Текст книги "Почему властвует Запад… по крайней мере, пока еще. Закономерности истории, и что они сообщают нам о будущем"

Завершение сюжета

Однако, конечно, на этом данная история не заканчивается. Вышесказанное всего лишь побуждает задать следующий вопрос: почему Запад получил пулемет «максим», а остальной мир – нет? Это первый из тех вопросов, которые я здесь разбираю, поскольку ответ на него объяснит нам, почему Запад властвует и сегодня. Вооружившись этим ответом, мы затем сможем сформулировать и второй вопрос. Одна из причин интереса людей к вопросу, почему Запад властвует, – в том, что они хотят знать, как долго и каким образом это будет продолжаться. То есть они хотят знать, что произойдет дальше.

Этот вопрос становился все более насущным по мере того, как на протяжении ХХ века Япония превращалась в мощную державу, а в начале XXI века вопрос стал неизбежным. Китайская экономика удваивается в объеме каждые шесть лет и, вероятно, еще до 2030 года станет крупнейшей в мире. В начале 2010 года, во время написания этих строк, большинство экономистов надеялось, что именно в Китае, а не в США или в Европе произойдет «перезапуск» мирового экономического механизма. В Китае в 2008 году состоялись впечатляющие Олимпийские игры и два китайских «тайконавта»[12]12
  Термин происходит от английского taikonaut. Употребляется в англоязычной печати примерно с 1998 г., предположительно образован из китайского"୬૬য, tàikōng rén – космический человек, космонавт. – Прим. перев.


[Закрыть] совершили путешествие в космос. Как у Китая, так и у Северной Кореи имеется ядерное оружие, и западные стратеги озабочены тем, каким образом Соединенные Штаты станут приноравливаться к растущей мощи Китая. Так что вопрос – насколько долго еще Запад будет оставаться «во главе» – действительно является насущным.

Профессиональные историки славятся как плохие провидцы, – и, кстати, большинство из них вообще отказывается говорить о будущем. Чем больше я размышлял о том, почему Запад правит, тем больше я при этом понимал, что не профессиональный историк Уинстон Черчилль разбирался в происходящем куда лучше, нежели большинство профессионалов. Он настойчиво утверждал: «Чем дальше назад вы сможете взглянуть, тем дальше вперед вы, вероятно, сможете увидеть»[13]13
  Winston Churchill, цит. по http://quotationsbook.com/quote/40770/».


[Закрыть]. Придерживаясь такого образа мыслей (даже если, возможно, Черчиллю не понравились бы мои ответы), я выскажу следующее предположение: знание того, почему Запад властвует, дает нам довольно хорошую возможность понять, как обернутся дела в XXI веке.

Я, разумеется, не первый, кто размышляет о том, почему Запад властвует. Этому вопросу уже добрых 250 лет. До XVIII века этот вопрос редко возникал, поскольку, откровенно говоря, в нем не было большого смысла. Когда европейские интеллектуалы впервые – в XVII веке – начали всерьез размышлять по поводу Китая, то большинство из них испытывало чувство смирения перед древностью и искушенностью Востока, – и вполне обоснованно. При этом лишь немногие люди Востока уделяли Западу хотя бы какое-нибудь внимание. Некоторые китайские официальные лица восхищались искусно сделанными часами, ужасным огнестрельным оружием и точными календарями людей Запада. Однако они считали, что состязаться с этими иностранцами, которые во всех прочих отношениях их не впечатляли, – дело не слишком стоящее. Если бы китайские императоры XVIII века знали, что французские философы – к примеру, Вольтер – восхваляли их в своих стихах, они, вполне вероятно, задумались бы над мыслями французских философов по их поводу.

Однако почти сразу же с того момента, когда дым фабрик стал заполнять небеса Англии, европейские интеллектуалы поняли, что у них имеется некая проблема. И среди прочих имевшихся проблем это была отнюдь не плохая проблема: у них возникло впечатление, что обретена власть над миром, однако они не знали, почему это произошло.

