Текст книги "Не загоняйте убийцу в угол"

– Хватит, хватит… – засмеялась Кармен. Она отняла у него свои руки и, чуть отстранившись, скрестила их на груди. – Хватит, а то ты похитишь меня прямо сейчас, а я хочу есть, – Кармен смеялась, но была польщена, отчетливо польщена и, может быть, чуть нервничала, как показалось Карлосу.

– Так что?

Кармен напустила серьезный вид, покопалась в сумочке, достала оттуда белоснежный платок, потерла носик.

– Может быть, мы что-нибудь закажем? – Старший официант, еще без пиджака – для обеда еще было рановато: кухонную плиту только-только включили, и даже не успели застелить все столики скатертями, – появился около столика, который накрыли для них в мгновение ока. Растерявшийся Карлос вертел в руках меню и смотрел на Кармен: она с самым серьезным видом изучала свое, – и, наконец, попросила официанта подойти через несколько минут.

– Может быть, вам подсказать, что мы можем предложить сегодня сверх меню? – невозмутимо спросил тот.

Карлос готов был испепелить парня взглядом, но голос Кармен заставил его сдержаться.

– Да, пожалуйста, – сказала она.

Официант перечислял блюда, но названия их тут же вылетали у Карлоса из головы, поэтому он не стал ни во что вникать и, в конце концов, заказал то же, что и Кармен, – лишь бы официант исчез как можно скорее.

– Что вы будете пить? Воду? Вино?

«Чтоб ты провалился!» – вопило все внутри Карлоса.

– Я – воду, и, пожалуйста, без газа. Карлос, – сказала Кармен с подчеркнутой любезностью, прозвучавшей несколько преувеличенно, – вино выбери сам, ты же знаешь, я люблю, когда это делаешь ты.

– У вас есть карта вин? – иронически спросил он, словно ожидая отрицательного ответа.

– Конечно, сеньор. Сейчас принесу.

Карлос умоляюще посмотрел на Кармен. Она откинулась на спинку стула, издала какой-то звук, значение которого ускользнуло от Карлоса; тут же села, как раньше, и ее прекрасное лицо придвинулось к нему. И тогда Карлос заметил, что глаза ее слишком блестят, и она зажала рот руками, пытаясь сдержаться, – Кармен смеялась. Она смеялась и ничего не могла с этим поделать, смеялась открыто и громко, и Карлос понял, что вся эта сцена доставила ей огромное удовольствие, но главное, что острые углы сглажены.

Марта Абос спала как убитая, и Сонсолес решила спуститься на кухню, сделать себе омлет и приготовить салат. Она привезла сестру из бара «Арукас» и уложила ее спать, предварительно убедившись, что кормить Mapту придется не раньше вечера. Взбивая яйца в глубокой тарелке, Сонсолес думала о том, что безумная жизнь сестры перешла все границы пристойного, что Марта дошла до той грани, переступать которую нельзя, и когда та проснется, придет в себя – не от сна, а от похмелья, – придется вмешаться в эту историю, и нечего тут рассуждать. С другой стороны, каждому иногда необходимо – одним чаще, другим реже – потерять голову, размышляла Сонсолес; их ведет не желание – потребность. Да она и сама не жила монахиней после развода. Но поведение сестры изменилось так внезапно, что у этого должна быть причина.

Подумав об их компании, Сонсолес обратила внимание на странное совпадение: как правило, все они проводили половину летнего отпуска, или его большую часть, без детей – те выросли и обычно их отправляли на пару недель в летний лагерь, или по обмену за рубеж, или в какой-нибудь иностранный колледж подогнать иностранный язык то есть английский, единственный, что ценят в испанском обществе в конце века. Этим летом все ребята разъехались, кроме детей Аррьясы – они отбыли повинность в прошлом месяце, – да еще нескольких подростков в поселке. А родители как будто перенеслись – хотя теперь они жили в другом ритме – во времена, когда они были просто компанией молодых специалистов, недавно переженившихся или собирающихся жениться, и только и делали, что развлекались дни и ночи напролет; тогда они сами – или случайность – еще не взвалили на плечи бремя родительской ответственности, которое связало их по рукам и ногам.

