Текст книги "Сумерки Америки"

«Мы также должны учитывать тот факт, что растущее влияние психиатрии в судебных залах представляет большую опасность для общества, чем просто денежная коррупция. Сегодняшний союз психиатрии и судопроизводства был скреплён непробиваемой наглостью обоих участников. И публика, и юристы были заморочены псевдоэкспертной галиматьёй, вписали эту галиматью в законы и придали весомость мастерам этой галиматьи»[262]262
  Ibid., p. 11.


[Закрыть].

Если американские психиатры объединены в ассоциацию АРА (American Psychiatrie Association), врачи объединены в могучую ΑΜΑ, то 800 тысяч американских адвокатов (это составляет 80 % адвокатов мира) соединились в не менее могучую ΑΒΑ – American Bar Association. Эта организация вырабатывает и публикует правила, которым адвокатам рекомендуется следовать в профессиональной деятельности. В своей книге «Нация под властью адвокатов» исследовательница Мэри Энн Глендон пишет, что из списка этих правил, выпущенных в 1983 году, исчезли слова «честь», «мораль», «правый-неправый», «совесть». Их заменили слова «разумность», «общепринято», «допустимо»[263]263
  Glendon, Mary Ann. A Nation under Lawyers. How the Crisis in the Legal Profession Is Transforming American Society (Cambridge: Harvard University Press, 1994), p. 79.


[Закрыть].

«Многие виды поведения адвоката, раньше строго запрещавшиеся, теперь не только разрешены, но широко практикуются. Например, реклама адвокатских контор разрешена судами и даже объявлена морально оправданной. Набирают силу тезисы, раньше казавшиеся радикальными отклонениями: что мы живём не под властью закона, а под властью его интерпретаторов; что конституция – это просто набор старинных текстов, подлежащих истолкованию новыми поколениями юристов; что любыми этическими правилами дозволено манипулировать; что судопроизводство есть такой же бизнес, как любой другой; а значит, в нём разрешено стремиться к удовлетворению собственных интересов»[264]264
  Ibid., pp. 5–6.


[Закрыть].

О моральных аспектах деятельности адвоката много писал и Элан Дершовиц. «Мы все хотели бы делать добро. Но, становясь адвокатом, вы должны изменить своё представление о добре. Теперь добро для вас есть то, что хорошо для вашего клиента, а не для остального мира и уж тем более – не для вас самих. Меня часто спрашивают: «Как вы себя чувствуете, когда при защите виновного преступника вам приходится отступать от собственной этики?» Наш ответ «защищать обвиняемого и есть этика адвоката» многие вполне разумные люди не примут. Если вы к этому не готовы, лучше не выбирайте эту профессию»[265]265
  Dershowitz, Alan. Letters to a Young Lawyer (New York: Basic Books, 2001), pp. 41, 45.


[Закрыть].

Нет, Дершовиц не говорит, что адвокату разрешается лгать в интересах клиента. Но замалчивать, обходить стороной опасные улики, дискредитировать правдивых свидетелей обвинения – это вполне допустимо. Ведь часто лгут и полицейские, и прокуроры, и судьи, когда считают, что ложь – единственный способ добиться осуждения подозреваемого, в вине которого они уверены[266]266
  Ibid., p. 79.


[Закрыть].

Если страховщик наживается на наших страхах, врач и аптекарь – на наших болезнях, то адвокат наживается на наших раздорах и преступлениях. И он будет стараться, чтобы и того, и другого было как можно больше. Каждый выпущенный на волю преступник – потенциальный источник будущих доходов, потому что переход к честной жизни для этих людей – явление крайне редкое.

В последние десятилетия невероятно подскочило число судебных дел, связанных с автомобильными авариями. В рекламных роликах на экране телевизора адвокаты призывают пострадавших не довольствоваться тем, что им заплатит страховая компания, а нанять их для вчинення иска, обещая, что смогут высудить гораздо большую компенсацию. Ведь, кроме оплаты медицинских счетов и ремонта автомобиля, вошло в практику требовать «компенсацию за перенесенные страдания» (for pain and suffering) – а это понятие такое расплывчатое, калькуляции не поддающееся, что, умело воздействуя на сострадание присяжных, ловкий адвокат может высудить миллионы.

