Текст книги "Почему властвует Запад… по крайней мере, пока еще. Закономерности истории, и что они сообщают нам о будущем"

Три условия: место, место и место

«Искусство биографии отличается от географии», – заметил юморист Эдмунд Бентли в 1905 году. – В биографии речь идет о людях, а в географии о картах»[32]32
  В оригинале обыгрывается созвучие слов chaps – люди и maps – карты. – Прим. перев.


[Закрыть],[33]33
  Bentley, 1905, p. 1


[Закрыть]. Долгие годы люди (в британском понимании – мужчины из высших классов) доминировали в повествованиях историков – до такой степени, что история была еле отличима от биографии. Такое положение изменилось в ХХ веке, когда историки сделали заслуживающими внимания людьми также и женщин, мужчин из низших классов и детей, добавив их голоса в общую мешанину. Но в этой книге я хочу пойти дальше. Раз уж мы согласились, что люди (в больших группах и в более новом и более широком смысле этого слова) во многом подобны друг другу, я буду утверждать, что все, чего еще недостает, – это карты.

Многие историки реагируют на это утверждение, как бык на красную тряпку. Одно дело, говорили мне некоторые из них, – отказаться от старой идеи, согласно которой разный ход истории на Востоке и Западе определили немногие великие люди. И совсем другое дело – говорить, что культура, ценности и убеждения не имели существенного значения, и искать причину владычества Запада всецело в действии грубых материальных сил. Но это – более или менее – именно то, что я намерен делать.

Я буду стараться показать, что Восток и Запад за последние пятнадцать тысяч лет прошли через одни и те же этапы социального развития, причем в одном и том же порядке, поскольку они были населены одними и теми же разновидностями человеческих существ, которые порождали одни и те же «разновидности» истории. Однако я также буду стараться показать, что они делали это не одновременно и не с одинаковой скоростью. Я сделаю вывод, что биология и социология объясняют глобальные схожие моменты, в то время как география объясняет региональные различия. И в этом смысле именно география объясняет, почему властвует Запад.

В таком грубом изложении это, наверное, выглядит как теория «давней предопределенности», причем настолько отъявленная, насколько это вообще можно себе вообразить. И безусловно, были историки, которые воспринимали географию именно таким образом. Данная идея восходит как минимум к Геродоту, греку V века до н. э., который часто считается «отцом истории». «В благодатных странах люди обычно бывают изнеженными…»[Геродот. «История» 9.122][34]34
  Геродот. История, 9.122.


[Закрыть], – настаивал он и, подобно ряду детерминистов после него, пришел к выводу, что география предопределила величие его собственной родной страны. Возможно, самый примечательный пример являет собой Элсуорт Хантингтон, географ из Йельского университета, который в 1910-х годах обработал массу статистических данных, чтобы продемонстрировать, что его родной город Нью-Хейвен в штате Коннектикут имеет почти идеальный климат в отношении стимулирования появления великих людей (лишь Англия была лучше). И напротив, сделал вывод он, «слишком единообразно стимулирующий» климат Калифорнии – где я живу – порождает лишь повышенный уровень психических заболеваний. Жителей Калифорнии, уверял Хантингтон читателей, можно, вероятно, уподобить лошадям, которых загоняли до предела, так что некоторые из них переутомились и потеряли здоровье[35]35
  E. Huntington, 1915, p. 134.


[Закрыть].

Над подобным легко насмехаться. Однако когда я говорил, что география объясняет, почему Запад властвует, я имел в виду совсем другое. Географические отличия оказывают долгосрочные влияния, но они никогда не приводят к «предопределенности». То, что расценивается как географическое преимущество на одном этапе социального развития, может не иметь значения либо может быть явно неблагоприятным фактором на другом этапе. Можно сказать, что хотя география и является движущей силой социального развития, однако социальное развитие, в свою очередь, определяет значение географии. Это «улица с двухсторонним движением».

Чтобы лучше объяснить это – и дать схематичную «дорожную карту», чтобы пользоваться ей далее по ходу этой книги, – я бы предпочел оглянуться на двадцать тысяч лет назад, в самый холодный момент последней ледниковой эпохи. Тогда география значила очень много: значительную часть Северного полушария покрывали ледники толщиной в милю [1609 м], их обрамляли сухие и почти необитаемые тундры[36]36
  Точнее, перигляциальные (приледниковые) холодные степи. – Прим. ред.


