Текст книги "Грация и Абсолют"

85

Алик и Лонгин Антонович ещё в Пскове договорились: он срочно назначит день, и Виктор приедет… На работе на профессора навалилась куча неотложных дел, и, поздно возвращаясь домой, он поднимал руки, болезненно гримасничая: «Ничего не подозревай! Ещё день-два, и я войду в колею. Надо хотя бы перевести дух – не овцу же продаю!» Алик тревожилась, что, того и гляди, потеряет инициативу. Да и Виктор – без какой-либо весточки от неё – может сорваться и что-нибудь натворить.

Суровая конспирация больше не требовалась, и в обеденный перерыв Алик забежала на переговорный пункт, позвонила в посёлок, в автоклуб ДОСААФ. Не застав Виктора, попросила того, кто поднял трубку, передать: «Съездила отлично. Все вещи достала. Приезжай за делом».

Через день в Дом моделей позвонил Виктор: он в городе. Накануне сказал жене: его направляют «в область на трёхдневное совещание». Утром Людмила, которая была беременна, спешила к врачу и не отвлеклась на звонок профессору.

Алик почему-то не смела ещё встретиться с Виктором открыто. Велела подождать её недалеко от Дома моделей на строительной площадке: стройка по каким-то причинам замерла, и на изрытом обнесённом забором пустыре никто не должен был помешать разговору.

Остановившись у бреши в ограде, позвала – ответил голос Виктора. Алик скользнула в пролом и попала в сладостные объятия.

Когда наплыв страсти поистратился в поцелуях, Виктор, держа возлюбленную за плечи, заглянул ей в глаза:

– Так ты откопала?

Она кивнула, и он восторженно взрычал. Едва не дрожа от счастливого волнения, она рассказывала о приключениях, об открытии… Рядом на мусоре валялась пустая бадья для бетонного раствора, среди ям высились горы песка, глины, кучи кирпичей. Перед влюблёнными скособочился предназначенный для строителей дощатый нужник без двери, ветерок выдувал оттуда измятые грязные клочки газет. На дальнем краю пустыря появилась стайка мальчишек лет двенадцати и младше, в любопытстве замерла, следя за парой, жадно ожидая того, ради чего уединяются парочки…

Алик убрала руку друга с плеча и неожиданно заявила:

– Имей в виду, что и всё последнее время я с ним жила.

Лицо Можова изменилось. Сказал беспомощно и глупо:

– В каком смысле?

– Нормально спала с ним! По-хорошему! Не хотела обижать, да и вообще… он же обещал не мешать нам в дальнейшем.

Однако Виктор наливался обидой, и она ядовито ввернула:

– Вспомни, как ты с ним работал заодно, когда мы познакомились! Подтверждал, будто он слепой… вы оба меня затягивали в ваш разврат. Ты сам, может, ещё и похлеще!

Виктор взбеленился: – Похлеще его?!

Алик не стала сдерживаться:

– Скажи, что ты свою Люду не ебёшь! Может быть, вчера не ебал, и то я сомневаюсь, а позавчера? два дня назад? Кувыркал до опупения!

Он хотел что-то выкрикнуть и осёкся, потерянно укорил:

– Зачем сейчас-то об этом? Нарочно искала момент?

Они ещё поупрекали друг друга и разошлись до вечера, когда Можов придёт на дом к профессору объясниться.

86

Вернувшийся с работы Лонгин Антонович по виду Алика не догадался о предстоящем. Она вышла к нему в прихожую с книгой в руке – по вечерам нередко читала. На ней было обычное домашнее облачение: лиловая не доходящая до колен туника из лёгкого полотна и мягкие туфли.

– Припозднился – я уже поела. – И она возвратилась в свою комнату.

Когда прозвучали два ожидаемых ею звонка, профессор был в столовой. Она услышала, он пробормотал, выходя:

– Кого нам бесы принесли? – щёлкнул отпираемый замок: – А-аа… вызвала! Потерпеть невмоготу.

