Текст книги "Свет вылепил меня из тьмы"

Кто такой духовный искатель?

Меня на протяжении уже многих лет волнует вопрос: что такое духовный искатель? Кто это такой? Почему у него так или иначе складывается биография? Откуда он появляется? Куда он очень часто исчезает? И что это вообще за явление такое – духовные поиски? Размышления на эту тему не прекращаются и, наверное, не прекратятся никогда. Потому что окончательного ответа на этот вопрос я так и не знаю, а может, его и не существует. А может, и не надо, чтобы он существовал.

Духовность, если говорить с точки зрения персональной истории, начинается не тогда, когда человек заинтересовался каким-нибудь духовным учением, и не тогда, когда он стал читать соответствующие тексты, где есть такие замечательные слова, как «путь», «стоянки», «просветление», «медитация», «откровение» и другие, и даже не тогда, когда он начал что-то такое практиковать: какую-нибудь психотехнику, бдения, асаны, мантры, мандалы или магию вуду Это все еще не признаки того, что человек преобразился в человека духовного. Как известно, через один и тот же объект могут удовлетворяться совершенно разные потребности. Можно любоваться розой чисто эстетически, удовлетворяя свою потребность в эстетических переживаниях, можно воспринимать эту же розу как некий символ социального положения (ни у кого розы нет, а у меня есть), а можно воспринимать эту розу даже как пищевой продукт. Итак, перед нами один объект, но по нему мы не можем судить о потребности человека, не зная, почему человек хочет обладать этим объектом.

Так как же нам по отношению прежде всего, конечно, к самому себе выяснить, обманываемся мы или нет? Что толкает человека наживать столько неприятностей и сложностей, интересоваться всем этим, ввязываться во все это?

Может быть, признаком какого-то первого происшествия является то, что человек вдруг или не вдруг принимает самого себя и перестает интересоваться тем, что же такое есть у других, чего нет у него. А начинает интересоваться в основном тем, что у него есть.

Я глубоко убежден, что верующим можно считать только такого человека, который принял самого себя. Если человек не принял самого себя, значит, он не принял дар божий пребывания в этом мире, то есть жизнь свою, самого себя. Мне кажется, что говорить о человеке как о духовном, только потому, что в нем возникла духовная жажда, нельзя, пока он не принял самого себя. Потому что духовность – это путь для человека, который заинтересовался наконец собой. И все, что добыто нашими предшественниками, всеми нашими предками и озарено, освещено, объективизировано, передано и засвидетельствовано под названием «духовная жизнь», предназначено одному человеку. Оно не предназначено сообществам людей. Оно предназначено тебе и только тебе.

Тогда появляется столько интересов, занятий, осмыслений, переживаний и чувствований, связанных с познанием, приятием и переживанием себя, что без всяких усилий исчезает интерес к таким бессмысленным вещам, как «А почему у него нет, а у меня есть?» или «Почему у меня нет, а есть у него?». Исчезает желание быть таким, как кто-то другой. Приходит знание, что я – это я и мне адресовано это послание. Мне! Я толстый, и это хорошо. Мне, толстому, это адресовано. А худому – я не знаю и не могу знать. Я худой. Это адресовано мне, худому… Я умный. Это мне, умному. Я не очень умный. Это мне, не очень умному. Это мне.

Приоткрывается понимание того, почему человек, якобы социально не очень успешный, светится. А что же ему не светиться? Он принимает себя.

Этим принципиально отличается то, что называется сущностью, ликом или сутью, от того, что я делаю в социуме. В социуме никакого «Я» нет и быть не может, ибо там все адресовано не мне, а «нам». Это Мы! Живем и трудимся в нашей стране. Это Мы! Переживаем все тяготы нынешнего этапа. Это Мы! И так далее, и так далее, и так далее. Там нет никакого «Я». И если кто-то впадает в иллюзию, порожденную социальным статусом, и думает, что он очень большой, очень богатый или очень сильный человек, и думает, что в этом случае есть он как он, то мы все знаем, чем это для него кончается. Приходят Мы и объясняют ему, что либо Мы, либо Они. А ты… непонятно что, либо ты с нами, либо ты против нас. Все просто. Это формула социальной жизни. Вся социальная жизнь пронизана ею: от самых мелких клеточек – семья, компания друзей – до самых больших – государство, нация, человечество. Либо ты с нами, с человечеством, либо ты против нас, гад, агент, инопланетян.