Европейские революционеры, реакционеры, романтики и реалисты со страстью принялись предаваться размышлениям на тему, почему Запад взял верх. В результате было создано ошеломляющее количество предположений и теорий. Возможно, наилучшим способом начать выяснение того, почему Запад властвует, будет выделение двух основных теоретических школ, которые я буду называть теориями «давней предопределенности» (long-term lock-in) и «краткосрочной случайности» (short-term accident). Излишне говорить, что не каждую из идей можно четко отнести к тому или иному лагерю. Тем не менее проведение такого разделения – полезный способ, позволяющий сконцентрировать внимание.

Объединяющая идея, лежащая в основе теорий «давней предопределенности», состоит в том, что с незапамятных времен некий важный фактор сделал Восток и Запад очень и постоянно разными. Он и определил то, что промышленная революция случилась на Западе. Разногласия же – и разногласия яростные – у сторонников теорий «давней предопределенности» существуют по поводу того, что это был за фактор и когда он начал действовать. Некоторые из них делают акцент на материальных силах – таких, как климат, топография и природные ресурсы. Другие обращают внимание на не столь осязаемые причины – такие, как культура, политика или религия. Те, кто подчеркивает роль материальных сил, обычно склонны рассматривать «давность» как то, что действительно существует очень долго. Некоторые из них заглядывают на пятнадцать тысяч лет назад, в конец ледникового периода[14]14
  Тогда закончилась одна из более холодных (ледниковых) эпох и началась нынешняя, более теплая (межледниковая) эпоха, но ледниковый период в целом продолжается и поныне. – Прим. ред.


[Закрыть], а кое-кто углубляется в прошлое еще дальше. Те же, кто делает акцент на культуре, обычно рассматривают «давность» как нечто более кратковременное, простирающееся в прошлое лишь на тысячу лет – до Средних веков либо на две с половиной тысячи лет – до эпохи греческого мыслителя Сократа и великого китайского мудреца Конфуция. Но вот в чем сторонники «давности» могут согласиться между собой, так это в том, что британцы, которые в 1840-х годах пробивали себе огнем дорогу в Шанхай, и американцы, которые десятилетием позже силой заставили открыть японские порты, были всего лишь бессознательными агентами последовательности событий, начавшейся тысячелетием раньше. Сторонники «давности» могли бы сказать, что было попросту глупо с моей стороны начать эту книгу с противопоставления сценариев «Альберт в Пекине» и «Лути в Балморале». Королева Виктория в любом случае победила бы: результат был неминуем. Он был заложен за поколения до того, как стал реальностью.

Где-то между 1750 и 1950 годами почти все объяснения того, почему Запад властвовал, были вариациями на тему «давней предопределенности». Наиболее популярной была версия, что европейцы попросту культурно превосходили всех остальных. Начиная со дней гибели Римской империи большинство европейцев определяли себя в первую очередь и главным образом как христиан, прослеживая свои корни до времен Нового Завета. Однако в попытках объяснить, почему Запад достиг господства, некоторые интеллектуалы XVIII века придумали для себя альтернативную генеалогическую линию. Они утверждали, что две с половиной тысячи лет назад древние греки создали уникальную культуру разума, изобретательности и свободы. Благодаря этому Европа двигалась по иной (и лучшей) траектории, нежели остальной мир. Эти интеллектуалы признавали, что Восток обладал собственной ученостью. Однако, по их мнению, его традиции были чересчур запутаны, чересчур консервативны и чересчур иерархичны для того, чтобы составить конкуренцию западной мысли. Многие европейцы приходили к выводу, что они побеждали всех остальных, поскольку культура заставила их делать это.

До 1900 года восточные интеллектуалы, пытаясь объяснить экономическое и военное превосходство Запада, зачастую «покупались» на эту теорию, хотя и с коррективами. На протяжении двадцати лет после того, как коммодор Перри явился в Токийский залив, движение «Цивилизация и просвещение» занималось переводом классических произведений французского Просвещения и британского либерализма на японский язык и выступало за то, чтобы догнать Запад посредством демократии, индустриализации и эмансипации женщин. Некоторые из его представителей даже хотели сделать английский государственным языком. Проблема, настаивали интеллектуалы 1870-х годов, такие как Фукудзава Юкити, имела давние корни. Источником большей части японской культуры был Китай, а Китай в отдаленном прошлом пошел по совершенно неверному пути. В результате Япония была лишь «полуцивилизованной» страной. Однако, утверждал Фукудзава, хотя эта проблема была давней, «предопределенность» не имела места. Путем «отказа от Китая» Япония смогла бы стать в полной мере цивилизованной страной.

