Текст книги "Победитель"

Глава 12

К часу ночи я возвращаюсь в «Бересфорд».

Ормуз видит, как я подхожу к двери, и торопится ее открыть. Я показываю фальшивое удостоверение агента ФБР и тут же убираю в карман куртки. Я знаю: попытка выдать себя за агента является нарушением закона, но дело в том, что богатых за подобные преступления не отправляют в тюрьму. У богатых есть целая свора адвокатов, которые исказят действительность тысячью разных способов, пока она не потеряет смысла. Они объявят Ормуза лжецом. Они скажут, что я просто пошутил. Адвокаты заявят, что я вообще ничего не показывал, а если этот момент попал на камеры, скажут: я помахал фотографией жильца, к которому шел в гости. Мы умеем нашептывать в уши дружески настроенных к нам политиков, судей и прокуроров. Мы жертвуем на их избирательные кампании и прочие важные для них дела.

Эта история попросту растворилась бы.

А если бы случилось чудо и этого не произошло, если бы сработал один шанс на тысячу, если бы власти дали делу ход и, вопреки давлению, довели его до суда; если бы собралось жюри присяжных и меня обвинили бы в попытке выдать себя за агента, я бы все равно не угодил в тюрьму. Богатые парни вроде меня не отправляются на нары. Мы – возглас удивления! – отделываемся штрафами. Поскольку у меня пропасть денег и их раз в сто больше, чем я сумею потратить за всю жизнь (а их еще больше), какой смысл лишать меня свободы?

Скажете, я слишком откровенен?

В моем бизнесе подобные расчеты происходят постоянно. Потому-то так много тех, кто предпочитает гнуть правила под себя, нарушать их и обманывать. Вероятность быть пойманными? Мала. Вероятность предстать перед судом? Еще меньше. Если же вас все-таки поймают, какова вероятность, что сумма штрафа окажется меньше той, что вы украли? Очень велика. А вероятность получить реальный срок? Это математическая величина, бесконечно приближающаяся к нулю.

Я этого терпеть не могу. Я не поддерживаю обманщиков и воров, особенно тех, кто ворует не ради того, чтобы накормить голодающую семью.

И тем не менее я пришел с фальшивым удостоверением.

Я кажусь вам лицемером?

– Да, Отшельник вел себя как вампир, – говорит мне Ормуз. – Он выходил из дома только по ночам.

У Ормуза настолько массивные веки, что я удивляюсь, как он вообще способен видеть. Его живот похож на шар для боулинга, а лицо и щеки темные. Мне встречались такие лица: человек только-только побрился, но через несколько секунд лицо уже выглядит так, будто он брился ранним утром.

– Хотите чего-нибудь выпить? – предлагает он. – Кофе?

Ормуз показывает мне свою кружку. Вероятно, когда-то она была белой, но сейчас имеет цвет зубов курильщика.

– Нет, спасибо. Как я понимаю, этот таинственный жилец пользовался подвальным выходом.

– Угу. И это было странно.

– Чем странно?

– Выход из подвала вон там, слева. Потом Отшельник все равно должен был обогнуть здание. И путь его лежал мимо входной двери. То есть мимо меня.

– Значит, такой способ выхода отнимает больше времени?

– Конечно. Вам нужно пройти больше ступенек и дольше ехать на лифте. Бессмыслица какая-то, хотя…

– Хотя – что?

– Вестибюль утыкан камерами. А в подвале, от лифта до выхода наружу, всего одна.

Логично.

– Он когда-нибудь заговаривал с вами?

– Отшельник из башни?

– Да.

