачено было время, – «портрет лица» Нелли. Она и так нашлась на следующий вечер и действительно в «Сохо», где продолжала свою творческую деятельность на благо развитию индустрии сексуальных услуг под чутким контролем Лени Дурика.

Паша буквально снял ее с клиента, на коленях которого она расположилась за укромным столиком клуба в закутке за барной стойкой. Приставив клиенту, пожилому дядьке в дорогом костюме и старомодной дешевой заколке, приторочившей галстук к безвкусно подобранной рубашке, ксиву прямо вплотную к очкам, Паша нежно, но непререкаемо прихватил даму за локоток и прошептал ей нечто такое, после чего Нелли быстренько и без хлопот была доставлена в отдел.

Составив по внешним данным (хороша, кокетлива) и первым репликам (глуповата, характер слабый) психологический блицпортрет этой Нелли (по паспорту действительно оказалась Нинель Игоревна, фамилия прямо-таки царская – Романова), Марьяна выбрала жесткую лобовую атаку. Пашу попросила остаться, поработать «злым следователем», подыграть агрессивно, в наглую.

Начал Паша.

– Этого знаешь? (Сует фото Миклухи под нос).

– Знаю, читала, его убили. Я-то здесь при чем? Вы что – чокнулись!

– Ты кому здесь хамишь, оторва кабацкая! Мы все знаем. Мы знаем, что он с тобой сделал. Знаем, что попросила отомстить. Знаем примерно – кого просила. Выкладывай все, и я тебе клянусь, что пойдешь по статье о недонесении – условно. Иначе гарантирую минимум десятку строгача, и еще киллер твой тебя достанет, кишки выпустят на зоне. Будешь до конца жизни бомжевать по вокзальным буфетам и у синюшных в рот брать за стакан сивухи.

Паша нес дикую околесицу столь злобно и убедительно, что Марьяне самой в какой-то момент стало смешно.

Нелли, изящно одетая, явно принадлежавшая к разряду недешевых, соблюдающих себя девушек на приличном гонораре, впала в полнейший ужас, глаза остекленели, красивый ротик ее приоткрылся, продемонстрировав шеренги безупречных зубов. Руки госпожи Романовой задрожали, и она вдруг разразилась рыданиями. По их модуляциям, вообще по реакции девушки Марьяна с глубоким сожалением сделала экспресс-вывод: не может быть.

– Не плачьте, девушка, – нежно проворковала Залесская, глазами дав понять Паше, чтоб завязывал кошмарить и вышел.

– Я сейчас ребят приведу, с тобой покруче потолкуют, – не удержался напоследок Суздалев и, скорчив злодейскую гримасу, вышел, для убедительности оглушительно хлопнув дверью.

Нелли взвыла еще отчаяннее, не оставив Залесской ни малейших сомнений, что перед ней не более чем запуганная шлюшка в истерике.

– Ладно, успокойся, просто у него характер тяжелый, – проворковала Марьяна. – Я старше по званию, в обиду тебя не дам. Ты только расскажи мне, как у вас с этим мужчиной, с этим Толиком все началось, как все было – в подробностях, не стесняясь, и чем кончилось. Я же понимаю, ты его не убивала… сама, просто рассердил он тебя очень, да?

Нелли повсхлипывала еще немного и действительно успокоилась, поддавшись почти безотказному приему: злой следователь – добрый.

– Послушайте, я клянусь, что с этим Толиком была всего один раз, один раз, понимаете? Одна ночь у меня в апартаментах, утром ушел, больше я его не видела. Какая месть, на кой хрен он мне сдался?

– Так, я тебе, кажется, верю. Теперь только расскажи без всяких стеснений, как он тебя трахал, как тебе с ним было, что говорил?

Нелли сделала паузу, но явно не для того, чтобы вспомнить, а просто чтобы перевести дух и промокнуть остатки слез, высморкаться. Потом с изумлением посмотрела на Марьяну.

– А вам зачем это? – уже совершенно спокойно и с любопытством поинтересовалась она. – Порнуха какая-то…

– Чтобы тебя спасти, дурочку, – снисходительно и вполне доброжелательно объяснила Марьяна, ничего не объяснив.

