Текст книги "Грация и Абсолют"

91

Алик подолгу не засыпала летними ночами, лежала на постели под открытым окном нагая и растравляла себя нахально-феерическими мечтами. Виктор униженно каялся перед нею, и она, вдосталь помучив его, уступила. Лонгин, которого грызла вина за нанесённое ей оскорбление, не только отпустил её. Любовь этого незаурядного, неожиданногочеловека стала возвышенной, альтруистичной, он помог деньгами: пусть два настрадавшихся сердца в далёком новом месте построят своё счастье…

В разгар лета нерабочим субботним утром, когда мама готовила на кухне поздний завтрак, в квартиру позвонили, дверь отворила Алик. В голове туманилось после тяжёлой ночи, и совсем не занимало: а кто может быть на пороге?

От неожиданности она слегка ахнула. Перед ней был Виктор. Он стоял в светлой рубашке, напитавшейся потом под мышками: тёмные полукружья расползались по сторонам груди. Выжидая, сказал несколько туповато, чего Алик, впрочем, не заметила:

– Чуть свет выехал и вот добрался. Вырвался. Твой дом я знал, а номер квартиры у твоей подруги спросил.

Выглядел гость несвеже. Она, уже внутренне подобравшаяся, произнесла:

– Пришёл насчёт договора? Как вы умело поладили с твоим другом! С кем и по сколько раз я должна в месяц?

Глаза Виктора стали испуганно-собачьими:

– С языка сорвалось – от отчаяния! Он довёл! Вспомни, он и тебя довёл. В таком состоянии себя уже не контролируешь.

Выглянула маменька, мгновенно обшарила взглядом фигуру гостя. Он вежливо поздоровался.

– А что же Алла не пригласит в дом? – маменька лучезарно улыбалась, однако дверь не распахивала.

Дочь холодно пояснила – человек забежал на секунду. Проверив, что мать ушла, нарочито зло прошипела:

– Сколько я слышала твоих извинений? За кого ты меня принимаешь? Ты сволочь!

Маменьку меж тем зажгло: «Тот самый секретарь, вне сомнений! Что-то было. Наверняка. А муж, тем не менее, прощает… Только бы дурочка не перенаглела… Надо послать моего на дачу поливать лук – чтобы туда не привела. А пустит сюда – уж я им не позволю…»

Алик слушала самобичевания Можова, его мольбы пойти с ним «погулять». Она стояла на лестничной площадке тесного подъезда с исчёрканными стенами и думала о гулко-просторном чисто вымытом парадном, что так и дышит комфортом. Куда зовёт этот милый ей красивый и удручающе слабый парень? В пригородную рощу, где он угостит её тёплым лимонадом и будет уговаривать прилечь на вытоптанную траву меж берёзкой и кустом орешника? Словно она коллективная дворовая девочка.

Затравленная волнением, Алик заговорила:

– Хочется тебя послать, не стесняясь в выражениях. Но так и быть, не буду. Ты знаешь, что ты – дубина? Но мне тебя всё ещё жалко. На что я пошла ради тебя, на что-оо?.. И сейчас опять я постаралась бы тебя простить… – у неё дрогнул голос, она быстро повернулась спиной – не договаривая, подавала ему надежду, оставляла шанс.

– Попыталась бы простить… – повторила и, не оборачиваясь, ушла в квартиру.

День долог, он постучится опять, и тогда она согласится с ним немного погулять. Он снова примется клясть себя – пусть, у него это неплохо получается. Она, в конце концов, снизойдёт: пойдёт с ним в кино. Фильмы идут скучные, зал будет почти пуст: она позволит пару раз поцеловать её – и на этом на сей раз точка!

Она изнывала с книгой в своей комнате, прислушиваясь к шумам на лестнице. Мама тоже никуда не уходила: вынесла на балкон подсушить зимние вещи. Папа, по её настоянию, уехал с великим неудовольствием на дачу заниматься поливкой.

