Текст книги "Собачья площадка"

Глава 25

Картина вырисовывалась скверная. Коллективизма Валерий не любил.

Подполковник Бубнов, пятнадцать лет не бравший в рот спиртного и теперь запивший, валялся на продавленном диване и горько вслух сетовал на жизнь.

Ольга Максимовна металась в жаркой кровати. Простыни сбились в ком и запеленали её белые ноги, как младенца. Оттого она постанывала и кукольно надувала губы.

Погер варил утренний кофе и обижался на самого себя. Не мог простить, что сразу, с порога не отправил просителей в самостоятельное плавание.

Словом, каждый жил своей жизнью, своими клетками, мембранами и атомным весом. И дом покряхтывал, принимал в свои мусоропроводы отходы жизни и деятельности жильцов, слушал бетонными стенами первые жалобы и сам не мог пожаловаться на лопнувшую в подвале трубу. Если бы родился в пределах Садового кольца, то строили бы его не из бросовых материалов и жильцов подобрали не нынешних. И вкруговую посадили бы газон. И старушки сидели бы у подъездов доброжелательные. И неизменного в каждом дворе пьяницу все бы жалели. Ох, как горько было выпускать из своих недр серую мясную массу. А что делать? Не дано ему решать судьбы. Даже обломив ступеньку и подвернув кому-нибудь ногу, не дано.

С появлением спальных районов города все больше и больше, а главное – все охотнее перемалывали человеческую психику. Старожилы старели и умирали в коммуналках, ещё помня кусты сирени во дворах и шахматные баталии в скверах. Где теперь эти любители шахмат и понятная, а потому естественная мораль коллективизма? Какие свадьбы гуляли! Какие проводы в армию устраивали! Когда заболевал чей-то ребенок, разве не делились купленным по случаю нутряным салом? Нет, конечно, не все было идилличным. Были и соседи-алкоголики, были и склочники. Случалось и так, что приходил во двор году этак в шестьдесят третьем человек и смотрел на1 окна второго этажа, где сам благополучно проживал до сорок девятого и откуда его увезли в безвременье, Смотрел на знакомую с детства бронзовую люстру, под которой нынче проживали, конечно, уже потомки того, кто написал на серой бумаге несколько абзацев наблюдений за бывшим жильцом. А может, даже жив был ещё и сам доброхот.

Нет, не все было голубым или розовым. Однако человеческая память, если она не заперта наглухо, если она не обожжена на всю оставшуюся жизнь, способна перемалывать в неясную, горькую муку самое грязное и неприятное, оставляя там, в загашниках, и первую тряпичную куклу с фарфоровой головой, и первую биту, и ранец с «Молодой гвардией», и первую любовь. Иначе нельзя. Иначе человек гибнет, а месть заполняет душу пустотой.

Первый, к кому пошел Валерий, проснулся тяжко. Подполковник медузой сплавил тело на пол и доплыл до двери.

– Кто там? – единственное, что вышепелявилось из бывшего офицера.

– Кончай базарить... – ответили оттуда. Бубнов согласился и открыл. На пороге стоял Валерий.

– Ну ты даешь... – первым сказал пришелец.

– Только ничего не говори. Сам знаю. У меня там в штанах есть... Сходи. Возьми, и вместе помянем.

– Я по другому вопросу. Надо бы собраться. Мы ж как неродные. Нас всякий может. А стоит собраться, и всех натянем. Тебе своего Альберта не жалко разве?

– Ты моего Альберта не тронь. Вы его все не любили.

– Правильно. А за что его любить? Скверная собачонка. Всех задирал. Пять кило, а вони тонна. Ты сам-то как с ним собачился.

– О мертвых так нельзя.

– Так давай подумаем, кто мешает... Друзья с Кавказа? Согласен. Хмыри из офицерского дома? Согласен. Бомжи? Согласен. Так стоит объединиться. Слыхал, что они с Машкой-продавщицей хотели?..

