Текст книги "Грация и Абсолют"

68

Андрей Андреевич отлучился по надобности, и в кабинет скользнула Вохина в строгом платье, шепнула хозяину:

– Немецкие госпожи ох и злющие! того гляди, без спроса войдут!

Беттина из военной комендатуры и сотрудница армейского отдела пропаганды Керстин давеча просили его устроить встречу с русским генералом. Им было велено на кухне ждать приглашения.

Возвратился Власов. Хозяин указал ему взглядом на Тосю:

– Ну как вам? – и заговорщицки понизил голос: – Но есть и германский вариант. Две службистки готовы пыхнуть азартом в отдыхе от службы.

Андрей Андреевич, возвышаясь над девушкой, осматривая её сверху и чуть прикасаясь ладонью к её волосам, проговорил:

– Тебя, русскую пяточку, напоследок русской ночи потопчу. А сейчас постелешь перины вот тут? – он кивнул на стоявшую поодаль от окна оттоманку и повернул голову к хозяину: – Хочу, как помещик, в перине утонуть. Гоголь больно зримо описывает, как для Чичикова взбивала перину… у помещицы Коробочки это было… эх, забыл.

– Фетинья, – назвал имя служанки Лонгин, в детстве обожавший представлять персонажи Гоголя.

– Отличником были в школе! – воскликнул Власов. – Знала бы ваша учительница, кому пятёрки ставит!

Тося приготовила пышную постель, пожалуй, нисколько не уступив Фетинье, и Андрей Андреевич шлёпнул её по ядрёному заду:

– Присылай немок! Кстати, – он обернулся к Лонгину, – при них можно продолжать разговор?

– Без опасений. Их знания русского исчерпываются непечатным резервом.

Раздались бойкие шаги, и две молодых женщины в военной форме, которая весьма шла им, быстро вошли в кабинет. Керстин, высокая, тощенькая, с длинным носом и небольшими зоркими глазами, чуть косолапила, что придавало ей своеобразную пикантность. Беттина была крепка, и фигура и волевое лицо выдавали в ней спортсменку. Она строго взглянула на перину, в то время как Керстин, вскинув руку так, словно держала пистолет, прицелилась в лоб Власова указательным пальцем:

– Пиф-ф-ф! – и захохотала.

Он, застигнутый врасплох таким началом, искал, как бы поостроумнее подыграть, но лишь склонил голову набок. Беттина шагнула к нему и, по-немецки приказав поднять руки, стала, будто производя обыск, похлопывать его ладонями по бокам, её руки ринулись под его пиджак, ощупали торс, тронули пах.

– Эгей! – оробело подал голос Андрей Андреевич: пальцы женщины вторглись ему в ширинку.

– Малшык…

Она, запрокинув голову, смотрела ему в глаза, прятавшиеся за толстыми стёклами очков.

Керстин подскочила к нему сбоку, сняла с него пиджак, рубашку, Беттина расстегнула на нём ремень.

– Малэнкий малшык, не бойсья…

Немки в один миг раздели Андрея Андреевича донага и остались сами в чём мать родила. Беттина натянула презерватив на стоячий фаллос и, держа его правой рукой, стала пятиться к оттоманке. Керстин за спиной мужчины наклонилась и обеими руками толкала его в зад с видом, будто тот не хотел идти и каждый его шаг стоил ей немалых усилий.

Беттина ощутила позади себя постель и, всё так же остро глядя снизу в глаза Андрею Андреевичу, попробовала пальцами твёрдость его торчащего, приподняла ладонью увесистые яйца, пощупывая их. Андрей Андреевич сжал могучими пятернями ягодицы женщины, поднял её, опустил на перину, в которой та утонула. Он налёг на неё, вкрячил елдак по яйца, страстный мужской выдох перешёл в утробное урчание, мужчина стал жадно наддавать, встречая ловкие умелые подкиды.