– Ну ладно… Я помню его хорошо, и эту ночь. Он чумовой был мужик в койке, я такому сама бы приплатила. Вам что, в деталях, что ли описать, чего он делал? Я так не помню, но с большой выдумкой был, заводил долго, всякие ласки там…

– И ты?..

– Чего я? Кончила раза два-три в натуре, без театра, для меня это большая редкость. Я по этому делу… как бы сказать?.. глуховата стала, профессия накладывает свой отпечаток, все в одно сливаются. Вообще, скоро фригидкой стану. А с ним – да, кайфово, он мастер был – точно.

– И ты ничего не сделала, чтобы встретиться еще раз, приручить его как-то?

– Не-а… Расплатился, и ладно. Я могу и без кайфа. Мне ребенка поднять надо, и мать болеет. И потом… я ему, по-моему, не понравилась. Он не того хотел. Старался – старался, а я пару раз пискнула… У меня такое впечатление создалось, что я ему почти сразу неинтересна стала, а когда кончила в первый раз, так и вовсе он обленился, по-простому заводил, без того драйва. Слушайте, клянусь, я его не видала больше и уж тем более никому не заказывала, как этот ваш блондин на меня тут вешал. Ну сами посудите, с чего вдруг-то?..

– А с кем ты его видела после? Кого ты вообще знаешь из своих подруг, которые с ним…

– Честно слово, никого. И не видела. Я бы рассказала – что тут такого? Но не видела и не знаю. Клянусь!

Когда Паша вошел, Нелли в кабинете уже не было. Марьяна сидела в задумчивости, по обыкновению уставясь в одну точку на стене.

– Ты что – отпустила ее?

– Ага!

– А можно поинтересоваться, по каким, пардон, критериям?

Марьяна оторвала взгляд от точки на стене, с трудом преодолев этот свой симптом кататонии, перевела глаза на Пашу и очень спокойно ответила:

– Темпераментом не вышла. А это нас не интересует. Нас даже Голышева недолго привлекала, а уж у нее-то… Нас даже Анна Саидовна Салахова больше двух месяцев не продержала, а она, между прочим, в постели с ним с ума сходила. Про Леночку Тутышкину я просто молчу.

Паша смотрел на Марьяну, словно подросток, которому впервые в жизни показали акт в натуре. Он был заворожен ее откровениями, но совершенно не понимал, к чему она клонит и какое это все имеет отношение к поиску убийцы.

Марьяна ответила на его немой вопрос вполне внятным, громким:

– Что Гукасова? Нашли эту Асю?

– Пока нет. Ни этот ее Ленька Дурик, ни другие партнеры не знают, где она. У девиц своих расспрашивала – тоже не знают. Говорят, не видели давно, больше чем полгода. Если по времени, то после убийства Миклухи не видел никто из опрошенных. Настораживает.

– Давай найдем эту Асю, Пашенька! Он с ней долго был. Давай найдем!

С этими словами Марьяна извлекла из ящика своего рабочего стола лист с фотороботом Аси, составленным со слов Гукасовой. Судя по тому, как приблизительно совпало ее описание с реальной Нелли, здесь тоже не стоило рассчитывать на верность принципам классического реализма в отображении натуры. Придется заставить еще нескольких коллег этой Аси поработать у компьютера.

– Не знаю, какое чувство – седьмое, десятое, двадцатое говорит, да нет – просто долдонит мне: нам надо ее найти, надо найти. И все прояснится. А пока, Паша, я не понимаю, но догадываюсь. Кажется, догадываюсь…

– О чем?

Марьяна встала, собрала бумаги и молча пошла к выходу, бросив через плечо: «Извини. Пока!»

После звонка на мобильный с того света прошло изрядное количество дней. Но воспоминание об этом продолжало держать за горло, не давало свободно дышать. Он поступил тогда мудро, осмотрительно, правильно, единственно допустимым образом.