И Чуб рассказал подполковнику все.

– Для этого надо план разработать. Так просто нельзя. За уши не оттреплешь.

– А никто трепать и не будет. Соберем бабки, дадим, не возьмут – придумаем. Короче, с тебя, как с пенсионера, полтинник.

– Не возьмут, – резюмировал Бубнов. – Ты этих людей не знаешь. Я, конечно, дам. Почему не дать, но дело гиблое. Надо авторитета звать.

– Я ползаправки приведу...

– Не пойдут. Там одни Бокоруки работают. Удивляюсь, как ты ещё жив.

Валерий с тоской посмотрел на быт подполковника и, может быть, впервые пожалел, что подкалывал его полковником и генералом.

В одну нехорошую ночь увидел Семен Семенович сон. И сон этот поставил мозги, тогда ещё капитана, набекрень. Открылась перед ним Истина. Неприятная. Мучительная. Он сильно потел и даже постанывал весь момент открытия. Снилось ему, что рядом с нами существует другой мир, где все иначе. Населяют его Бокоруки. Причем Бокоруки могут быть как одушевленными существами, так и предметами, флорой и фауной планеты. У них свои законы. Они могут принимать любые обличья и руководствуются в своих поступках сугубо личными интересами. Пошел альпинист в горы и не вернулся. Бокоруки. Страховка и есть Бокорук. Или заболел человек. Бокорук. Только он внутрь пролез. Есть Бокоруки совсем на людей похожие. Их называют харизматическими личностями или тиранами. Весь мир по-бокорукски хотят перестроить. Или в стране что-то не то делается, начинают искать виноватого, но Бокорук очень хитрый. Он с другими Бокоруками созванивается, встречается, договаривается, и тогда уже ищут стрелочника, а не Бокорука или просто заявляют: сами выбирали, сами этого хотели, а мы хотели как вам же лучше. И оттого, что понял, как Они существуют среди нормальных людей, как влияют на каждую секунду жизни, стало страшно.

Следующая квартира представлялась ему иначе.

Но даже то, что увидел, основательно поколебало представление о мире. Ольга Максимовна открыла дверь, совершенно не готовая к гостям. Она бы вообще её не открывала и не открыла бы, но звонок был настолько настойчив и несгибаем по звучанию, что мадам подумала на государственные службы.

–Вы?..

– Я.

Валерий впервые увидел свою мечту ненакрашенной. Сразу бросились в глаза защечные мешочки, висевшие поутру как-то особенно безобразно, а самое главное – пигментные пятна на кистях.

Что же она своего бассета не выводит, подумал он, вдыхая запах в прихожей.

– Вы собаку выводите?

– Вывожу... А зачем вы у меня?..

Валерий проглотил обидный ком в горле.

– Я за деньгами. На нашу жилицу... Жилицу... бывшую. На Машу напали. И мы не можем пройти мимо этого дела. Иначе всем нам угрожает опасность.

Что я несу, подумал Валера, она же ничего не поймет, а я ничего не смогу объяснить. Бред. Надо сразу сказать, как Погер велел, – дать на лапу.

– Вы можете сразу не понять, но, как сказал Погер, надо дать на лапу. Машина собака порвала человека. То есть не человека, а их человека, и они наверняка подадут в милицию, а они, в свою очередь, будут проверять всех собак. А на нас уже есть заявления... Поэтому надо денег...

– Я-то при чем?

– Лично? Ни при чем. Это Машина собака. Но если возьмутся за нее, доберутся и до нас. Вы когда прививки делали?

– Слушайте, сейчас утро, я не в форме, вы ворвались... Сколько?

– Пятьдесят.

– Нате.

И перед Валерием захлопнулась дверь.

Ну сука, ну и сука, впервые о своем кумире так подумал шиномонтажник. Видал сук, но такой...

Следующей была хозяйка эрделя.