Послышался голос Виктора:

– На твоём месте я был бы сдержаннее. Пустишь или как?

Она, уронив книгу, выпорхнула в коридор. Лонгин Антонович смерил её нехорошим взглядом. Виктор, улыбнувшись, кивнул ей и прошёл впереди хозяина в комнату, где раньше жил. Алик, серьёзная, независимая, последовала за профессором.

Он отодвинул мягкий стул от письменного стола и со вздохом сел. Гость расположился метрах в трёх, в кресле у стеллажа с книгами. Алик присела на тахту у окна.

Воцарилась тишина. Лонгин Антонович хранил неприязненное выражение, словно требовал от пришельца: «Давай выкладывай твою глупость и уматывай! Мне недосуг». Тот закинул ногу на ногу и с деланной весёлостью спросил:

– Больше никого в квартире? Предупреждаю в твоих интересах.

Профессор нетерпеливо бросил:

– Никого, никого-о-оо!

Гость с многозначительностью стал пересказывать то, что узнал от Алика, некоторые слова разрывая для большей выразительности: «Изме-е-на Ро-о-дине», «преда-а-тельство», «госуда-а-рственный престу-у-пник».

– Я всё это перепишу аккуратным разборчивым почерком, – произнёс он веско, – и поеду в Псков к писателю Дурщикову, он будет рад принять участие в разоблачении…

Можов вопросительно взглянул на Алика – она, бледная, поправила:

– Дульщикову! – и с колким вызовом адресовала мужу: – Да, конечно!

Она сидела, тоже положив ногу на ногу, они были оголены выше колен – чувственно-притягательные ноги с высоким подъёмом, на ногтях поблескивал лак. Тонкая туника натянулась слева на бедре, и оно чётко обрисовалось. Открытые до плеч руки похлопывали по тахте, пышные натурального золотистого цвета волосы добавляли очарования. Муж вперил в неё пристально-жаркий взгляд.

Можова подхлестнула злость:

– Ну, что молчим, псковский деятель?

Лонгин Антонович внезапно просыпал странный хохоток. Придав лицу сосредоточенную внимательность, обратился к гостю:

– Прошу вдуматься! Люди сведущие ценят породу псковских лысых гусей. У них голубовато-серое оперение, на лбу – белое пятно, отсюда и обозначение «лысые». Они замечательно быстро откармливаются, вес гусака доходит до восьми кило. Ты задумался, нет? Так вот, побывали мы сейчас в Пскове на базаре и не увидели ни одной птицы из породы псковских лысых гусей. А ты глаза мне колешь базарными новостями!

Можов агрессивно повёл плечами:

– Вон что-о! Захотелось попиздить! Дешёвая игра – ни хуя из неё не выйдет.

Профессор, покачав головой, сказал Алику:

– Я тебе говорил, что он – хамло?

Она покраснела.

– Я извиняюсь за выражения, – досадуя, проговорил Виктор, – я сейчас сделаю из старого человека котлету, но за это уже не буду извиняться… – он встал.

Встал и хозяин. Алик, вскочив с тахты, бросилась между ними:

– Я буду кричать, пока не сбегутся люди! Сядьте оба! – она отодвинула штору, показывая, что окно открыто.

87

Алик сновала туда-сюда по комнате, тугой поясок, перехватывая тунику, подчёркивал осиную талию: благодаря ему не скрадывались очертания бёдер, они подрагивали от непрестанного движения.

Мужчины впивались в неё глазами, представляли её под туникой совершенно голой, переполнялись чувством. Она поворачивалась то к одному, то к другому, наклонялась, поднося напряжённые ладони к лицу, горячо упрекала:

– Вы – дети? Дети вы?! – глядела на одного, ко второму оборотясь задом.

Оба молчали, при этом один увлечённо ждал очередного поворота. Наконец Алик задержалась перед мужем:

– Ведь ты обещал мне – отступишься по-хорошему, сам дашь нам свободу…

Профессор думал с ревнивой завистью: «Жеребчик любуется твоими жамбонами!»