Когда стемнело, он возвратился и сели пить чай. Алик забыла, что надо выпить хоть несколько глотков чаю и съесть что-то. Мама сумела осторожно напомнить ей об этом, успев предварительно шепнуть отцу, чтобы не нажимал с вопросами, и он сидел и ел – переламывая себя.

92

Воскресенье тянулось так же несносно, как и суббота, а в понедельник Алику на работу позвонила Галя, сказала – надо встретиться.

– Я буду дома, заходи, – сказала Алик, которой стало ещё тоскливей.

– Нет, разговор будет за закрытой дверью, и твои родители изведутся, – объявила подруга.

Они встретились в парке культуры и отдыха. Галя в джинсах Wrangler, привлекательная, энергичная, с подведёнными глазами, быстро приблизилась к Алику, нервно обняла её.

– Ты знаешь – Виктор мне звонил, потом он к тебе пошёл.

Алику царапнуло слух имя Можова, произнесённое, как обычно, с ударением на первом слоге.

– У его Людки есть мой номер телефона, он и позвонил – спрашивал номер твоей квартиры.

– Да, я поняла, – сказала Алик, сердце у неё сжималось. Подруги медленно пошли по аллее.

Галя, глянув искоса, помолчала.

– Ты послала его – куда, сама знаешь, – и он мне позвонил, стал просить встретиться, – заговорила небрежным тоном, – я подумала: может, что-то важное касается тебя, и не могла не пойти… Он пригласил в ресторан, заказывал самое дорогое. Мы танцевали, болтали о том, о сём, и он мне одни комплименты: глаза у меня отливают перламутром, кожа лилейная, фигура – мечта принцесс… Как стал объясняться в любви – упадёшь на месте. Я для него – совершенное открытие! Ну, жизни ему без меня не будет.

Девушка повернула голову к Алику, та прочла в её глазах пытливое ожидание. Обе остановились. Галя продолжила:

– Короче, он стал намекать, в общем, напрямую. Я сказала: в первый же вечер?! – и она напомнила подруге словно бы ей известное: – У меня на такое – ты знаешь – какой всегда ответ! – после чего констатировала: – А он липнет – почему я такая жестокая?

Алик смотрела в сторону, чтобы не выдать отчаянной муки. Вновь зазвучал сладко волнующийся голосок подруги:

– Мы из ресторана вышли, он из телефонной будки позвонил твоему профессору, я рядом стояла. Спросил: можно с девушкой к вам на дачу поехать? Вы эту девушку знаете, вы с ней в «Уралочке» разговаривали – с кареглазой шатеночкой. Тот велел мне трубку дать. Представляешь, – Галя встала перед Аликом, – он не забыл, как меня зовут: это вы, Галенька? Я говорю: да.

Она сообщила, что профессор пригласил её и Виктора к себе домой, Виктор поймал такси, и они поехали. Алик направилась по аллее прогуливающейся походкой, усиленно разыгрывая равнодушие. Галя её обогнала.

– Квартира что надо! – произнесла с восхищением, в котором пробивалась зависть к подруге. Не дождавшись от той ни слова, продолжила рассказ:

– Он дал нам ключи от дачи, и мы на такси туда… – последние слова она произнесла с полной невозмутимостью.

Алик бросила звенящим от отчаяния голосом:

– Зачем ты мне всё это говоришь?!

Галя опять встала перед ней.

– Ты знаешь, что я не могла не сказать тебе о таком!– она произнесла «о таком» как о чём-то необыкновенно значимом. – Я была с ним ночью и весь день вчера. – Глаза подруги кололи Алика любопытством и плотоядным торжеством.

– Ну и как? – на этот раз Алик не отвела взгляд. – Хорошо было в бане париться?

– Он тебе уже сказал? – вырвалось у Гали.

– Нет. Но разве трудно догадаться?

Подруга хмыкнула и выразительно усмехнулась:

– А для чего там баня? Уж ты с твоим напарилась в ней.