А теперь, когда все было позади, его нестерпимо мучило, терзало, донимало, как назойливая зубная боль, желание проверить. Проверить и убедиться. Желание абсолютно иррациональное. В свете предстоящего отъезда навсегда, в отблеске огня, сжигавшего мосты, – желание глупое, вздорное, более того – все же немного опасное. Он уговаривал себя, что сделает это за два-три дня до самолета, если уж зудит. Он убеждал себя, что пошло оно все к чертям, какая разница… Но саднило!

Сегодня он мог позволить себе приехать к середине дня – с утра его график был свободен от заседаний, совещаний, процессов, встреч с прокурорами и адвокатами. Он сказал, что почитает материалы дома, дал водителя Лерочке, сиделка повезла ее в Славянск к эндокринологу и на анализы. Приедут к часу.

Олег Олегович спустился с крыльца и стал медленно прохаживаться вокруг дома почти вплотную к наружным стенам, внимательно вглядываясь в каждый сантиметр той бороздки, что пролегала между фундаментом и крошащейся бетонной отмосткой шириной сантиметров тридцать. Она была столь часто испещрена трещинами и попорчена сколами, что при дожде толку от нее как от козла молока, только хуже делает: вода просачивается, застаивается, проникает под фундамент, потихоньку пробирается в подвал. А зимой совсем худо.

Он обошел вокруг дома три раза. Он ничего не заметил, и ни в какой точке не кольнуло воображение. Тогда он продолжил осмотр, расширив обзор на двадцать-тридцать сантиметров от рваных краев отмостки. Ровная трава, пара тонких полусгнивших досок, неубранная горка ветоши, им же собранной, четыре ступеньки крыльца, опять ровная трава… – все!

Он прошелся по всему участку, внимательно осмотрев каждый клочок земли. Он не нашел след, примету, признак, которые искал. Он не смог представить себе, где это могло быть. Весьма вероятно, что ничего и не было.

Он заставил себя уйти в дом, сел в любимое кресло в кабинете у окна и вдруг вспомнил давний-давний разговор, нет – не разговор даже, обмен репликами между двумя водителями в ГАИ. Это было в молодости, когда служил еще в милиции. Он, помнится, заглянул туда получить какую-то бумагу на их отдельский патрульный «жигуленок». Один мужик, пожилой, спросил у молодого парня, стоявшего рядом с ним в очереди к окошку:

– Страховать-то свою будешь?

– Да на хрен! – отмахнулся парень. – Я вожу аккуратно, не гоняю как некоторые. А потом, если все нормально будет, если жив-здоров, – обидно же думать, что бабки на ветер выкинул.

– Эх, паря, прости за грубость, конечно, но дурень ты, я смотрю.

– Это почему?

– А ты соображаешь, для чего страхуются люди?

– Ну, как… – чтобы деньги вернуть, если что. Или если на смерть – семье достанется.

– Нет, браток! Умные люди страхуются, чтобы радоваться. Чтобы получить удовольствие в конце срока, когда убедился, что жив и в порядке.

– Не понял!

– Не стукнулся – по очередям не толкаться, права не качать. Радость? Радость. Год проездил, жив-здоров. Счастье? Удача? Конечно. Чего еще важнее человеку в жизни? Умные страхуются, чтобы променять деньги на жизнь и здоровье, счастье и удачу. А дураки вот как ты рассуждают.

Судья Дымков вспомнил этот диалог, который, в сущности, и не забывал. Но сейчас к случаю пришлось.

Как-то вдруг полегчало. Вдруг поверилось, что все обойдется. Он глубоко вздохнул, улыбнулся бедному осеннему солнышку в окошке и открыл папку с материалами очередного дела, исход которого был ему уже абсолютно безразличен.