Китайским же интеллектуалам, напротив, не нужно было отвергать никого, кроме самих себя. В 1860-х годах представители движения «Самоусиления» утверждали, что в основе своей китайские традиции остаются совершенно здоровыми. Китаю нужно лишь построить несколько пароходов и купить кое-что из иностранного огнестрельного оружия. Как оказалось, это мнение было ошибочным. В 1895 году модернизированная японская армия внезапно и бесстрашно явилась у одной из китайских крепостей, захватила сделанные за рубежом орудия и повернула их против китайских пароходов. Истоки данной проблемы явно лежали глубже и не сводились лишь к обладанию «правильным» оружием. К 1900 году китайские интеллектуалы последовали японскому примеру и стали переводить западные книги по эволюции и экономике. Подобно Фукудзаве, они пришли к выводу, что владычество Запада имело давние корни, но не является чем-то предопределенным. Путем отказа от собственного прошлого Китай также мог бы наверстать упущенное.

Однако некоторые западные сторонники теорий «давней предопределенности» полагали, что Восток попросту ничего не смог бы сделать. Они утверждали, что Запад сделала «лучшим из всех» культура. Однако культура не была основным объяснением западного владычества, поскольку она сама имеет материальные причины. Некоторые из них были уверены, что на Востоке излишне жарко или чересчур много болезней, чтобы люди могли развивать столь же инновационную культуру, что и на Западе. Некоторые также считали, что на Востоке попросту было слишком много людей. Поэтому все излишки потреблялись, жизненные стандарты поддерживались на низком уровне, и что-либо напоминающее либеральное, ориентированное на будущее западное общество не могло из-за этого появиться.

Появлявшиеся теории «давней предопределенности» имели всевозможную политическую окраску, однако наиболее важной и влиятельной была версия Карла Маркса. В те самые дни, когда британские войска «освобождали» Лути, Маркс (в то время он вел колонку о Китае в New York Daily Tribune) утверждал, что реальным фактором, закрепившим владычество Запада, была политика. На протяжении тысячелетий, заявлял Маркс, государства Востока были столь централизованными и столь мощными, что, в сущности, сумели остановить течение истории. Европа же прогрессировала от Античности через феодализм к капитализму, а пролетарские революции, как предполагалось, были провозвестниками коммунизма. А Восток был «замурован в янтаре деспотизма» и не смог следовать по той прогрессивной траектории, по которой следовал Запад. Когда же ход исторических событий оказался не совсем таким, как предсказывал Маркс, коммунисты (особенно Ленин и его последователи) в дальнейшем внесли коррективы в его теории, провозгласив, что революционный авангард может встряхнуть Восток и пробудить его от вековечного сна. Но ленинисты настаивали, что это может произойти лишь в том случае, если удастся сломать прежнее, окаменелое общество, – чего бы это ни стоило. Данная теория из категории теорий «давней предопределенности» не является единственной причиной того, почему Мао Цзэдун, Пол Пот и Кимы[15]15
  То есть коммунистические правители КНДР Ким Ир Сен, Ким Чен Ир и Ким Чен Ын. – Прим. ред.


[Закрыть] в Северной Корее устроили такие ужасы своим народам. Однако она налагает тяжкое бремя ответственности.

