Текст книги "Собачья площадка"

Глава 36

Ольга Максимовна ничего не хотела, не ела уже восемь часов, то есть непосредственно после завтрака ожесточенно курила припрятанные для внезапных гостей сигареты, не отвечала на телефонные звонки и рассматривала потолок. За десять лет, что прожила в доме-корабле, уже насмотрелась на его кажущуюся ровной поверхность, теперь же находила массу трещин-оврагов, выпуклости плоскогорий, каньоны, а стыковочный шов между двумя панелями воспринимался ею как американская автострада. По автостраде ползла маленькая черная точка. Шашель, зараза, решила Ольга Максимовна, рывком поднялась с ортопедического матраса и заметалась по комнате в поисках оружия, чтобы прибить этот «роллс-ройс» или «крайслер». Вспыхнувшая столь внезапно злоба на зловредного древоточца для самой хозяйки была необъяснима, но любой психоаналитик определит состояние пациентки как неудовлетворенность собственным положением или неразделенная любовь. Второе было ближе к истине. Семь часов назад, сразу после легкого завтрака, она наконец решилась на коренные изменения в своей судьбе.

У летчиков этот момент называется «время принятия решения», когда самолет набирает необходимую для взлета скорость, есть короткие три секунды, чтобы поступить так или иначе – взлетать или остаться на земле. Неверно принятое, оно может стать причиной катастрофы и гибели людей.

У неё было время для раздумий. Она перекатывала в своем воображении людей, как катают речную гальку в руке: Молотков из ближневосточного отдела, Валера, Бубнов. Вспомнила даже шефа. Лучшего варианта, чем Иванов, нет.

Но в глазах постоянно стояло лицо хозяина огромной собаки, отдающего последний приказ с вершины холма на пустыре, сорвавшиеся с места собаки и азарт... Да, азарт.

Ольгу Максимовну передернуло.

Ну и что? Ну погиб бездомный. Хорошо бы Лужок вообще почистил всю столицу. Выселить их куда-нибудь, как американцы индейцев. Она согласна даже отчислять полпроцента от зарплаты на содержание резерваций, только бы не прикрывали все это Пенсий онным фондом и социальной защитой. Скажите прямо – на бомжей. Дадут. Разве не люди кругом? Зато совесть чиста, как горный хрусталь.

В конце концов, он не виноват, что собаки бросились на беднягу, хотели ведь просто пугнуть насильника. Нынче прямых путей нет. Тропки для достижения даже благородной цели петляют по таким джунглям человеческих поступков и отношений, о которых не снилось в веке девятнадцатом.

Он безусловный лидер. А как хладнокровен и умен! Не впал в панику, не стал искать виноватого, хотя как раз его собака, Ольга Максимовна видела точно, участия в убийстве не принимала. Только косвенно. Сшибла с ног и отошла. Что говорить, когда даже оболтус Тишка и тот крови лизнул напоследок.

Женат. Ну и что? Ольга знала этот тип женщин, который женщинами можно назвать только по половым признакам. Нет, не такая нужна лидеру. Не такая.

Что ж, если гора не идет, поедет сам бульдозер. Надо брать быка за рога, пока не увели. Вон Катя уже раза три звонила, интересовалась. Люди же не так глупы, как кажутся. И к черту условности. Кол-лонтай жила без всяких условностей, а её за это ещё и уважали. Первый, тот вообще застрелился после отказа, к другим сама приходила с открытыми картами: любить – это как воды попить. Впрочем, может, это и не она, а Арманд. Черт их разберешь сейчас, да это и не главное. Они брали вождей, когда и как хотели. Неужели вооруженная таким опытом умная женщина не возьмет какого-то Иванова? Не какого-то, любимого...

Вымыв после себя тарелку, она села перед зеркалом и начала наводить марафет. Сначала очистила лицо лосьоном, потом смягчила питательным кремом. Просидела минут пятнадцать, давая проникнуть поглубже в поры, затем пришел черед тонального крема. Специальный гель для век. Подкраска ресниц. Два лишних волоска на бровях и один противный в родинке. Все удалено, добавлено, подтянуто, наложено, затушевано, подчеркнуто...