– Ни разу. Зато регулярно проходил мимо меня. Как по часам. Каждую ночь со среды на четверг. Но четыре часа – это уже утро? А темно, как ночью. – Ормуз качает головой. – Не суть важно. Он всегда проходил мимо входной двери, и я его видел. Я обычно кивал и говорил: «Добрый вечер, сэр». Я вежлив с жильцами, а он один из них. Как бы он ни относился ко мне, я проявлял к нему уважение. Большинство жильцов – прекрасные люди. Называют меня по имени и просят, чтобы и я их называл. Но я так не делаю. Мне нравится проявлять к ним уважение. Вы понимаете, о чем я говорю? Я здесь работаю восемнадцать лет, а не успел познакомиться и с половиной жильцов. Это и понятно, ведь я заступаю на дежурство в полночь, когда они уже спят. А что касается Отшельника из башни? Я всякий раз ему кивал и говорил: «Добрый вечер, сэр». Он всегда ходил с опущенной головой. Ни разу мне ни слова не сказал. Даже головы не поднимал. Меня для него как будто не существовало.

Я молчу.

– Послушайте, я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли. Этот человек уже мертв, и все такое, и потому мне нельзя говорить о нем плохо. Думаю, у него были нелады с психикой. Гленда, моя жена, иногда смотрит передачи про таких вот собирателей всякого барахла. Это настоящая болезнь. Гленда так и говорит. Может, и он был болен. Только не подумайте, что я радуюсь его смерти, и все такое.

– Вы сказали, он регулярно выходил из дома в ночь со среды на четверг.

– Да, а что?

– И еще вы говорили, что каждую ночь четверга он проходил мимо вас.

– Правильнее сказать, каждое раннее утро четверга. Странная эта штука – ночная смена. Взять хотя бы сегодня. Когда я заступал на работу, была еще среда. А который сейчас час?

Я смотрю на часы:

– Половина второго.

– Значит, среда уже закончилась. И это раннее утро четверга.

– Хорошо, пусть будет раннее утро четверга, – отвечаю я, поскольку эта подробность для меня несущественна и скучна.

– О’кей, пусть будет так.

– Вы говорили, что каждый четверг, в четыре часа утра, вы видели его проходящим мимо вас.

– Совершенно верно.

– Значит, у него был заведен такой порядок?

– Да.

– И как давно он следовал этому порядку?

– Многие годы.

– То есть летом, осенью, весной, зимой?

– Думаю, да. Хотя постойте, бывали периоды, когда он пропадал. Я в этом уверен. Иногда я месяцами его не видел. Может, он на зиму улетал во Флориду. Чего не знаю, того не знаю. А бывали ночи… Работа у меня спокойная. Ночью мало кто из жильцов возвращается. Сижу себе. Сунул в уши беспроводные наушники и шарюсь по «Нетфликсу». Понимаете, о чем я? А как кто-то дернет ручку двери – «бам», и я вскакиваю. Мы в полночь дверь запираем. Я чего хочу сказать: может, иногда он проходил мимо и я его не видел.

– А вы видели, чтобы он покидал здание в другое время?

– Пожалуй, нет. Всегда в четыре утра или около того.

Я обдумываю слова Ормуза и спрашиваю:

– И когда он возвращался обратно?

– Гулял он недолго. Возвращался через час. Может, иногда попозже. Не думаю, что в этом была какая-то последовательность. Я понимаю так: человек со странностями хочет, чтобы ему не мешали, и потому ходит гулять по ночам. Я слыхал и про более странное поведение.

– Когда он проходил мимо вас, в каком направлении он шел? – продолжаю я.

– В восточном.

Я смотрю туда, куда указывает Ормуз:

– То есть в парк?

– Ага.

– Каждый раз?

– Каждый раз. Потому я и решил, что он ходит гулять. Я вам уже говорил. Странное время для прогулок. Знаю, в парке сейчас гораздо безопаснее, чем раньше. Но я бы не решился прогуливаться по парку в четыре часа утра.

Я думаю над услышанным. Четыре часа утра. Может, в этом и кроется разгадка? Похоже что да.

– Когда вы в последний раз видели его выходящим на раннюю прогулку?

– Недавно. Может, на прошлой неделе. Или на позапрошлой.