Спросила, когда Алик вернётся к мужу и услышала прозвучавшее с раскалённой ненавистью:

– Когда сочту нужным. Мужики нуждаются, чтобы им побольнее давали по носу!

– Сильная ты! – деланно восхитилась Галя с гордой мыслью о разнице между любовью пожилого профессора и упоительной страстью двадцатишестилетнего красавца Виктора.

93

Алик извелась, против воли представляя Галю и Виктора нагими, ласкающими друг друга. Она мотала головой, зажмуривалась, а когда открывала глаза, ей казалось – стены качаются. В этих терзаниях её обливал страх, что Галю пригласит Лонгин и та будет принимать его ласки на её, Алика, кровати.

Лонгин Антонович прислал с шофёром записку, Алик тут же прочла её: «Думаю, ты знаешь, что Можов ударился в новое увлечение, а его жена должна родить. Я не могу без тебя. Очень прошу тебя: возвращайся!»

Через три дня вечером в комнату к ней вошёл отец. Он уже предупреждал: она не может здесь жить, как до замужества! Решила не возвращаться к мужу – подавай на развод, обращайся в суд на предмет раздела профессорской квартиры и имущества! Вези вагон судебных хлопот, бегай по инстанциям, отвечай на вопросы судейских, терпи взгляды, сплетни, насмешки людей…

Она жалобно вскричала:

– Ухожу-уу я!

– Когда?

Вбежала маменька, потянула отца за руку:

– Хватит, хватит! Она сказала – и ты пойми…

Утром Алик позвонила с работы мужу на дом. Трубку поднял приходящий повар Юрыч. Оказывается, профессор вчера улетел отдыхать в Сочи. У неё перехватило дыхание, волнение прерывистой болью било в ушные перепонки.

– Почему же улетел… только август начался… – она не говорила, а лепетала разбитым голосом.

Обычно Лонгин Антонович отправлялся отдыхать в первых числах сентября. Голос Юрыча в телефонной трубке был неподдельно дружелюбен:

– Я и сам удивился, с чего новая мода – вдруг собирает вещи: лечу, мол.

– А он… – она хотела спросить: «один улетел?» Каких сил стоило ей изменить вопрос: – Ничего не просил мне передать?

– Э-ээ… просить – нет. Да я сам вижу: плохо ему без вас. Ну что вы, как маленькие? Давайте возвращайтесь! Слышьте? Не тяните.

Она подавила всхлип, пролепетала в трубку:

– Спасибо, Юрыч!

Вечером, выйдя из такси перед домом с лепной античной богиней над парадным, глубоко вздохнула, простояла, замерев, несколько минут. И пустилась наверх бегом.

В её комнате ничего не изменилось. Она торопливо и вместе с тем аккуратно разложила по местам принесённые вещи. Потом позвонила Юрычу: не известен ли ему сочинский адрес Лонгина Антоновича.

– Известен, конечно. Только бы вы вернулись.

– Я вернулась, – виновато вымолвила она.

– Вот это хорошо вы сделали! – голос Юрыча выразил явное удовольствие. – Адрес: Сочи, улица Виноградная, сто двадцать пять. Это дом его приятеля, фамилия Модебадзе, а имя я не знаю. Вы можете туда позвонить… – и Алику был сообщён номер телефона.

Она положила руку на трубку, но не подняла её. Мучил страх, мнилось: ответит молодая женщина… Дать телеграмму! Алик взглянула на часы: поздно, ближнее телеграфное отделение уже закрыто. Она вызвала такси, помчалась на Центральный телеграф, поспешно, но старательно написала на бланке: «Срочно прилетай точка твоя Алла». Застыла, кусая чувственную нижнюю губу. Зачеркнула два последних слова и поставила вместо них: «Алик».