Керстин прилегла на перину рядом с подругой, схватила её кисть руки, прижала к зеву и стала потираться им о неё, энергично двигая задом.

Лонгин сначала из-за стола наблюдал за происходящим, затем разделся и лёг на кушетку у стены напротив оттоманки. Керстин бросилась к нему, коснулась носом жезла гордости, чуть прикусила уздечку и, обеими руками пожимая яйца, начала источать французскую ласку. Лонгин, однако, хотел изойти в неё, прикрикнул:

– Цыц, бабец!

Уложив бабца спинкой на кушетку, вбил и понёсся. Гребень у неё был расположен низко, фаллос сладко задевал его – она, быстро дойдя, пережила вздрог со стоном. Семью толчками позже ухватил эту радость и молодой хозяин.

Обе пары предались отдохновению в постелях. Андрей Андреевич подложил под голову две подушки, Беттина привалилась к нему спиной, её зад льнул к его паху, меж тем как кисть руки Власова замерла на женском лобке.

– Скажите вашей, пусть пройдётся по кабинету, – попросил он хозяина.

Тот перевёл просьбу, Керстин вскочила с кушетки – высокая, хрупкая – задиристо улыбнулась Власову, промокая салфеткой промежность. Держа салфетку двумя пальцами, небрежно взмахнула ею и отбросила, расставила ноги, двинула вперёд пахом. Кунка у неё была пухлогубая и при худых ляжках особенно выделялась. Андрей Андреевич с хрипотцой хихикнул и, причмокнув, воскликнул:

– Какой беляш!

Керстин мелкими шажками приблизилась к оттоманке, присела на корточки, довольно глядя, как он, подавшись к ней, рассматривает сквозь очки её зев. Вскочив, она повернулась к нему попкой, шагнула к Лонгину, вернулась, прошла в одну сторону кабинета, в другую, озорно перекашивая таз, так что ягодицы поочерёдно подскакивали, будто на весах.

– Стрекозёл! Так называется этот тип, – промолвил сахарным тоном Власов. – Видите, до чего легко поднимается на цыпочки, как пружинисто покидывает задик! как поворачивается! И эта походочка с перекосиками! Поменяемся?

Беттина отправилась на кушетку к Лонгину, а женщина-стрекозёл прилегла на постель к Андрею Андреевичу, уткнувшись носом в его грудь. Он прижал ладонью вертлявую попку, однако от продолжения отвлёк голос молодого человека, которому приелись телесные утехи:

– Если будет по-вашему, у вас под командованием окажется русская армия в полтора миллиона…

– Друг мой, вы необыкновенно милы, – Власов усмехнулся, – но всё же этого недостаточно, чтобы получать ответы на подобные вопросы.

– Мне кажется, вы мне уже ответили. Не сказали того, чего не хотели сказать.

– То есть вы, как немцы, считаете, что я возьму их за горло, как только у меня окажется армия, или просто перейду к Сталину, – сказал Власов брюзгливо, как говорят о надоевшем.

Лонгин обезоруживающе улыбнулся, и Андрей Андреевич пожелал, чтобы прошлась Беттина. Нагая женщина поднялась с кушетки, завела руки на затылок, чувственно потягиваясь. Плавно переступая по кабинету, она замирала, прогибала спину, то упирая ладони в ягодицы, то приподнимая ладонями груди.

Генерал, словно находясь в другой комнате, произнёс патетически:

– Я могу служить только русскому народу, который уже двадцать пять лет, с семнадцатого года, ведёт неравную борьбу против большевизма!

«Вещает тот, кто в восемнадцатом вступил добровольцем в Красную Армию!» – мысленно продолжил молодой человек, едва не захлопав в ладоши.

Андрей Андреевич, следя за Беттиной, которая, пройдя перед ним, повернула назад, отметил:

– Тип – английский дог.

Лонгин хмыкнул. Голая рослая немка с её сумрачной вкрадчивостью движений в самом деле напоминала дога.