– Было, – он кивнул, – было! Обещал. После этого у нас возникала особая близость… я понял: другой любви, равной этой, у меня уже не будет. Пусть случится всё, что может случиться, мне не станет хуже, чем ему.

Виктор вскочил с кресла и обхватил Алика сзади:

– Она – моя! Кончился твой кайф! Грози теперь… – он тесно прижимал её к себе – ей стало неловко, она высвободилась.

Лонгин Антонович, встав, взял её за руку:

– Речь не об угрозах, – внушительно обратился к жене. – Я говорю о моей, если угодно, вере. Я изложил её принципы в день нашего знакомства…

– Давай без ссор! – воззвала она умоляюще. Тут же глаза похолодели, она резко добавила: – Или я сама полечу к Дульщикову!

Профессор невозмутимо адресовал Можову:

– Ты её покрепче обхвати, покрепче! Завтра тебя арестуют по обвинению в убийстве двух сотрудников милиции. Недолго будет она твоей. Ты уверен – она, в самом деле, полетит в Псков? Полетит, зная, что тебе нет возврата? Ты уверен – она снова не станет моей?

– А-а-ххх!.. – жена хотела хлестнуть его по щеке, но он поймал её руку.

– Отпусти-и её! – рыкнул Виктор: он стоял за спиной Алика и хотел сбоку ударить профессора в голову, но тот уклонился.

– Я закричу-уу!! – Алик и впрямь вскричала. – Всю округу подыму. Сядьте!

Мужчины неохотно разошлись и сели. Она бросилась было к Виктору, нежно протянув руки, но замерла и метнулась к мужу:

– Ты – лгун! Ты – подлец! Когда ты прекратишь издеваться?!

Лонгин Антонович – стареющий сухопарый атлет с интеллигентным лицом – спокойно произнёс:

– Живу по моей вере, вере отмеченных. Да, я индивидуалист до кончиков ногтей, и страна – лишь фон для меня!

– У-ууу, как ты мне душу измотал! – Алик схватилась за голову.

Профессор властно потребовал:

– Кончено! Выметайтесь оба из моего кабинета! Сейчас я подыму дежурного МВД, и он прямо сейчас, ночью, пришлёт спецкурьера. Я вручу ему известный вам пакет! Не верим? Так убедитесь… – он встал.

Алик выговорила задрожавшим голосом:

– Успокойся!.. – выбросила руки, как бы пытаясь толкнуть его назад на стул.

Лонгин Антонович шагнул к телефону. Виктор шевельнулся в кресле, развязно потребовал:

– Минутку-минутку! – и прищёлкнул пальцами. Изменив выражение, ласково попросил Алика: – Пожалуйста, оставь нас одних!

В глазах у неё стояли слёзы, он повторил просьбу. Алик нервно прищурилась:

– А вы не будете драться?

– Ну что ты… Исключено!

– Услышу – закричу! – Она вышла, прижалась к двери, стала слушать.

Позже ей придётся признаться себе, какое дразнящее чувство испытывала она в этот момент. Её самолюбие не могло не щекотать – двое мужчин схватились из-за неё насмерть. Она ловила то, что говорили за дверью. Виктор сказал приглушённым голосом:

– Брось рисоваться! Я знаю: ты сделаешь, как обещал. Я уважаю… Но и ты имей уважение! Я предлагаю: на эту ночь остаюсь у вас – ты нам разрешаешь… Наутро сматываюсь в мою дыру. Но приезжаю дважды в месяц на два выходных. Ты устраиваешь мне в гостинице номер-люкс.

Профессор ответил тихо, но категорично:

– Выбрось из головы! Раз в два месяца и ни хуя больше! Приезжаешь на один выходной. Ночуешь одну ночь.

– У вас?

– Ну уж нет! В гостинице.