Ночью металась в постели – виделось: Лонгин не один. Он и его любовница прочли телеграмму, скомкали, отшвырнули, занялись друг с другом…

Утром, подавленная, позвонила на работу, извинилась, что не сможет сегодня прийти. «Если не прилетит?.. что делать тогда?», «…а то придёт какая-нибудь резкая, ехидная телеграмма». Почему-то ждала именно язвительного, смертельно ранящего глумлением ответа.

94

Пришёл Юрыч, человек с седым бобриком, в очках, носивший под пиджаком жилет. Он был ещё крепок и бодр, несмотря на то, что при Сталине отсидел десять лет по сфабрикованному обвинению. Юрыч принёс тяжёлую сумку.

– Алла Георгиевна, вот у меня для вас, – и он достал из сумки закрытый крышечкой кувшин, – берёзовый сок купил сейчас на базаре. Ну-ка выпейте!

Алик, тепло улыбнувшись, угодила ему, выпив полстакана сока. Юрыч, хитровато глядя сквозь очки, спросил:

– Поговорили с Лонгином Антоновичем?

– Дала телеграмму.

Повар подумал: «Не захотела баловать голоском. Может, и права».

– Вы, конечно, и бутерброда себе не сделали, – посетовал он, – я знал и взял на базаре линей ещё живых.

Алик позавтракала жареными линями, выпила две чашки крепкого кофе, то и дело бросая взгляд то на часы, стоявшие на кухонном шкафу, то на свои наручные часики. Повар видел, как подрагивают её пальцы. Он счёл нужным остаться, чтобы помочь ей коротать время. Она была не против. Он извлёк из кармана жилета колоду карт, стал учить Алика игре в буру, в то время как её помыслами владел Лонгин, потерять которого сейчас было бы безумно обидно. Знала бы она, что он улетел в Сочи по совету её мамы.

Маменька позвонила ему и подсказала: «Это очень нужно, это её обеспокоит – и она тут же вернётся. Я знаю мою девочку, она – чудесная, она не хотела всерьёз ссориться».

Он был занят на работе и улетел всего на три дня, чего Алик не подозревала. Его изматывала мысль: не глупой ли подсказке он последовал? Так и вернётся сразу?..

Раздражало сочинское солнце разгара лета – он привык к бархатному сезону, и солнце сейчас представлялось неприятно резким, агрессивным. Отталкивал плотно устланный обнажёнными телами пляж – Лонгин Антонович находил выход настроению, по-молодому взбегая в гору. Когда начиналась одышка, старался не обращать на неё внимания, наконец останавливался на склоне, смотрел на череду гор, будто бы таких близких – в полчаса дойдёшь. Оборачивался и, щурясь (тёмные очки помогали мало), взирал на море. Густо-синее, оно имело у берега широкую противно-желтоватую кайму: там, где кишат люди.

Путник получал заряд злой активности и уходил выше.

Возвратившись в потёмках в дом обаятельного увальня Модебадзе, взял из его рук телеграмму, каковую проглотил в долю секунды, но не перестал сосредоточенно смотреть как бы сквозь неё, держа её перед глазами. Подпись «Алик» – вот оно небывалое! знак тебе, по которому ты изнывал, который так лелеял в мечтах. Он перечитывал и перечитывал безоружное в своей простоте – «Алик».

95

Юрыч с мягкой настойчивостью заставил Алика освоить правила игры и с таинственным видом открыл:

– Должен предостеречь вас от неприличия.

Она взглянула на него с неприятным изумлением.

– Неприлично в буру не на деньги играть, – услышала объяснение.

Она подумала: её положение таково, что не воспользоваться им считают за грех. Ну так что ж – только бы ей не быть наедине с собой. Она пошла за деньгами.

Юрыч как человек истого такта повёл игру таким образом, что Алик выигрывала раз за разом. Они сидели на кухне за столом, занятые картами, и время впрямь протекало незаметнее. Мало-помалу удаче надоело улыбаться Алику, и к концу дня она проиграла тридцать четыре рубля – треть своей месячной зарплаты. Но не оттого ей делалось то жарко, то холодно. Внимание её устремлялось за открытое окно, когда на улице останавливалась машина.