Но, наверное, выражение «перенеслись» имеет слишком широкое значение и не подходит к ограниченному набору их развлечений. У самой Сонсолес детей не было, и, разведясь, она не вышла вторично замуж. Поэтому она спокойно наблюдала за другими, все подмечая. Ей бросалось в глаза, что все в их компании вели себя с унылым однообразием, словно совершали нечто вроде летнего ритуального танца, и только в разговорах позволяли себе некоторую вольность. Но отсутствие детей развязывало им руки – они становились свободнее… в том числе и от своих обязанностей. Что бы сказали дети Марты и Адриана, увидев Марту сегодня днем в баре «Арукас»? Но Сонсолес тут же подумала, что ни муж Марты, ни дети не проявили должной осмотрительности, когда та пристрастилась к спиртному. Да, она неправильно поставила вопрос, вернее спросить так: что подумала бы Марта, посмотрев на себя со стороны – полупьяная в баре «Арукас» среди бела дня, во время аперитива, не ложившаяся со вчерашнего дня?

У Сонсолес не было детей, поэтому она могла отстранение наблюдать подростковое поведение многих родителей, у которых вдруг оказалось вдоволь времени, и они могли проводить его, как им вздумается, забыв о порядке, который царил или должен был царить в семье. В отсутствие детей они растерялись, увидев, как на их глазах рушится или меняется – в каждом случае по-разному – тот жизненный ритм, за неукоснительным соблюдением которого они строго следили с утра до вечера, и как они остаются наедине с зеркалом, а в нем видят только постаревших себя и пустоту вокруг. И тогда возникает искушение и желание наверстать упущенное, отыграть время, отданное детям. Кроме того, Сонсолес обратила внимание, что обычно они предпочитали плыть по воле волн, а не принимать решения.

Исключение в их узком кругу составлял, пожалуй, лишь Рамон Сонседа, потому что он разбогател недавно и его систему ценностей определяла алчность: домашний очаг представлялся ему скорее местом, где можно похвалиться достигнутым, а не пространством, где протекает жизнь семьи. Сонсолес считала, что Рамон неплохой человек, просто существовать он мог, лишь постоянно воюя с кем-то или с головой погружаясь то в один, то в другой бизнес. Поэтому на любой вечеринке Рамон ни минуты не находился в покое: переходил с места на место, от одной группки к другой, нигде не задерживаясь, особенно, если вечер устраивал он. Его жена и пятеро сыновей – их было пятеро, что выдавало его простонародное происхождение, – каждый на свой лад служили отцу фоном, извлекая из положения подданного всю возможную выгоду. И хотя в их кругу над ним вечно подшучивали, Сонсолес была симпатична смесь изворотливости и необразованности, сопровождавшая этого человека в его пути наверх.

Да, именно на вечере, который Рамон Сонседа устраивал по случаю начала летнего сезона, Сонсолес бросилось в глаза, как изменилось поведение ее сестры: Марта расхаживала среди многочисленных гостей так, словно чувствовала себя обновленной, словно она только что приехала и никого тут не знала, не была обременена дружескими связями и затерялась незнакомкой в толпе гостей на празднике, куда ее привело желание вознаградить себя за долгое заточение. Сонсолес показалось, что именно так вела себя сестра в тот вечер; но тогда это было просто ощущение, а осознала она его позже, когда другой случай заставил ее вспомнить это, и задуматься. На следующем вечере, который устраивал Рамон, Сонсолес показалось странным слишком вольное отношение сестры к сладострастному ухаживанию судьи Медины – вот тогда Сонсолес и задумалась, что же происходит с Мартой.