Он дал себе и всей ораве, задействованной в поиске, четыре дня. Тотально ходить по адресам, указанным в регистрации, было опасно: спугнешь на раз. Как сообщил «заряженный» баксами подполковник городской ГИБДД, четыре десятка подозрительных машин было остановлено и досмотрено по ориентировке на модель плюс цвет. Ничего вразумительного. Лишь один прижатый к обочине автолюбитель заслуживал внимания… как курьез. Белая, сто раз крашенная «копейка». Мужик не вышел, сунул права в окошко. Инспектор прикинул: рост (башка в потолок), внешние данные в целом совпадали с искомым гражданином. Даже на голове – уже не по сезону – красовалась темно-синяя бейсболка, правда не «NIKE», а бренд магазина «Седьмой континент», и глаза имелись светло-голубые, и волосы черные вьющиеся. Шрама и пятна не было, но на эти особые приметы велено было внимания не обращать, поскольку в новой вводной значилось, что вероятно – грим, парик, подделка. Инспектор внутренне затрепетал, придрался к документам, попросил выйти и проехать в отделение. Парень, чертыхаясь, стал вылезать, и тут инспектор сильно огорчился. Две подушки под задницей, «поддомкраченное» и сдвинутое до упора вперед водительское кресло… С него соскочил мужичонка росточком так «метр с кепкой», точнее – с бейсболкой. Судя по имевшимся приметам, «киллер» укоротил себя сантиметров на двадцать пять. Инспектор извинился. Потом рассказал коллеге. Посмеялись. Пошло по цепочке, дошло до Пилюжного. Тому было не до смеха.

Когда вошли в его съемную квартиру в Тишарах, Ася была совсем пьяненькая. Он еще в пути, в машине, предотвратил ее попытки расплатиться честно и незамедлительно. Он пытался говорить, шутить с ней. Но девочка ослабела и отвечала бессвязно или молчала вовсе.

Кадык оттащил ее, обессилевшую и опьяневшую до крайности, в ванну и вымыл, испытывая непривычно смешанное желание: овладеть маленьким, но не хрупким, ладно скроенным плотным телом девушки, украшенным заметной упругой грудью и безупречным изгибом узкой талии, – или же просто позаботиться о ней, помыть, массируя и приводя в чувство, закутать в одеяло и уложить спать, погладив перед сном по головке.

Он перенес ее на диван и уложил.

– Ну что, давай, возьми меня, – пробормотала она сквозь побеждающую дрему, протянув к нему приглашающие, тонкие руки.

Он вернул руки на одеяло, внимательно осмотрел ее лицо, не такое и юное, не такое и девичье, как показалось с первого раза. По-детски милое, трогательно-кукольное, немного мальчишеское и в то же время с очень взрослыми глазами, в глубине которых то ли страдание застыло, то ли смерзшаяся тоска, то ли пьяное безразличие ко всему на свете.

– Сколько тебе лет? – спросил Кадык шепотом.

– Двадцать пять, – неожиданно отчетливо и спокойно ответила она, закрыла глаза и уснула. Кадык уступил совершенно непривычному для него, невозможно-сентиментальному желанию – погладил ее по влажным еще, коротким черным волосам, обнаружив, что ему это было приятно.

Он лег в свою кровать, сильно удивился происходящему с ним и тоже уснул.

«Та-а-ак, а вот это уже совсем интересно!» – подумал Паша Суздалев после случайного разговора со знакомым гаишником по дороге на работу.

Паша притормозил у светофора, встав бампер в бампер с резко остановившейся «копейкой». К ней быстрыми шагами, указующе выставив жезл, приближался Васек, часто здесь дежуривший и Паше давно шутливо отдававший честь, получая «честь» в ответ.

Васек как бы Пашу и не заметил, настолько сосредоточен был на этих пойманных древних «жигулях». Свободной от жезла рукой Васек извлек из кармана шинели листок со знакомым Паше до стона и боли фотороботом «Александра Васильевича Дьякова», пригляделся к водителю, сличил с изображением, а потом бегло изучил внешность автомобиля, осмотрел номера. Как раз загорелся зеленый, он отдал честь: «Все в порядке, ехайте!», и тут только улыбнулся Паше. Тому захотелось на минутку притормозить, и он жестом руки пригласил Васька к обочине.

– Все убийцу ловишь?

– По вашему приказанию, товарищ сыщик.

– А машину чего так осматривал? Убийца тебе что – сообщил, на какой тачке сегодня выехал?

– Ты че, Паш, я по ориентировке…

– По какой?

Васек показал.

– Откуда?

Развел руками:

– Начальство…

– Какое?

– Ну не твое же – ты бы знал. Мое непосредственное. Уже третий день. Вот – белый «жигуль», 2101, «копейка» то есть. Возможный номер – 638.