– И всего раз в два месяца? Ты смеёшься, что ли? Давай – два раза в месяц на один выходной. Не-е-т? Ну, тогда – раз, но на две ночи, или звони, сажай и сам садись!

– И посажу, и сяду! Я своё пожил. Это ты, дурачок, мало ещё чего видел, – высказал профессор и продолжил: – Хорошо, раз в месяц на один выходной. Каждый третий месяц – на два.

– Ладно, пусть так. Договорились.

88

Алик мысленно повторяла: «Ужас! ужас!..» – внушая себе, как чудовищно оскорблена. Ей было пронзительно жалко себя, и в то же время она ни в коем случае не призналась бы себе, что не чувствует особого ужаса. Лишь бы не облеклось в мысль неосознанное согласие: а почему, в самом деле, не устроиться?.. Но она поняла то, чего ещё не сообразили мужчины (сильно бы их это встревожило?) – стоит их договору осуществиться, и Алик перестанет быть несказанно вожделенным, любимым Аликом. Она подешевеет.

Будь она прирождённой бесстыдно-экспансивной куртизанкой – другое дело. Она сделалась бы для них лишь ещё желаннее. Но Алик – иная. Её не отличают агрессивный цинизм и холодная злость истой развратницы. Алик в глубине души застенчива, а чем она щедро наделена, так это артистизмом, она – талантливая играющая девочка.

Влетев в комнату, закрыв окно, бешено, со взвизгом, бросила:

– Дряни! Гнусные дря-а-ни!! Сожр-рите друг друга – мне плевать!

Они переглянулись – она всё слышала, и её взаправду прожигает глубочайшая обида.

– Делить меня как последнюю… – она схватила с письменного стола бюст Сократа и с размаху швырнула на паркет: бюст раскололся на четыре части.

Мужчины несмело бормотали, просили успокоиться – она разъярённо бросилась к книжному стеллажу. На полке стояла початая бутылка коньяка – Алик изо всей силы бросила её на ковёр, покрывавший пол, следом за бутылкой полетела рюмка. Обеими руками вцепившись в книгу потяжелее, Алик подняла её над головой и с размаху швырнула в картину с голой купальщицей, перенесённую сюда из спальни. Можов, вскочив, протянул руки к разъярившейся любимой.

– Га-а-д!!! – Не увернись он, её ногти располосовали бы ему щёку. – Пр-р-ровались вы оба… делить меня… – она метнулась вон.

У себя в комнате, белая от злости, запихивала в дорожную сумку вещи: сколько войдёт. Переодеться – и скорее прочь из этого гнезда ебли! Она, не взяв с собой подарки: жемчужное ожерелье с нефритом, кольцо с сапфиром, серьги с сапфирами, – выбежала в прихожую с набитой тяжёлой сумкой за плечом. Мужчины поджидали – побито-покорные и, казалось ей, помирившиеся.

– Тва-а-р-ри пр-роклятые! – На этот раз от её ногтей пришлось уворачиваться мужу.

Рванувшись за порог, хлопнула дверью – «чтобы посыпалась штукатурка». В первом часу ночи явилась под отчий кров, перепугав и расстроив родителей.

89

Всю ночь Алик ждала, что позвонит Можов. Ей нестерпимо хотелось хлестать, хлестать его словами – и чтобы он всё вынес и искал встречи с нею. Он не позвонил.

Мама, бледная, с красными пятнами на лице, входила в комнату Алика, принимала успокоительное – демонстрировала, как дрожит рука со стаканом воды.

– Неужели не скажешь, что произошло? Ты меня в могилу вгоняешь! Отец тоже не спит, а у него на заводе такая напряжёнка!..

Алик психовала:

– Мамуся, тебе не из-за чего умирать. Но объяснять мне неприятно!

Наконец поняла: всё равно надо что-то придумать.

– Он устроил мне гнусную сцену ревности!

– Из-за кого?

– Из-за бывшего секретаря.