Что такого мог ей рассказать судья Медина? Что они рассказали друг другу, сидя вдвоем на диване на виду у всех, привлекая внимание остальных, до которого им не было дела, пока тому же Карлосу Састре, обычно такому выдержанному, не пришлось отвести Ану Марию, Фернандо Аррьясу и супругов Пита в сторону, чтобы те не слушали того, о чем говорили судья и Марта? Но ни один из двоих и бровью не повел, увидев, что люди отодвигают кресла на подобающее расстояние, чтобы не слышать их и не быть нескромными. Потом, сделав над собой неимоверное усилие, Сонсолес спросила Карлоса, о чем разговаривала ее сестра с судьей, но Карл ос вышел из положения, сказав, что не помнит, хотя у Сонсолес осталось четкое ощущение, что беседа их выходила за рамки приличий.

«Но почему?» – недоумевала Сонсолес, готовя омлет и заправляя салат. Из спальни Марты по-прежнему не доносилось ни звука. В любом случае, пора поговорить с ней, решила Сонсолес, хотя она не любила вмешиваться в жизнь других. Годы не разрушили доверительных отношений между сестрами, и Сонсолес была готова с пониманием отнестись к любой слабости или преходящей распущенности, пойми она, что Марта временно сбилась с пути, потеряла жизненные ориентиры. Но через неделю – самое большее – приезжал Адриан, и за это время надо понять, как далеко зашла Марта в своем безумии, и главное, в чем его причина? Если это временное состояние, то они справятся, но если на Марту будет накатывать часто, то жизнь близких превратится в кошмар. Да и дети возвращаются в середине месяца. Короче, времени терять нельзя.

* * *

На пороге ванной Хуанита оглянулась: она была довольна своей работой: дом, кроме кухни, убран и сверкает чистотой. По дороге в Хижину девушка больше всего боялась застать дона Карлоса, но теперь она была рада, что решила прийти пораньше. В том, что касалось ее работы, Хуанита редко принимала самостоятельные решения (в жизни – дело другое) и по дороге волновалась, сомневаясь, правильно ли она поступает. Как ни странно, она даже не придумала никакого объяснения своему неурочному появлению, и всю дорогу до Хижины шла, уставившись в землю, словно каждый сделанный шаг не внушал ей бодрости, а приближал к неотвратимому. Если что-нибудь не получится, и дон Карлос отправит ее обратно, тогда придется смириться, – значит, не повезло. Самое главное сейчас – поскорее дойти до Хижины и посмотреть, что там творится.

Когда Хуанита пришла и увидела, что никого нет, все ее волнения улеглись. Переступив порог Хижины, после того как она долго нажимала на звонок у входной двери, чтобы убедиться, что дом пуст, девушка думала только о том, как бы поскорее все закончить и уйти. Ей даже не пришло в голову, что дон Карлос растеряется, когда придет и увидит чистоту и порядок в доме; но, может быть, она не подумала об этом потому, что он редко обедал в Хижине, и, приходя убираться во второй половине дня, она почти никогда его не заставала. В лучшем случае он появлялся, когда она уже заканчивала, да и то не каждый день.

Итак, Хуанита начала убираться в ванной, потом ей останется только кухня; а поскольку дон Карлос заглядывал туда не часто, то с кухней она справится в один присест. Хуанита сразу заметила, что стеклянная дверца шкафчика в ванной вся в каких-то пятнах, будто за нее схватились сальной рукой; она попрыскала на дверцу жидкостью для чистки стекол и принялась сильно тереть ее. Услышав, как позвякивают внутри флаконы, девушка осторожно приоткрыла дверцу, чтобы посмотреть, не упало ли там что. И правильно сделала, потому что, стоило ей чуть приоткрыть дверцу, из шкафчика вывалился одеколон дона Карлоса, который, наверное, стоил уйму деньжищ.

– Ой, слава богу, не разбился! – громко сказала она самой себе.