Андрей Андреевич нехотя слушал голос молодого хозяина:

– Мне хочется понять, как вы объясняете вашу позицию немцам и как объясните до конца мне – русскому.

– Я не боюсь доносов. Наша идея – это политическая свобода и права человека! У нас та же цель, которая была у великих борцов за свободу: у Джорджа Вашингтона, у Бенджамена Франклина, – произнёс лежащий на оттоманке Власов.

Нагая Керстин, прилёгшая на него, лизнула его грудь, меж тем как Лонгин заметил про себя: ну да, куда же без Америки? Не отметая марксизм, и демократии отвесим низкий поклон. Заполучим любовь пленных и всех недовольных как немцами, так и Сталиным, встанем во главе собственных вооружённых сил. И, держа Германию за горло, будем стараться выиграть как можно больше у американцев, у англичан, у Сталина.

Керстин, возбуждаясь, заелозила на мужчине, требуя, чтобы Лонгин перевёл ему:

– Zumf! (Щипай!)

Она укусила Андрею Андреевичу сосок, приподнялась и, двигая задом, приноровилась, обеими руками направила елдак себе в щель и уселась на него.

– Zumf! Zumf!

Он стал щипать её попку, которая заходила по горизонтали, затем принялся подкидывать женщину, сильными бросками отрывая от постели свой зад.

Беттина, глядя на них, легла рядом с Лонгином; поддаваясь волнению, она прижималась к нему, усеивала поцелуями его тело атлета. Он отвечал с ленцой и, думая, что угадал, какую позу она предложит, вдруг увидел иную: она встала на четвереньки, тут же прильнула к постели грудями и щекой, вытянув вперёд руки и круто вздыбив попу…

Когда стихли стоны одной и другой женщины, растянувшийся на оттоманке во всю длину своего роста нагой мужчина в очках промолвил:

– Перечитайте «Тараса Бульбу». То, что вам не понравилось в моих объяснениях, идёт от души усатого запорожца. Но мне невероятно близок Андрий, всё отдавший за ласки прекрасной панночки, которая есть сама жизнь. Судьба его трагична, но я – Андрий.

69

Лонгину нравилось выглядеть примерным молодым человеком, что, несомненно, бывало в доме Усвяцовых. Виноватый, сравнивая себя с истаскавшимся псом, он навестил их в день, когда было принято печь пирожки с молодым ревенем и сахаром и класть в один из пирожков копейку царского времени. Чтилось поверье: кому такой пирожок попадёт, того ждёт радость.

Когда он постучал в дверь, семья пила чай. На пришедшего смотрели с таким многозначительным интересом, что он почти сконфузился. И услышал слова Ильи:

– Ксения сказала – если не враньё, то сейчас Лонгин Антонович придёт. Ей копейка досталась.

Девушка из-за стола уверенно и невозмутимо ответила:

– Это неправда!

Отец Георгий оторопело гмыкнул, с растерянным смешком покачал головой. А Лонгину сумасшедше захотелось подпрыгнуть на месте и пристукнуть каблуком. Девочка его любит, и она не размазня – у неё есть характер!

Священник, что он охотно и часто делал, стал живописать поверья, а всё существо Лонгина страстно затомилось: девочка в упрямом спокойствии зачерпнула ложкой варенье, отправила в рот, поднесла к губам чашку чая и, обжёгшись, ничем это не выдала, только сильнее покраснела.

А гость в ужасе, что станется, узнай девочка о его утехах, вдруг отчётливо проговорил:

– Сижу мерзавец мерзавцем.

Хозяин, вновь было поднявший чашку, расплескал чай. Лонгин спохватился и объяснил самобичевание:

– С работы пришёл к вам… а работаю на немцев.

– Да уж говорили об этом, – отозвалась с облегчением Татьяна Федосеевна.

Вдруг привстала девочка, обратив к молодому человеку пунцовое лицо, хлопнула по столу ладонью:

– Вас понимают и относятся очень серьёзно и… и знают – вы готовите спасение России, рискуя жизнью!