И есть у нас еще третья часть, на которой эти «Мы» и «Они» в каком-то смысле паразитируют. Хотя можно сказать, что это сосуд, в который все это налито, или еще как-нибудь это охарактеризовать. Эта третья часть – зверь, это часть, которая кушает, и если не будет кушать, не сможет вообще существовать, часть, которая вообще занимается совершенно непонятным, непотребным делом. Которую надо кормить, которой нужно спать и одеваться, чтоб не было холодно. Которой нужно… в общем, не очень много-то ей нужно, строго говоря. Но которой нас учили бояться, потому что она может победить это наше «мы». А почему она может победить и почему так надо этого бояться? Почему в социуме запущена такая дезинформация, что вот этого вот надо так ужасно бояться? Зачем социуму это нужно? Кому вообще нужна эта легенда о звере?

Все мы до какой-то степени извращенцы. Про свое собственное тело не можем спокойно сказать: это мое. Так спокойно: мое это. Да, мое. Вот такое. Мое это. Это трудно, потому что у нас есть образцы идеальных тел. Хотя это все совершенно полный бред. Видел я таких Шварценеггеров при эмоциональной нагрузке. Я работал с ними. Они падали. Перетаскать двадцать тонн железа за тренировку – это они запросто, а пятнадцать минут сильной эмоциональной нагрузки – и они просто падали. Кричали: «Дайте кушать, дайте анаболика, дайте нафаршироваться». Машины разные нужны, машины разные важны. Каждому своя, не чужая.

Это знание никому, кроме тебя, не нужно. Тебя! Другим оно не нужно и никогда не будет нужно, и сколько ни боритесь, сколько ни создавайте партий или объединений, сколько ни пишите воззваний, этого не будет никогда, и слава тебе господи, что никому это не нужно, кроме тебя. По определению. Ибо это только тебе и предназначено личное знание, единичное. Бессмысленно объединяться в союзы по этому поводу. Но осмысленно объединяться в союзы по другому поводу.

По какому поводу?

Напряжение между Я и Мы должно было объективизироваться в большом масштабе, а не только в одном персональном теле. Оно и объективизировалось. Причем это Я существует в двух ипостасях. В ипостасях уникальных специалистов, куда выталкиваются из социума в отдельное сообщество, в разнообразные спецгородки, спецклубы или спецучреждения – куда-нибудь от нормальных людей подальше, чтобы не заражали своим Я наши стройные ряды объединенных в Мы. Они в этих рядах нужны, потому что творить, открывать и изобретать может только Я. Мы не может ничего изобрести, открыть. Но зато Мы гениально умеет этим пользоваться. Итак, такое напряжение существует. Но существует и другая ипостась. Ее мы имеем в виду, когда говорим о веселых сумасшедших, о тех, кто в состоянии, действительно в состоянии быть совершенно Я, быть собой до конца. То есть быть Я до конца. Это безумно трудно. Это какое-то сверхъестественное состояние, но такие варианты есть. И тому есть свидетельства в истории человечества.

Хочу обратить внимание на один очень существенный момент. Есть колоссальная разница между Я, к которому обращено послание, и так называемым индивидуализмом, социально запрограммированной системой воспитания социальных бойцов. Множество очень ярких и привлекательных примеров этого мы видим и в жизни, и особенно в американском кино. Смотришь, и хочется верить в то, что это действительно так. Но суть ситуации видна совсем на других примерах. Летчик-истребитель поднимается в небо один, один сражается, один поражает цель, но в действительности нужно около двухсот человек, чтобы самолет взлетел и все произошло нормально от первой до последней минуты полета. Так что это летит не он. Это летит роль. Это Мы летит. Это Мы покорило космос, а не он.

Есть масса замечательных методик, кроме ДФС, но они не работают без автора. В присутствии автора работают, а в его отсутствие – нет. А все потому, что они не для Мы, а для Я. Для ученика, причем, скорей всего, одного. Эта ситуация и породила вечный и очень сложный вопрос, особенно для тех духовных людей, которые принадлежат к традициям, живущим в открытом социуме. Это вопрос личных отношений с социумом духовного человека. Его личных отношений, личного поведения, особенно в критических социальных ситуациях типа войн, революций или какого-либо беспредела.