Исследовательница Марджори Берте в своей книге «Тарань меня – мне нужны деньги» пишет:

«Уродливый аспект автомобильного страхования состоит в том, что адвокаты подталкивают своих клиентов преувеличивать размер материальных потерь. Пострадавших учат искать медицинское обслуживание подороже, подольше не выходить на работу, использовать хиропракторов и специальную терапию. У адвоката нет стимула уменьшать затраты, только увеличивать их любыми способами. Соответственно возрастают и его гонорары»[267]267
  Berte, Marjorie M. Hit me – I Need the Money! The Politics of Auto Insurance Reform (San Francisco: ICS Press, 1991), p. 37.


[Закрыть].

Разводы, споры о наследстве, тяжбы из-за собственности имеют место и в других странах индустриального мира. Но нигде саркома благих намерений не породила такой эпидемии исков за нарушение прав. Права этнических меньшинств, права инвалидов, права учеников, права заключённых, права на самовыражение – всё годится, всё может принести адвокату солидный доход.

Однако конфликты между отдельными людьми – это лишь часть юридической активности. В последние десятилетия началось поветрие захвата одних фирм другими, в которых адвокатские конторы играют самую заметную роль. Фирма-захватчик называется «рейдер». Азарт завоевателя был красочно описан одним из участников:

«Захват требует не только энергии, искусности, но и готовности идти на риск. Ничто в бизнесе так не гальванизирует и не сплачивает участников, как организация атаки, которая потребует быстроты, внезапности, точного расчёта. Вся загадочность и волнение секса, преодоление сопротивления имеет место в рейдерском захвате. Он говорит о твоём мужском характере и готовности завоёвывать то, чего ты хочешь»[268]268
  Glendon, op. cit., p. 74.


[Закрыть]. То, что в результате захвата вполне жизнеспособной фирмы сотни людей могут потерять работу, в расчёт не принимается. Эта драма хорошо была показана в фильме «Уолл-стрит», где главный герой, исполняемый Майклом Дугласом, произносит циничный лозунг «рейдера», подхваченный и повторённый потом тысячи раз: «Жадность похвальна! Жадность срабатывает!» («Greed is good! Greed works!»)

Хотя адвокатам часто приходится выступать в суде и тяжбах друг против друга, профессиональная солидарность остаётся доминирующим элементом их взаимоотношений. Я очень остро испытал это на себе во время третьей – самой страшной! – схватки с «крапивным семенем».

В 2005 году пришла пора нам продать свой дом в Нью-Джерси, чтобы переехать поближе к дочери – в Пенсильванию. Казалось бы, такое простое дело – зачем для него нужен адвокат? Но нет, фирма «Фокстон», взявшаяся вести продажу нашего жилья, заявила, что по их правилам, сделка должна проходить под присмотром адвоката. Вот у них как раз есть хорошо себя зарекомендовавшая миссис Гартен. Мы смирились, послали миссис Гартен нужные бумаги и аванс в размере 750 долларов.

Дело завертелось.

Энергичный «Фокстон» тут же разместил рекламу в Интернете, отпечатал красивый цветной буклет. Как маняще белел наш домик на снимке в тени деревьев! Как сияли лампы и окна на цветных фотографиях спален, столовой, гостиной! «Этот чудесный дом в Энгелвуде был недавно приведён в порядок, крыша настлана заново, – гласил текст. – Входя в дверь, вы оказываетесь в просторной гостиной, залитой светом из трёх окон. Две уютные спальни расположены на первом этаже, две поменьше – на втором. Столовая находится в задней части дома, из её широких окон открывается прекрасный вид на сад с цветущими кустами».

И за всю эту несказанную красоту и уют добрый «Фокстонс» хотел получить какие-то несчастные 320 тысяч.