Мариане удалось, наконец, сесть с романом «Наш общий друг», и читала она с таким же увлечением, как когда-то давно, впервые взяв в руки эту книгу; вместе с маленькой героиней она плыла на грязной, жалкой барже, рассекая воды Темзы, и, вздрогнув вместе с героиней, подумала, возвращаясь к действительности:

«Какое совпадение – у Лиззи в трюме баржи труп, и у меня труп, от которого я не могу отделаться. И проклятый дождь все идет и идет, сыро, до костей пронизывает. Нашла я время взяться за этот роман».

Уныние овладело жителями городка и ощущалось во всем. Столько дождливых дней подряд, да еще в разгар сезона, не могли не отпугивать туристов, которые бродили по Сан-Педро, не зная, чем заняться и куда себя Деть. Многие дошли до полного отчаяния, а другие ломали голову над тем, какого черта их понесло на север, когда можно было, подобно ящерицам, жариться на солнце у моря. Возможно, думала Мариана, в прошлом году они оттуда сбежали из-за наплыва людей, но теперь согласны терпеть эти толпы, лишь бы им обещали палящее солнце, на которое они рассчитывали в отпуске. Нотак уж устроена жизнь: ищешь не там, где нужно, а узнаешь об этом слишком поздно. И нет ничего хуже для счастливого человека, чем последние новости, свежая информация: он находится от них в постоянной зависимости и, в конце концов, забывает о себе самом. Если без конца ищешь счастья, и очень торопишься, то, преследуя его, обязательно теряешь покой, и никогда не успеваешь оказаться в нужном месте. Потому что, продолжала размышлять Мариана, есть то, что нужно преследовать, и то, что нужно спокойно ждать. И более активен не тот, кто все время что-то предпринимает, а тот, кто пытается поймать свою удачу другими способами. В общем, подумала Мариана, как бы я хотела научиться ждать то, чего я хочу, там, где это случится. Но разве кому-нибудь могло прийти в голову, что кто-то решится убить живущего на покое судью в самый разгар летнего сезона, когда отдыхают даже убийцы? Только неотложная необходимость могла заставить его заняться этим делом в такое время, подумала Мариана со своим обычным чувством юмора, не оставлявшим ее, несмотря ни на что.

Она захлопнула книгу и провела рукой по губам. Необходимость. Неодолимое желание. Господи, подумала она, где ты, Энди?

Зазвонил телефон.

– Энди!

Карлос понял, что разговор об отъезде он завел некстати и преждевременно. Кармен не отказалась – она просто отложила решение в дальний ящик, и Карлос не знал, как его оттуда достать, да и чего он теперь хочет – отказаться от своего предложения, настаивать на нем или потянуть с решением. Но если иметь в виду последний вариант, то ведь Кармен не сказала «нет». Карлос знал, что слишком боится потерять ее, и это заставляло его чувствовать свою слабину; ведь Кармен не ответила на его предложение, но и не отказалась – она просто вынесла его за скобки. И как теперь себя повести – разозлиться и хлопнуть дверью или, что было для него хуже всего, ждать, – Карлос не знал. Они кончили обедать, и Карлос наблюдал, как официант, уже в пиджаке, отдавал последние распоряжения перед приходом первых посетителей. Было еще очень рано для обеда, но Кармен сказана, что хочет есть, заставила открыть ресторан и обслужить их, а потом ловко уклонилась от настойчивости Карлоса.

Он был в ее руках. «Господи, – подумал Карлос, – как она это делает?» Но в душе восхищался ею.

– Ну а теперь, – спросила Кармен, – каковы наши планы?

Карлос улыбнулся – несмотря на свою озабоченность и все остальное, он решил прибегнуть к чувству юмора, которое ему еще не изменило. Поэтому он взял Кармен за руку, заставил ее встать и глазами показал на стоявшую под окном машину.

– В церковь, – сказал он. – Обязательно в церковь.