Издалека, если не вглядываться, тридцать пять. Чуть ближе, как в лифте, пожалуй, сорок. Не более. За фигуру она не беспокоилась – Гурченко.

Ольга Максимовна после убийства жучка почувствовала себя легче. Какой позор. Что же делать? Нет, ну каков? Эдак сначала бомж, потом ещё двое неизвестных. Но те ладно, те стрелять хотели. А угрозы? Да никакие это не угрозы. Баловство одно.

А она ещё красилась, как дура. Почему как? Дура и есть.

Ольга Максимовна вспомнила, как поднималась по лестнице, а сердце стучало, словно у молоденькой девушки в яблоневом саду, когда целовалась с Ванечкой. Нет, не так, теперь оно стучало осмысленней. Кровь гнало как полагается. Щеки у неё природно порозовели, и она знала, что так ей идет. Нажала кнопку звонка и перепугалась, вдруг эта мымра Виолетта дома? Все предусмотрела, а такую малость, как жена, забыла.

Виолетта отсутствовала, поняла она внутренним чутьем.

Николай встретил Ольгу Максимовну мрачным кивком. Уже привык, что к нему тянутся люди с разными вопросами. Не обязательно собачьими. Такова участь лидера. Впоследствии надо учредить что-то вроде общественной приемной, установить часы приема, завести книгу.

Но не эти заботы омрачали общее настроение и черным налетом покрывали клубок копошащихся в голове мыслей. Зверь – вот теперь его головная боль. Хорошо еще, никто не видел конфуза.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Чем обязан? Начало как начало, ободрила себя Ольга Максимовна.

– У меня к вам разговор. Не знаю еще, длинный или короткий. Все зависит от нас с вами. От того, умеем ли мы чувствовать в унисон. Чужды ли мы предвзятостей и условностей окружающих. Сможем ли переступить...

Выговорив треть давно приготовленной фразы, от волнения и необычности опустив главные две трети, гостья вошла в квартиру, как ходят лунатики, не замечая ни обстановки, ни угрюмого Зверя на подстилке из старого солдатского одеяла.

Черт, что за достоевщина такая, переступить?..

Иванов шел следом, теряясь в догадках. Нельзя сказать, что раньше не отличал Ольгу Максимовну среди других жильцов дома. Всегда был неравнодушен к женщинам за рулем. В этом не чувствовалось ничего сексуального даже тогда, две недели назад, но вот познакомиться с такой, проехать мимо Гарика и Матвея и увидеть их лица – разве не наслаждение? Сейчас, конечно, до лампочки, хотя запах дорогих духов моментально напомнил ему Вадика. Она пользуется такими же духами! Непроизвольно Иванов стал испытывать к гостье нечто похожее на симпатию.

– Чай, кофе? – подобрел Николай.

– А выпить ничего не найдется?.. У меня вот здесь что-то...

Ольга Максимовна показала между грудями, где нехорошие люди носят камень или терзаются жабой.

– Посмотрю, – пожал плечами хозяин и пошел на кухню.

Там были остатки шампанского, которое они с Матвеем так и не додавили. Он взял бутылку и переместил её в комнату.

Наверное, чувствовал, подумала Ольга Максимовна, не обратив внимания на открытую пробку, это хорошо, но лучше бы коньяк. Она смогла выпить вино до дна, так как шампанское потеряло газ.

– Вы по вопросу общества? – спросил он, чувствуя неловкость под её взглядом, и это не нравилось.

– В тот день, когда я впервые заметила вас, когда отличила среди остальных, светило солнце. Это был первый солнечный день весны. Вы можете не помнить, но я помню отчетливо. Вы шли со своей собакой, и было нечто царственное в том, как вы оба это делали. Еще я подумала – вот идет настоящий мужчина...

– Вечером.

– Простите, вы что-то сказали?

– Вечером. Я сказал, что первый раз вышел с собакой вечером и никакого солнца не было. Наоборот, собирался дождик.