Покупатели хлынули толпой. Телефон звонил не переставая, и я, как заправский диспетчер, назначал им время визитов. Но всё равно бывали случаи, когда я показывал дом одной семье, а другая уже дожидалась в автомобиле на улице. Рекламное объявление было размещено и в Интернете, поэтому появлялись люди и из других штатов. Если не удавалось выбрать удобное время, я разрешал агенту показать дом клиенту в наше отсутствие. Потом был проведён день открытых дверей. Толпа покупателей и их агентов на нашей лужайке порой достигала двух-трёх десятков.

На следующее утро раздался звонок из «Фокстона», известивший нас, что один из визитёров сделал заявку на покупку.

– За какую цену? Нет, не за 320 тысяч, а за 330. Да, так бывает, когда покупатель хочет заранее обойти всех конкурентов и закрепить дом за собой. Это какой-то бизнесмен из Африки с абсолютно непроизносимой фамилией: Облувихьюдж. Будем называть его просто Облу.

Я припомнил высокого улыбчивого негра, чья преувеличенная приветливость оставила у меня тревожное предчувствие. Но нет, прочь тревоги! Покупатель предложил завершить сделку 11 июля? Прекрасно, встречаемся все в офисе миссис Гартен.

Увы, 11 июля никто из участников сделки не явился на процедуру завершения. Их телефоны отвечали механическими голосами ответчиков, на электронные послания они не откликались. 18 июля я писал нашему адвокату: «Нас очень тревожит то, что сделка откладывается на неопределённое время. Адвокат покупателя, мистер Гэйлер, практически недостижим и не подготовил необходимые документы. Он может быть в отпуске, в больнице, в другом штате… Дальнейшие отсрочки могут сорвать нашу покупку дома в Пенсильвании».

27 июля наша миссис Гартен прислала мне копию письма, отправленного ею команде покупателей. Этот документ заставил меня усомниться не только в её профессионализме, но и просто в умственных способностях. Письмо было адресовано мистеру Облу, начиналось обращением «Мистер Облу», но в первой же строчке стояло «Ваш клиент, мистер Облу…» Датированное 27 июля письмо категорически-ультимативно требовало провести завершение сделки в тот же день, 27 июля, в офисе миссис Гартен.

Её способ общения с нами также не укладывался в рамки нормального поведения. Если мой звонок заставал миссис Гартен в её офисе (что случалось крайне редко), трубку всё равно брала секретарша, и разговор происходил через неё. То есть она не переключала телефон на свою хозяйку, а криком передавала ей мои слова в соседний кабинет и потом пересказывала мне то, что та ей кричала оттуда. Был ли какой-то смысл в этой методе? Может быть, миссис Гартен таким образом защищала себя от собеседников, которые попытались бы записать её слова на магнитофон? Но такая попытка была бы нарушением законов штата Нью-Джерси и не могла представлять для неё никакой угрозы.

В отчаянии, не зная, что предпринять, я на следующий день отправил адвокату Гэйлеру письмо с угрозами. Нет, я не обещал поджечь его дом, взорвать автомобиль, отравить собаку – всего лишь сообщал, что буду жаловаться на него в адвокатскую ассоциацию штата Нью-Джерси. Мистер Гэйлер немедленно откликнулся на это послание письмом на адрес миссис Гартен, в котором извещал её, что её клиент, мистер Ефимов, совершил по отношению к нему уголовное деяние, квалифицируемое словом «шантаж», и он немедленно отправляется в суд, чтобы вчинить официальный иск против правонарушителя. Впоследствии три адвоката не моргнув глазом подтвердили мне, что да, обещание пожаловаться на них в их собственную организацию квалифицируется ими как шантаж.

Завершение сделки не состоялось ни 30 июля (предельный срок, указанный в договоре), ни 1 августа. Наконец пришло письмо от миссис Гартен, в котором она извещала нас, что покупатели предлагают устроить завершение сделки 12 августа. Я позвонил ей и задал вполне естественный вопрос: если они опять обманут и не явятся с деньгами, можем ли мы снова выставить дом на продажу? «Нет, – отвечала миссис Гартен, – вы не можете выставить на продажу дом, который уже был продан».