После одной из таких минут с лестничной площадки донёсся шум, повернулся ключ в замке – и вошёл Лонгин Антонович с саквояжем и спортивной сумкой. Его русые с сединой волосы растрепались, воротничок сорочки топорщился, весь облик выражал спешку и готовность к неожиданному.

Перед ним была появившаяся из кухни Алик в лёгком, из пёстренького ситца платье с открытыми плечами. Одну-две секунды она выглядела испуганной. Он встретил её измученный ожиданием,стенающийвзгляд, спросил с дотошностью мнительного человека:

– Что-то случилось?

Она, мотнув головой, опустила её и молчала, чтобы не расплакаться, оттого что чувствовала себя побитым пуделем. За её спиной раздался голос Юрыча:

– С прилётом, Лонгин Антонович! А мы, чтобы не скучно было ждать вас, в карты играли.

Профессор, не сводя глаз с жены, переспросил:

– В карты?

Он шагнул к ней, чмокнул её в щёку, после чего поздоровался за руку с Юрычем, который уже успел положить выигранное в кошелёк и сунуть его в карман. Алик ушла в спальню, повар сказал хозяину, что в холодильнике есть сыр, ветчина, балык и кетовая икра, а завтра он предлагает приготовить кролика, нашпигованного чесноком. Хозяин кивнул, и Юрыч отправился домой.

Лонгин Антонович постучал в дверь спальни, услышал: «Да-да!» и вошёл. Жена стояла у торца кровати, уперев руку в бок. Сейчас она чувствовала себя увереннее и надменно, с вызовом, улыбнулась. Он произнёс, со значением понижая голос:

– Я выкупаюсь с дороги и… – выдержав паузу, договорил: – Идёт?

– Да! – сказала она отчётливо.

Он поспешил в ванную, а Алик на кухне умылась холодной водой из-под крана и вернулась к себе прихорашиваться. «Его нужно пленить бесповоротно!» – говорила она себе.

Когда он, опять постучавшись, ступил в спальню в запахнутом халате, постель белела свежей простынёй. Алик сидела на её краю в том же платье, но домашние туфли заменили лаковые туфли на каблуке. Она встала навстречу Лонгину Антоновичу, сняла через голову платье, оставшись в узких тёмно-синих трусиках, повела головой – роскошные цвета южного солнца волосы ниспадали на голые покатые плечи. Плавно покачивая бёдрами, она медленно стянула с себя трусики и освободилась от них, приподняв одну, а затем другую ногу.

Мужчина сбросил халат, швырнул его в сторону на кресло, и она увидела, как набрякший фаллос увеличился, встав торчмя. Алик, смотря в глаза Лонгину Антоновичу, произнесла:

– Ты мерзавец, но он не виноват, – перевела взгляд на почти полностью обнажившуюся головку всегдашнего труженика.

Шагнув ближе, она прикоснулась к нему подушечками пальцев, чуть-чуть пожала, двинула кожный покров, собирая его в гармошку и совсем оголив луковицу. Мужчина старался не двинуться, боясь вспугнуть её инициативу. Алик отступила к кровати, легла поперёк неё навзничь, подняла обутые в туфли выпрямленные ноги и широко развела их.

– Я хочу сразу, – промолвила с властно-чувственной ноткой.

Он подступил, взял пальцами фаллос, стал водить по гребешку и меж лепестков головкой, погружая её в бутон до половины, потом впёр черен по лобок и начал вваливать, положив пятерни Алику на груди, пощупывая их. Она поощрительно постанывала, выдавала бесподобно возбуждающим голоском:

– Хотчее! хотчее, мой хороший! – и держась руками за раскинутые ноги, в такт толчкам нажимала на них, доводя растяжку до предела.