Вероятно, это было накануне его убийства. В четверг в четыре часа утра Рай Стросс отправляется на свою обычную прогулку. В пятницу он снова выходит из дома, впервые в жизни делая это днем. И скорее всего, возвращается обратно вместе с убийцей. У меня возникает план.

Я стою в тени, напротив «Малаки».

Время – четыре часа утра. По закону именно в это время нью-йоркские бары должны прекращать отпуск выпивки посетителям. Совпадение? Очень надеюсь, что нет.

Нью-Йорк называют городом, который никогда не спит. Может, это и так, но сейчас глаза города сонно моргают, а голова устало клонится вниз. Мой рептильный мозг, отвечающий за выживание, подчиняется инстинкту и не собирается отправляться на покой. Он предпочитает находиться в готовности. Даже днем рептильный мозг вычисляет потенциальных врагов или тех, кого он ошибочно посчитал таковыми, и угрозы.

Я остаюсь под прикрытием теней и веду наблюдение за дверью «Малаки». Я переоделся в спортивные брюки для бега и надел рубашку с капюшоном. Нет, не толстовку с капюшоном – их еще называют «худи», – а именно рубашку. Худи я бы ни за что не надел. В ушах наушники. Плей-лист составлял Кабир. Он включил туда вещи, которые исполняют Мик Милл, Биг Шон и 21 Savage. Где-то год или два назад, перестав морщиться на музыкальные стили, которые не понимал, я постепенно полюбил то, что мы называем рэп и хип-хоп. Знаю: эта музыка, как и бар «Малаки», создавалась не для меня. Но меня притягивает ее подспудный гнев. Меня подкупает искренность отчаянного позерства и бравады исполнителей. Они хотят выглядеть крутыми ребятами, но их потребность в одобрении и эмоциональная неустойчивость просвечивают насквозь. Думаю, они должны знать, что мы понимаем скрытый смысл их усилий.

И сейчас, пока Кэтлин и второй бармен запирают дверь, Мик Милл со стоном признаётся, что не может доверять женщинам из-за проблем личного характера.

Я тебя понимаю, мой беспокойный друг.

Кэтлин прощается с барменом. Он идет в сторону Бродвея, вероятно к станции первого маршрута метро. Кэтлин переходит Колумбус-авеню и направляется по Семьдесят второй улице. Насколько я знаю из собранных Кабиром сведений, живет она на Шестьдесят восьмой, близ Вест-Энд-авеню.

Я следую за ней по другой стороне улицы. Через пару минут она проходит мимо «Дакоты» и сворачивает в Центральный парк. В это время парк практически пуст. Рядом – никого, поэтому дальше идти за ней будет труднее. Рептильный мозг есть у каждого из нас. Представьте ситуацию. Вы женщина и идете по Центральному парку в четыре часа утра. За вами идет мужчина в рубашке с капюшоном. Пусть его рубашка элегантнее и дороже, чем у обычных бегунов, вам до этого нет дела. Вам важно, что он увязался за вами.

Когда она сворачивает на север и выходит на дорожку, окаймляющую водоем, который мы зовем просто озером, я беру западнее и двигаюсь по параллельной дорожке. Мой путь лежит через заросли. На дорожке темно и в такое время суток не слишком-то безопасно. Но, во-первых, я всегда вооружен, а во-вторых, ни один опытный грабитель не станет подкарауливать добычу в столь захолустном уголке парка, где ему пришлось бы ждать днями, неделями и даже месяцами появления тех, кого выгодно ограбить.

Я то и дело теряю Кэтлин из виду, но пока мой замысел удается. Она продолжает идти в северном направлении, к входу в Рэмбл, нетронутый уголок природы на северном берегу озера. Это почти сорок акров охраняемой заповедной территории с извилистыми дорожками, старыми мостиками, разнообразием ландшафта и фауны и так далее. Здесь собираются любители наблюдать за птицами. В менее просвещенные времена Рэмбл служил местом встреч гомосексуалистов. Это было место, где геи, как тогда говорили, «курсировали». Считалось, что здесь у них минимальная вероятность стать жертвами гомофобов, хотя, конечно же, их свидания все равно оставались весьма небезопасным занятием.