Я был ошеломлён. Что она имела в виду, произнося слово «продан»? Если деньги не уплачены продающей стороне, как можно считать дом проданным? «Какая предельная дата завершения сделки стоит в контракте?» – «Такая дата не указана». – «Вы хотите сказать, что подписали за нас контракт, не указав даты? И они могут держать нас в подвешенном состоянии сколько им вздумается?» – «Вы можете подать на них в суд». – «Я не хочу идти ни в какой суд!! Я просто хочу продать наш дом!» Ответом мне было молчание.

Мистер Облу и его адвокат то исчезали, то появлялись снова и требовали, чтобы дом был продан только им и никому другому. В противном случае они грозили наложить на дом – тут я впервые услышал это страшное слово: lien (арест). Один из наших соседей в своё время попался в эту юридическую ловушку и объяснил, как это делается. Адвокат подаёт в суд заявление о том, что в финансовой истории какой-то недвижимости обнаружилась серьёзная недоплата и требуется время, чтобы провести необходимое расследование. Суд немедленно удовлетворяет ходатайство, и на дом накладывается временный арест. Он может длиться и год, и два.

Последние двадцать лет моей жизни в СССР были окрашены ежедневной готовностью к обыску и аресту. Писание художественных сочинений, чтение неопубликованных рукописей, передача их друг другу, а порой и за границу было делом опасным. Любой текст при желании мог быть объявлен антисоветской пропагандой, и тогда – прости-прощай свобода. Десятки моих друзей и знакомых подверглись уже судебным преследованиям, получили соответствующие срока лагеря или ссылки. Меня дважды вызывали на допрос в КГБ, и оба раза я не был уверен, что вернусь домой. Тем не менее за эти двадцать лет я никогда не испытывал такого страха и чувства полной беспомощности. Вот где-то там, в «табачной мгле», сидит человек, полный иррациональной злобы, который может двумя движениями пера разрушить все наши планы, практически – разорить, и даже без какой-то видимой выгоды для себя.

Впоследствии мне объяснили, что в действиях африканского пришельца и его адвоката была, скорее всего, вполне рациональная корысть. Жульническая схема строится на том, что арестованный дом в документах они могут объявлять своей собственностью, тем самым раздувая видимость своего финансового могущества. Создав двадцать-тридцать фальшивых «линов», жулики могут представлять себя владельцами многомиллионного состояния и получать под него в банке займы для новых махинаций.

В какой-то момент я наконец прозрел и понял, что мы должны повести себя так, как бедные крестьяне повели себя в фильме «Великолепная семёрка»: для борьбы с плохими разбойниками наняли «хорошего» разбойника, сыгранного знаменитым Юлом Бриннером. Опытные друзья дали нам имя проверенного адвоката, и он согласился взяться за наше дело. За свои услуги он хотел получить 3 000 долларов – половину авансом, половину – после продажи дома. Отправляя ему чек, я приложил такое письмо:

«Мы с женой – два пенсионера, скоро нам стукнет по семьдесят. Мы воображали, что дом, который является нашим единственным достоянием, будучи продан, даст нам возможность иметь относительно мирную старость.

Внезапно выяснилось, что это не так.

Что покупатель, который держал нас в подвешенном состоянии при помощи обманов и отсрочек в течение трёх месяцев, который нарушил все условия подписанного договора, тем не менее имеет право держать нас за горло и дальше и не давать нам возможности продать дом никому другому.

И всё это время мы должны будем продолжать ежемесячные выплаты банку и уплачивать налоги.

И трое адвокатов, вовлечённых в переговоры, заверили нас, что именно таковы правила игры на сегодня и в них нет ничего возмутительного. И даже попытка пожаловаться на кого-нибудь из них в их собственную ассоциацию будет рассматриваться как криминальное деяние.