– А фоторобот убийцы при чем?

– Предположительно на такой тачке ездил на дело. Но пока глухо. Ничего близкого. Слушай, а ты че – правда, не в курсе? А как же…

Но Паша не дослушал. Он вякнул «пока» и дал по газам, чуть не задев служаку.

Он срочно доложил Кудрину и забежал рассказать Марьяне. Та сильно призадумалась, а Кудрин немедленно сел за телефон.

Через час вызвал. Таким Андрея Ивановича любимые сотрудники не видели давно.

– Значит так, коллеги… Наше с вами очень высокое начальство подтвердило, что ориентировка подлинная. Поинтересовался деликатно, как добыта, у кого, почему не поставили нас в известность? Ответили: по соображениям безопасности. В переводе на русский: не ваше собачье дело. И еще добавили мне пару ласковых по поводу грандиозных успехов в раскрытии трех убийств.

– Кто-то нашел без нас и раскрутил автора анонимки, того якобы безграмотного свидетеля. Он ведь мог знать больше. Вот и раскололся, – предположил Паша (так время от времени снайперски стрелял этот удивительный опер вместо беспорядочной пальбы шрапнелью).

– Или сам он дал дополнительный материал, но уже по другому адресу, – дополнила Марьяна Пашину версию. – Или был другой свидетель.

– Не исключено, – после некоторой паузы пробурчал Кудрин, – но я вот немного успокоился и подумал: «Какая, черт возьми, разница! Нам ведь кто-то помогает, от нас ничего не просит. Это хорошо. Другое хуже: этот «кто-то» может преследовать свои интересы. А судя по той персоне, на которую вышли, этот «кто-то», по моим догадкам, – зело могучий теневой господин. Вопрос: с чего бы вдруг один из негласных хозяев города занялся поиском и разоблачением убийцы посторонних ему людей?

– Значит, не посторонних, – резюмировал Паша.

– Проще! – вступила Марьяна. – Решили охолонить наглого чужака. Супербандитам в костюмах от Версаче нужна в городе тишина и абсолютное послушание. А тут под носом чинят самосуд, бутетенят город, возбуждают органы. Вот почему мы с этим неизвестным, давшим команду «фас», заодно.

– Обидно только, что его люди сумели накопать такое, до чего мы не дорылись, – и Кудрин с досадой и укоризной посмотрел на свою слегка растерянную команду.

Федор Пилюжный и Паша Суздалев синхронно, не будучи знакомы и не подозревая о существовании друг друга, чуть ли не в один и тот же день пришли к похожим выводам: искать убийцу прежним методом бессмысленно. В Славянске – тем более. Вариант, при котором он вообще смылся за рубеж или на далекий остров или сжег свою «копейку» в лесу, не рассматривался как нестерпимо обидный и лишавший смысла все дальнейшие действия.

Пилюжный рассудил, что три убийства, по времени не сильно отстоящие друг от друга, вряд ли совершил гастролер из далеких краев. Чтобы их готовить, надо где-то поблизости «вариться», следить за обстановкой, иметь, в идеале, своих информаторов. Если за него это делали другие, а он лишь исполнитель, какого черта сам за рулем, сам на встречу с Лейкиндом ходил? Э нет, он не далекий, но и не близкий. Он – окрестный, областной. И хоть область площадью чуть ли не с пол-Франции, найти можно, переместив поиск в районные города, поселки городского типа, даже крупные деревни. Искать не высокого брюнета в задрипанной «копейке» – он же блондин, он же со шрамом и он же без! Пробить по базам все белые «жигули» первой модели, а потом последовательно прощупать владельцев: кому давал доверенность? Да, авгиевы конюшни! Но это шанс.

Паша избрал этот же путь. Логически он тоже заключил, что убийца не гастролер из какого-нибудь далекого края, но не обязательно и житель Славянска. Если учесть твердое убеждение Марьяны, что здесь замешана женщина, тем более сомнительно, что она искала исполнителя за тридевять земель: скорее – окрест. Он тоже подумал о необъятной Славянской области. После встречи с Васьком, когда выяснилось, что именно ищут их борзые конкуренты, Паша разослал запросы в районные отделы ГИБДД области с просьбой предоставить информацию обо всех зарегистрированных «жигулях» первой модели белого цвета. В конце концов, самой свежей «копейке» должно быть более двадцати шести лет от роду. Их в восемьдесят четвертом прекратили выпускать. Раритет!