На протяжении всего ХХ столетия на Западе происходило дальнейшее усложнение теорий, поскольку историки выявляли факты, которые, по-видимому, не соответствовали версиям «давней предопределенности». Поэтому сторонники этих теорий вносили в них коррективы, чтобы устранить такие несоответствия. Например, в настоящее время никто не оспаривает того факта, что в то время, когда в Европе великая эпоха морских открытий лишь начиналась, китайское мореплавание достигло намного больших успехов. Китайские моряки уже знали побережья Индии, Аравии, Восточной Африки и, возможно, Австралии[16]16
  Некоторые люди считают, что китайские моряки в XV в. даже достигли обеих Америк, но, как я попытаюсь объяснить в главе 8, такие утверждения, вероятно, являются фантастическими. Самое «убедительное» свидетельство в пользу этих воображаемых путешествий – карта мира, демонстрировавшаяся в Пекине и Лондоне в 2006 г. Считается, что это сделанная в 1763 г. копия с китайского оригинала, выполненного в 1418 г. Эта карта не только очень сильно отличается от всех подлинных китайских карт XV в. Она также поразительно напоминает французские карты мира XVIII столетия, вплоть до таких деталей, как изображение Калифорнии как острова. Скорее всего, китайский картограф XVIII в. объединил карты XV столетия с новыми имевшимися в его распоряжении французскими картами. Составитель этой карты, вероятно, не собирался никого вводить в заблуждение. Однако жаждущие сенсационных открытий коллекционеры XXI в. успешно обманули самих себя. – Здесь и далее, если не указано иного, примечания автора.


[Закрыть]. Когда адмирал-евнух Чжэн Хэ в 1405 году отправился в плавание из Нанкина в Шри-Ланку, под его командой было примерно 300 судов. Среди них были и танкеры, перевозившие питьевую воду, и громадные «корабли-сокровищницы». Корабли имели водонепроницаемые отсеки и были оснащены самыми современными для того времени рулями и хитроумными устройствами для сигнализации. Среди 27 тысяч его моряков было 180 врачей и аптекарей. По контрасту с этим, когда Христофор Колумб отправился в плавание из Кадиса в 1492 году, под его командой было всего 90 человек на трех кораблях. Водоизмещение самого большого из его кораблей составляло едва лишь тридцатую часть от водоизмещения самого большого корабля Чжэн Хэ, а его длина (85 футов [примерно 25,9 м]) была меньше, нежели высота самой высокой грот-мачты у Чжэн Хэ, и всего лишь вдвое больше, нежели длина руля у него же. У Колумба не было ни танкеров со свежей водой, ни настоящих врачей. У Чжэн Хэ имелись магнитные компасы, и он знал достаточно много об Индийском океане, чтобы составить мореходную карту длиной в 21 фут (примерно 6,4 м). Колумб же редко когда знал, где он находился, не говоря уже о том, куда он двигался.

Все это может привести в замешательство любого, кто предполагает, что западное доминирование предопределилось уже в далеком прошлом. Однако в ряде серьезных книг утверждается, что то, что делал Чжэн Хэ, в конце концов соответствует теориям «давней предопределенности». Нам просто нужны более современные версии этих теорий. К примеру, экономист Дэвид Лэндис в своей великолепной книге «Богатство и бедность народов: почему некоторые так богаты, а другие так бедны» вновь возвращается к той идее, что вследствие болезней и демографии Европа всегда получала решающее преимущество перед Китаем. Но при этом он добавляет к этому один новый нюанс, высказывая предположение, что высокая плотность населения способствовала централизованному правлению в Китае и ослабляла у правителей стремление воспользоваться результатами путешествий Чжэн Хэ. Большинство китайских императоров – поскольку у них не было соперников – волновало скорее то, что торговля могла обогатить «нежелательные» группы (например, купцов), нежели приобретение дополнительных богатств для себя. И, поскольку государство было столь мощным, они, похоже, смогли прекратить данную деятельность, вызывавшую у них тревогу. В 1430-х годах императоры запретили океанские путешествия, а в 1470-х годах, возможно, уничтожили записи, сделанные Чжэн Хэ, положив конец великой эпохе китайских исследований.

Подобные же доводы приводит биолог и географ Джаред Даймонд в своей классической книге «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ». Его основной целью в этой книге было объяснение того, почему первые цивилизации создали именно общества, располагавшиеся в пределах полосы, простирающейся в широтном направлении от Китая до Средиземного моря. Однако, помимо этого, он высказывает предположение, что в современном мире стала доминировать Европа, а не Китай, поскольку, благодаря полуостровам Европы, небольшим государствам было нетрудно устоять против потенциальных завоевателей, и это способствовало политической раздробленности. В то же самое время более ровная береговая линия Китая больше благоприятствовала правителям-централизаторам, нежели мелким властителям. Ставшее результатом этого политическое единство позволило китайским императорам XV века запретить путешествия, подобные путешествиям Чжэн Хэ.