Эта не в пример... И халат. И прическами пахло от нее, молоком. И эрдель призывно вилял хвостом. Что бы мне за этой не ударить, с досадой на самого себя подумал Валерий, ходи тут, деньги собирай, как последняя сволочь.

– Некогда мне тут объяснять, короче, с вас полтинник. Понимаю, что утро, что может не быть, но полтинник, как распорядилось собрание.

Женщина дала безропотно.

Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, подумал мытарь и пошел вниз. Надо было обойти в своем подъезде ещё сорок квартир. И здесь его впер, вые ждало удивление. Каким-то образом, но все уже прознали про случай с продавщицей. Кто-то давал, со скепсисом относясь к факту дачи денег, на кого-то г магически действовало имя адвоката, но основная масса искренне желала помочь хоть чем-то. Валерий всех предупреждал о готовящемся собрании.

Надо же, как в деревне, а ведь едва знают друг друга по лестничной площадке, может, они из-за того, что продавщица и в их же доме, задавал он сам себе вопрос, и не хотелось верить, что это так.

Наконец ноги привели к квартире Иванова.

Открыла Виолетта. За пять минут до этого она как раз собиралась на работу и потому стояла в прихожей перед большим овальным зеркалом под старину, наносила последние штрихи боевой раскраски на лицо.

Страсти за время их брака с Николаем она ни к кому не испытывала. Ну что это за страсть, когда понравился муж подруги? Зависть, и все. Но последняя неделя отношений с мужем всколыхнула её до кончиков ногтей. Нет, сначала она ничего не могла понять. Жизнь, простая и ясная, как скворечник, дала трещину. Другая женщина? Тогда, это Виолетта знала из романов, должен задерживаться допоздна и пахнуть чужими духами. Отсутствие детей? Но он даже не заикается о наследнике, в гостях чужих еле терпит. Готовит Виолетта сносно. В комнатах – они маленькие, но их две, – чисто. Одевается не хуже других. Не Сен-Лоран, но все-таки. А вчера взял тарелку во время совместного ужина и ушел в комнату. Когда же спросила, ответил – чавкаешь. Это я-то чавкаю? Я всегда так ела, и ничего. Ему, видите ли, неприятно...

Виолетта открыла на звонок.

В дверях стоял этот... С шиномонтажа. Ничего парень.

– Здравствуйте, я вот по какому поводу, вы, наверное, слышали про вчера? С Машей...

– Да, это ужасно. До станции без приключений не доберешься. Я теперь все время на троллейбусе. Дольше, но безопасней.

– Кто там? – донеслось из глубины квартиры.

– Это ко мне. Это насчет Маши, я тебе рассказывала.

В прихожую высунулся Иванов.

– Извините, выйти не могу, собаку держу, – в щель сказал Иванов.

– Мы тут посоветовались. Свидетелей не было. Доказать никак нельзя, а её Рута порвала человека. Надо дать, чтобы замяли. Рублей пятьдесят. Можно больше.

– Да, да, конечно... – Виолетта полезла в сумку за кошельком.

– Ничего не надо давать. Это пустое. У них денег куры не клюют. Выйдет одно унижение, и больше ничего. Грачей не знаете? Знаете.

– Но Погер же сказал...

– Что вы мне про Погера рассказываете. Погер живет отжившими категориями Уголовного кодекса. Жизнь изменилась, и узнать её можно только через бинокль... Как ваша собака? Я очень сожалею, но моя сильнее. С вами я мериться силами не намерен, да и не смогу. Скажу одно – того, что было во дворе, уже не будет. Можете расценивать это как угодно, но никак не как угрозу. Ваше время кончилось. Началось время прагматиков, и содрать за шину, как вы сдираете с остальных, не сможете. Во-первых, потому, что у меня нет машины, и, во-вторых, по этому же самому. Виолетта, не давай.

Валерий стоял как оплеванный салага. Никогда, даже в армии, не испытывал этого чувства.