Кэтлин останавливается на мосту, который пересекает озеро и ведет вглубь Рэмбла. Лунный свет, отражающийся в воде, очерчивает силуэт Кэтлин. Проходит минута. Она продолжает стоять. Притворяться дальше нет смысла.

Я выхожу на дорожку. Кэтлин слышит мои шаги и поворачивается, ожидая увидеть вовсе не меня.

– Прошу прощения, что разочаровал тебя, – подходя ближе, говорю я.

Кэтлин вздрагивает:

– Постой, я же тебя знаю. – (Я молчу.) – Так это ты шел за мной?

– Да.

– Чего тебе надо?

– Рай Стросс сегодня не придет.

– Кто-кто? – Но я вижу страх в ее глазах. – Не знаю, про кого ты говоришь.

Я подхожу ближе, и теперь она видит мою разочарованную, хмурую физиономию.

– Ты умеешь играть получше, – говорю я.

– Чего ты хочешь?

– Мне нужна твоя помощь.

– В чем?

– Рай убит.

Я говорю это просто и сухо, поскольку не отличаюсь умением сообщать плохие новости.

– Он…

– Да. Убит.

На ее глаза наворачиваются слезы. Кэтлин кулаком зажимает себе рот, чтобы не вскрикнуть. Я жду, давая ей время свыкнуться с услышанным. Она опускает руку и смотрит на лунный свет.

– Это ты его убил?

– Нет.

– Ты собираешься убить меня?

– Если бы это входило в мои планы, ты была бы уже мертва.

Похоже, мои слова ее не слишком успокаивают.

– А от меня ты чего хочешь?

– Мне нужна твоя помощь.

– В чем?

– Я пытаюсь поймать его убийцу.

Глава 13

Мы идем по Центральному парку, направляясь к Семьдесят второй улице и моему дому. Кэтлин молчит.

Ворота входной арки в «Дакоту» заперты на ночь. Я нажимаю на кнопку звонка. Появляется Том и открывает ворота. Он привык, что я в любое время суток привожу к себе женщин, хотя в последние годы не столь часто, как раньше. Но, думаю, его удивляет почтенный возраст Кэтлин.

Мы проходим через внутренний двор с двумя фонтанами, садимся в лифт и едем в мою квартиру с видом на парк. У многих мое жилище вызывало некоторую оторопь. Кэтлин не из их числа. Пока мы шли сюда, она успела совладать с собой. Войдя в квартиру, она сразу же подходит к окну гостиной и смотрит на панораму парка. Движения Кэтлин уверенны, голова высоко поднята, глаза сухие. За долгий рабочий день ее одежда измялась. Пуговицы на блузке и сейчас кокетливо расстегнуты, увеличивая вырез. Я купил эту квартиру с полной обстановкой у одного известного композитора, прожившего здесь тридцать лет. Вы уже представляете, как она выглядит: темная мебель из вишневого дерева, высокие потолки, наборный паркет, старинные шкафы и комоды, хрустальные люстры, громадный камин с медными кочергой и щипцами, узорчатые шелковые восточные ковры, стулья, обитые темно-красным бархатом. Если у вас сложилась такая картина, вы правы. Майрон окрестил мое обиталище «Versailles redux»[19]19
  «Вернувшийся Версаль» (фр.).


[Закрыть], что совершенно правильно относительно впечатления, которое оно производит, но совершенно неверно во всем остальном, поскольку у меня нет французского антиквариата той эпохи.

Я наливаю коньяка и протягиваю Кэтлин.

– Как ты узнал? – спрашивает она.