Мама вспомнила:

– А-аа… но ведь он женился где-то в деревне?

– Ну да – и позвонил мне оттуда по телефону: просто по-приятельски, там же глушь, тоска.

– Позвонил при муже? ты при нём говорила?

– Ну да…

– Какая же ты наивная дурочка!

В дверях стоял папа:

– Значит, он ревнивый? Я так и думал. Ничего страшного: перебесится – крепче привяжется. Ударит – дай сдачи. Он человек интеллигентный – полезет извиняться.

Мама встревоженно спросила:

– Но он тебя не бил?

– Нет. Грязно обзывал, отвратительно.

Мама понимающе кивнула:

– И ты его обзови, не стесняйся. Он уступит – и ты с ним помягче. На днях за тобой приедет.

– Я не вернусь! – воскликнула Алик.

– Хорошо, хорошо, – согласилась мама, убеждённая, что это тривиальная поза, – успокойся, засни.

На работе, где её окружали жгуче любопытные проницательные женщины, Алик не сумела сыграть беззаботность и благополучие и скоро почувствовала: принялись обсуждать. Чтобы не увлеклись догадками, призналась с влажными глазами: супруг нашёл любовное письмо – ещё до женитьбы прислал один…

Коллегам понравилось: хи-хи-хи, какой эмоциональный учёный! И что за выражения ему подвезло прочесть? Алик, скромно помедлив, поведала:

– Целую твои трогательные розочки.

– Хо-хо-хо, и всё?

– Сладко-сладко нежу незабудку…

Одни прыснули, кто-то, ликуя, зажмурился. Ай-да приятные излияния для старичка!..

Алик бросила пренебрежительно и рассерженно:

– Дурак написал!

Дэн спросил её наедине:

– Этот актёр?

– Угу – Данков.

90

Через день профессор прислал к родителям Алика шофёра. Тот не попросил позвать Алика (она уже возвратилась из Дома моделей), а вручил пакет маме:

– Велели вам передать.

– А сказали что?

– Ничё-о.

Мама промолвила со значением:

– Передайте ему: у меня в среду – день рождения. Мы все приглашаем Лонгина Антоновича.

В своей комнате вскочила с софы Алик – мама, услышав, поспешно закрыла за шофёром дверь и повернулась к подбежавшей дочери:

– Тебе от него…

– Зачем ты взяла?!

– А разве мы договаривались, что я не буду брать? – голос мамы стал ядовитым: – Если ты ушла, а он отсылает тебе твои вещи по частям… – она повернула булавку, – по-твоему, я должна их назад отсылать?

Алик еле удерживала слёзы беспомощности и злость. Если бы она могла открыть матери, до чего оскорбили её в тот вечер! Её делили, не сомневаясь, что она будетдоступной…

Убежала к себе, а маменька унесла пакет на кухню, нашла сверху на вещах конверт с размашистой надписью: «Моей жене». Сняв крышку с закипавшего чайника, подержала конверт на пару, вскрыла, извлекла записку: «Тут твои любимые летние платья. Платья моего обожаемого, ненаглядного Алика, моей вдохновляющей грации. «Не хнычь, старик», – приказываю я себе (несколько букв тщательно зачёркнуты)… ты была ни с чем не сравнимо, блестяще хороша! Прости безмерно покорного. Жду! Твой Лонгин».

Тонус мамы мгновенно подскочил. Она заклеила и сунула конверт под вещи, а посылку небрежно бросила в угол. Как и ожидала, после вечернего чая дочь забрала пакет.

В среду, когда папа, мама, Алик и гости отмечали мамин день рождения, в дверь позвонили. К гостю поспешила хозяйка. Как ни тянуло Алика выглянуть в прихожую – стерпела. Возвратилась маменька: и без того импозантная, она сейчас обострила общее внимание бусами из золотисто-жёлтого хризолита.