– А вот и дам. Возьмите...

Виолетта протянула Валерию две сотенные бумажки.

– Это, наверное, много.

– Ничего. Для приведения дома в порядок хватит.

Она посмотрела на дверь и вдруг явственно увидела, как её муж стоит с той стороны и слушает. Стало удивительно легко и свободно. Она тут же вспомнила, что в их отделе на работе появился новый симпатичный курьер.

Раньше подобных мыслей у Виолетты просто не возникало.

Бунт, равнодушно подумал муж. Николай ткнулся носом в собачью шерсть и ощутил приятный запах живого человека. Это существо стало для него роднее родителей.

Ну и дела, подумал Валерий. Ему ещё предстояло обойти десятки квартир.

Глава 26

Было уже часов двенадцать. Мытарь одеревенел от объяснений, но собрал солидную сумму. Собрав, очутился как бы в вакууме. Дом затих. Можно было услышать даже перемещение тараканов по воздуховодам.

До чего же люди не хотят расставаться с тем, что имеют, подумал он. Он, считавший село деда лучшим местом на всем белом свете, вдруг вспомнил, как били какого-то студиоза, который приехал помогать селу и посмел понравиться местной барышне, за идеал. Тогда тоже никто не вмешивался. Закон был – не лезть. А девкам хотелось иногороднего. И били студиозов.

Он зашел за подполковником, во-первых, для поддержки, во-вторых, для солидности и, в-третьих, нужен был свидетель – все-таки деньги чужие. К деньгам Валерий относился трепетно, то есть на дело не жалко, а в долг не давал.

Бубнов сегодня ещё не похмелялся, и это радовало. Ради такого случая из шкафа был извлечен китель с двумя рядами пластмассовых планок.

– Может, на живые сменить? – спросил Семен Семенович, указав на планки.

– Хватит с них и этого, и потом, не в президиум идем заседать, а давать в лапу.

– Согласен. Только давать будешь ты. Я не приучен. У тебя жвачка есть? Во рту погано.

– Лаврушку пожуй. У меня от жвачки изжога. Так за разговором спустились во двор.

– Что-то мне не по себе, – пожаловался подполковник, – на эти деньги наняли бы кого, и то дело. Хоть Погера.

– Погер по уголовному не мастак. Валерий спустился по лестнице, где раньше располагался вход в первое полуподвальное помещение.

– Мрамором отделали. Еще полгода назад простой бетон был, – указал Валерий на ступени.

– Умеют.

– Не умеют, а пользуются и обдирают.

– Чья бы мычала.

– Я норму знаю.

Чуб умолчал, что норму устанавливает сам и она иногда существенно превышала общепринятые негласные расценки. Но драл, как ни странно, со своих старых и проверенных клиентов. Хотя почему странно? Раз-другой возьмет по-божески, а потом взвинтит. Клиент к мастеру привык. Качество видел. Обращаться к другим просто в голову не придет, – значит, расценки повысились везде.

Валерий решительно толкнул дверь, и они вошли в коридор, отделанный пластиком. В конце коридора виднелась приоткрытая дверь, из-за которой доносились гортанные голоса. Чуб приложил палец к губам и остановил Бубнова. С минуту они стояли прислушиваясь. Ждали. Может, перейдут на русский. Не перешли. Спорили жарко, с южным темпераментом.

Взяткодавцы громко постучали. Говор мгновенно стих. Дверь рывком распахнулась, и открывший удивленно вытаращил глаза на двух славян, словно те были космическими пришельцами.

– Что нада? – спросил сидевший за столом Казбек.

Это были не клиенты. Больше того, он узнал а, одном владельца большой черной собаки, жителя этого дома. Когда-то тот помог в переоборудовании магазина. За деньги, естественно, помог. Военный не был знаком кавказцу, а вот форма с характерного цвета погонами очень даже знакома, рождала нехорошие воспоминания и вообще настораживала.