Марьяна Залесская каждый день начинала со звонка предприимчивой Анжеле Рубеновне и мягко, с сочувствием в голосе оповещала, что она-то, Марьяна, ладно, но терпение Старшего на исходе и до больших неприятностей гражданки Гукасовой осталось день-два от силы. Та клялась, что роет носом землю. Не врала, как выяснилось. Позвонила сама на четвертый день после разговора в управлении.

– В общем, так… Лене Дурику эта Ася досталась от другого… коллеги. И тот вспомнил, что она то ли родом, то ли приехала подзаработать из Козловска. Года полтора назад. Жалоб на нее не было – наоборот, спрос наблюдался, постоянные клиенты, прибыль, хотя внешне ничего особенного, малышка, тип на любителя. Но дело знала. Проработала месяца три. Потом Леня Дурик ее у… этого коллеги за долги взял. Мне передал, как бы сказать… в аренду, если так, по-простому выражаться. За процент. Вот, все вам сказала начистоту. Надеюсь, вы свое слово сдержите и оставите меня в покое. Где она сейчас – клянусь, понятия не имею. Может, в Козловск вернулась…

Кадык проснулся, вспомнил, что не один и на цыпочках подошел к дивану, где спала Ася. Он долго смотрел на нее, вспоминая вчерашнее странное чувство. И убедился, что за ночь оно никуда не пропало. Даже наоборот.

Кадык имел немало женщин. Всю жизнь, с юности, женщины нужны были, чтобы их иметь или использовать в хозяйстве, в быту, в деле. Одна попалась особая. Ее Кадык полюбил. Нет, не так, неправильно: она устроила больше других прежних, и он испытал привязанность. Она была старше на пять лет, силою и выносливостью в постели под стать ему, а характером подстать ему по природе: молчаливая, несуетная, не спорящая. Была б другая жизнь, другая работа – может, и женился бы. Она была удобная, он ее уважал.

А тут…

Он глядел на эту подвернувшуюся ему девочку – женщину с детски-мальчишеским лицом и длинными темными ресницами, и ему нестерпимо хотелось прикоснуться к ее щеке, к волосам, потрепать за ухом, как ластящегося щенка, поправить сползшее одеяло, подтянув его под розоватый подбородок, чтобы ей было теплее.

«Это что, Кадык? – спросил он себя. И подумал: – Она как ребенок. Но ты хочешь ее как женщину. И ты бы взял ее без грубости, в четверть силы, чтобы не сделать больно. И ты возьмешь ее так. Это нежность. Сечешь, Кадык? То-то и оно».

Ася открыла глаза, посмотрела на него сквозь сонную, хмельную поволоку. Медленно прояснился вчерашний вечер, но быстро отреагировала плоть. Она отбросила одеяло, прижалась, поцелуй показался Кадыку настолько мягким, сладким, топким, что у него, может быть, впервые в жизни от прильнувших женских губ закружилась голова.

Потом была нежность, как умел и мог он ее выказать в постели, осторожные, до восторженной дрожи в железных бицепсах и пальцах прикосновения к ней, и ее ответы, распалявшие до неудержимого, травмоопасного желания вонзиться и ударять, ударять, врываться снова и терзать, взрывать изнутри, но… нет, он гладил и ласкал опять и опять, целовал никогда доселе не дрожавшими при этом губами, и не хотел, чтобы это кончалось, боялся, что это кончится, но предел наступил, и от его ударов она взошла к своей предельной высоте, и он услышал… громкий стон, сдавленный выдох облегчения. Но было в этом стоне что-то… странное, какой – то оттенок то ли страдания, то ли разочарования. Впрочем, он чувствовал себя таким счастливым, что не придал этому никакого значения.

Это происходило в середине апреля 2010 года. До начала кровавых событий в Славянске оставалось два с половиной месяца.