В очень хорошем фильме «Андрей Рублев» есть попытка показать эту проблему. Помните, Рублев дал обет молчания, а тут набег татар, приведенных изменником? Что делать? Как прожить так, чтобы Богу Богово, а кесарю кесарево? И как кесарю кесарево, чтобы Бога не продать, чтоб не превратиться в Иуду? И как Богу Богово, чтобы революционером не стать и памятник своему Мы не поставить под видом духовных подвигов? Как в себе самом отделить одно от другого? Как не приписывать себе то, что сделало Мы, а Мы не приписывать то, что сделал сам? И как не пугаться своей машины и не называть ее ласково – это я?

Я не собираюсь сейчас давать исчерпывающие ответы на все эти вопросы. Я только хочу произнести их вслух. Потому что, может быть, они подвигнут вас к поиску. Наш общий друг и приятель Абу Силг сказал как-то: «Вся твоя „жизнь“ – это объективация „твоих“ (в кавычках „твоих“, потому что еще надо выяснить – твоих или наших) отношений с реальностью». И больше ничего. В данном контексте «жизнь» понимается в том качестве, с которым в нашей Традиции предлагается растождествиться, потому что это жизнь Мы.

Реальность настолько многогранна, обладает такой полнотой, что ей, собственно говоря, ничего не стоит повернуться к тебе любым местом. Но если тебя нет, а есть только Мы, то она и поворачивается общим для Мы местом. И никакого персонального послания ты, естественно, не получаешь, потому что тебя нет. Оно есть, послание – есть! И персональная судьба есть. И дух. Он, собственно говоря, никогда никуда не исчезал. Все есть. И в этом смысле Махариши прав, когда утверждает, что, собственно говоря, достигать людям нечего, путь уже пройден, все уже есть! Все есть. Но это все предназначено тебе. Главное, чтобы был ты. Если есть ты, есть и индивидуальное отношение, есть индивидуальное послание, индивидуальная судьба. И реальность поворачивается к тебе как раз этим твоим персональным местом.

Прийти. Увидеть. Убедить

Где-то в 15 лет меня пригласили в Народный театр того самого завода, на котором я потом работал, в клуб «Заря». В моей жизни появился Владимир Федорович Долматов, потрясающий человек. Он закончил ФЗУ – фабрично-заводское училище, а потом вечерний техникум. Когда я с ним познакомился, он делал надписи на ящиках экспортных через трафарет. На экспортных, потому что это был военный завод. И при этом он руководил Народным театром, и это был очень достойный Народный театр. И вот Владимир Федорович Долматов стал моим первым наставником, да, собственно говоря, и отцом в определенном смысле. А до этого был Владимир Устинович, руководитель нашего драмкружка в Доме пионеров. Он часто приходил к нам в гости, дружил с моей мамой, и его знал весь город, потому что он в течение 30 или 40 лет играл Деда Мороза на главных елках города, и даже фамилия у него была Шальтис – «мороз» в переводе на русский язык. У него я получил первые театральные уроки. А Владимир Федорович учил меня не только этому, но и кое-каким жизненным принципам.

В неполные 16 лет я пошел работать на завод учеником слесаря. При этом я продолжал заниматься в Народном театре и тренироваться. Так я стал рабочим и перешел в вечернюю школу. Ну, там опять же обычная жизнь, романы… единственное, что может быть необычного или, там, не совсем обычного по тем временам, – я безумно влюбился в женщину старше меня на восемь лет, и у нас был очень… знойный роман. Я занимался спортом, неплохо выступал за сборную школьников Литвы, толкал ядро и метал диск и был чемпионом республики. Ездил на соревнования, на сборы… в общем, обычная жизнь.

А когда у меня начался этот роман, возникла в моей жизни симфоническая музыка. Первое потрясение от симфонической музыки – 6-я симфония Чайковского. Я стал бегать на все концерты в филармонию. Я был на концерте, которым дирижировал Караян, и на концерте, на который приезжал знаменитый китайский пианист, выигравший конкурс Чайковского. Я слышал Иму Сумак. Музыка в моей жизни играла очень большую роль. Я помню, был такой кинотеатр – «Хроника». Там без остановки шли всякие документальные фильмы. И я там посмотрел фильм о Прокофьеве. Мне не очень понравилась его музыка, но в финале фильма исполнялась одна его симфония… Я не знаю даже ее названия, к стыду своему! Может быть, вы помните, там, где арфы у него ведут… лейтмотив на арфах… Я помню, что это на меня сильно подействовало. Вот тогда я начал вести дневник, писать стихи. Все как положено в этом возрасте.