По-видимому, она говорит о своих еженедельных встречах с Раем Строссом в парке. Разумеется, полной уверенности у меня не было. Я просто следовал своей интуиции.

– Начнем с того, что за тобой числится двенадцать арестов и все они – за гражданское неповиновение на разных прогрессивных сборищах.

– И что?

– Это во-первых.

– А во-вторых?

– Ты мне говорила, что пришла работать в «Малаки» летом семьдесят восьмого года. А Мальчуган Фрэнки мне рассказал, что еще в семьдесят третьем ты подрабатывала в баре.

– Мальчуган Фрэнки – известное трепло. – Она делает большой глоток. – Так Рай действительно мертв?

– Да.

– Знаешь, я любила его. С давних пор.

Я об этом догадывался. Кэтлин вовсе не «спасала» Лейк Дэвис, а если и помогала беглянке, то косвенно. Она убедила Лейк сдаться властям и помогла выбраться из Нью-Йорка по одной простой причине: таким образом она устранила соперницу. Теперь Рай Стросс целиком принадлежал ей.

– Кто его убил? – спрашивает Кэтлин.

– Я надеялся, что ты мне подскажешь.

– Не понимаю с чего. У полиции нет подозреваемых?

– Ни одного.

Кэтлин делает большой глоток и снова поворачивается к окну:

– Бедная измученная душа. Все они, эта «Шестерка с Джейн-стрит». Они же в тот вечер не собирались никого убивать.

– Это я слышу постоянно.

– Зеленый молодняк. Идеалисты. Мы все были такими. Хотели изменить мир к лучшему.

Мне хочется сойти с этой изъезженной оправдательной колеи и вернуться на ту, где я могу что-то узнать для своего расследования.

– Ты знала, где Рай жил все эти годы?

– Конечно. В «Бересфорде». – Она поворачивается ко мне. – Ты видел его прежние снимки? В смысле, когда Рай был молодым? Боже, каким он был красивым! Такая харизма. И чертовски сексуален. – В окне отражается ее улыбка. – Я знала, что у него не все в порядке с головой. Я это сразу поняла. Но меня всегда тянуло к опасным парням.

– Кто еще знал, что Рай живет в «Бересфорде»?

– Никто.

– Ты уверена?

– Целиком и полностью.

– Ты его навещала?

– В «Бересфорде»? Ни разу. Он никогда не водил к себе гостей. Знаю, это странно звучит. Так Рай и был странным. И чем дальше, тем чуднее становился. Настоящий отшельник. Он бы никогда не пустил к себе никого. Был слишком напуган.

– Чем напуган?

– Кто знает? У него было психическое расстройство. – Подумав, Кэтлин добавляет: – Мне так казалось. А может, дело не в расстройстве. Может, у него были причины для страхов.

– А как Рай там оказался?

– В смысле, в этой башне? – (Я киваю.) – После того как Лейк сдалась властям, мы с Раем стали жить вместе. Он переехал ко мне. Я тогда жила на Амстердам-авеню, недалеко от Семьдесят девятой. Прямо над китайским рестораном. Дом невысокий, без лифта. Потом на месте ресторана открыли магазин матрасов. После него – обувной. Затем там обосновался маникюрный салон. Сейчас опять китайский ресторан. Называется «Азиатский фьюжен». Странное название. Как говорят, все возвращается на круги своя. Согласен?

– Как пить дать.

– Что за дурацкое выражение? Почему пить дать подтверждает правоту?

– Почему-то так говорят, – вздыхаю я.

– На втором этаже, где я жила, был еще массажный салон. Не из тех, про какие ты подумал. Они работали законно. Обстановка дешевенькая, никаких наворотов, но все по закону. Во всяком случае, я так думала. Хотя кто знает? Я тогда была счастлива и меня не волновало, что делается под боком. Прости, я болтаю совсем не о том.

– Все нормально, – как можно мягче говорю я, чтобы услышать продолжение.