Списки Пилюжного и Паши Суздалева были идентичны. Еще бы: те, кто пробивал по базе, одновременно получили два одинаковых приказа от двух инстанций: от управления следственного комитета и от руководства славянского МВД. Вот такой курьез, если не абсурд, сопровождал розыскные мероприятия, предпринятые по линиям силовых и теневых структур!

Аж триста девять белых «копеек» бегали, ползали или гнили по городам и весям, дорогам, просекам и гаражам Славянской области. Двадцать четыре города и городка, четырнадцать крупных поселков и сел, восемь мелких. И это еще без самого Славянска, который оба сыщика решили пока не трогать: и так уж слухи могли пойти, что белые «копейки» тормозят.

Берем провинцию. Но все равно кошмар. Если можно было бы сразу отбросить стариков, женщин и пацанов при деньгах, купивших «у соседа за гроши покататься для понта» – осталось бы всего ничего. Но доверенность мог дать кто угодно.

Оба старались не думать о сценарии, при котором «Александр Васильевич», не снимая с учета, пригнал тачку из дальних мест и поставил на глухой прикол в один из тысяч старых гаражей, чтобы только для дел. А еще оба с ужасом представляли картину: убийца специально перекрасил тачку в белый цвет накануне преступления, а потом – снова в родной: зеленый, красный, серо-буро-малиновый. Конечно, маловероятно, но тогда – безнадега полная.

Правда, у Паши было маленькое стартовое преимущество. У Паши была Марьяна, а у Марьяны – шанс обнаружить предполагаемую пассию убиенного Миклухи в районном центре Козловске, откуда она якобы явилась в мир большой продажной любви, в шумный мегаполис. А вдруг и он там, рядом?!

Паша рвался выйти на контакт со своими помощниками-конкурентами и привести все к разумному неофициальному сотрудничеству в рамках, разумеется, только розыскных мероприятий. Кудрин запретил.

– Андрей Иванович, его же могут спугнуть на раз. Представьте: кто-то дал убийце доверенность, допустим – старичок-сосед. Приходит к нему простой такой дознаватель, или гаишник, или, чего доброго, стажер… и что? Вопрос какой? Кому доверенность давал? Да не скажет, испугается. А потом кинется к убийце с тревожной информацией. И поминай как звали. Если, конечно, он еще не смылся.

– Паша прав, – согласилась Марьяна. – Надо хоть общий сценарий дознания согласовать. Иначе все насмарку…

Кудрин пообещал через час решить эту проблему. Ему самому ситуация рисовалась чудовищной и унизительной, хотя и утешал себя пословицей «Второй парашют никогда не лишний».

Вызвал через час, проинформировал.

– Сошлись вот на каком методе… Будем брать на испуг – другого выхода нет. Приходит сотрудник по месту жительства, удостоверяется, что «копейка» физически есть и на ходу. Если да, заявляет: «Пришла ориентировка из Славянска. Нашелся свидетель, видел, как на вашей машине в первой декаде июля, – это поближе по срокам к убийству Голышевой, ясно? – сбили женщину и уехали. По описанию, за рулем сидели не вы. К вам претензий нет (это чтобы сразу успокоить). Виноват тот, кто вел по доверенности». Если попал в точку и доверенность выдавалась – кому, когда, фоторобот? Ну, дальше по реакции, по обстоятельствам… Лучшего ничего не придумали.

На том и сошлись.

Кадык вблюбился. Как никогда в жизни.

Прошло три дня, и он сказал это себе, себя же стесняясь. Она осталась в его квартирке, убирала, вкусно и споро готовила из того, что он приносил из магазина, листала старые журналы и потрепанные детективы, смотрела по телевизору фильмы прежних лет по дневным программам и ждала его. Когда Кадык приходил из школы от своих оболтусов, Ася встречала его уже слегка пьяной. Выпивка и курево всегда под рукой – таково было ее первое и последнее пока условие в ответ на его «оставайся!»