Отец Георгий воззрился на дочь. Лонгин, благодаря Ксению, учтиво наклонил голову:

– Прошу меня великодушно извинить! Похоже, что я рисуюсь, а это и впрямь неуместно. Спасибо вам!

Его ел стыд. По её намёкам он догадывался: она внушила себе, будто он тайно помогает неким партизанам, что героически борются и с партизанами-большевиками, и с немцами. Настанет час – партизаны-антикоммунисты поднимутся и в тылу сталинских войск. К этому времени Германия потерпит военное поражение – немцы отступят на запад, а сталинцы побегут из России куда понесут их ноги… Ксения нарисовала раз эту картину – якобы свой навязчивый сон.

Пользуясь её фантазией, Лонгин эксплуатировал ореол героя… Убеждал себя: нет смысла разуверять её – все его доводы она поймёт только как недоверие к ней.

Они пили чай, глядя в глаза друг другу. Её щёки были всё ещё розовы от вспышки, но до чего нежно белели атласные виски. Он, словно в том была нужда, попросил позволения приходить почаще – она слегка кивнула.

Хозяин и хозяйка, потчуя гостя печеньем-вареньем, делали свои выводы. Восемнадцатый год пошёл дочери… Отец Георгий заботливо попросил молодого человека:

– А о немцах не задумывайтесь. Сейчас я прочту, что привёл меня Господь прочесть, когда началась их война с Совдепией. – Он степенно встал из-за стола, принёс из молельной каморки блокнотик в переплёте тиснёной кожи:

– В те дни в Белграде я посещал верующего русского и в его богатой библиотеке заинтересовался «Очерками об Эфиопии». Эта древнехристианская страна в Африке – колыбель веры среди невежества – должна заключать в своей истории особенно важное Божье поучение.

Отец Георгий стал читать в блокноте выписку из белградской книги. В начале XVI века на Эфиопию наседали турки. Этим тяжким, беспокойным временем воспользовались живущие в стране язычники, восстали и захватили центральный район страны. Тогда эфиопы-христиане обратились за помощью к одним из самых опасных, хищных колонизаторов того времени – португальцам. Они уже успели проглотить жирные куски Африки. Соединённые силы эфиопов-христиан и португальцев обратили язычников в бегство, разбили и отогнали турок. Но португальцы остались хозяйничать в стране.

– И тогда, – прочёл отец Георгий тихо и многозначительно, – широкое народное возмущение обратилось на них, и им пришлось убраться.

70

«Она – моя суженая? Я вправду хочу от неё детей?» – повторял в себе Лонгин, чувствуя, что иная жизнь не по нему. Он пригласил Ксению в театр. После знойного дня был предгрозовой душный вечер, выгоняющий пот, низко над головой сияли месяц и большие звёзды, а в стороне дрожащим светом озаряли небо зарницы.

Рижская русская труппа давала в псковском театре оперетту Легара «В стране улыбок». До чего обольстительна была Ксения в вечернем платье, которое подчёркивало тонкость и длину её девической талии.

В театре собрались почти все знакомые: военный комендант, городской голова, Олег Ретнёв и один из его подчинённых обходительный парень по фамилии Колохин, носивший в петлице тёмно-зелёную ленточку с мечами – знак отличия для добровольцев восточных областей.

Оперетта вызвала у публики какой-то лихорадочно-разудалый приступ веселья. В антрактах громко хохотали, жадно пили холодный морс местного изготовления и французское вино, женщины бросали по сторонам возбуждённые взгляды…

Когда стали расходиться, комендант ощутил потребность в широком жесте – отдал распоряжение Ретнёву, и тот стал окликать избранных… Пару дюжин гостей пригласили в комендатуру «на ликёры».