По праздникам мы ходили в гости в соседнюю комнату. Отец вышел уже на пенсию, и у него все стены были обвешаны немецкими словами: он совершенствовал свой немецкий язык и занимался философией. Он очень любил философию. И для того чтобы как-то с ним общаться, я начал читать философскую литературу. Начал я с учебника для сети политпросвещения. Потом прочел Спиркина, а потом понял, что надо читать первоисточники. Начал читать Канта, Гегеля, Фейербаха, которого не люблю до сих пор, и всякое другое. Тут же были книжки по психологии, и где-то уже в этом возрасте, то есть в районе 16 лет, я составил список: что должен знать режиссер. Это был обширный список.

Такая вот, без особых происшествий жизнь, все это так и шло, пока… Закончил я школу, поехал поступать в театральный в Москву – не поступил. Приехал – съездил к бабушке… Мама продала свои часы, и я снова поехал в Москву на биржу устраиваться актером. Вместо этого мне встретился там следующий человек в моей жизни – Владимир Александрович Маланкин, он делал добор на свой курс в Минске. И он меня взял. Я оказался в Минске, на актерском факультете… Голодали мы страшно. Сквозь десны шла кровь. Воровал в студенческой столовой еду. Потом как-то там какие-то знакомства организовались, в одной школе я стал вести драмкружок, ставил спектакль, и меня там подкармливали.

Что я запомнил, как ни странно: мама моего приятеля работала в столовой завода «Смена» и однажды попросила меня, чтобы я своей рукой переписал жалобу поваров на шеф-повара. Там описывались его махинации. С тех пор я знал, что мы едим в столовых, и после этого я воровал в студенческой столовой без зазрения совести. Даже свой курс подкармливал. Мы работали там втроем. Сокурсники настолько привыкли к этому, что, когда мы приходили на занятия утром, все говорили: «Ну, где коржики, давайте коржики, жрать хочется!» Рекорд был – 63 коржика. Вообще, я тогда воровал еду везде, я был в этом деле большой специалист. Но ничего особенного в моей жизни пока не происходило.

Меня вызвали в военкомат и по случаю того, что у меня в анамнезе была черепно-мозговая травма какой-то жуткой степени тяжести, положили в психушку на обследование. Там тоже была пара впечатлений. Одно – это парень, который весь день сидел под одеялом. У него была какая-то тяжелая форма аутизма. К нему приходил отец, седой весь, руки трясутся, и кормил его – туда, под одеяло, ему еду передавал. Мать у них умерла: он нам рассказывал, с горя. Парень был совсем молодой. И второе – мой сосед по койке, бывший фронтовой разведчик, у которого крыша поехала по каким-то причинам. Он дразнил санитаров тем, что идеально воспроизводил лай немецкой овчарки. Причем настолько здорово, что если не видишь его лица, то полное ощущение, что в палате где-то собака. И вот санитары регулярно прибегали искать эту собаку, а потом на него кричали. Но особенно этот аутичный парень мне запомнился. Это для меня было потрясение… человек, живущий под одеялом. И горе его родителей, его отца.

Для того чтобы не просто пережить встречу с традицией, не просто тотально ощутить, что это то, что вы хотите, не просто уверовать в это, а чтобы пребывать в этом, необходимо прежде всего увидеть, как изменилось пространство вашей жизни.

Традиция придерживается принципа, что и любовь, и вера должны быть зрячими. Это принципиально важно для нашей традиции, и поэтому традиция не принимает фанатизма, даже в самом чистом его проявлении. Многие из вас пережили события, в которых это было абсолютно ясно явлено. За двадцать шесть лет, которые прошли с того момента, когда я осознал свою работу, все попытки сектантства и фанатизма удалось нейтрализовать, для того чтобы получилось живое. Очень точное определение тому, что я вам хочу передать, дано Леонидовым: «Любовь и вера должны быть зрячими, а мысль – горящей».

Что является условием видения?

Первое – это предельное внимание к пространству К пространству своей жизни, не к цепочке событий своей жизни, а к сцеплению событий. Важно понимать: когда мы всерьез говорим «моя жизнь», то обычно имеем в виду массу событий, произошедших не с нами лично, а с другими людьми, с которыми мы так или иначе связаны, а также с вещами и процессами, находящимися в том пространстве, которое захватывает наша жизнь. Тогда вы можете видеть свое движение в пространстве реальности, видеть, как объективизируется пространство Традиции в пространстве вашей жизни. Если вы это видите, тогда вы гарантированы, насколько вообще можно говорить о гарантиях, от нелепых ошибок, потому что ошибки в работе случаются – каждый из нас не объемлет всего.