Когда у них свершилось, он хотел пойти в ванную, но Алик сказала капризно:

– Куда же ты? Полежи со мной.

Он вытянулся на кровати блаженствуя, и Алик, чего раньше не делала, легла грудью ему на живот, чмокнула сосок, прижалась лицом к его груди. Он показал себя сейчас столь жадным и сильным, что она сделала вывод: в Сочи он не подержался за бабу.

Лонгин Антонович в безраздельном кайфе смаковал мысленно: как у неё блеснули глаза, когда она сказала: «Я хочу сразу» и какой потом в них горел огонь требования!.. Он чувствовал – надо поставить точку после их ссоры, – и, придав голосу горечь, проговорил:

– Ты оскорбилась, что тебя, как ты сказала, делили. Но я не мыслю без тебя жизни и хотел хоть таким образом – хоть насколько-то – сохранить тебя! Для меня это не менее оскорбительно.

Она подумала о его безграничном самолюбии, о гордости и не могла не признать его правоту. Он поглаживал её голую спину, упиваясь счастьем.

– Ло-о… – ласкающе прошептала Алик уменьшительное от его имени.

Вскоре он вновь ретиво наяривал и заслужил похвалу, от которой невыразимо млел, отвалившись навзничь:

– Ты меня заебал до пьяной дрёмы!

96

В несколько дней Лонгин Антонович отощал, хотя аппетит у него стал волчьим: Юрыч получал заказы на говяжью вырезку, на свиные отбивные. После работы профессор всецело отдавался баловству с Аликом. В выходные они начинали с утра: разумеется, позднего, ибо беспробудно засыпали лишь перед рассветом.

Солнце жаркого субботнего дня пронизывало оконные шторы. Отдохнувшая пара позавтракала в просторной столовой, сидя за антикварным столом под живописной люстрой. Алик в лиловой тунике, в жемчужном ожерелье с нефритом, при серьгах с сапфирами, допила кофе и посмотрела на стоящий на подоконнике кувшин с букетиком цветов.

– Пора сменить воду, – она встала, сняла тунику и нагишом, в босоножках на высоком каблуке, направилась к окну походкой, которую освоила по страстному желанию профессора: то одна ягодица – вверх и чуть в сторону, то вторая.

Взяв кувшин и будоража Лонгина Антоновича всё той же «перекосистой» походочкой, Алик покинула столовую, в кухне сменила воду в кувшине и, возвратясь, поставила его на стол. Капельки влаги усыпали пурпурно-красные цветки львиного зева. Профессор потянул носом воздух, стараясь уловить аромат.

– Богиня Хлорида сотворила цветок в честь победы Геракла над Немейским львом, – произнёс он нараспев.

– Я знаю древнегреческие мифы… – промолвила Алик, вперяя в глаза ему многозначительный, понимающий взгляд соучастницы.

Вынув один цветок из букета, направилась в комнату, в которой впервые оказалась прошлым летом, неловко наступив в лесу на сучок. На этой тахте она сидела, вытянув загорелую ногу, и платиновый блондин накладывал на неё компресс. Сейчас, за голой спинкой чувствуя Лонгина Антоновича, она слегка её прогнула и через правое плечико взглянула на него, облачённого в халат. Он подался ближе, прикоснулся ладонями к её ягодицам. Она отошла к магнитофону на тумбочке, включила: комнату наполнила мелодия из американского кинофильма «Генералы песчаных карьеров».

Профессор не жаловался на отсутствие слуха и пропел: «Вы вечно молитесьсвоим богам, и ваши боги всё прощают вам». Алик подумала: «Это он о себе. Его боги гораздо сильнее тех, которые покровительствуют мне… хотя как сказать, если мне дано пленять его – при его положении и деньгах, не страдающего от недостатка выбора».

Она положила себе овладеть им так, чтобы он никогда ей не изменял, меж тем как она не лишала бы себя разнообразия грехотворных встреч. Ей казалось, что при этом условии она будет не только желать, но и искренне любить его.

