Текст книги "Победитель"

Естественно, это комплимент. По смыслу слов – да. Однако интонация говорит о другом. Кажется, мы приближаемся к концу этой смахивающей на допрос беседы. Однако чувствуется, ПТ задал еще не все вопросы. Я убедился, что в подобных случаях лучше не форсировать события.

– Чтобы было понятнее, я имею в виду создание вами сети приютов «Абеона».

Патриша благодарит ПТ. Чувствуется, ей тоже хочется поскорее завершить разговор.

– Позвольте спросить, а откуда вы взяли имя?

– Имя?

– Абеона.

– ПТ, это еще зачем? – встреваю я.

Я тут же жалею, что встрял. ПТ отнюдь не дурачок. Он не задает тупых или бессмысленных вопросов. Я не понимаю, каким образом название приютов может что-то значить, но, раз ПТ спрашивает, ему это зачем-то нужно.

– Абеона – это древнеримская богиня безопасных путешествий, – поясняет Патриша. – Когда выросшие дети впервые покидают родительский дом, Абеона их оберегает и ведет.

ПТ кивает:

– А ваш логотип: бабочка со странным узором крыльев, похожим на глаза?

– Так этот вид называется Tisiphone abeona, – говорит Патриша, словно уже тысячу раз отвечала на подобный вопрос.

Наверное, так оно и есть.

– Да, – говорит ПТ. – Но как вы увязали все вместе?

– Что увязала?

– Благородную миссию древней богини Абеоны и логотип с бабочкой Tisiphone abeona? Это была ваша идея?

– Моя?

– Вы изучали богов и богинь Древнего Рима? Или, быть может, коллекционировали бабочек? – ПТ подается вперед и таким добрым, располагающим тоном спрашивает: – Что вас вдохновило?

Я пытаюсь прочитать ответ на лице Патриши, но сигналы, идущие оттуда, лишены ясности. Ее лицо бледнеет. Я вижу замешательство и даже страх. Кажется, только сейчас до нее что-то стало доходить, но что?

– Не знаю, – отчужденно отвечает Патриша.

Таким ее голос я слышу впервые.

ПТ кивает, словно ему это понятно. Не сводя глаз с Патриши, он протягивает руку к Максу. Тот уже наготове с другим листом бумаги. ПТ медленно и почти ласково протягивает лист Патрише. Я смотрю через его плечо. Это фотография верхней части руки. Там вытатуирована бабочка Tisiphone abeona.

– Это рука Рая Стросса, – говорит ПТ. – Единственная татуировка, найденная на его теле.

Глава 25

Время весьма позднее. Час ночи. И коньяка нами выпито до неприличия много. И вдруг Патриша говорит:

– А я ведь помню эту татуировку.

Мы одни в гостиной. Я растянулся на диване, запрокинул голову и рассматриваю потолочную инкрустацию в стиле ар-деко. Патриша сидит в кресле деда. Я жду ее дальнейших слов.

– Смешно, когда забываешь такие вещи, – продолжает она несколько заплетающимся языком, что выдает количество выпитого. – Или заставляешь себя забыть. Только вся штука в том, что полностью забыть невозможно. Хочешь забыть, думаешь, что уже забыл, но на самом деле ты ничего не забыл. Понимаешь?

– Пока нет, но все равно продолжай.

Я слышу звон кубиков льда, падающих в ее бокал. Вообще-то, пить со льдом коньяк, да еще такой марки – преступление, но я не на судебном процессе по делу об издевательствах над коньяком. Я смотрю в потолок и жду. Патриша поудобнее устраивается в кресле.

– Гонишь воспоминания. Заталкиваешь поглубже. Блокируешь. Это как… – Язык сестры заплетается все сильнее. – Как будто у меня в мозгу есть подвал, и все жуткое дерьмо, которое я натворила, я побросала в чемодан… вроде того, что ты мне подарил, с монограммой… Так вот, я сволокла чемодан в подвал, бросила в самом дальнем углу, где темно и сыро, а сама поскорее наверх. Заперла дверь и надеялась, что больше никогда не увижу этого чемодана.