По контрасту с этим, в разобщенной Европе монарх за монархом могли отвергать безумный план Колумба, но он всегда мог найти еще кого-нибудь, к кому обратиться. Мы можем предположить, что если бы у Чжэн Хэ было столько же вариантов выбора, что и у Колумба, то Эрнан Кортес мог встретить в Мексике в 1519 году китайского губернатора, а не обреченного Монтесуму. Однако согласно теориям «давней предопределенности», множество объективно действующих сил – таких, как болезни, демография и география, – исключали такую возможность.

Тем не менее в последнее время у некоторых людей начало складываться впечатление, что путешествия Чжэн Хэ и множество других фактов вообще попросту чересчур плохо вписываются в модели «давней предопределенности». Уже в 1905 году Япония показала, что восточные страны могут «доставить европейцам все удовольствия за их деньги» на поле боя, одержав победу над Российской империей. В 1942 году Япония почти полностью вытеснила вооруженные силы Запада с Тихого океана. Затем она, оправившись после сокрушительного поражения в 1945 году, сменила курс, чтобы стать экономическим гигантом. С 1978 года Китай, как мы все знаем, также двинулся по похожему пути. В 2006 году Китай стал крупнейшим в мире источником выбросов углерода, превзойдя в этом отношении Соединенные Штаты. И даже в самые мрачные дни финансового кризиса 2008–2009 годов китайская экономика продолжала расти темпами, которые могли бы и в самые лучшие годы вызвать зависть у западных правительств. Возможно, нам необходимо отказаться от прежнего вопроса и задать новый: не «почему Запад властвует», но «властвует ли Запад»? Если ответ на него будет отрицательным, то теории «давней предопределенности», стремящиеся по-стародавнему обосновать владычество Запада (которое на самом деле уже не существует), кажутся довольно бессмысленными.

Одним из результатов такой неопределенности стало то, что некоторые западные историки разработали целую новую парадигму, объясняющую, почему Запад стал властвовать и почему теперь это властвование прекратилось. Я называю такой подход моделью «краткосрочной случайности». Аргументация в пользу теорий «краткосрочной случайности» обычно является более сложной, нежели аргументация в пользу теорий «давней предопределенности». Кроме того, в этом лагере существуют острые разногласия. Однако все его представители согласны в одном: что почти все, о чем говорят сторонники теорий «давней предопределенности», – неверно. Глобальное доминирование Запада не было предопределено с давних времен. Лишь после 1800 года, накануне «опиумной войны», Запад действительно на время опередил Восток, но даже это в значительной мере было случайностью. Поэтому сценарий «Альберт в Пекине» – это все, что угодно, но только не глупость. Он запросто мог бы осуществиться.

Везение

Округ Ориндж в Калифорнии известен скорее консерватизмом политической жизни, ухоженными пальмами и давно уже живущим там Джоном Уэйном (местный аэропорт назван в его честь, невзирая на то что ему не нравятся самолеты, пролетающие над полем для гольфа), нежели радикализмом в области гуманитарных наук. Однако в 1990-х годах он стал эпицентром теорий «краткосрочной случайности» в области глобальной истории. Два историка, Бинь Вонг и Кеннет Померанц, и социолог Ван Фэн из Калифорнийского университета в Ирвине[17]17
  Вонг покинул Ирвин в 2005 г., но переехал лишь на 40 миль [64,36 км], в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Кроме того, у Вана имелся соавтор, Джеймс Ли. Но последний также преподает всего лишь в 40 милях от Ирвина, в Калифорнийском технологическом институте в Пасадине.


[Закрыть] написали достопримечательные книги, в которых доказывается, что во всем, на что бы мы ни обратили внимание, – будь то экология, семейные структуры, технология и промышленность, финансы и социальные институты, стандарты жизни и потребительские вкусы, – всюду элементы сходства между Западом и Востоком намного перевешивают различия, имевшие место вплоть до XIX века.