– Какая разница. Это даже хорошо, что собирался дождик. Значит, вы меня не видели и для вас время и обстановка существенно не менялись, а вот для меня все вдруг осветилось...

Боже, как высокопарно я выражаюсь, он может испугаться, подумала Ольга Максимовна, но ладья её возвышенных чувств пополам с прагматизмом уже сплавлялась вниз по горной речке третьей категории сложности.

Чертова баба, куда её несет? – спросил себя Иванов.

– Вы знаете, что такое одиночество? Вы должны это чувствовать остро. Ведь именно оттого и заводят собак, когда не находят в окружающих ни сочувствия, ни понимания. Когда начинают неадекватно воспринимать окружающее и окружающие также неадекватно воспринимают вас.

Сейчас я окончательно запутаюсь. Что она несет?

– Вам может показаться, что я несу чушь, но это оттого, что мною много передумано и переоценено.

Она поднялась с кресла, обошла журнальный столик и оказалась у него за спиной. Дотронулась до плеча. Иванов вздрогнул, словно ему там ставили тавро или капнули расплавленный свинец, и отскочил на безопасное расстояние.

– Полагаю, что два одиночества могут при сложении обрести положительный знак. О супруге... Об условностях не беспокойтесь. Мне неинтересно мнение людей, недостойных моего уважения. Конечно, я не так молода, как хотелось бы, но согласитесь, что уж вашей жене фору дать могу. Я умна, независима в материальном отношении, так что квартиру мы можем оставить Виолетте...

– Что вы несете? Какое одиночество? Какое сложение? Какая Виолетта?..

– Ваша жена.

– Я думал, вы по поводу собаки... По поводу общества...

Ольга Максимовна вдруг поняла, как глубоко вляпалась, но инерция чувства была ещё столь велика, что остановиться не представлялось возможным. Как танкер, набравший ход, или скорый при экстренной остановке, ей требовалось время, дабы осознать случившееся. Атакующие неслись вперед. Ряды неумолимо таяли, и с командного пункта полководцу было, ясно, что атака захлебнется, но полевые командиры кричали «ура» и шли на верную смерть. Витиевато и высокопарно выражаясь, так оно и было.

– При чем тут собаки... Мы могли бы составить прекрасную пару. Я же умная женщина и не требую непременно оформить отношения. Я вас люблю.

Выдохнув последние слова, она как бы облегчилась. Чувства были на уровне физиологии. Иванова же её слова привели в бешенство.

– Ольга Максимовна, я знаю, мои слова покажутся вам обидными, но, когда вы вошли сюда и начали говорить, я подумал, что нахожусь на другой планете. Возможно... Даже наверняка такое предложение ещё месяц назад поставило бы меня в весьма сложное положение. Приятное, но сложное. Сегодня я говорю «нет» не потому, что вы мне безразличны. Отнюдь.

Вы умная женщина, и союз мог дать нам обоим ощущение внешней стабильности, но... Но поезд ушел по расписанию, а экстренную остановку машинист делать не будет. Инструкция. Не надо рвать стоп-кран. Лицо гостьи окаменело и пошло пятнами.

– Вокруг так много достойных людей. Конечно, они могут не обладать теми качествами, которые вы распознали во мне. И всё же. Говорят, время и работа лечат. Давайте мы сделаем вас не моим секретарем, а вице-президентом общества или первым заместителем? Окунетесь в работу. Я подумываю о селекции, скрещивании и другой работе. Не станем же мы только патрулировать...

– Вы... Вы – чудовище. Вы совсем не тот, за кого все вас считают. Не тонкий, не умный, не воспитанный, не... Вы – убийца. Обыкновенный убийца. Это вы вывели людей отомстить за боксера. Это все из-за вас! И это общество собачьей самообороны – собачье, а не человеческое. Пусть ничего нельзя доказать. Пусть. Но я в ваши грязные игры не играю. Нам с Тишей с вами не по пути. Я выхожу...

И она вышла в буквальном смысле слова. На удивление, с первой попытки открыла незнакомый замок, застучала каблуками по лестнице, потому не слышала угрозы в свой адрес, которую выкрикнул Иванов. Нет, она не пожалеет. Не пожалеет, и все тут. Подумаешь, мастиф...