[Закрыть] и только ближе к экватору небольшие группки людей могли жить собирательством и охотой. Юг (где люди могли жить) и север (где они жить не могли) различались до крайности. Однако в пределах южной зоны отличия между Востоком и Западом были относительно незначительными.

Окончание ледникового периода изменило значение географии. Разумеется, полюса оставались холодными, а экватор – жарким. Однако в полудюжине мест между этими крайностями (в главе 2 я буду называть эти места первичными центрами) более теплые погодные условия в сочетании с местной географией благоприятствовали эволюции тех растений и/или животных, которых люди могли доместицировать (одомашнить) – то есть генетически изменить их, дабы сделать более полезными, и в конце концов достичь такой стадии, при которой генетически измененные организмы смогли бы выживать только в симбиозе с людьми. Одомашненные растения и животные – это означало больше еды, а значит – больше людей, а это, в свою очередь, означало больше инноваций. Однако доместикация одновременно означала и более интенсивную эксплуатацию тех самых ресурсов, которые были движущей силой данного процесса. Парадокс развития сработал явным образом.

Все эти центральные регионы на протяжении ледниковой эпохи были, как правило, относительно теплыми и обитаемыми. Однако теперь они становились все более отличающимися – как от всего остального мира, так и друг от друга. География благоприятствовала каждому из них, однако некоторым в большей мере, нежели другим. В одном из этих регионов – на так называемых Холмистых склонах[37]37
  Отечественные авторы традиционно используют для обозначения этого региона термин «Плодородный полумесяц». – Прим. ред.


[Закрыть] в Западной Евразии – была уникально плотная концентрация пригодных для доместикации растений и животных. А поскольку группы людей во многом подобны друг другу, то именно здесь, где ресурсы были наиболее богатыми, и начался раньше всего процесс, который привел к доместикации. Это случилось примерно за 9500 лет до н. э.

Руководствуясь тем, что (как я надеюсь) является здравым смыслом, на протяжении всей этой книги я использую выражение «Запад» для описания всех обществ, ведущих свое происхождение из самого западного (и самого раннего) из евроазиатских первичных центров. Запад давно распространился из этого исходного центра в Юго-Западной Азии[38]38
  Который с XIX в. люди называли Ближним и Средним Востоком (Middle East), – создавая, скорее всего, тем самым путаницу.


[Закрыть], охватив Средиземноморский бассейн и Европу, а в последние несколько веков также и обе Америки и Австралазию[39]39
  Австралазия – географический термин для обозначения Австралии, Новой Зеландии, Новой Гвинеи, Новой Британии и расположенных рядом с ними небольших островов. – Прим. ред.


[Закрыть]. Я надеюсь на понимание того, что определять «Запад» таким образом (вместо того чтобы сначала выискивать некие (предположительно) исключительно «западные» ценности, – такие как свобода, рациональность или толерантность, – а затем спорить о том, откуда явились эти ценности и какие части мира сего обладают ими) крайне важно для понимания сущности мира, в котором мы живем. Моя цель – объяснить, почему на земном шаре теперь доминирует определенный набор обществ, ведущих свое происхождение из первичного западного центра – прежде всего, общества Северной Америки, – а не общества из другой части Запада, или общества, ведущие свое происхождение из какого-нибудь другого первичного центра, или, коли на то пошло, не какие-нибудь иные общества вообще.

Следуя той же самой логике, я использую термин «Восток» в отношении всех тех обществ, которые ведут свое происхождение из самого восточного (и второго по возрасту) из евразийских первичных центров. Восток также давно распространялся из своего первичного центра между китайскими реками Хуанхэ (Желтая) и Янцзы, где около 7500 года до н. э. началось одомашнивание растений, и сегодня простирается от Японии на севере до стран Индокитая на юге.