– И теперь, – включаюсь я, – если следовать твоей красочной аналогии, чемодан вдруг оказывается наверху и открытым.

– Да, – отвечает Патриша, потом спрашивает: – Послушай, а это была аналогия или метафора?

– Аналогия.

– Я вечно их путаю.

Мне хочется коснуться ее руки или успокоить каким-нибудь вполне невинным образом. Но мне так хорошо лежать на диване. Я наслаждаюсь своим состоянием. До кресла, где сидит Патриша, слишком далеко, и потому я просто молчу.

– Вин!

– Да.

– В сарае был земляной пол.

Я жду продолжения.

– Я помню, когда он оказывался сверху. Поначалу он обычно придавливал мне руки к полу. Я закрывала глаза и старалась мысленно куда-нибудь переместиться. Через какое-то время… я хочу сказать, невозможно постоянно держать глаза закрытыми. Ты можешь пытаться, но у тебя не получается. И я стала смотреть. На нем была лыжная маска, поэтому я видела только глаза. Я не хотела их видеть, не хотела смотреть в его глаза. И тогда я поворачивала голову вбок. Он восседал на мне. Я помню его руку, и там… там была такая бабочка.

Патриша замолкает. Я пытаюсь принять сидячее положение, но у меня не получается.

– И я смотрела на бабочку. Сосредоточивалась на одном крыле. Когда он гарцевал на мне, его рука дергалась, а я воображала, что бабочка хлопает крыльями и вот-вот улетит.

В гостиной темно. Мы продолжаем пить коньяк. Я уже прилично набрался и потому начинаю размышлять о всякой экзистенциальной чепухе; о состоянии человеческого сознания, которое, как в случае с Патришей, пытается отгородиться от того, о чем я недавно слышал. Я ведь совсем не знаю Патришу. И она совсем не знает меня. Да и все мы разве знаем друг друга? М-да, я действительно пьян. Я наслаждаюсь этой тишиной. Очень многие люди не понимают красоты тишины. Она связывает людей. Так я был связан с отцом, когда мы молча играли в гольф. Я был связан с Майроном, когда мы молча смотрели старые фильмы или телевизионные шоу.

И тем не менее что-то заставляет меня нарушить тишину и сказать:

– Значит, в тот день, когда убили Рая Стросса, ты была в Нью-Йорке.

– Да, была… Вин, твоему другу ПТ я сказала правду. Я постоянно езжу в Нью-Йорк.

– А мне не звонишь.

– Иногда звоню. Ты ведь один из самых крупных спонсоров моей сети приютов. Но вряд ли бы тебе понравилось, если бы я каждый раз дергала тебя звонками.

– Это верно, – соглашаюсь я.

– Думаешь, это я убила Рая Стросса?

Подобная мысль вот уже который час вертится у меня в мозгу.

– Не представляю, каким образом, – говорю я.

– Какое впечатляющее подтверждение.

Я приподнимаюсь. Выпитый коньяк ударяет в голову, и она начинает кружиться.

– Я могу высказаться напрямую?

– А ты когда-нибудь говоришь по-другому?

– Гипотетически, если бы ты убила Рая Стросса…

– Я не убивала.

– Поэтому я употребил слово «гипотетически».

– Ах да. Продолжай.

– Если бы ты его убила, гипотетически или по-другому, я бы никоим образом тебя не винил. Я просто хочу знать, чтобы мы смогли с этим разобраться.

– Разобраться с этим?

– Сделать так, чтобы прошлое больше никогда к тебе не возвращалось.

Патриша улыбается и поднимает бокал. Она утомлена не меньше моего.

– Вин!

– Да.

– Я его не убивала.

Я ей верю. И еще я уверен, что она рассказывает мне не все. Но опять-таки в обоих случаях я могу ошибаться.

– Можно задать тебе гипотетический вопрос? – спрашивает Патриша.

– Разумеется.

– Если бы ты был на моем месте и тебе подвернулся шанс убить Рая Стросса, ты бы его убил?