Кармен Фернандес отложила в сторону вышивание крестом – так она отдыхала, одновременно думая о своем, – и посмотрела в окно, на дождь: он все шел и шел, это начинало раздражать, и непохоже, что погода переменится. Придя из суда, Кармен перекусила тем, что оставалось со вчерашнего дня, и попробовала вздремнуть, но сон не шел. Дело об убийстве судьи Медины стало превращаться в навязчивую идею, и мириться с этим ей не хотелось. Жить в Сан-Педро было приятно всегда, но в летние месяцы, когда съезжался народ, здесь становилось особенно оживленно. Каждый год с приближением лета Кармен веселела, предвкушая развлечения, и обычно эти ожидания оправдывались; более того, приезжали закадычные друзья, которых она терпеливо из года в год зазывала хотя бы на недельку в июле или в августе – на этот случай у нее была комната для гостей, которую она очень любила. Некоторые друзья, жившие в окрестностях или неподалеку, – в Вальядолиде, в Паленсии – иногда приезжали на субботу и воскресенье, обычно весной или осенью, но Кармен больше всего любила сентябрь, когда так хорошо вечером пройтись и поговорить по душам. Она любила сентябрь и начинала думать о нем еще в августе. Сейчас она уже предвкушала бы это время, если бы не проклятое расследование, которым они занимались и которое казалось ей все более и более неправдоподобным, будто что-то странное и бессмысленное вторглось в мир ее привычек и пристрастий.

Вышивать надоело, и Кармен принялась думать о преступлении. Она хотела бы не думать, но ни она, ни Мариана не могли выкинуть его из головы: для них оно было кошмаром этого лета, – если им удавалось чуть расширить сферу расследования, они тут же проигрывали в глубине и не могли ни на шаг продвинуться вперед, а только прикрывали догадками и остроумными предположениями тот очевидный факт, что у них не было доказательств, на которых можно строить обвинительное заключение. И это беспокоило Кармен, потому что она видела: Мариана думает только о расследовании и о том, что необходим результат, причем как можно скорее. Кармен сидела и думала, что никогда нельзя идти на поводу у интуиции; нет ничего хуже, потому что на этой дороге легче всего заблудиться. Но даже блестящая работа следственной группы не давала пока никаких результатов: они топтались на месте, и, хотя делали свое дело очень тщательно, тайна не давалась им. Вся эта работа, на первый взгляд безрезультатная, требовала огромного внимания и напоминала Кармен бесконечно долгие вечера, когда она девочкой ходила с отцом нареку рыбачить. Она была спокойным ребенком и могла заниматься чем угодно: сидя тихо невдалеке от отца, она выдумывала всякие запутанные истории и забывала о времени. И, с головой уйдя в мир своих фантазий, Кармен могла заговорить в полный голос или сделать резкое движение, а отец тут же останавливал ее, напоминая, что надо сидеть тихо и не пугать рыб. Поэтому девочка старалась садиться подальше – так, чтобы не мешать отцу, но и не терять его из виду: она была довольно боязлива. В конце концов, Кармен научилась определять, на каком расстоянии лучше всего сесть. Она выбирала для своих игр место не слишком далеко от отца, но и не очень близко, чтобы не мешать его сосредоточенности и не спугнуть рыб, и растворялась в мягких звуках природы. И тут Кармен подумала, что, если бы она посмотрела на дело, которое не выходило у нее из головы, с известного расстояния, может быть, она увидела бы его другими глазами. Ведь именно благодаря расстоянию она, когда голос отца привлекал ее внимание, могла бросить игру, выйти из мира воображения и побежать к отцу; его голос возвращал девочку из мира воображения в реальный, к реке, поверхность которой вдруг начинала пениться, и отец подтаскивал удочкой добычу поближе к берегу, а она в резиновых шлепанцах входила в воду, держа в руке рыболовный подсачек, чтобы вытащить неистово бьющуюся на леске рыбу.