– Мы были счастливы, Рай и я. В какой-то мере. Я уже говорила, что знала, чем это кончится. Вечного счастья не намечалось, но у меня и не получается с вечным счастьем. Мои отношения с мужчинами чем-то похожи на родео, где объезжают диких лошадей. Несешься как сумасшедшая, прямо дух захватывает. Но знаешь: не кто-то, а ты потом грохнешься на землю и сломаешь себе ребра.

Мне нравится эта женщина.

Кэтлин поворачивается и улыбается мне. Улыбка у нее немного ехидная, наработанная за долгие годы, но на мужчин это действует.

– Мое родео продлилось дольше, чем я думала.

– И сколько вы продержались?

– Как пара? Мы с ним годами то расставались, то снова сходились. А как друзья? Вплоть до этого дня.

– Сочувствую тебе.

– Я почти уверена, что его нашла семейка Стонч.

– Ниро Стонч?

– Ты же знаешь, они всегда хотели отомстить. У него погибла не то племянница, не то еще какая-то родня. Рай всегда опасался, что они доберутся до остальных.

– Стончи?

– Да.

– Рай считал, что это Стончи убили остальных членов «Шестерки с Джейн-стрит»?

– В общем-то, да. Думаю, у них сейчас семейным бизнесом заправляет брат той погибшей девицы. – Кэтлин пожимает плечами. – С годами Рай все сильнее съезжал с катушек, все больше превращался в параноика. В лучшем случае его поведение становилось непредсказуемым. А то вдруг он начинал думать, что копы или Стонч его преследуют. На ровном месте, только потому, что услышал какой-то странный звук или кто-то на него косо посмотрел. А может, причина была в ретроградном Меркурии. Кто знает? И тогда Рай на какое-то время исчезал. Бывало, отсутствовал по несколько месяцев. Потом вдруг сваливался как снег на голову и говорил, что снова хочет жить вместе со мной. Так он и делал – исчезал и снова появлялся, – пока не поселился в «Бересфорде».

– Когда это было?

– В каком году? Дай-ка подумать. Наверное, в середине девяностых.

Интересно. По времени совпадает с кражей картин.

– И тогда вы начали встречаться раз в неделю? – спрашиваю я.

– Ага. Уж не знаю, как правильно назвать его состояние, но Рай становился все хуже и хуже. Сам подумай. Он ведь мог быть чем-то болен: рак там или проблемы с сердцем. Может, что-то неизлечимое. Я не знаю. Добавь к этому его паранойю и то, что за ним действительно охотились: ФБР, Стончи, еще кто-то. И поверх всего – чувство вины за их выходку. Я про их «бабахи», когда они бросали «коктейли Молотова». Словом, к тому времени, когда Рай перебрался в башню, он уже не мог справляться с жизнью. Он загородился от мира.

– Но ты была исключением.

– Да, я была исключением. – Снова эта киношная улыбка. – Но ведь я не абы кто.

– Я тоже так думаю.

Неужели мы с ней флиртуем?

Я продолжаю расспрашивать:

– Когда вы каждую неделю встречались в парке, что вы делали?

– По большей части разговаривали.

– О чем?

– Обо всем. В последние годы он все больше нес какую-то околесицу.

– Однако ты продолжала с ним встречаться?

– Само собой.

– И говорить?

– Иногда я ему дрочила.

– Очень заботливо с твоей стороны.

– Он хотел большего.

– Кто бы не захотел?

– Верно. Я бы попыталась ради памяти о добрых старых временах. Я уже говорила, он был до чертиков красавчик. Как ты. Но не знаю почему, году к двухтысячному или к две тысячи первому он потерял свою мужскую притягательность. Во всяком случае, для меня. – Кэтлин выгибает бровь. – Но и дрочка тоже не пустяк.

– Вернее не скажешь, – соглашаюсь я.