У каждого из обществ, ведущих свое происхождение из других первичных центров (юго-восточного в нынешней Новой Гвинее, южноазиатского в современном Пакистане и Северной Индии, африканского в Восточной Сахаре и двух первичных центров в Новом Свете – в Мексике и Перу), есть своя увлекательная история. В дальнейшем я буду периодически вкратце касаться и их. Однако основное внимание (настолько неуклонно, насколько смогу) я буду уделять сопоставлениям Востока и Запада. Я исхожу из того, что с конца ледникового периода наиболее развитыми обществами мира почти всегда были те, что вели свое происхождение либо из первичного западного, либо из первичного восточного центра. Если «Альберт в Пекине» – это правдоподобная альтернатива «Лути в Балморале», то «Альберт в Куско, Дели или Новой Гвинее» – никак нет. Наиболее действенный способ для объяснения того, почему Запад властвует, состоит, следовательно, в сопоставлениях Востока и Запада. И именно этим я и занимался.

Такой способ написания этой книги потребовал своих издержек. Более глобальное рассмотрение, при котором уделялось бы внимание каждому из регионов мира, дало бы более богатую картину, с большим количеством нюансов. Можно было бы в полной мере воздать должное культурам Южной Азии, обеих Америк и других регионов за весь их вклад в цивилизацию. Но такая глобальная версия также имела бы свои недостатки, в особенности – отсутствие сконцентрированности. К тому же страниц в этой книге, вероятно, было бы еще больше, нежели в той, что я написал. Сэмюэл Джонсон, острейший ум Англии XVIII века, однажды заметил, что «Потерянный рай» – это книга, которую, однажды закрыв, уже очень трудно открыть»[40]40
  Samuel Johnson, Lives of the Most Eminent English Poets (1780), часть, посвященная Милтону.


[Закрыть]. Это касается Мильтона. И я подозреваю, что это даже в еще большей степени касается всего, что я мог бы произвести на свет.

Если бы география действительно предоставляла объяснение истории в стиле Геродота, как «давнюю предопределенность», я мог бы завершить эту книгу вскоре после того, как отметил, что доместикация началась в западном первичном центре около середины десятого тысячелетия до н. э., а в восточном первичном центре – около середины восьмого тысячелетия до н. э. Ибо в таком случае социальное развитие Запада попросту опережало социальное развитие Востока на две тысячи лет, и Запад мог пройти через промышленную революцию в то время, когда Восток еще постигал письменность. Однако очевидно, что этого не произошло. Как мы увидим в последующих главах, география не предопределяла историю, поскольку географические преимущества всегда в конечном счете начинали работать против самих себя. Они являются движущей силой социального развития, однако в ходе этого процесса социальное развитие изменяет значение географии.

Когда социальное развитие идет по нарастающей, первичные центры расширяются. Порой это происходит в результате миграции, а порой через копирование или независимое создание новинок соседями. Техники и методы, хорошо работавшие в более старом центре, – будь этими техниками и методами сельское хозяйство или деревенская жизнь, города и государства, великие империи или тяжелая промышленность, – распространяются в новые общества и в новые среды. Порой эти техники и методы в новых условиях переживают расцвет, порой они попросту применяются без толку, а порой требуется их серьезная модификация, чтобы они вообще могли работать.

Каким бы странным это ни могло показаться, однако самые крупные успехи в социальном развитии зачастую достигаются в местах, где методы, импортированные или скопированные из более развитого центра, срабатывают не очень хорошо. Порой это бывает потому, что стремление адаптировать старые методы к новой среде заставляет людей совершать какие-то очень важные открытия; порой же это бывает, поскольку географические факторы, которые не имели большого значения на одном этапе социального развития, на другом этапе значат намного больше.

Например, пять тысяч лет назад тот факт, что Португалия, Испания, Франция и Британия были частями Европы, выдвинутыми в Атлантику, являлся огромным географическим недостатком. Это означало, что эти регионы были весьма удалены от реальных событий, происходивших в Месопотамии[41]41
  Месопотамия – древнегреческое название (буквально означающее «Междуречье») Ирака. По традиции, историки и археологи используют слово «Месопотамия», когда речь идет о периоде до вторжения арабов в 637 г. н. э., а после этой даты пользуются названием «Ирак».