– Да.

– И без особых колебаний, – говорит она.

– Вообще без колебаний.

– Такое ощущение, словно ты уже был в похожей ситуации.

Не вижу смысла отвечать. Как я уже говорил, я совсем не знаю Патришу, а она совсем не знает меня.

Много лет назад мне довелось попасть на частный ретрит, куда на выходные съехались вашингтонские политики, включая сенатора Теда Кеннеди. Называть точное место я не имею права – это конфиденциальные сведения. Скажу лишь, что мы находились не так далеко от Филадельфии. В последний вечер устроили празднество, где сенаторы поочередно пели под караоке. Я не шучу. Честно говоря, это зрелище меня восхищало. Сенаторы выглядели дураками, как выглядим все мы, когда поем под караоке, но им было плевать.

Возвращаюсь к Теду Кеннеди.

Мы едва познакомились, но он настаивал, чтобы я звал его Тедом. Не помню, какую песню он выбрал. Что-то из хитов фирмы «Мотаун». Возможно, «Ain’t No Mountains High Enough»[26]26
  Хит 1967 г., выпущенный звукозаписывающей фирмой «Мотаун рекордз». Впервые прозвучал в исполнении американских певцов Марвина Гэя и Тамми Террелл. Название переводится как «Нет гор, настолько высоких».


[Закрыть]. Или ее пела Барбара Боксер? Или они с Тедом пели дуэтом, как Марвин Гэй и Тамми Террелл? Уже не помню. И хотя мы с ним расходились во мнениях по многим вопросам, Тед был на редкость обаятельным и остроумным. Весь вечер он пил. Много. Он был настолько пьян, что только чудом не зацепил головой какой-нибудь абажур. Под конец торжества он уже не стоял на ногах, и спутнице пришлось чуть ли не на себе тащить его в номер.

Зачем я вам все это рассказываю?

На следующее утро мне надо было рано уезжать. Я проснулся в половине шестого, а в шесть уже был в столовой. Там я застал только одного человека. Вы уже догадались кого.

– Доброе утро, Вин! – приветствовал меня Тед. – Садитесь со мной.

Он читал «Вашингтон пост», прихлебывая кофе. На тарелке лежал обильный завтрак. В глазах – ни следа похмелья. Он успел принять душ и был бодр. У нас возникла оживленная дискуссия по целому ряду тем, но главное вот в чем: я больше не встречал людей, обладавших таким умением пить, и я не знаю, считать ли это свойство положительным или отрицательным.

По-моему, оно отрицательное.

В чем суть этой истории, где я хвалюсь знакомствами с важными шишками? Я считаю себя вполне «тренированным» по части выпивки. Но я не Тед Кеннеди. Когда я просыпаюсь утром после вышеописанной беседы, у меня раскалывается голова. Я испускаю громкий стон, и, словно по сигналу, в дверь стучат.

– Доброе утро!

Это Найджел. Мой стон повторяется.

– Как мы себя чувствуем поутру?

– Твой голос, – бормочу я.

– И что ты хочешь о нем сказать?

– Такое ощущение, что тебе долбят перфоратором по черепному нерву.

– У мастера Вина похмелье? Лучше поблагодари меня. Я принес тебе мое сверхсекретное лекарство.

Он кладет мне на ладонь пару таблеток и протягивает стакан.

– Вообще-то, похоже на аспирин и апельсиновый сок, – говорю я.

– Тсс, я подумываю о подаче патентной заявки. Раздвинуть занавески?

– Только если хочешь получить пулю в лоб.

– Патриша проснулась и одевается.

Найджел уходит. Я долго стою под душем и столь же долго одеваюсь. Когда я спускаюсь, Патриша уже ушла. Я завтракаю с отцом. Разговор не клеится, чему я не удивляюсь. За столом я не задерживаюсь. Позавтракав, сажусь в машину и еду в пансионат для престарелых в Крестмонте, где меня ждет встреча с матерью Эди Паркер и отцом Билли Роуэна.