Кэтлин оглядывает меня с головы до ног. Мне это нравится. Должен признаться, я испытываю некоторое искушение. Пусть она уже далеко не первой молодости, но у нее сохранилось внутреннее сексуальное очарование, которому невозможно научиться, а я вчера вечером потерпел неудачу. Кэтлин неспешно подходит к графину с коньяком и жестом спрашивает, не возражаю ли я, если она нальет себе еще. Я киваю.

– За Рая, – говорит она.

– За Рая.

Мы чокаемся.

– А еще он боялся, что у него украдут барахло.

– Какое барахло?

– Почем мне знать? Барахло, которое он держал у себя в квартире.

– Он тебе когда-нибудь рассказывал про это, как ты говоришь, барахло?

– Что?

– Может, вскользь упоминал про что-то особенное, что у него есть.

– Нет.

– А ты читала, что у него обнаружили краденую картину Вермеера?

Ее глаза похожи на изумруды с желтыми крапинками. Она смотрит на меня через бокал с янтарным коньяком:

– Ты говоришь про…

– В его спальне.

– Ни фига себе! – Она качает головой. – Это многое объясняет.

– Например?

– Например, откуда у него взялись денежки на квартиру. Тогда ведь украли и другие картины?

– Да.

– В Филадельфии это было?

– Поблизости.

– Рай часто ездил в Филли. Я про то, когда он исчезал. Думаю, у него там были друзья. Может, и подружка. А Рай вполне был способен на кражу. Может, украл парочку картин, отчего и деньги у него появились.

В ее словах есть логика.

– А в последнее время ты замечала в нем какие-то перемены?

– В общем-то, нет. – Кэтлин морщит лоб, будто что-то вспоминает, потом говорит: – А если подумать… да. Но вряд ли из-за всего этого.

– Поясни.

– Его банк ограбили. Во всяком случае, так Рай мне сказал. Он сильно переживал. Я сказала ему, чтобы не волновался. Если банк и ограбили, деньги вкладчиков не пострадали. Так я ему сказала. Я ведь правильно сказала?

– Вполне.

– А он все никак не мог успокоиться.

Я думаю над ее словами.

– Может, он все придумал? Или…

– Нет, не придумал. Я сама читала в «Пост». Отделение Манхэттенского банка на Семьдесят четвертой. Когда мы в последний раз виделись, он даже сказал мне, что банк прислал ему сообщение.

– На телефон?

– Не знаю. Наверное.

– У него был телефон?

– Дешевка. Их еще одноразовыми зовут. Купила ему в «Дуэйн Риде». На таком можно годами сохранять один и тот же номер. Подробностей не знаю.

Насколько мне известно, в квартире Стросса не было найдено ни одного телефона.

– Он всегда держал телефон выключенным, – продолжает Кэтлин. – Боялся, что его засекут и выследят. Включал только раз или два в неделю, чтобы проверить сообщения.

– И банк отправил ему эсэмэску?

– Вроде бы. Или почтой прислали. Гадать не буду. Вроде приглашали его в филиал, или что-то в этом роде.

– И он ходил туда?

– Не знаю.

Снова думаю над ее словами, потом говорю:

– В пятницу Рай Стросс выходил из «Бересфорда» днем. Не прошло и часа, как он вернулся, причем не один.

– Вернулся в квартиру? С гостем?

– С невысоким лысым человеком. Они прошли через подвал.

– Должно быть, сам привел к себе убийцу. – Кэтлин качает головой. – Бедняга Рай. Мне будет его не хватать.

Кэтлин допивает коньяк и подходит ко мне. Ближе, еще ближе. Я не отодвигаюсь. Она кладет мне руку на грудь. На ней облегающая блузка. Она смотрит на меня изумрудными глазами. Потом ее рука медленно скользит по моему телу и обхватывает яйца.

– Не хочется мне что-то быть сегодня одной, – шепчет она и чуть-чуть надавливает.

Так она остается у меня.