– Здорово, мужички...

Кавказские «мужички» промолчали.

– Мы, собственно, насчет вчерашнего... По поручению актива жильцов нашего дома, – начал Валерий, как умел, и с ужасом понял, что речь надо готовить заранее, но там, на поверхности, все казалось очень простым, а здесь слова куда-то подевались. Может быть, впервые Чуб кожей ощутил, как унизительно давать деньги. Может, брать проще, промелькнуло в голове, и он с досадой подумал, что его котелок занят ненужными сейчас размышлениями.

– Мы решили не раздувать этого дела. Маша сказала, что в общем-то так ничего и не произошло. Порвали плащ. Собака защитила хозяйку. В конце концов, твои люди сами виноваты. Согласись. Здесь не горы и порядок для всех один.

– С Машей я сам разберусь, понял, да? Она моя продавщица.

– Так вот... Я и говорю, давайте это дело замнем для ясности.

И опять никакой реакции. Этакое разглядывание одной стороной другую. Впрочем, реакция была. У подполковника. О том, какие вулканические процессы бурлили внутри отставника, говорил обильно выступивший пот и сильно побагровевшее лицо. Еще у него начал подергиваться подбородок.

Подполковник, воспитанием и службой вышколенный на прямых и ясных отношениях с подчиненными, раз и навсегда оговоренных уставами, и непростых, но все-таки до определенной степени понятных отношениях со старшими по званию и должности, с самого начала не очень веривший в успех этой миссии, был сильно взвинчен. Сам того не подозревая, он полностью подтверждал диагноз встречи, поставленный Ивановым. К инородцам в армии относился не просто терпимо, а по-отечески. Учить армейской жизни самых темных начинал с сортира, где первым делом отучал сидеть на унитазе в позе «орла». У него быстрее всех в подразделениях аульские парни выучивали команды, без которых армейская жизнь не имеет смысла: строиться выходи, шагом арш, нале-напра-кругом, подобрать животы, подтянуть кладила, замудонцы, смирна!

Так вот... Подполковник терпеть мог ещё минуту-две, но Валерий этого не замечал и вновь повторял, как заведенный, просьбу от лица актива.

– Валер, кончай, не видишь, они русского языка не понимают.

Бубнов вырвал из рук товарища пакет, перехваченный резинкой, и хлопнул его на стол. От удара резинка лопнула, и деньги разного достоинства, но все купюры не меньше полтинника, легли веером перед глазами присутствующих.

– Это вам на лекарства для вашего сукиного сына, который залез под юбку к уважаемой русской женщине. Больше ничего не получите. Я бы и этого не дал. Попросили.

Повисла мхатовская тишина. Может, и более раннего происхождения. Ярославльского. Когда актер Волков на сцене, вспоминая забытый текст, десять минут натягивал сапоги, а зал, замерев, с интересом наблюдал за процедурой.

– Надир, открой... – первым нарушил молчание старший и кинул ключи своему помощнику.

Тот подхватил связку на лету и отпер дверцу стандартного сейфа. Отперев, отошел в сторону, давая присутствующим увидеть, что внутри. Внутри лежали пачки долларов.

– Панятна, да?.. Я свой человек личу сам.

– Бери деньги, и пошли, – коротко скомандовал подполковник.

Валерий протянул руку, на стоящий сбоку Надир перехватил его за запястье. Зачем они решили забрать «деревянные», было непонятно. То ли от жадности, то ли по привычке торгашей. Но бывший старший офицер МВД Бубнов среагировал мгновенно. Схватил своей лапищей руку кавказца и тоже за запястье, сжал так, что пальцы Надира, сомкнутые на руке русского, сами собой разжались. Старший вскочил в рост, с грохотом опрокинув стул, но тут ему в нос уперся небольшой никелированный браунинг Бубнова.

Как в кино, мелькнуло в голове Валерия. И откуда он его взял? Наверное, когда в шкафу с формой копался.