Они почти не говорили друг с другом – так, ничего не значащая болтовня, хиханьки-хаханьки. Ужинали, выпивали бутылку водки. Ему – как слону дробинка, для нее – в самый раз, чтобы дойти до кондиции, требуемой организмом. Больше он ей мягко не позволял, догадываясь, что пьет болезненно, но она, как ни странно, и не особо просила, ей было хорошо, язык заплетался, веки полузакрыты, блуждающая, рассеянная улыбка и, в какой-то момент, властный порыв к сексу и его немедленный отзыв. В этот миг он понимал отчетливо, что провел день в подсознательном ожидании, предвкушении, даже в мечтах об этом первом порыве и невероятном, то зверином, то нежном слиянии с ее маленьким телом, плотью, всем ее существом.

Потом он слышал ее прерывистый, избавительный и какой-то мучительный стон – слышал, если не заглушал своим стоном, скорее рыком, непривычно для себя самого зычным и продолжительным.

Потом она начинала плакать. Навзрыд, как сильно обиженный ребенок. Он утешал ее как умел, неловко, но искренне, гладя по головке, бормоча какие-то банальные слова. И она успокаивалась. Он вытирал ей слезы – и все… Она засыпала через минуту, ночью ничего не повторялось – засыпала глубоко, по-детски и просыпалась только утром, когда оба хотели еще раз перед разлукой на целый день. И было так же сладко, и она плакала и засыпала, а он уходил на кухню, завтракал и тихо закрывал за собою дверь.

На шестой день наступила суббота, и Кадык не работал.

Утром после любви и слез она не заснула – впервые. Они лежали и говорили.

– Давай познакомимся, что ли? Вроде пора! – с шутливым вызовом в голосе предложил Кадык.

– Давай! – Она приняла игру. – Ася. Очень приятно!

– Николай, очень приятно.

Они, конечно, с первого пробуждения рядом выяснили имена друг друга. Но сейчас как будто бы начинали все с начала, так было веселее и в чем-то естественнее, учитывая угар прошедшей недели.

Он рассказал о себе. В общих чертах, не вдаваясь в подробности, вывел контур легенды, чуть изменив: Питер, безотцовщина, восемь классов школы кое-как, мореходка, морская пехота, Кавказ, где моря нет, но военный навык пригодился, близких двух друзей поубивало, мать умерла, братьев-сестер иметь не случилось. Все надоело: война от которой кровью захлебывался, сволочизм на коммерческой фирме, где подвизался в службе безопасности, потом мирное пьянство в родном городе со случайными людьми. Решил плюнуть, уехать, все забыть, жить тихо, учить детишек становиться сильными…

– …семью завести. – Она как бы продолжила фразу в его интонации.

– Пожалуй. А что? Я нормальный мужик, ничто человеческое мне не чуждо. Дети – цветы жизни…

– Во, отлично, давай за меня выходи, «Я то, что на-д-а-а-а» – Она очень музыкально и точно, с пародийной издевочкой воспроизвела строчку из популярной песенки и захохотала так искренне и опять же по-ребячески, что у Кадыка аж дыхание перехватило, и приступ невозможной, нереальной нежности и любви бросил его к ней, завел, опрокинул снова в только начавшее остывать пекло.

Потом они полежали молча еще минут десять, и он спросил:

– А ты? Как ты жила?

Она повернула голову, поглядела не него еще влажными от слез глазами.

– Я, Коленька, жила проституткой. Делала карьеру. Соской из подворотни я жила, девкой по вызову, телкой из сауны, потом девушкой из апартаментов, потом клубной шлюхой. Я, Коля, жила и живу блядью. Этим кормилась, в этом варилась, а начала в четырнадцать лет. На мне, Коля, проб ставить негде, я всею жизнью зае…я и залапанная. А если тебя интересует, что я делала в перерывах между клиентами, переездами, всякими групповухами и водкой по выходным, то я тебе скажу – ты удивишься: я книжки читала и фильмы по видику смотрела. Вот такая я нетипичная блядь: люблю серьезные книги читать и хорошее кино смотреть. Даже стихи люблю, много наизусть знаю. Из этого делаем вывод: я шлюха образованная, начитанная, могу в японские гейши податься – только пластику надо бы сделать, чтобы глазки подкосить.