[Закрыть] и Египте. Однако пятьсот лет тому назад социальное развитие достигло таких успехов, что география изменила свое значение. Там имелись новые типы кораблей, которые могли пересекать океаны, всегда прежде являвшиеся непроходимыми. Благодаря этим кораблям выдвинутость в Атлантику внезапно стала громадным преимуществом. И вот португальские, испанские, французские и английские, а не египетские или иракские корабли начали совершать плавания в обе Америки, Китай и Японию. Именно западные европейцы начали связывать мир воедино путем морской торговли, а западноевропейское социальное развитие стремительно пошло по восходящей линии, обогнав более старый центр в Восточном Средиземноморье.

Я называю эту закономерность «преимуществами отсталости»[42]42
  Я позаимствовал этот термин у экономиста Александра Гершренкона, хотя он использовал его немного по-другому.


[Закрыть]. Она столь же стара, как и само социальное развитие. Например, когда сельскохозяйственные деревни начали преобразовываться в города (вскоре после 4000 года до н. э. на Западе и около 2000 года до н. э. на Востоке), доступ к некоторым почвам и климату, благоприятным для первоначального появления сельского хозяйства, начал значить меньше, нежели доступ к великим рекам, которые можно было бы использовать для орошения полей либо как торговые пути. Затем, по мере роста государств, доступ к великим рекам начал значить меньше, нежели доступ к металлам, либо к более длинным торговым путям, либо к источникам рабочей силы. При изменении социального развития изменяется также и набор ресурсов, которые требуются для него. И вот регионы, некогда считавшиеся незначительными, могут обнаружить преимущества в своей отсталости.

Всегда трудно сказать заранее, каким образом преимущества отсталости себя проявят. Ведь не всякие отставания одинаковы. Например, четыреста лет тому назад многим европейцам казалось, что у бурно растущих плантаций Карибского бассейна более блестящее будущее, нежели у ферм Северной Америки. Оглядываясь назад, мы можем понять, почему Гаити превратилось в самое бедное место Западного полушария, а Соединенные Штаты – в самое богатое. Но предсказать такой исход куда труднее.

Тем не менее есть одно очень наглядное следствие преимуществ отставания, состоящее в том, что самый развитый регион в рамках каждого центра со временем меняет свое месторасположение. На Западе он по мере появления государств переместился с Холмистых склонов (в эпоху раннего сельского хозяйства) на юг, в речные долины Месопотамии и Египта. Затем, когда более важными стали торговля и империи, он переместился на запад – в бассейн Средиземного моря. На Востоке такое перемещение шло на север из района между реками Желтой и Янцзы в собственно бассейн Желтой реки, а затем на запад, к реке Вэй и региону Цинь.

Вторым следствием было то, что лидерство Запада в области социального развития не было стабильным. Отчасти так было из-за того, что жизненно важные ресурсы – дикие растения и животные, реки, торговые пути, рабочая сила – в каждом из центров были распределены по-разному. Отчасти же так было потому, что в обоих центрах процессы экспансии и инкорпорации новых ресурсов шли бурно и нестабильно, из-за чего в полной мере проявлял себя парадокс развития. Например, вследствие роста западных государств во втором тысячелетии до н. э. Средиземное море стало не только магистральным путем для общения и контактов, но также и главным местом проявления сил разрушения. Где-то около 1200-х годов до н. э. западные государства утратили свою руководящую роль, а миграции, крушения государств, голодовки и эпидемии вызвали крах в масштабах всего центра. Восток, не имевший такого внутреннего моря, не пережил сопоставимого краха, и к началу первого тысячелетия до н. э. превосходство Запада в социальном развитии резко снизилось.

За три последующих тысячелетия та же самая закономерность проявлялась вновь и вновь, причем с постоянно изменяющимися последствиями. География определяла, где в мире социальное развитие будет происходить быстрее всего. Однако социальное развитие по нарастающей изменяло значение географии. На разных стадиях развития критически важными были великие степи, связывающие восточную и западную части Евразии, богатые рисом земли Южного Китая, Индийский океан и Атлантический океан. Когда в XVII веке н. э. возросло значение Атлантики, те люди, которые наилучшим образом были предрасположены этим воспользоваться, – поначалу главным образом британцы, а затем их бывшие колонисты в Америке, – создали новые разновидности империй и экономик, а также обнаружили и высвободили энергию, содержавшуюся в ископаемом топливе. И я буду доказывать, что вот потому-то Запад и властвует.