Привлекал внимание…

Кармен подумала, что, если предположения Марианы были правильны, значит, судья Медина не узнал и даже не заподозрил своего будущего убийцу, а этот человек должен был принадлежать к кругу старого судьи. Раз так, значит надо отказаться от предположения, что убийство совершено кем-то из отдыхающих. Ведь тогда судья Медина обязательно узнал бы того, кто его убьет. Мариана исходила из четкого посыла: мстит только человек, которого с жертвой что-то связывает, потому что за местью всегда стоит нечто, какое-то чрезвычайное событие, к которому имеют отношение оба – и жертва, и палач. Так какая же это месть, если жертва даже не узнала будущего палача, а тот ведь обязательно должен был попадаться ему на глаза, если был из отдыхающих? Концы не сходились.

Если только он сам привлек внимание палача…

Может быть, жертва не узнала своего палача, потому что тот или действовал вместо другого человека, или так изменился, что узнать его невозможно? Может быть, они оба так изменились, что не могли узнать друг друга?

Отец окликал ее, чтобы она подошла и вытащила рыбу подсачеком, когда та будет у берега. Они смотрели на бедную жертву, попавшую на крючок – если бы она вовремя его заметила, то не попалась бы. Но судья Медина не только не заметил крючка, он не узнал и рыбака, и не клюнул на наживку, потому что наживки не было. И тут Кармен пришла в голову одна мысль.

А если судья Медина сам бессознательно громко крикнул и этим привлек к себе внимание, – и тут убийца узнал свою жертву? В таком случае судья не рыба, а рыбак, и закричав в порыве воодушевления, когда у него клюнуло, привлек к себе внимание убийцы, как отец привлекал ее внимание. Но кто же этот мужчина или эта женщина, и что именно их насторожило?

И почему?

Кармен решила, что надо позвонить Мариане.

– Сонсолес? Это Мариана. Я звоню, потому что хотела бы зайти сегодня во второй половине дня.

– …

– Да нет, ничего важного. Просто Кармен, секретарь суда, подала мне одну мысль. Кстати, как Марта? В баре «Арукас» мне сказали, что тебе пришлось увезти ее домой.

– …

– Да что ты! Но сейчас она как, ничего?… Ну так и дай ей «алка-зельцер», и пусть красотка поспит.

– …

– Да, конечно, ужасно.

– …

– Прекрасно. Тогда я заеду попозже. Мне все равно надо заглянуть в суд.

– …

– Что? Предчувствие? Ну, можно и так сказать.

– …

– Да нет, конечно, сестры твоей не касается. Я не хочу иронизировать, но Марта в последнее время не в форме и никого убить не может.

– …

– Ну, не совсем вслепую. Хватит, не пытайся что-то вытащить из меня. Что ты сегодня так странно себя ведешь?

– …

– Да ну что ты, ничего похожего. Просто я думаю, она может помочь мне обосновать одну идею, наполовину мою, наполовину Кармен.

– Да, или отвергнуть ее. Да не беспокойся ты. Вдруг она мне поможет осветить эту темную комнату, в которой я оказалась. Просто мы с Кармен целый день только об этом и думаем, и нам все время кажется, что зажигается свет, все кругом сверкает и переливается, как на ярмарке.

– …

– Нет. На этот раз, действительно, свет, а не проблеск; он может осветить всю комнату.

– …

– Сонсолес, знаешь, прекрати меня допрашивать. Хочу тебе напомнить, что как судья дело веду я.

– …

– Ну конечно. Неужели ты думаешь, что иначе я стала бы вас беспокоить?

Карлос Састре обнял Кармен за плечи и притянул к себе. Они забежали от дождя в старую церковь, стоявшую посреди поля; дождь, переставший было, после получасового перерыва припустил снова. Старая церковь была заперта – ее всегда запирали в будние дни, – и они укрылись под портиком, сев на скамью, идущую вдоль стены. Кармен прижалась к груди Карлоса, и он обнял ее, чуть касаясь подбородком волос девушки. Когда они вышли из ресторана и увидели, что впервые за этот день просветлело, то решили уехать куда-нибудь подальше, в какое-нибудь романтическое место. Но сейчас, около старой церкви, которая в будни всегда стояла на запоре, они выглядели людьми, потерпевшими кораблекрушение, заброшенными на остров, который со всех сторон окружен водой.