Если они правы, то неожиданно становится куда труднее объяснить, почему Лути прибыл в Лондон, а не Альберт отправился на Восток. Некоторые поборники теорий «краткосрочной случайности», – такие, как известный экономист Андре Гундер Франк (написавший более тридцати книг на самые разные темы – от предыстории до латиноамериканских финансов), – утверждают, что на самом деле Восток был более, нежели Запад, предрасположен к тому, чтобы там произошла промышленная революция, пока не вмешались случайности. Франк пришел к выводу, что Европа была попросту «отдаленным окраинным полуостровом» в «китаецентрическом мировом порядке». Отчаявшись получить доступ на рынки Азии, где находилось реальное богатство, европейцы попытались тысячу лет назад в ходе Крестовых походов пробить себе дорогу через Ближний и Средний Восток. Когда это не сработало, некоторые из них – в частности, Колумб – попытались отправиться морем на запад, чтобы достичь «Катая»[18]18
  Катай – старинное латинское название Китая. – Прим. ред.


[Закрыть].

Эта попытка также оказалась неудачной, поскольку на пути туда находилась Америка. Однако, по мнению Франка, грубая ошибка Колумба ознаменовала начало изменения положения Европы в мировой системе. В XVI веке китайская экономика процветала, но при этом постоянно сталкивалась с проблемой нехватки серебра. Америка же была богата серебром. Поэтому европейцы отреагировали на нужды Китая, заставив коренных американцев добыть в горах Перу и Мексики добрых 150 тысяч тонн драгоценного металла. Треть его в итоге оказалась в Китае. Серебро, жестокость и рабство обеспечили Западу «место в третьем классе в азиатском экономическом поезде»[19]19
  Frank, 1998, p. 2, 116, 37.


[Закрыть], как сформулировал это Франк. Однако еще очень многое должно было случиться, прежде чем Запад смог «занять место азиатов в локомотиве».

Франк считал, что подъем Запада в конечном счете объясняется не столько предприимчивостью европейцев, сколько «упадком Востока» после 1750 года. Этот упадок начался, по его мнению, когда начал уменьшаться приток серебра. В Азии это обстоятельство вызвало политические кризисы, однако в Европе оно послужило стимулом, заставившим напрячь свои силы. Здесь европейцы, когда у них иссякло серебро на экспорт, механизировали свои производственные отрасли, дабы у них были иные, помимо серебра, товары, конкурентоспособные на азиатских рынках. Рост населения после 1750 года, утверждал Франк, также привел к различным результатам на разных концах Евразии. В Китае этот рост привел к поляризации богатства, а также способствовал политическим кризисам и препятствовал инновациям. В Британии же он обеспечил более дешевой рабочей силой новые фабрики. Когда Восток терпел неудачи, на Западе произошла промышленная революция, которая, по всем основаниям, должна была случиться в Китае. Однако поскольку она случилась в Британии, Запад унаследовал сей мир.

Впрочем, другие приверженцы теорий «краткосрочной случайности» с вышеизложенным не согласны. Социолог Джек Голдстоун (который несколько лет преподавал в Калифорнийском университете в Дэвисе и придумал термин «калифорнийская школа» для описания теорий «краткосрочной случайности») утверждал, что Восток и Запад были приблизительно в одинаково благополучном (или одинаково плохом) состоянии вплоть до 1600 года. И там и там властвовали большие аграрные империи, где опытное и умудренное духовенство стояло на страже старинных традиций. В XVII веке повсюду от Англии до Китая в результате эпидемий, войн и свержений династий общества оказались на грани краха. Однако в то время как большинство из этих империй затем вернулись в свое исходное состояние и заново установили у себя строго ортодоксальный образ мышления, протестанты Северо-Западной Европы отвергли католические традиции.

Голдстоун предполагает, что именно этот акт неповиновения направил Запад по пути в направлении промышленной революции. Европейские ученые, освободившиеся от оков архаических идеологий, настолько эффективно иследовали природные процессы, что британские предприниматели, также разделявшие эту прагматичную культуру «мочь сделать», сумели заставить работать уголь и пар. К 1800 году Запад, без сомнения, уже опередил всех остальных.