Второе условие – видеть отграниченность явленного в каждом конкретном случае: отграниченность своего сознания, отграниченность пространства психического, даже отграниченность пространства доступной нам реальности. Чтобы не проецировать на реальность себя, с ней надо обращаться корректно. Корректность в данном случае заключается в том, что, когда я говорю «реальность», я имею в виду реальность, доступную мне. Иначе это пустое, абстрактное слово, не имеющее конкретного содержания. Это очень существенный момент внутренней жизни: максимальное внимание к границам и к отграничиванию. Таким образом предупреждается превращение живого в идеологию. Традиция – это не учение о Традиции. Учение о Традиции – это отдельная вещь, которая создается нами на протяжении многих лет. Постепенно появляются тексты, и постепенно мы все меньше и меньше заимствуем слов у наших собратьев, которые давно создали свои тексты.

Учение о Традиции – это одно, а Традиция – это другое. У Традици нет идеологии: это происходит из ясного видения, что человек – явление штучное. Именно поэтому отсутствует образ идеального ученика, идеального искателя, идеального члена Традиции, и поэтому Традиция включает людей столь разнообразных по возрасту, образованию и социально-психологическим мирам, из которых они родом, и чем разнообразнее люди, принадлежащие традиции, тем большим потенциалом формирования реальности вокруг себя мы обладаем.

Мне кажется, что одним из наименее разработанных мест является все, что связано с отграниченностью. Дело в том, что у вас очень много связанной с этим путаницы, и поэтому вы легко пересекаете границы явленных объектов и в результате очень часто смешиваете мало совместимые вещи. Некорректность мышления является свидетельством малой работы над опознаванием пространства собственного сознания и нахождения его границ. Наши культура, идеология и образование учили, что возможности человеческого сознания безграничны, но это утверждение абсолютно не корректно, ибо если дело обстоит так, то сознание просто не явлено. Безгранична реальность, да и то это наше допущение, в силу того, что мы не обнаружили ее границ. Мы обнаружили только границы доступной нам реальности, то есть границы своих возможностей. Сознание каждого – отграниченная вещь, и вместо того чтобы заниматься вдохновительной идеологией о его безграничности, традиция предлагает ознакомиться со своим сознанием и дойти до его границ. Это один из важнейших моментов, потому что без этого субъект не может представить себе свое собственное бытие. Без этого он вынужден определять свое бытие через всеобщее, и таким образом он исчезает как бытийный продукт, лишает себя пребывания в бытии, пребывания в реальности и превращается в вещь, двигающуюся в пространстве-времени пусть иногда по очень сложной, но вполне определенной траектории.

В силу разных обстоятельств, а особенно в силу того, что приходится учить разным вещам других людей, того, что это необходимо для зарабатывания денег, и того, что к ним обращаются, либо потому, что они просто любят это делать, многие, поучая, упрощают и обобщают, теряя конкретность и отграниченность. Вы, наверное, знаете, что пока человек любит учить, ему нельзя это делать. Пока человеку нравится учить, пока он не воспринимает это просто как работу, это говорит о том, что он реализует тенденцию, которая есть в каждом социализированном человеке, – тенденцию поучать. С возрастом эта тенденция возрастает, потому что служит оправданием прожитых лет. Если нет другой возможности, то поучать начинают своих ближних, лишая себя всякой возможности с ними познакомиться.

Забота о том, чтобы быть зрячим в своей любви и вере, – это принципиальный момент, потому что очень часто человек называет нечто верой и любовью только для того, чтобы превратить это в само собой разумеющуюся норму, то есть актуально забыть. «Я в это верую» – значит, все, этим можно не заниматься. «Я люблю» – все, этим можно не заниматься. Это я часто наблюдаю и в вас, мои друзья. Все дело в том, что тем, во что веришь, и тем, кого любишь, как раз и надо заниматься, а все остальное не принципиально, не существенно. Выверт социализации и сила социального давления, социальной суггестии и социального наследования позволяет человеку забыть то, что он в какой-то момент истины сам определил для себя как самое важное и самое существенное. Этот выверт, этот барьер мешает человеку пребывать в своей же вере и в своей же любви, потому что наличие у него зрелой веры и зрелой любви делает человека почти неуязвимым для социального давления. Социум, будучи надличностной структурой, этого не упустил и вмонтировал людям социальный и психологический защитный механизм, препятствующий таким проявлениям.