Миссис Паркер называла мне свое имя, но я его забыл. Когда я говорю с людьми значительно старше себя, то предпочитаю называть их мистер такой-то или миссис такая-то. Сказывается полученное воспитание. Встреча происходит в комнате мистера Роуэна, где уюта не больше, чем в кабинете дерматолога. Доминируют два цвета: светло-бежевый и зеленовато-бирюзовый. Убранством комната напоминает помещения современных евангелических церквей: простые деревянные кресты, литографии на холсте, изображающие безмятежного Иисуса, и доски с библейскими цитатами вроде «Бог превыше всего». Это из шестой главы Евангелия от Матфея, стих 33. Еще одно изречение, привлекшее мое внимание, взято из Книги пророка Михея, глава 7, стих 18: «Простить и забыть»[27]27
  Цитаты переведены так, как они даются в оригинале романа. Они отличаются от канонических (как в английском, так и в русском текстах) и, вероятно, представляют собой одну из «модернизированных» протестантских версий Библии, которых великое множество.


[Закрыть].

Не правда ли, интересный выбор изречений? Неужели мистер Роуэн всерьез в это верит или же ему требуется ежедневное напоминание? Смотрит ли он каждый день на стену и думает о своем сыне? Примирился ли он со случившимся более сорока лет назад? Или изречения на стене являются в большей степени оборотной стороной? Может, мистер Роуэн выбрал слова пророка Михея в надежде, что жертвы «Шестерки с Джейн-стрит» обратят внимание?

Мистер Роуэн сидит в инвалидном кресле. Рядом, на стуле, сидит миссис Паркер. Они держатся за руки.

– Он не может говорить, – поясняет мне миссис Паркер. – Но мы продолжаем общаться.

Наверное, нужно было бы спросить у нее, каким образом, однако меня это ничуть не интересует.

– Он сжимает мне руку, – добавляет миссис Паркер.

– Понятно, – отвечаю я, хотя ничего не понимаю.

Как сжимание руки может заменять словесное общение? Может, одно сжатие означает «да», а два – «нет»? Или он использует длинные и короткие сжатия на манер азбуки Морзе? Я бы спросил, но опять-таки я приехал сюда совсем не за этим. И потому сразу перехожу к цели своего визита:

– Как вы и мистер Роуэн познакомились?

– Через мою Эди и его Билли.

– Можно узнать когда?

– Когда… – Она подносит ко рту сжатый кулак.

Мы оба смотрим на мистера Роуэна. Он смотрит на меня. Не знаю, чтó он видит и как у него со зрением. Из его ноздрей торчат кислородные катетеры, которые ведут к резервуару, прикрепленному с правой стороны кресла.

– Когда Эди и Билли исчезли.

– Билли и Эди встречались?

– Не просто встречались, – отвечает миссис Паркер. – Они были помолвлены.

Она подает мне рамку с фотографией. Солнце и время притушили краски, но на снимке видны радостные лица университетских студентов Билли Роуэна и Эди Паркер. Они стоят рядом, щека к щеке. Снимок сделан на пляже. Позади простор океана. Их улыбки яркие, как солнце. На лицах блестит пот, а сами лица безумно счастливые (или так кажется).

– Видите, какие они влюбленные? – спрашивает миссис Паркер.

Так оно и есть. Снимок запечатлел их молодыми, влюбленными и беззаботными.

– Правда, красивая пара?

Я позволяю себе кивнуть.

– Мистер Локвуд, они были всего-навсего глупыми детишками. Уильям всегда это говорит. Правда, Уильям?

Уильям никак не реагирует.

– И конечно, идеалистами. Кто в молодости не бывает идеалистом? Билли был таким рослым дуралеем, а моя Эди – тихая девочка, мухи не обидит. Каждый вечер она смотрела новости и видела, как молодые парни возвращаются с войны в пластиковых мешках. Мой сын Эйден, ее брат, служил во Вьетнаме. Вы это знали?

– Нет, не знал.

– В новостях, конечно, такое не расскажут. – В голосе миссис Паркер появляется горечь. – Для них моя Эди была просто сумасшедшей террористкой, как те девицы из банды Мэнсона.