План

Я разделил последующие главы на три части. В части 1 (главы 1–3) рассматриваются самые основополагающие вопросы: «Что такое Запад?»; «Откуда мы начали нашу историю?»; «Что мы понимаем под «владычеством»?»; «Каким образом мы можем выяснить, кто играет ведущую роль, или кто властвует?». В главе 1 я задаю биологическую основу для изложения эволюции и распространения людей современного типа по планете. В главе 2 я прослеживаю формирование и рост первичных восточного и западного центров после ледникового периода. В главе 3 я прерываю это повествование, дабы дать определение социальному развитию и объяснить, как я буду им пользоваться для измерения различий между Востоком и Западом[43]43
  Более технические подробности представлены в приложении к этой книге, а также на веб-сайте www.ianmorris.org.


[Закрыть].

В части 2 (главы 4—10) я прослеживаю историю Запада и Востока в деталях, постоянно задаваясь вопросом, чем объясняются имеющиеся у них черты сходства и различия. В главе 4 я рассматриваю появление и рост первых государств и великие неурядицы, которые в столетия, предшествовавшие 1200 году до н. э., привели к крушению западного первичного центра. В главе 5 я разбираю первые великие восточные и западные империи и то, как их социальное развитие дошло до пределов возможностей сельскохозяйственных экономик. Затем в главе 6 я анализирую великий коллапс, который «вымел» Евразию после примерно 150 года н. э. В главе 7 мы добираемся до поворотного пункта, когда для восточного центра открываются новые горизонты и он принимает на себя роль лидера в социальном развитии. Приблизительно к 1100 году н. э. развитие Востока опять уперлось в пределы, возможные для сельскохозяйственного мира. В главе 8 мы увидим, как это вызвало второй великий коллапс. В главе 9 я описываю новые горизонты, которые восточные и западные империи создали в степях и за океанами, когда они восстановили свою мощь, а также рассматриваю, как Запад преодолел отставание в развитии с Востоком. И наконец, в главе 10 мы увидим, как промышленная революция обратила лидерство Запада во владычество – и к каким громадным последствиям это привело.

В части 3 (главы 11 и 12) я обращаюсь к самому важному для любого историка вопросу: ну и что из того? Прежде всего, в главе 11 я собираю воедино мои аргументы, которые лежат в основе всех подробностей того, что случилось за последние пятнадцать тысяч лет, в виде трех наборов законов. Два из них – из области биологии и из области социологии – определяли картину истории в глобальных масштабах, в то время как третий набор законов – из области географии – определял различия между развитием Востока и Запада. Именно текущее взаимодействие этих законов – а не «давние предопределенности» или «краткосрочные случайности» – привело Лути в Балморал, а не принца Альберта в Пекин.

Обычно историки не так говорят о прошлом. Большинство ученых ищут объяснения скорее в культуре, убеждениях, ценностях, учреждениях и установлениях либо в слепом случае, нежели в грубых наружных сторонах материальной действительности. Некоторые попадаются в ловушку бесплодных разговоров по поводу законов. Но после рассмотрения некоторых из этих версий (и отказа от них) я захотел сделать на шаг больше. В главе 12 я высказываю предположение, что законы истории дают нам довольно хорошее представление о том, что, скорее всего, произойдет дальше. История не подошла к концу с владычеством Запада. Парадокс развития и преимущества отставания действует по-прежнему. Состязание между инновациями, способствующими социальному развитию по восходящей линии, и неурядицами, действующими противоположным образом, все еще продолжается. Фактически я выскажу предположение, что это состязание ныне является более ожесточенным, нежели когда-либо. Новые виды развития и новые виды неурядиц обещают – или угрожают – трансформировать не только географию, но также и биологию с социологией. Великий вопрос нашего времени – не в том, будет ли Запад продолжать властвовать. Этот вопрос – в том, совершит ли человечество в целом прорыв к совершенно новой форме бытия, прежде чем катастрофа сразит нас – насовсем.