И вы просите меня "не беспокоиться".

Я и не беспокоюсь. Я В ПОЛНОМ ОТЧАЯНИИ!

Умоляю вас использовать весь ваш опыт и авторитет, чтобы спасти нас из этой западни».

Наш Юл Бриннер сразу взялся за работу, и дело сдвинулось с мёртвой точки. Те же самые мучители, неделями не отвечавшие на наши вопли и призывы, не посмели так вести себя со своим коллегой. Миссис Гартен без слова протеста переправила все нужные бумаги в его контору. 19 сентября злодей Гэйлер известил его, что мистер Облу не смог получить у банка требуемый заём и поэтому должен отказаться от покупки дома на Кэмбридж-авеню. Челюсти африканского крокодила разжались – какое это было облегчение!

В ноябре дом наконец был продан, мы смогли расплатиться с банком, с адвокатом, с «Фокстоном» и купить за половину вырученной суммы чудесный новый дом в Пенсильвании. Чувство благодарности к нашему Юлу Бриннеру осталось в наших душах навсегда, и мы стараемся забыть о том, что в нормальном мире ни он, ни миссис Гартен, ни мистер Гэйлер никому были бы не нужны и не смогли бы заработать на нас ни доллара. Только превращая нас в нацию сутяг, армия адвокатов может зарабатывать на свои яхты, коттеджи, роллс-ройсы, частные самолёты и прочие необходимые для их самоуважения предметы.

Ментальность адвокатского сословия имеет огромное влияние на судьбы страны, ибо они пронизали не только судебную ветвь власти, но и две другие. «На сегодняшний день большинство сенаторов и почти половина депутатов в Палате представителей американского Конгресса имеют юридические дипломы. Адвокат-президент Клинтон назначил 18 министров в своём правительстве, из которых 13 были адвокатами. Даже его жена – адвокат и сильно влияет на внутреннюю и внешнюю политику. Когда Конгресс попытался установить потолок для исков за «неправильное лечение», Клинтон зарезал предложенный закон, наложив на него своё «вето».

Законодатели и чиновники на штатном уровне тоже в большинстве своём принадлежат к этой профессии, и это «они распоряжаются налогами, субсидиями, финансированием, запрещая одно и разрешая другое. Не менее сильна их позиция и в мире финансовом, корпоративном, коммерческом»[269]269
  Ibid., p. 12.


[Закрыть].

Что ж – самое время перейти к фигуре законодателя.

18
Законодатель

Где, укажите мне, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы?

Не эти ли, грабительством богаты?..

Александр Грибоедов

В отличие от предыдущих глав, в этой речь пойдёт об американцах, с которыми я никогда не сталкивался лицом к лицу. Но политическая и личная жизнь конгрессменов и сенаторов, даже штатного уровня, так подсвечена софитами прессы, мемуарами, биографиями, Интернетом, что каждый исследователь имеет право вглядеться в их судьбы и даже делать некоторые обобщения.

Например, мне довелось познакомиться с карьерой сенатора от Пенсильвании Арлена Спектора, начиная с того момента, когда он, будучи молодым адвокатом, оказался включённым в комиссию Уоррена. После получения фильма Запрудера даже сам Эрл Уоррен готов был сдаться и признать, что выстрелы были произведены спереди. Только дерзость и уверенность Арлена Спектора заставили остальных участников расследования продолжать отстаивать версию убийцы-одиночки.

Чтобы объяснить необъяснимое, Спектор создал так называемую «теорию единственной пули». По этой теории, именно пуля, вылетевшая из ружья Освальда – и только она! – ударила президента Кеннеди в спину, внутри тела изменила направление полёта, повернула вверх, вылетела из горла, прыгнула вправо, пробила насквозь туловище и руку губернатора Коннели и потом была найдена на носилках почти не повреждённой.