Расправившись с шашелем и видя перед собой теперь неподвижный «роллс-ройс» или «крайслер» в виде темного чуть увеличившегося пятнышка, Ольга Максимовна подумала, что пора бы сделать ремонт. И тут в голову пришла совершенно дикая мысль. Собственно, подспудно она давно её мусолила, но не захотела признаться. Все возвращалось к клеткам. Золотым, серебряным, железным...

Ольга Максимовна торопливо оделась в вечернее платье, натянула зачем-то ажурные перчатки без пальцев и, надев туфли на высоких каблуках, поспешила к лифту. По дороге заглянула в холодильник, взяла бутылку, варварски названную «Каплями Христа», а по-простому – кагора местного розлива. Она не помнила номера квартиры подполковника» и потому пришлось спуститься к почтовым ящикам. Ольга Максимовна знала, что для удобства почтальонам отставник наклеил на ящик куски первых страниц газет и журналов. Она спускалась, чтобы найти этот ящик и точно узнать номер.

Выйдя из лифта на первом этаже, она сразу закашлялась. Площадка была полна дыма. Что-то горело. Ольга Максимовна хотела крикнуть, но боялась открыть рот, тогда дым проник бы в легкие, а кто его знает, что сегодня может гореть. Вполне токсичное. Однако потом заметила – горят почтовые ящики. Это не так страшно, тем более пламени не видно. Она приблизилась и обнаружила, что горел именно её ящик...

Ольга Максимовна опустилась на кафель и застонала.

Мстят. Как быстро. Стоило только сказать, что выходит из общества. Они боятся, как бы секретарь не разгласила их страшную тайну. Италия. Форменная Италия. «Спрут».

Ольга Максимовна сквозь дым и слезы разглядела номер квартиры и вернулась к лифту. Уже в кабине никак не могла сообразить, какому этажу соответствует номер на ящике. Цифры путались. Мысли путались. Жизнь наизнанку.

Лифт остановился, и она вдруг оробела. В девичестве так не было. Тем не менее женщина подошла к заветной двери и нажала на звонок. Он старомодно тренькнул и захлебнулся. Надо бы сменить, машинально отметила она про себя на будущее.

Семен Семенович как раз жарил яичницу: много лука, один помидор, взбитое с майонезом яйцо – скорее подобие омлета. Звонок заставил его вздрогнуть. На пол брякнулась долька помидора. Семен Семенович поднял её с пола и, как нашкодивший подросток, торопливо сунул в рот. Только после этого двинулся открывать.

То, что увидел перед собой, заставило судорожно сократиться мышцы живота. В горле возник эффект кухонного крана.

– Xp-..пр...др...

– Ах, я вас умоляю...

Ольга Максимовна повалилась без сил в его испачканные готовкой пальцы.

– Меня подожгли, – вымолвила она, ощутив всем телом, что её перенесли на диван «холостяцкая лежанка», с больной пружиной в области таза.

– Кто? Как? Когда?

– Душно...

Ольга Максимовна сама расстегнула пуговку.

Взору отставника открылся кусочек дорогого белья, купленного в Алжире на распродаже и теперь облегающего тело больше, чем в облипку, отчего складки тела для подполковника смотрелись ещё красивее.

– Вина...

– У меня нет, – раздосадовался отставник, – я бросил.

– Там... В прихожей... Я принесла... Пока подполковник, тряся кладилом отвисших штанов, бегал за кагором, Ольга Максимовна осмотрелась: полировка – заменить, штамповку хрусталя продать, кресла перетянуть... Она продумала бы больше, но тут явился Семен Семенович с хрустальным бокалом.

– А себе?

– Момент... Вообще-то у меня от вина живот болит, – услышала она из кухни; люстру-тарелку – на помойку...

Они выпили. Она лежа, он – стоя рядом с диваном на коленях.

– Скажите, полковник...

– Под...

– Что?

– Под – это значит подполковник запаса. Полковника не дали. Только в случае войны.

– Я не хочу тебя провожать под пули, – сказала она шепотом.