Клара, угадавшая предмет страсти Лонгина, бросилась к Ксении, утверждая с радостной категоричностью – та должна непременно сесть с ней «в женском кружке». Женщина не ревновала – она испытывала азарт соучастницы, уверенная в цели приятеля развратить девочку.

– Обязательно напою малышку! – шепнула ему.

Он попытался не пустить Ксению, но та, не услышав слова Клары, легко и твёрдо сказала:

– Без волнений, пожалуйста! Мне не нужна опека!

И оказалась за столом между Кларой и тощей Керстин. Зашёл разговор о качествах сыров, Лонгин вместе со всеми смеялся шуткам, и вдруг Керстин, чья худоба и развинченность были по-своему так действенны, предложила тост за кого-то, чьё имя пока не называла. Лонгину мигом вспомнилось, как она восхищалась им, когда их постель бывала мокрой от пота!.. Сейчас она – само воодушевление – говорит о неком истом герое, созданном не для шумихи, но для того, чтобы его усилия вели к победе. Глаза женщины пылко блестят, из рюмки, зажатой костлявыми пальцами, проливается ликёр. Упорядоченно и без малейшей жёсткости звучит немецкий, фразы ясны, как раскрытая ладонь. Она предлагает выпить за человека, принадлежащего к титанам, которые непревзойдённо делают своё дело.

Лонгин знал, что Ксения понимает по-немецки, и терзался: немка выдала свою связь с ним. Сейчас прозвучит его имя…

– За Гебхарда Блюхера, победителя Наполеона! – провозгласила Керстин.

Молодой человек отвёл от неё потухший взгляд, и тут девочка, нашедшая его глаза, направила на него указательный пальчик и быстро пригубила рюмку.

В эту минуту, когда все поднимали рюмки и пили, никто больше не удостоил его вниманием. Клара охмуряла представительного с седыми висками капитана строительных войск, Беттина сидела среди выздоравливающих раненых. И лишь в глазах девочки он, Лонгин, заслуживал всего того, что можно было сказать о Блюхере, о Наполеоне, о ком угодно.

«Моя суженая!» – мысленно повторял он.

Клара пыталась поднести к её губам рюмку «бенедиктина» – Ксения смотрела на женщину холодно-скучно, наконец, та отступила, чтобы сказать Лонгину: «Ничего у тебя не выйдет с чёртовой крошкой! Она ждёт драгоценностей от парижских ювелиров».

Комендант распорядился раздать одноразовые пропуска для ночного хождения всем тем, кто, в отличие от Лонгина, не имел постоянного пропуска; пьяные и полупьяные гости выходили в ночь, которая так и не разразилась грозой. Тишь была тягостно-безветренной, пахло пылью.

Молодой человек вёл девушку под руку. На перекрёстке, откуда до его дома было чуть больше квартала, она просто и спокойно обратилась к нему на «ты»:

– Пойдём к тебе?

Ему стало не по себе. Представляя, кем она видит его, он не смел погружать её и себя в то, что проделывалось в его квартире несколько часов назад. Осторожно поцеловал её висок, её жаркую щёку, мочку уха:

– Не будем сходить с ума. Родители до утра изведутся…

Она встала к нему спиной, произнесла тихо: когда комендантский час застаёт её у подруги, она у неё ночует. Он мягко возразил: на этот раз она ушла не к подруге, а с ним… Обнимая её сзади, прикасаясь ладонью к её животу, прошептал:

– Я очень уважаю твоих родителей, а по их убеждению кое-чему надлежит произойти после свадьбы…

Она ждала. Его руки загуляли по её телу, и тогда она играючи вырвалась. Они поспешили в городской сад и до предрассветного часа занимались тем, что она ускользала, а он ловил её, ласкал, целовал, истомлённо прижимал к себе, чтобы вдруг опять дать ей вырваться и преследовать её снова.

71

Лишь осенью Лонгин сказал мысленно: «Жертва принесена». Почти два месяца выносил он воздержание и в день их очередной встречи чувствовал дразнящую лёгкость от проведённых в одиночестве ночей.