Я изо всех сил стараюсь изобразить сочувствие, но в таких случаях меня всегда подводит мое «высокомерное выражение лица». У Майрона это здорово получается. На его лице отображается столько оттенков эмпатии, что сам Аль Пачино позавидует.

– Когда вы в последний раз получали известия от Эди или Билли?

Вижу, что мой вопрос застает миссис Паркер врасплох.

– Зачем вы об этом спрашиваете?

– Я просто…

– Никогда. Я имею в виду, после того вечера мы их не видели и ничего о них не слышали.

– Ни разу?

– Ни разу. Я вас не понимаю, мистер Локвуд. Зачем вы приехали? Нам сказали, что вы сможете помочь?

– Помочь? В чем?

– Найти наших детей. Это же вы нашли Рая Стросса?

Я киваю. Пусть это и неправда, но я как-нибудь переживу.

– Когда мы с Уильямом увидели в новостях снимок Рая… Вы хотите услышать нечто странное?

Я стараюсь выглядеть открытым и понимающим.

– Когда вы нашли Рая Стросса…

Она снова поворачивается и смотрит на мистера Роуэна. Он никак не реагирует. Не знаю, слышит ли он наш разговор. Возможно, у него афазия; может, он вообще находится в отрешенном состоянии или же умеет делать непроницаемое лицо. Все это лишь мои предположения.

– Вы знаете, что было самым странным?

– Не знаю. Расскажите.

– На момент убийства Рай был уже весьма пожилым человеком. Конечно, не настолько старым, как мы с Уильямом. Нам за девяносто. И вот что странное: мы по-прежнему думаем об Эди и Билли как о молодых. Словно с их исчезновением время застыло. Как будто они и сейчас выглядят как на этой фотографии.

Миссис Паркер забирает у меня рамку. Ее палец касается лица дочери, а голова нежно склоняется.

– Мистер Локвуд, вам это кажется странным?

– Нет.

Она трогает руку мистера Роуэна:

– Уильям когда-то любил играть в гольф. Кстати, вы играете?

– Да, играю.

– Тогда вы поймете. Раньше Уильям шутил, что мы с ним проходим последние девять лунок. А теперь говорит, что мы прямиком движемся к восемнадцатой. Но мы по-прежнему называем Эди и Билли нашими детьми. Сейчас его Билли было бы шестьдесят пять. А моей Эди – шестьдесят четыре.

Она качает головой, словно не веря.

В другой ситуации я бы счел этот разговор утомительным и бессмысленным. Но ведь я затем сюда и ехал. Я не рассчитывал получить от мистера Роуэна или миссис Паркер какие-либо полезные сведения. У меня совсем другая цель. Я хочу «поднять волну» и посмотреть на их реакцию. Сейчас поясню.

Если Эди Паркер и Билли Роуэн все эти годы были живы, велика вероятность, что они каким-то образом дали о себе знать родным. Возможно, не в первые год-два, когда «Шестерку» активно искали. Но прошло уже более сорока пяти лет с тех пор, как «Шестерка с Джейн-стрит» пустилась в бега. Если ее Эди и его Билли были живы, разумно предположить, что в какой-то момент они вышли на контакт.

Разумеется, это ни в коем случае не означает, что миссис Паркер расскажет мне об этом (молчаливого мистера Роуэна мы на время исключим из процесса). Она сделает все возможное, убеждая меня в обратном. Даже если она и видела свою дочь, то будет утверждать обратное. Это я уже слышал от нее в самом начале разговора.

Итак, говорит миссис Паркер мне правду или ведет со мной игру?

Это-то я и пытаюсь выяснить.

– Когда вы впервые услышали о… – какое тактичное слово лучше здесь употребить? – об инциденте, спровоцированном «Шестеркой с Джейн-стрит»?

– Вы не возражаете, если мы не будем их так называть?

– Почему?

– «Шестерка с Джейн-стрит», – морщится миссис Паркер. – Это делает их похожими на «семью» Мэнсона.