Подполковник сам не представлял, что в его жизни когда-нибудь будут свистеть пули. В худшем случае придется охранять пленных, заведовать лагерем для перемещенных лиц или участвовать в переселении народов, однако польстило. Пока ещё в голове никак не умещался её приход, обморок, пожар, будущая война. Военные не любят неразберихи.

– Я пришла к тебе вся... Ты меня понимаешь? Все остальные – дерьмо. Пусть образуют свои общества. Мне страшно. Ты должен меня защитить. Только с тобой – сильным, разумным, стабильным – я чувствую себя защищенной... О, этот пожар...

Казалось, она снова потеряла сознание, и подполковник, воспользовавшись предлогом, тут же начал массировать правую грудь. Правая была ближе. Какая разница, что сердце слева, не правда ли?

Ольга Максимовна вихрем влетела в свою «железную клетку», захватила насест и уже больше никому не желала его уступать.

У них сладилось.

Потом она, стыдясь себя самой, призналась-похвалила своего подполковника одной фразой:

– Тебе совсем ни к чему «Виагра».

Глава 37

Погер отпустил стажера и секретаря. Он устал. Ото всего. Устал готовить себе. Устал есть всухомятку, прикидываясь большим любителем кофе. Все валилось из рук.

Это старость, ясно и честно сказал он себе к середине дня, и на глаза ему попался старый фотографический альбом со страницами, переложенными рисовой бумагой, с фотографиями, любовно вставленными в ажурные уголки, пахнущий несовременной пылью.

Он раскрыл наугад. С пожелтевших прямоугольников на него посмотрели знакомые лица давно ушедших людей, и вместе с тем Соломон физически ощутил «гусиную кожу», когда приблизил лицо вплотную, стараясь рассмотреть детали, и увидел брошку на платье двоюродной сестры, в которую был когда-то безнадежно и стыдливо влюблен.

Все не так. Бомж Евсей почему-то не пришел, и, к кому бы ни обратился адвокат, никто не знал, где теперь они вообще, ибо грязных людей вывели с территории пустыря, как собачники выводят блох, как проститутки – лобковых вшей, выбривая межножье и щедро поливая это место черемичной водой.

Сегодня к адвокату дважды обращались жильцы дома, не имеющие собак. Некоторые в их доме держали кошек, иные птиц, жилица со второго этажа воспитывала шестерых детей. Вчера тоже были жалобы. Для Погера сразу стала ясна тенденция – обращались не собачники. Собачники были довольны. Собачники имели график и, неукоснительно соблюдая очередность, патрулировали квартал. Это весьма увлекательное занятие – впятером плюс пять-шесть собак – наводить порядок. Уже после третьего патруля, когда собачниками был задержан опасный преступник, объявленный во всероссийский розыск, в людях проснулось такое чувство патриотизма, какому позавидовали бы сталинские идеологи.

Даже уборщица по подъезду, обычно клявшая животных почем зря, и та притихла – пусть лучше собачье дерьмо, чем человеческая блевотина. Ее понять можно. Собачье сохнет быстрее. Взял на совок, и всех дел.

Погера настораживало другое.

Не имеющие собак чувствовали себя «лишенцами». Был когда-то такой термин. В юриспруденции он назывался – поражение в правах. А что такое быть не таким, когда все кругом такие, еврей знал на собственной шкуре.

Что он мог им сказать? Погер сам стоял у истоков создания этого собачьего общества. Теперь вот сожгли ящик у Ольги Максимовны, только она заикнулась о выходе. Сардор ходит странный. Подполковника не видно...

Зато Иванов гуляет с собакой почти целый день. Когда работает? Одно хорошо – подростков не видно и не слышно; Говорят, РЭУ выделяет им подвал.

Соломон встал из глубокого кресла, как каменный гость, и прошелся по квартире. Ничто не радовало глаз. Стройные ряды подписных изданий, собрания мудрых мыслей, энциклопедии – ни одна из книг не могла разрешить мучивший его вопрос. А это не шутка. На склоне лет – Соломон сознавал, что склон, – вдруг осознать, что ничего не знаешь и весь твой опыт не более чем опыт борьбы с тараканами, так же безнадежен, как и бесславен.