Голдстоун доказывает, что ничто из этого не было заранее предопределено и что, в сущности, немногие случайные события могли бы полностью изменить наш мир. Например, в битве на реке Бойн в 1690 году пуля из мушкета католика пробила одежду на плече Вильгельма Оранского, – протестантского претендента на английский трон. Считается, что Вильгельм при этом сказал: «Хорошо, что она не прошла ближе»[20]20
  William III of England (1690), цит. по Goldstone, 2006, p. 171.


[Закрыть]. Голдстоун говорит, что это было действительно хорошо. Он предполагает, что если бы тот выстрел угодил на несколько дюймов ниже, то Англия осталась бы католической, Франция доминировала бы в Европе, а промышленная революция, возможно, не произошла бы.

Кеннет Померанц из Ирвина идет еще дальше. С его точки зрения, тот факт, что в данном месте произошла промышленная революция, вообще был какой-то «гигантской флюктуацией». Как он утверждает, около 1750 года и Восток и Запад были на грани экологической катастрофы. Рост населения опережал рост технологий, и люди к тому времени уже сделали почти все возможное в отношении расширения и интенсификации сельского хозяйства, перевозок товаров и реорганизации своей собственной жизни. Они уже почти достигли пределов возможного для их технологий. Так что были все основания ожидать глобального спада и сокращения населения в XIX и XX веках.

Однако на самом деле за последние две сотни лет наблюдался больший экономический рост, нежели за всю предыдущую историю, вместе взятую. Причина этого, как Померанц объясняет в своей важной книге The Great Divergence («Великая дивергенция»), состояла в том, что Западной Европе, и прежде всего Британии, попросту повезло. Как и Франк, Померанц считает началом удачи Запада случайное открытие Америк, в результате чего возникла торговая система, обеспечившая стимулы для индустриализации производства. Однако, в отличие от Франка, Померанц предполагает, что не позднее 1800 года счастье Европы все же могло закончиться. Он указывает, что потребовались бы очень обширные территории, чтобы вырастить достаточное количество деревьев для питания дровами еще несовершенных ранних британских паровых машин, – фактически более обширные территории, нежели их имелось в густонаселенной Западной Европе. Но тут вмешалась вторая счастливая случайность: Британия – единственная во всем мире – имела удобно расположенные залежи угля, и к тому же ее производственные отрасли быстро механизировались. В 1840 году британцы использовали машины, работавшие на угле, во всех сферах жизни, включая металлические военные корабли, способные проложить себе путь огнем вверх по реке Янцзы. Британии пришлось бы сжигать ежегодно дополнительно 15 миллионов акров [6 млн га] леса – акров, которых не было, – чтобы получить то количество энергии, которое теперь получалось из угля. Началась революция ископаемого топлива. Экологическая катастрофа была предотвращена (или, по крайней мере, отодвинута в XXI век), и Запад внезапно – вопреки всем обстоятельствам – стал править земным шаром. В данном случае не было «давней предопределенности». Имело место всего лишь не столь давнее причудливое стечение обстоятельств.

Различия между объяснениями причин западной промышленной революции с позиции «краткосрочной случайности» – начиная с предотвратившей глобальную катастрофу флюктуации у Померанца до временных перемен в рамках растущей мировой экономики у Франка – столь же велики, как и, скажем, глубокие различия между Джаредом Даймондом и Карлом Марксом у сторонников «давней предопределенности». Однако, несмотря на разногласия внутри обеих школ, именно «линия фронта» между ними порождает наиболее резко противостоящие друг другу теории того, «как функционирует сей мир». Некоторые сторонники теорий «давней предопределенности» утверждают, что эти ревизионисты попросту торгуют вразнос претенциозной политкорректной псевдоученостью. В ответ некоторые приверженцы теорий «краткосрочной случайности» заявляют, что сторонники «давней предопределенности» – это апологеты Запада, или даже расисты.

Данный факт – что столько специалистов могут приходить к настолько различным выводам – наводит на мысль, что есть нечто ошибочное в том, каким образом мы подходим к данной проблеме. В этой книге я буду доказывать, что как сторонники «давней предопределенности», так и сторонники «краткосрочной случайности» одинаково неверно понимают картину истории и из-за этого получают лишь неполные и противоречивые результаты. И то, что нам требуется, по моему мнению, – это иной ракурс рассмотрения.