– Да, конечно. – Мой лимит тактичности исчерпан. – Как вы услышали об инциденте?

– Ко мне в дом ворвалась толпа агентов ФБР. Они вломились так, словно искали Аль-Капоне. Перепугали нас с Барни до полусмерти.

Мне это уже известно. Перед поездкой сюда я заглянул в папку, полученную от ПТ. Но сейчас я не пытаюсь собрать сведения. Я пытаюсь проверить правдивость моей собеседницы и, быть может, как вы вскоре увидите, вызвать реакцию.

– Значит, вы больше никогда не видели вашей дочери? – спрашиваю я, придав голосу надлежащую серьезность.

Миссис Паркер кивает. Никаких слов. Никаких эмоций. Только кивок.

– И вы больше не говорили с ней по телефону?

– Говорила. – (Я жду.) – В тот вечер. За час до появления агентов ФБР.

– И что она вам сказала?

– Эди плакала. – Миссис Паркер бросает взгляд на мистера Роуэна; он по-прежнему неподвижен, но в глазах блестят слезы. – Она сказала, что случилась ужасная беда.

– Уточнила какая?

Миссис Паркер качает головой.

– Что еще сказала вам Эди?

– То, что им с Билли придется спешно уехать. Возможно, надолго, а может, и навсегда.

По щеке мистера Роуэна сползает слезинка. Они снова держатся за руки, настолько крепко, что кожа из пергаментной стала белой.

– А потом?

– Это все, мистер Локвуд.

– Эди повесила трубку?

– Эди повесила трубку.

– И?..

– И больше никогда не звонила. Уильям тоже никогда не получал звонков от Билли.

– Как вы думаете, что с ними случилось? – спрашиваю я.

– Мы же родители. Уж у кого спрашивать, так только не у нас.

– И все-таки я спрашиваю.

– Мы думаем, их нет в живых. – Миссис Паркер закусывает губу и несколько секунд молчит. – Поэтому мы с Уильямом и соединились. Естественно, после того как не стало его жены и моего мужа. Прежде у нас и мысли не было. Нам подумалось, что эти отношения будут эхом отношений наших детей. Словно частичка их любви продолжала жить и соединила нас. – Затем миссис Паркер вторит моим мыслям: – Будь моя Эди и его Билли живы сейчас, они бы нашли способ сообщить о себе. Во всяком случае, мы всегда в это верили.

– Но больше не верите?

– Теперь, мистер Локвуд, мы вообще не знаем, чему верить. – Она качает головой. – Все эти годы мы думали, что Рай Стросс мертв. А сейчас… Впрочем, потому вы сюда и приехали.

Свободной рукой миссис Паркер тянется к моей. Я хочу отодвинуться – простите, это чисто инстинктивное желание, – но я заставляю себя не двигаться. Теперь миссис Паркер левой рукой держит за руку меня, а правой – мистера Роуэна. Так проходит несколько секунд, но мне они кажутся гораздо длиннее.

– Теперь у нас с Уильямом снова появилась надежда, – срывающимся голосом говорит миссис Паркер. – Если Рай Стросс все эти годы был жив, может, и наши дети тоже. Может, Эди и Билли уехали куда-то далеко и поженились. Возможно, у них есть дети и даже внуки. И возможно… я говорю всего лишь о вероятности… мы увидимся с ними прежде, чем Уильям и я достигнем той самой восемнадцатой лунки.

Не знаю, что и сказать.

– Мистер Локвуд, а вы как думаете? Эди и Билли живы?

Я тщательно подбираю слова:

– Не знаю. Но если они живы, я их найду.

– Я вам верю, – говорит миссис Паркер, глядя мне в глаза. – Вы нам сообщите, когда узнаете правду? – спрашивает миссис Паркер. – Мы слишком долго ждали завершения. Знаете, каково это?

– Не знаю, – честно отвечаю я.

– Обещайте: когда узнаете правду, вы нам сообщите. Какой бы ужасной она ни была. Обещайте нам обоим.

И я обещаю.