Эта теория шла вразрез не только с законами физики, не только с кадрами фильма Запрудера, но и с показаниями врачей в Далласской больнице, объявивших рану в горле президента точно входной. Поэтому, ведя допрос доктора Джонса, Спектор вдруг начал спрашивать его, правда ли, что сейчас решается вопрос о его статусе в Паркландской больнице? Правда ли, что в июле истекает срок его стажировки? Правду ли он сказал агентам Секретной службы, что никаких письменных заметок о событиях в операционной у него не сохранилось? Доктор Джонс, а вслед за ним и остальные врачи, поддались нажиму и согласились поставить под сомнение свои первоначальные показания[270]270
  Moscovit, Andrei. Did Castro Kill Kennedy? (Washington: Cuban American National Foundation, 1996), p. 196.


[Закрыть].

Надругательство над здравым смыслом, содержащееся в «теории одной пули», наверное, не прошло бы в суде присяжных. Но следователям комиссии Уоррена не грозил перекрёстный допрос, не грозило противоборство с защитниками других версий. От них требовалась только «словесная виртуозность», чтобы придать вид правдоподобия самым невероятным умозаключениям, если они работали на заданный вывод: Освальд – убийца-одиночка, заговора не было.

Когда я узнал, что такой человек, как Арлен Спектор, сделал блестящую карьеру и стал членом сената, моё доверие к этой вершине американского законодательного Олимпа сильно пошатнулось. Но я утешал себя тем, что в каждом из пятидесяти штатов есть свои законодательные собрания, они обладают большой степенью независимости от Вашингтона и способны защищать бастионы здравого смысла от атак политических карьеристов. До тех пор, пока избиратель умеет отличать краснобая от честного и вдумчивого политика, система должна работать нормально.

Не следует забывать, что регулирование социальных процессов при помощи законодательного рычага представляет собой огромные трудности в такой этнически пёстрой стране, как США. Расширять свободу граждан можно только тогда, когда на их волю наложены прочные моральные и религиозные ограничения, впитанные с детства. Когда же в государство вливаются миллионы ирландцев, поляков, сицилийцев, китайцев, гаитян, мексиканцев, индусов, арабов и прочих этнических групп, воспитанных вне рамок иудео-протестантской этики, существующие в США свободы распахивают перед ними безграничный простор для покушений на свободу, собственность и безопасность их сограждан. Попытки дисциплинировать иммигрантов при помощи увеличения строгости законов приводят к урезанию свобод коренных граждан. Споры о том, как решить эту дилемму, составляют значительную часть политических баталий в стране.

Раскол политических сил США на два лагеря – демократы и республиканцы – представляет собой устойчивую и поучительную черту американской истории. Ярость дебатов в обеих палатах Конгресса достигает порой такого накала, что законодательный процесс останавливается. В феврале 2015 года споры о бюджете зашли в такой тупик, что возникла угроза временного закрытия Министерства внутренних дел (Department of Homeland Security), то есть приостановки всех пограничных служб, служб безопасности в аэропортах, на железных дорогах, охраны ключевых объектов экономических и политических структур.

В чём же суть межпартийных разногласий? Почему разница политических мнений так устойчива? Обнаруживаем ли мы её и в повседневной жизни, в наших спорах с коллегами, друзьями, даже родными?

Каждому из нас, наверное, доводилось слышать гневные тирады типа:

«Каким идиотом надо быть, чтобы отдать свои голоса за Билла Клинтона, Нэнси Пелоси, Эдварда Кеннеди, Барака Обаму?!»

Или: «Только одураченные болваны могли голосовать за Ньюта Гингрича, Сару Палин, Джона Бейнера, Джорджа Буша!»

Либеральный журналист Стив Олмонд сознаётся: «Я дошёл до того, что стал относиться ко всем консерваторам как к шайке экстремистов, полезных идиотов, созванных охотниками за наживой, а не как к отдельному спектру граждан, многие из которых разделяют мои взгляды, ценности, тревоги, цели. Когда я слышу, что во время президентских дебатов толпа республиканцев криками приветствует введение смертной казни, я мысленно отбрасываю их в категорию садистов, не желаю видеть в них просто сограждан»[271]271
  Almond, Steve. «Liberals Are Ruining America. I Know Because I Am One.» The New York Times Magazine, June 10, 2012, p. 51.