Карлос закрыл глаза и почувствовал, как отчаяние заполняет все его существо. Если бы у него хватило ума уехать из Сан-Педро в тот день, когда начались дожди! Но он этого не сделал, и теперь ему казалось, что он в плену у затянувшихся дождей, а жизнь его сломана бесповоротно. Карлос чувствовал подбородком шелковистые волосы Кармен, но они вызывали у него только безысходную тоску. Зачем он это сделал? Почему не подумал спокойно, прежде чем расправляться с судьей? Карлос думал о том, что судьи больше нет, но не испытывал ничего, только равнодушие; и ему по-прежнему казалось, что главная жертва – он сам. Пытаясь ответить ударом на удар, он попал в самого себя, удар был крепким, и он нанес его собственной рукой. Решение убить судью отравило все, и теперь жизнь неотвратимо ускользала от него.

Карлос опустил голову и несколько раз потерся лицом о лицо Кармен – она была его защитой и утешением. С ней он чувствовал себя уверенно: в присутствии Кармен терзавшие его призраки отступали, но Карлос чувствовал, что они бродят неподалеку, не желая выпускать свою добычу. По опыту он знал, что депрессия притаилась рядом, подошла к нему вплотную и поджидает, высматривая щелку, через которую можно проскользнуть внутрь. Депрессии случались у него и раньше, потому что жизнь его была нелегкой, но он как-то выпутывался. Карлос всегда четко понимал: тем, что у него было, и тем, каким человеком он стал, он обязан только себе, никому больше; мысль эта не вызывала у него удовлетворения, он просто принимал ее как данность, с известной гордостью. И дело не в том, что ему никто не помогал – иногда помогали, – просто Карлос считал: эту помощь он не получил, а заработал, и затаенная, неотступная гордость всегда жила в нем. Но сейчас депрессия застала его врасплох: столько всего свалилось на него, а поддерживала, предостерегала, как старый маяк в Сан-Педро, о который разбиваются волны, только одна мысль. И мысль эта была – беги. Беги отсюда, или пропадешь.

А дождь все шел и шел, падал с крыши, и Карлос увидел, что за колоннами, обрамляющими портик, уже бежит ручеек. Вздохнув, он откинулся на каменную скамью, и Кармен откинулась вместе с ним. Он обнимал женщину, потому что объятие было его защитой, его крепостью. Карлос притянул ее, и когда Кармен подалась к нему, плащ откинулся, увлекая за собой и юбку. Женщина даже не попыталась одернуть ее и закрыть оголившиеся ноги. Несмотря на дождь, было тепло, и Карлос, выходя из машины, даже подумал, что плащ ему не очень нужен. Сейчас он мягко погладил ноги Кармен, словно убеждаясь, что они настоящие; но, едва коснувшись их, тут же начал ласкать, а Кармен потянулась к нему губами.

Карлос просунул руку между ее ног, и она, забыв о всякой стыдливости, распахнула плащ. Шум дождя их обволакивал, было тепло, и они не чувствовали висевшей в воздухе сырости – разгоряченные, они все теснее и теснее прижимались друг к другу. Вдруг Карлос резким порывистым движением сдернул с Кармен трусики, разорвав их. И тогда он почувствовал, что все в нем напряглось, и почти невыносимое желание, которое он не мог больше сдерживать, охватило его. Он торопливо выпутался из брюк и вскинул Кармен над собой. Почувствовав, что женщина прижимается к нему, Карлос возбудился еще больше. Тела их были переплетены так тесно, а желание так сильно, что член его, оказавшись на воле, сам проскользнул в глубь естества Кармен, забыв про всякий стыд. Карлос схватил ее за округлые половинки, и они быстро задвигались, прилаживаясь к ритму друг друга. Они были вне времени и вне пространства – не существовало ничего, кроме их бешеной скачки. Стараясь оттянуть финал, Карлос слышал шум дождя, но мощный поток, который их увлек, накрыл его с головой, и все в нем взорвалось; а Кармен еще продолжала двигаться, пока и ее не настигла эта волна, и тогда девушка склонилась к Карлосу. Так они и лежали – еще единым существом, но без сил, а тела их медленно заполняла приятная усталость. И даже звуки дождя звучали теперь тише: Карлос открыл глаза и увидел только завесу воды – мир позади колонн, поддерживавших крышу портика, расплывался, и на минуту Карлосу показалось, что он находится вне времени и пространства, под защитой закрывавшего его другого тела, а главное, под защитой теплого, неповторимого естества Кармен, принявшего его в себя. Старая церковь словно раскинула над ними покров и отделила от внешнего мира, приняв в свое лоно. Карлос подумал, что такие мысли, наверное, кощунство. Но, лаская волосы лежавшей на его плече Кармен, он подумал, что на него нисходит полное блаженство.