– Зять мой, как вам известно, большой учёный. Очень извиняется, что занят на своём научном посту и не смог прийти меня поздравить – прислал с человеком подарок… – ухоженным мизинцем она кокетливо указала на бусы.

Дочь, покраснев, вскочила из-за стола:

– Отошли назад!

Маменька властно махнула на неё рукой:

– Конечно, я не приму! Я просто показала, всего-навсего… Посыльный ждёт… – улыбаясь, она прошлась перед гостями, демонстрируя украшение, и удалилась.

На лестничной площадке топтался давешний шофёр. Маменька распорядилась передать «огромное спасибо Лонгину Антоновичу», добавила: «Очень всё-таки жаль, что сами не пришли», а также: «Девочка скоро перестанет дуться и придёт, она уже соскучилась – я же мать, я вижу». Затем, забежав в кухню, спрятала бусы и вернулась к гостям:

– Я не досказала про зятя, про нашу персону. Мы старенькие и ревнивые, устраиваем молодой жене сцены дикой цыганской ревности – и дочка решила проучить. Ушла на время к нам – пусть Отелло покипит один.

Подвыпивший папин сослуживец поддержал:

– Так ему! Правильно! Нечего смотреть, что важная фигура.

– Ну-ну! – окоротила одна из женщин в убеждении, что учитывать важность фигур необходимо.

Мама успокоила:

– Как он извиняется! как умоляет вернуться…

Другие гости, что осторожно помалкивали, принялись одобрять: «Ясное дело, переработает, нанервничается – и срывает на жене…», «Не надо поваживать!», «Жена должна тоже своё слово сказать!»

Папин сослуживец жизнерадостно предложил тост за «молодчину Аллочку!»

Гости помногу пили, уминали копчёную колбасу, которую хозяйка, врач-косметолог, достала через свою клиентку, занятую в пищевой сфере. «Надо деньги под контроль взять, раз он уступает, – советовали Алику. – Он будет извиняться, а ему это требование!», «Умная жена первым делом устроит так, чтобы распоряжаться деньгами!», «Он будет липнуть, а с ним похолоднее, похолоднее…» Кто-то из мужчин вставил: «Ну-у, тут зависимо, насколько сильно он привязан».

Папа, после очередной стопки отправив в рот кружок колбасы с горчицей, обратился к дочери со строгостью:

– Слыхала? это ва-а-жная мысль! наглей, да не перенаглей.

После застолья Алик разрыдалась. Папа, чьи глаза от водки налились кровью, понял это по-своему:

– Ты что-о – обманула нас? Не сама ушла, а он тебя выгнал?

Маменька делала ему знаки, силясь внушить: да нет же! успокойся! Алик едва не крикнула ему в лицо: «Уйди от меня, животное!» Он всматривался в неё с непробиваемым упрямством:

– Люди теперь будут следить, сколько ты тут у нас… Какое-то время – да, обида, характер и всё такое… А потом скажут: он тебя выгнал. Обратно не пускает.

Мама чмокнула дочь в плечо:

– Он тебя ждёт. Он любит тебя.

– Но как мерзко он меня оскорбил! После этого я не хочу к нему! Ну, режьте меня-аа, режьте! – Алик заплакала навзрыд.

Мама, тоже в слезах, обняла её:

– Даже если бы мы с отцом захотели тебя забрать от него, мы не смогли бы… в моральном плане. Мы живём, работаем среди людей, ты работаешь среди людей. А люди будут за него горой: кто – он, и кто – мы.

– Скажут, – включился папа, – полгода подержал и под зад коленом! С чего это? И что я на это скажу? Кто я против него?

Маменька, прижимая дочь к себе, прошептала:

– Люди нас засмеют, а тебя затюкают. Будут распространять всякую грязь…

– Обязательно! – подтвердил папа. – Скажут: и не Отелло, и не цыганская ревность, а просто поймал её в постели с мужиком. – Георгий Иванович направил указательный палец в потолок: – Но если к нему вернёшься вовремя, обо что языки трепать?