[Закрыть].

Но и консервативные пропагандисты, такие как Раш Либмо или Билл О'Рейлли, не считают нужным скрывать своё презрение к оппонентам. Непримиримая Энн Колтер, прямо обвиняет левое крыло политического спектра в государственной измене. «По вопросу борьбы с терроризмом либералы снова призывают к разрушению гражданского общества. Видя репрессии, нищету и насилия на всём Ближнем Востоке, они с яростью обрушиваются на Израиль – единственный бастион демократии и цивилизации в этом регионе. Кампания за изъятие капиталов, вложенных в эту страну, катится по всем главным университетам Лиги Плюща»[272]272
  Coulter, Ann. Treason. Liberal Treachery From the Cold War to the War on Terrorism (New York: Crown Forum, 2003), pp. 286–287.


[Закрыть].

Томас Соуэлл попытался вглядеться в корни этого раскола, подняться над конкретными поводами разногласий и описать глубинную разницу идеологий обоих лагерей в своей книге «Конфликт мировоззрений»[273]273
  Sowell, Thomas. A Conflict of Visions. New York: William Morrow & Co., 1987.


[Закрыть]. По его мнению, спорщики, сами того не замечая, по-разному представляют себе природу человека – и эти представления невозможно изменить ни логическими возражениями, ни историческими фактами, ни теориями психологов.

Честный участник законодательного собрания должен искать наилучших путей к тому, чтобы граждане в его стране получили возможности для осуществления своих врождённых прав «на жизнь, свободу и стремление к счастью». Но единственным компасом в этой деятельности может служить его представление о том, в чём состоит счастье человека. И оказывается, что по этому важнейшему вопросу из века в век все политические философы и все реальные политики распадаются на две непримиримые группы: уравнителей и состязателей[274]274
  Эти термины я использовал в своей книге «Стыдная тайна неравенства». Соуэлл использует термины «constrained and unconstrained».


[Закрыть].

Что характерно для взгляда уравнителей (unconstrained) на природу человека?

Прежде всего, они верят в то, что человек по своей природе добр и разумен; что его способность к принятию правильных решений и к использованию своей свободы без ущерба для других – безгранична; что врождённое неравенство между людьми малосущественно и может быть легко компенсировано социальными программами помощи в образовании; и что все страдания и зло мира определяются обстоятельствами – неправильной социальной системой, предрассудками, отсутствием всеобщего образования, – а потому устранимы.

В отличие от них состязатели (constrained) верят, что сложность социального устройства общества намного превышает способность индивидуального ума к принятию правильных политических решений, а поэтому следует ценить традиции, веру, мораль как силы, связующие людей в единое целое; что эгоизм остается неистребимым свойством человека, поэтому надо применяться к нему при формировании общества, а не пытаться искоренить; что неравенство человеческих способностей исключает царство абсолютного равенства и даже делает его в принципе несправедливым.

Человек, прочитавший книгу Соуэлла, легко научится обнаруживать противоборство двух моделей видения мира в современных политических спорах.

«Только разумное социалистическое планирование может спасти нас от гибельной неуправляемости рынка», – говорят одни. И мы легко узнаём в них сторонников уравнительного взгляда на человеческие возможности. «Сложность и многообразие современной экономической жизни таковы, что никакой гений, никакой компьютер не в силах овладеть информацией, необходимой для принятия оптимальных решений, – отвечают им состязатели. – Только изучение законов рыночной экономики и подчинение им сможет избавить растущее население мира от голода и нищеты».

«Неравенство материальное, так же как неравенство интеллектуальное, причиняет людям огромные страдания и не имеет никакого морального оправдания, ибо люди по природе равны, – считают уравнители. – Если один имеет больше или знает больше, значит, нужно помочь другому обрести такие же материальные блага и такие же знания. Нужно заставить богатых и образованных делиться со всеми своими богатствами и знаниями». «Люди неравны по своим способностям, талантам и энергии, – утверждают состязатели. – равнять их можно только насильственно, ценой отнятия свободы и с катастрофическими последствиями для общества, которое лишится плодов деятельности наиболее активных своих членов».