А потом, когда прошло время, чуть отодвинувшись друг от друга, но, еще не меняя положения, они смотрели друг другу в глаза. А после, оторвавшись друг от друга, собирали разбросанную одежду. Кармен повертела разорванные трусики и, обреченно вздохнув, изящным движением бросила их за плечо, и они упали в грязь за пределами портика. Карлосу по-прежнему хотелось остаться здесь, под портиком, остаться навсегда за чудной туманной завесой, отделявшей их от мира. И Кармен, словно угадав его мысли, остановилась и умиротворенно посмотрела на него. Карлос секунду подумал и вдруг молча положил на скамью одежду, которую держал в руках, и начал стаскивать с себя то, что на нем еще оставалось, – одно за другим, аккуратно складывая, словно священнодействуя. Когда он предстал перед Кармен совершенно обнаженным, она поняла и, последовав его примеру, тоже сложила одежду осторожно, с серьезностью человека, который совершает церковное таинство. И тогда Карлос, взяв ее за руку, пошел туда, где заканчивался портик, и они вдвоем вышли под дождь и ступили на грязную траву. Они стояли друг против друга, и вода стекала по их телам, и было это похоже на ритуальное омовение. Первой засмеялась Кармен, за ней Карлос, – словно, пройдя через обряд очищения, они снова ощутили радость жизни. А потом, взявшись за руки и не переставая смеяться, они прыгали, пели и плясали внутри туманного круга, который очертила вокруг них дождевая завеса, и падавшая с неба вода омывала их счастливые тела, соединившиеся в уголке, который сама природа отделила от внешнего мира; плясали и ничего больше не существовало для них – только магический круг, обведенный около приютившей их церкви.

Когда счастливая усталость охватила их, они сполоснулись под дождем, и Карлос отправился к машине за полотенцем, которое всегда держал в багажнике: дождевик и полотенце – два извечных символа отдыха на севере – всегда были при нем. Они вытерлись и оделись, и Карлосу показалось, что Кармен в восторге и возбуждении от этого приключения.

Путь назад был непростым: проселок, который вел к шоссе, совсем размыло, и машина то и дело буксовала. Когда они выбрались, Карлос снова довез ее до дома Муньос Сантосов.

Он беспокоился, как бы у Кармен не началось воспаление легких, и очень настойчиво просил ее посидеть подольше в горячей ванне, а не просто принять душ. Этим вечером они собирались всей компанией, и Кармен было необходимо привести себя в порядок и переодеться, поэтому они решили не ездить сейчас в Хижину. Карлос обещал заехать за ней через час.

– Я все время отвожу и привожу тебя, совсем, как жених в стародавние времена, когда девушку надо было провожать до дома ее родителей засветло, – засмеялся он.

– Как положено, – ответила она, – только сейчас ты привез меня, когда все пьют кофе. Мне нравятся серьезные люди… – она запнулась, подыскивая слова, и добавила: – которые в какой-то момент могут совсем потерять голову.

И, послав ему на прощание воздушный поцелуй, Кармен пошла к дому.