Держа в левой руке цветок, Алик дразняще поигрывала попкой. Танцевальные па в очаровании музыки. Она переместилась к тахте, повернулась к Лонгину Антоновичу, который, освободившись от халата, ощупывал её, голую, ненасытными глазами.

Нагота и драгоценности: серьги с васильковыми сапфирами, жемчуг и нефрит ожерелья, перстень на безымянном пальце левой руки, запястье охвачено золотым браслетом часиков.

Она поднесла рдеющий цветок к лицу, сладко жмурясь, поводила им по губам, коснулась им одного соска, другого, львиный зев заскользил по её телу вниз, прильнул к пупку; рука опустилась ниже – пурпурно-красный цветок у паха. Она расставила ноги.

Профессор опустился на колени, с возгласом: – Я кайман! – пригнулся к ковру, устремился к Алику, ткнулся носом в её пухленькую, сжал зубами стебель цветка.

– Ло! Ло-о! – Алик захохотала страстным, подхлёстывающим хохотком, обеими руками взъерошила его волосы, стала трепать и пощипывать уши.

Он перекусил стебель, выдохнул:

– Львиный зев хочет Геракла? а-а?

Вскочив, подхватил её, уложил на тахту, на которую встал коленями. Алик свела и круто подняла ноги, опустила их ему на правое плечо, он приопустил зад и вдвинул торчащий фаллос в расселинку.

Они обстоятельно пили радость, получая по максимуму, его невозможно уже было превзойти неизведанностью ощущений, но Алик узнала, что можно: когда от ласк Ло из её мочеиспускательного отверстия брызнула влага, которая не была мочой…

Потом они лежали, отдыхая, Алик спросила:

– Ло, а в твою молодость что было модно танцевать?

– Свинг! Такой же быстрый танец, как современные. Только сейчас партнёры почти не касаются друг друга, а мы вовсю подхватывали и крутили девушек.

– Представляю, – сказала Алик не без ревности, – уж ты умел повеселиться…

Он ударился в воспоминания:

– Моду привезли датчане: рабочие электротехнической фирмы, они налаживали энергообеспечение в Пскове, в свободное время щеголяли, тоже по моде, в клетчатых пиджаках на размер больше, чем надо: будто с чужого плеча. От девушек отбоя не было. Во время войны людям особенно хочется развлечься, – погружаясь в прошлое, он усмехнулся и поведал, как генерал Власов развлекался с двумя немками. Лонгин Антонович отвёл себе в рассказе роль зрителя.

Алик полюбопытствовала, как выглядел Власов, и профессор описал мужчину сорока с небольшим лет, ростом под два метра, говорившего басом. Не преминул сообщить, что генерал замечательно разбирался в женских типах. Алик задумчиво молчала.

– Расскажи мне о твоей невесте, – попросила с обезоруживающе наивным интересом.

Лонгин Антонович не отвечал, и она произнесла капризно-обиженно:

– Я хочу знать, что с ней сделали и как ты отплатил.

Его близость с Аликом теперь стала такой, что было немыслимо, как в прошлый раз, уклониться от ответа. Он коротко рассказал, что случилось с Ксенией, умолчав о мести, отделавшись двумя-тремя фразами: отомстило Провидение – насильников перебили эстонские лесные братья, которые действовали в тылу советских войск.

Алик проговорила с задушевностью, какой он ещё не слышал:

– Я благодарна, что ты рассказал мне про неё… я жалею эту девушку… И знаю: ты был с теми лесными братьями! ты пошёл на самоотречение! Это было сильно! Чистая-чистая жертвенность… Я говорю как женщина, которая хотела бы, чтобы её так же любили, чтобы ради неё на то же пошли…

Она опрокинула его навзничь, награждая любовью, – и Лонгину Антоновичу вдруг стало ясно: он переживает то высшее счастье, которого и малая доля не досталась подавляющему большинству живших и живущих на свете.