Соломон впервые пожаловался сам себе на сердце. Что происходит с людьми? Они и так не балуют друг друга хорошим отношением, но в последнее время стали просто осатаневшими. Разучились прощать.

Соломону не надо было составлять мнение о характере Иванова, достаточно узнать цели. Цели были туманны. Зачем человеку нагружать себя лишними хлопотами? Сомнительно, что членство, даже председательство в обществе, принесет какие-то дивиденды, кроме уважения органов правопорядка. Иванов не занимается селекционной работой. Иванов толком не проработал устав. То, что они приняли в качестве итогового документа, призванного определить и до некоторой степени узаконить круг занятий и интересов общества, составлено так хитро и в таких обтекаемых формулировках, и тут адвокат попенял с горечью себе, ибо помогал по части формулировок, – что предоставляло председателю широчайший выбор средств воздействия как на членов общества, так и на нарушителей общественного спокойствия. Нигде не зафиксированные «Правила общежития», на которые постоянно ссылался устав, позволяли простым большинством голосов правления лишать членов тех или иных льгот, проводить задержание хулиганов, осуществлять сбор денежных средств на благоустройство территории...

Это последнее насторожило Соломона. Он решил сходить к председателю и прояснить этот вопрос для себя. Очень даже просто может случиться, что налоговые органы заинтересуются этим собранным фондом. Фонды вообще излюбленный российский способ перекладывания денег из одних частных карманов в другие. Вернее, в другой, ибо собирают со многих, а перекладывают единицам.

Адвокат оделся особо торжественно, так как считал визит официальным. Он позволил себе только кокетливый шейный платок, но цвет выбрал приглушенный.

Раша, наблюдавшая сборы хозяина, увязалась было в прихожую, но хозяин сегодня был не расположен не только гулять, но и поиграть с ней дома, ограничился тем, что потрепал её за уши.

Иванов встретил адвоката радушно. Сделал комплимент. Соломон знал, что тот врет. Выглядел он сегодня не ахти.

– Деньки-то какие наступают! А? Весна, – пропустил хозяин адвоката.

– Да... Цветут дрова, – хмыкнул Соломон.

– Что вы сказали? – подумал, что ослышался, Иванов.

– Это так... К погоде. Я, собственно, к вам по делу.

– Кто же по утрам в гости ходит... Слушаю вас внимательно.

Адвокат решил не садиться, говорить стоя. Ведь если ты присаживаешься даже за стол переговоров, но на чужой территории, становишься как бы заложником гостеприимства, а это предполагает определенные уступки. Так Иосиф Сталин, взвинтив всем нервы в Тегеране, доказал Рузвельту, что проживать тому надо только под его защитой.

– Я об уставе.

– Ах, об уставе? Что-то интересное хотите предложить? Я всегда считал вас профессионалом. Такие нам нужны.

– С профессиональной точки зрения мы допустили ряд формулировок, которые могут вызвать разночтения у определенных органов. Я имею в виду ту статью устава, где говорится о сборе и расходовании денежных средств на нужды общества. Неконкретность формулировок может вызвать вполне законные подозрения в возможности злоупотреблений. Доказать это будет практически невозможно, но сами подозрения, это, знаете, бросит тень на всех нас.

– Разве в России отменен принцип презумпции невиновности? По-моему, времена Вышинского давно миновали. И потом, вы ж сами предложили формулировку.

– Это же черновой вариант. Он предполагал детальную, постатейную расшифровку. И потом... Надо выбирать бухгалтера, а это лицо материально ответственное.

– Пусть это вас не волнует.

– Хорошо. Допустим. Но общество – организация добровольная. Однако что это за статья «О порядке выхода из общества или исключения из членов»? Если добровольное, значит, никаких общих собраний. Может быть, при вступлении, но никак не при выходе. Это разве навечно? И потом, что за учетные списки? Вы собираетесь осуществить перепись всех владельцев собак префектуры? Зачем?

– Это потенциальные члены.