Конечно, предложенная схема не исчерпывает бесконечного многообразия политических убеждений людей. Более того: в реальной жизни, идя к избирательным урнам или выходя с демонстрацией на площадь, мы часто поддаемся голосу своих страстей и инстинктов, а не голосу рассудка. Примеряя себя к двум описанным стереотипам, любой человек может заявить, что не принадлежит полностью ни тому, ни другому.

Мои представления о природе человека отнесли меня в лагерь состязателей. Но это отнюдь не означает, что я готов поддерживать всех законодателей-республиканцев. В обеих партиях громче всего звучат голоса экстремистов, ибо только они достигают уверенности в своей правоте и непогрешимости, того, что Соуэлл называл «статус помазанника»[275]275
  Sowell, Thomas. The Vision of the Anointed. New York: Basic Books, 1995.


[Закрыть].

Возьмём для примера историю законодательной деятельности двух столпов американского сената, представляющих полярные политические позиции: демократа Эдварда Кеннеди и республиканца Джона Маккейна. Они расходились по всем ключевым вопросам, но были похожи в одном – в полной неспособности учиться чему-то у жизни. Оба следовали одному и тому же принципу: никогда не признавать ошибочность своих политических догматов.

За сорок семь лет своей службы в сенате Эдвард Кеннеди с завидным красноречием отстаивал и проводил в жизнь все леволиберальные начинания: помощь бедным, бесплатное медицинское обслуживание, образование для всех, облегчение иммиграции, права инвалидов, гражданские права афроамериканцев и латинос. И никогда в жизни он не признал бы, что именно его «война с бедностью и отсталостью» привела к чудовищному подскоку преступности в стране, к развалу семьи, к миллионам внебрачных детей, рождаемых внебрачными детьми, к катастрофическому росту национального долга. Для него допустить, что преступность вырастает не из-за нехватки школ и расовой несправедливости, а именно из щедро оплаченного безделья, было бы таким же немыслимым кощунством, как для мусульманина – усомниться в истинности Корана.

Такую же неспособность увидеть и признать губительность проводимой им политики демонстрирует республиканец Маккейн. Создаётся впечатление, что его взгляды формировались ковбойскими фильмами да так и остались на том же уровне. «Помогать хорошим парням, в плохих парней стрелять» – вот и вся стратегия. Сирийский Асад, ливийский Каддафи – явно «плохие парни». Значит, нужно помогать тем, кто воюет с ними, снабжать их оружием, пожимать им руки, объявлять «борцами за свободу», бомбить их противников.

То, что в Ираке, Сирии, Ливии разгораются потом гражданские войны, то, что эти «хорошие парни» потом присоединяются к «Аль-Каиде», ИГИЛу, талибам, сенатора Маккейна не тревожит. Он слишком занят: летит на киевский Майдан свергать следующего «плохого парня» – президента Януковича, а запылавшую после этого гражданскую войну будет сваливать на «плохого парня» Владимира Путина.

Проведение нового закона через обе палаты требует огромных усилий, обсуждений, переговоров. Но ещё труднее отменить раз принятый закон. Должны пройти годы, если не десятилетия, чтобы люди могли разглядеть вредные последствия его. Можно считать чудом, что от принятия сухого закона до его отмены прошло всего лишь тринадцать лет (1920–1933). Но и этого было достаточно, чтобы на торговле спиртным выросла могучая организованная преступность, которую невозможно искоренить и до сих пор. Сегодня мафия процветает на торговле наркотиками, на незаконных тотализаторах, на проституции. То есть на удовлетворении тех человеческих потребностей, которые полные благих намерений законодатели объявили запрещёнными.

Позиции двух партий могут быть обрисованы тем, как их лидеры голосовали по ключевым вопросам текущей политики.