Зрячесть – это то качество, которое сейчас наиболее актуально. Это корректность мышления, которая прежде всего проявляется в восприятии границ явленного, ибо каждая явленность отграниченна.

Это и есть сокровенные знания традиции. Они не требуют игры в эзотерику, тайну и посвящение. Это сокровенное знание. Человек либо может это взять, либо не может, и все. Традиция не играет в эти глупые игры охранения своего знания. Это не то знание, которое нужно охранять от профанов, его невозможно профанировать. Знания о зрячей любви и зрячей вере и условия, при которых эта зрячесть возможна, нельзя спрофанировать: если вы их возьмете, вы станете зрячими, а если не возьмете то ничего не сможете с ними сделать. Их нельзя продать на рынке, они не только не пользуются спросом, а вообще отвергаются.

Все то, что вы имеете, все ваши специальные знания и умения могут быть трансформированы в содержание вашего бытия. Тогда бытие перестанет быть абстрактным понятием, а станет конкретно насыщенным, тогда даже такая совсем нулевая вещь, как самосознание, о котором ничего нельзя подумать, нулевая точка, даже эта нулевая точка заполнится конкретикой, конкретным содержанием ее пребывания в мире.

И тогда вам уже не нужно будет беспокоиться по поводу того «зачем?». Ибо это «зачем?» откроется перед вами с полной ясностью. Вы сможете видеть мир, его движение, сможете видеть или получать планы на десять, двадцать, сорок лет вперед, не создавая при этом жесткой модели и гарантированного будущего, потому что вы будете зряче пребывать в доступной вам реальности. Ваши возможности будут отграничены только границами доступной вам реальности.

На сегодняшний день возможности человека ограничены массой социально обусловленных понятий. Вы увидите, что многие люди не могут реализовать свою колоссальную потенциальность только потому, что в детстве с ними произошло то-то и то-то. Некоторые люди не могут сделать этого из-за того, что в процессе их социализации прошел технологический сбой и им не был вмонтирован тот или иной блок. Это бесконечный рассказ, потому что каждый человек – это потрясающая история. Но в нашей культуре к этому нет внимания. Человек воспринимается как история его жизни, как биография, хотя биография имеет к человеку крайне малое отношение, в лучшем случае – это одна десятитысячная истории человека. Человек сам по себе – колоссальное изделие, изделие, которое обволакивает собой событие, и в то же время каждый человек – это и есть событие в реальности. Это не красивая идеология, это факт, который можно видеть. Это событие разворачивается в пространстве, пребывает в нем и своей жизнью влияет на реальность. В сцеплении с другими событиями.

И тогда у вас не будет проблемы: «Ах, я вижу механизмы человека! Ах, я вижу его ложную личность! Ах, я вижу, как он сделан! Как же мне его любить? Ах, я могу манипулировать личностью!» Ну и манипулируй на здоровье, если тебе больше делать нечего. Это будет просто такое сцепление событий. Если вы будете видеть человека как событие в реальности, вы будете видеть и себя как событие в пространстве реальности, и это и есть бытие, наполненное потрясающей конкретикой. Это и есть связь между жизнью и бытием, между человеком как изделием и человеком как событием в реальности. Это и есть та опора, тот исходный момент, с которым работает традиция и с которым она связывает свою надежду.

Мы все вылеплены из тьмы. Никто из нас не сделан из света. Мы люди. Мы сделаны из тьмы, но сделаны светом. Вот это и есть исходная ситуация. Если мы хотим любить, верить и бытийствовать в мире, наши глаза должны быть зрячими. В противном случае мы обречены. Обречены пребывать вещами, которые не знают, как они сделаны, из чего они сделаны и что они из себя представляют, и просто функционируют по неизвестным им законам. Однажды я услышал от Традиции ответ на знаменитый вопрос: «Я кто?» – «Ты событие в реальности». Вот это и есть для меня моя любимая Традиция. Так я обрел тот смысл, который искал. Я искал смысл моей единичной жизни. Смысл, который бы содержался в ней самой, без ссылок на мистические пространства, на связь поколений и на то, что так утешает людей, позволяя им относительно радостно функционировать, согласно железнодорожному расписанию. Это главный подарок от Традиции.