– Потенциальные взносы, хотите сказать?

– А если и так?

– Кому-то может очень не понравиться, что его имя, семейное положение и достаток зафиксированы в каких-то списках. Это называется вторжением в личную жизнь.

– Народ наш юридически безграмотен. Вам когда-нибудь навязывали каталоги, подписку или приглашали на мероприятия и при этом точно указывали не только инициалы, адрес и пол? Все мы с незапамятных времен зафиксированы не только в поликлиниках. Включаясь в Интернет, вы, например, автоматически попадаете в один из них.

– Но это ж государство в государстве...

– Нет. А впрочем, почему бы не помечтать? Кремлевский Мечтатель осуществил свою мечту в «отдельно взятой стране». Почему бы и мне не помечтать об отдельном образцовом районе города? Представляете, Лужок с трибуны заявляет: есть такой район в столице!

– Я старый человек, но, думается, мы это проходили. Вы, возможно, не помните, но у нас уже были «дома образцового проживания». Идешь мимо такого и диву даешься – живу рядом и не образцово, а тут вот образцово живут. Потом приглядишься, ан нет. Так же собачатся, разводятся, те же адюльтеры и запах кислых щей.

– Вы очень впечатлительный человек. Да, к сожалению, сознание отстает от уровня жизни и от её требований. Тогда нужно подтягивать отстающих.

Иванову надоел этот старик. Однако был нужен его опыт. На начальном этапе не имел права разбрасываться людьми. Особенно интеллигенцией. Это потом можно втиснуть их в ложе Прокруста. Сейчас нельзя.

Он никогда не относил себя к интеллигентам. Он был ТЕХНО. Эмбрион, который выпестовала эпоха разоблачений, свершений и посредственностей во власти. Не любил вечеринок с обсуждением политики или нового романа. Однако вывод сделал: российская интеллигенция – понятие расплывчатое и аморфное, как сказали бы химики, но при этом имеет громадное валентное число, то есть вбирает в себя все подряд, и любимым занятием становится всеобщая внутренняя виноватость за то, что происходит в стране. На Западе чуть что – виновата система. И никому из западных интеллигентов не приходит в голову её менять – общество не должно развиваться скачкообразно. Вот и Николай не собирался активно влиять на политическую жизнь. Разобраться бы в районе. Планов было громадье.

И первым пунктом стояла организация на пустыре питомника.

Иванов собирался стать заводчиком. И не только мастифов или филобразильеро, а вообще... Масштабно. Теплые вольеры, тренировочный городок, гостиница для животных, клонирование... Нужны деньги. Но прежде денег нужна организация. И никаких вольностей. Спокойный для собак и их владельцев район. Ради этого готов был спустить собак на десяток бомжей. На войне как на войне.

Соломона отталкивать он не собирался. Решил и рассказал еврею о своих планах относительно питомника. Рассказывая, решительно мерил комнату широкими шагами, как будто втаптывал врагов в вытертый местами палас. Соломон тоже стоял, но к концу разговора ноги его подвели.

– Хорошо. Я вас понял. Но для этого нужны нешуточные средства. Где вы их возьмете? Одними взносами тут не обойдешься.

– Деньги найти не проблема. Тряхнем бизнесменов. Начинание-то благое. Лолобриджида разве только на свои о собачках заботится? Дают. Еще как дают. А те, кто давать не будет, очень скоро пожалеют. Вам не надоело по утрам вороний грай под окном слышать? Эти дети Кавказа должны знать свое место и вести себя скромнее. Много скромнее. Умеют цитрусовые выращивать, пускай лимонами торгуют.

– Благими намерениями дорога известно куда мостится.

– А вот этого не надо. Я выступаю от лица нашего общества.

– История знает массу таких выступлений... Погер отвлекся на секунду. Тихо открылась и притворилась входная дверь. Это пришла Виолетта. Она мышью проскользнула на кухню, опростала сумки с продуктами.

– Это ты?

– Я... Купила «геркулес».

– Хорошо.

Погер поморщился. Он не любил, когда при нем с женщиной разговаривают через стену.