– Забирай, – повторил подполковник, продолжая сжимать одной рукой руку Надира, а другой держа на прицеле переносицу старшего.

Надир опустился на одно колено и, несмотря на смуглую кожу, пепельно побледнел.

– И запомни вот что, мил-человек, если волос упадет с головы хоть одного из жильцов этого дома, мы вас не только собаками потравим, мы из вас решето сделаем. Знаешь, что такое дуршлаг? Твоя черная задница первой будет на него похожа. Я теперь знаю, кто моего Альберта замордовал... Пошли...

Как в кино, как в кино, лихорадочно мелькало в голове Валерия, пока пятились к двери, а потом по коридору и лестнице.

На улице Бубнов вытащил из кармана большой ситцевый платок в цветочек и вытер пот со лба.

– Ну ты, отец, настоящий генерал, – выдавил Валерий, совершенно не желавший шутить, и тут же схлопотал по загривку. – Где пушку-то достал?

Подполковник щелкнул спуском, и из ствола вырвался сноп искр.

– Не заправлен. Подарок. Я для одного учреждения с длинным цифровым названием систему сигнализации разрабатывал, а там такие умельцы сидят... Что хочешь сделают. Ребята отбирают понемногу и дарят на сувениры... Кваску бы... Или окрошки.

– Рано для окрошки-то... А я б от водочки не отказался.

– Правда? – недоверчиво спросил Семен Семенович. – Пойдем. Сегодня ж девять дней.

– Кому? – не понял Чуб.

– Альберту моему, кому еще, – удивился и обиделся подполковник.

– А-а-а... Извини. Так он же собака.

– А собака не человек? Да у него характер золотой. Свободолюбивый только. Ведь я знаю, что он все понимает, но делает не сразу. Может, и хочет сразу сделать, да гордость не позволяет. Разве не как у нас, у человеков? Я его возле бассейна, где три березки, похоронил.

Они зашли в магазин, взяли водки и колбасы в нарезке. Еще подполковник купил полкруга ливерной для Альберта на могилку. Валерий советовал сырокопченой. Она вкуснее. Но Бубнов настоял на ливере. Альберт при жизни ливер любил. Он был уже старый и давно выкрошил основные резцы.

– Я почему шпица взял, – объяснял подполковник под березками. – Фильм посмотрел про даму с собачкой. Вот любовь была. Настоящая. Мороз по коже. Баталову веришь, как себе. Теперь не так.

Водка упала на старые дрожжи, и подполковника слегка повело – начал рассказывать Валерию свою теорию про Бокоруков, и так складно получилось, что Чуб даже задумался.

– Скажи, Семеныч, ты это, про собак-то, серьезно или так?

– Что про собак? – не понял Бубнов.

– Чтобы этих собаками...

– А-а-а... Это я так. Кто на такое пойдет?

– Ну не скажи. Достали ведь.

– Вот ты и предложи на собрании. Тебя слушают.

– Слушали. Раньше. Геркулес самым-самым был. А этот Зверь его заломал. Я ж не дурак. Меня ж только из-за собаки и слушали. Теперь этого будут слушать. Смешно. Я Геркулеса-то только из-за бабы купил, чтоб поближе быть. А потом привык. Полюбил. Переживать стал. Знаешь, сколько потом про собак прочитал? Все... Нет, слушать теперь Иванова будут.

– Сильно он твоего?

– Думал, шею сломает. Теперь уже ничего, вставать начал. А первый день пластом лежал.

Вздохнули. Налили по последней.

– Ты все равно на собрание приходи, – убежденно сказал Бубнов, – надо.

– Раз надо, приду. А сейчас пойду деньги раздавать.

– Не спеши. На собрании решим. Раз уж все сдали, пусть фонд будет. На ветеринара, к примеру, если у кого стеснение в средствах.

На том и порешили.

Впереди ещё был долговязый день, и подполковника клонило в сон.