Солнце слабо, но пригревало, он и она были у реки, вдоль которой тянулось то, что в старину представляло собой крепостной вал. Из земляной насыпи там и тут выступали глыбы, будто почерневшие исполинские кости. У воды лежали серо-зеленоватые мшистые стволы былых древесных гигантов. Меж ними округло выдавались из илистой почвы великаны-валуны, тоже обросшие густым мхом.

Молодой человек забрасывал удочки, Ксения прохаживалась возле – бранила немцев, радовалась слухам об их поражениях, мечтала, что Красная Армия повернёт оружие против НКВД, Сталина. А мужчине страстно хотелось, чтобы этот мелодичный горячий, чувственный голосок вещал о нём… Лонгин начинал тоже поругивать немцев, рассуждая, что партизаны-антибольшевики будут посильнее партизан-коммунистов… Уж он-то знает – Ксения догадывается совершенно верно.

Девушка зачарованно слушала. В длинном кожаном плаще, перехваченном тугим поясом, она уселась на лежащий ветхий ствол. Лонгин не без пафоса произносил: с какой охотой работал бы он не с немцами, а с русскими – не красными, конечно.

– Но среди немцев у вас столько приятелей! Вы от них не отойдёте! – с тревожной злостью вскричала Ксения.

Он вскочил на огромный валун – каким упоённым взглядом она снизу смотрела на него, восклицавшего:

– Немцы, русские, кто-либо ещё… Что такое они все? Ты же чувствуешь мои возможности! Есть вот! – он направил указательный палец себе в грудь. – А остальное – только фон из стран и войн.

– Но не Родина! – воскликнула она жалобно, со слезами. – Спаси Россию! – просила так, точно в эту минуту в реке тонула собака и Лонгин мог вскочить в лодку и вытащить её из воды.

«Да я для неё поболе России!» – объял его непередаваемо возвышающий порыв. Он спрыгнул с валуна, девушка вскочила с колоды навстречу ему, уголки её влажного рта дрогнули, растягиваясь, глаза потемнели.

Он обнял её, почти бегом они направились к нему домой. Нетерпеливо раздевшись, затеяли борьбу на постели, он согревал её груди ладонями:

– Чьё это?

Ксения захлёбывалась сумасшедшим смехом:

– Твоё! Твоё!

Он брал в рот сосок, щекотал языком, а рука скользила по её животу вниз:

– Попка ваша под шёлком тугая. Поддеваю я пальцами ткань, вам теснящие снять помогая, взять готовясь медовую дань. Помассировав чуткое место – для тебя, покрасневший жених, – я дразню нетерпенье невесты, тормозя между губ наливных.

Лонгин выдыхал с грудным рокотком:

– Пухленькие нижние губки! Что они так сжались? Кто их раздвинет?

Заласкав ртом её невинный тюльпан, так что остро разогрелась глубь, он лёг навзничь, и, когда она оказалась сверху, приподнял её, повернул к себе спинкой и помог усесться на пах. Она приподнялась, упираясь коленями в постель по сторонам от его туловища, двигая попкой, пристраиваясь. Он поглаживал, щупал, пощипывал её булочки, снизу вправляя торчащий сук меж губ и произнося:

– Меж двух долек апельсина закрутела сласть малины, кто там колышком стоит и по яйца будет вбит?

Она сквозь плач хихикнула, ей было предоставлено призывать всё её мужество в напоре на фаллос. Стонала, вскрикивала, замирала… поддерживаемая опытными руками, вновь приподнималась… Он налюбовался на её ягодицы, которые напрягались, вздрагивали и чуть расслаблялись, чтобы снова напрячься. Попка после каждого подъёма оседала ниже, ниже, поясничка всё более прогибалась.

Им казалось, они только-только возликовали, как долетевшим стуком в дверь заявил о себе посыльный – Лонгина ждали дела. Покончив с ними, он отправился к Усвяцовым и посватался.