– Спросить хотел. Ящик у Ольги Максимовны сожгли. Это как? Она мне сказала, что хочет выйти из общества.

– Молодежь балует, – улыбнулся Иванов. – Я на это санкции не давал. Честное слово.

Соломон понял, что большего не добиться, и попрощался. В дверях столкнулся с Виолеттой. Выглядела жена Иванова неважно. Бедная женщина, подумал адвокат.

– А деньги я сегодня же достану. Первый взнос, – пообещал Иванов, – не откладывая в долгий ящик.

Он накинул куртку и вместе с Погером вышел на лестницу.

– Хотите присутствовать?

– Нет уж, увольте.

Еврей ушел к себе, что-то бормоча под нос. Ноздреватый, как нежинский огурец, он теперь свисал на лице особенно скорбно.

Между тем Иванов, распаленный разговором с адвокатом, а больше собственным воображением, направился к торцу дома, где располагался вход к кавказцам.

– Лимоны, лимоны выращивать... Коль такие трудолюбивые народы, на Магадан, там цинги не будет, завалят лимонами, – бормотал он, пока не уперся в «Газель», стоящую под разгрузкой.

Николай заглянул в кузов и застал там славянина-шофера, считающего ящики. Шофер шевелил толстыми губами, с трудом вспоминая арифметику.

– Что, болезный, в школе плохо учили? Или сам не способен? В народе правильно говорят – не учился, так ворочай, наш особенный рабочий.

– Чего надо?

– Не надоело негром у головешек работать?

– Ты лучше предложишь?

– Может, и предложу.

– Пошел ты... Умник. Сопли подбери, а то «головешки» услышат, некогда подтирать будет.

Иванов не обиделся, напротив, даже развеселился. Спустился по мраморным ступенькам и проследовал коридором до стеклянной выгородки Казбека.

На столе стояли ресторанные судки и блюдо зелени. Казбек собрался закусить и очень удивился приходу Иванова.

– Извини, аппетит испорчу. Дело у меня к тебе государственной важности, иначе не потревожил бы. А государственной потому, что после разговора не надо будет дергаться в префектуру, ловить и стращать прикормленного тобой чиновника по департаменту торговли. И Егорычеву, который нежилым фондом заведует, тоже звонить не надо. Я у него был. Егорычев в больницу срочно лег. Уж какое у него сердце, не знаю, а вот жила тонка и слабовата.

Иванов действительно был у Егорычева. И не один, а с Гариком. После того как Николай поведал сослуживцу о своих планах на будущее, а тот связался со своим тестем, бывшим секретарем райкома, а ныне уважаемым пенсионером и главой землячества, вопрос об ограничении сферы влияния местной подвальной мафии решился сам собой. Причем не пришлось ничего платить, да и не было у Иванова бабок. Обошлись крепким рукопожатием и словесным обещанием.

– Предупреждаю, не надо резких движений. Хочешь звонить, звони. Могу телефон подсказать... И Иванов правильно назвал все семь цифр.

– Только он сегодня на даче. Возьми мобильный. Тоже подсказать? Думаю, Руслан Атабекович будет не в восторге, если ты ему отдых смутишь.

– Говори.

Иванов нисколько не блефовал. Поговорив в землячестве, ответственные люди пришли к выводу, что поддержать новый бизнес будет выгодней, чем ссориться с госчиновниками, тем более что аппетиты у них выросли, а полуподпольная торговля Казбека приносила все меньше и меньше дохода. Пора было осваивать новые виды деятельности. Нет, разговора о том, чтобы вообще прикрыть Казбека, не было, но дело надо было вбивать в легальные рамки, а легально эти отравленные легкой добычей люди работать разучились. Да, честно говоря, не особо и умели.

И Иванов рассказал ему толику из того, что требовалось. О первом взносе. О том, что с него снимают определенные долговые обязательства по отношению к известным людям. О переводе его в другое помещение (здесь будет располагаться подростковый клуб восточных единоборств). О том, что отныне будут вести себя так тихо, что ни одна живая душа не сможет предъявить свои претензии. А главное, начинать потихоньку сворачиваться.