Текст книги "Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия"

«Как похороны? – не поверил я. – Я же с ним несколько дней назад интервью делал!»

Но все оказалось правдой. Мне потом рассказали, что, уже собираясь на свой праздник, Маресьев почувствовал себя плохо. Врачи ничего не смогли сделать. Торжество, посвященное 85-летию героя, превратилось в поминальный вечер…

Проклятие Тамерлана. Кинооператор Малик Каюмов

Малик Каюмов прожил 98 лет и был последним, кто видел прах Тамерлана. О нем так и говорили: единственный свидетель того, что произошло в Самарканде 21 июня 1941 года.

В тот день ученые вскрыли гробницу древнего воина, а на следующее утро началась война. Почему члены экспедиции не прислушались к предостережению старцев, заклинавших не тревожить могилу грозного Тимура?

Ведь предупреждали же старики: «Тот, кто откроет гроб, выпустит дух войны». Или это всего лишь миф? Верить или не верить – личное дело каждого. Но я после поездки в Узбекистан уже не так категоричен в своих утверждениях о том, что все в нашей жизни объясняется лишь законами физики…

Каюмову на момент нашей встречи было 95 лет. Мы разговаривали во дворе его ташкентского дома – обыкновенной с виду хрущевской пятиэтажки. Сидели на улице, расположившись за дастарханом.

Рядом сидел и сын Каюмова. Поначалу присутствие третьего человека меня смущало. То и дело ловил себя на мысли, что переживаю за него: каково это – сидеть и в который раз слушать историю о Тамерлане.

Потом мне объяснили, что это было знаком уважения к дорогому гостю со стороны хозяев – глава семьи ведет беседу, а старший сын при ней присутствует, следя за тем, чтобы на столе постоянно были фрукты и горячий чай.

– Видите, какие у меня березы растут? – гордо улыбнулся Малик Каюмов, указав на рощу вокруг беседки. – Это мои самые любимые деревья, я их специально из Москвы привез. Полюбил их после госпиталя. В Лефортово, где я лежал, – это главный госпиталь Красной армии – росли одни березы. Из палаты я видел их ветви, слушал шум листвы и мечтал, как после войны вернусь в родной Ташкент и обязательно посажу такие же деревья около дома. Друзья удивлялись: «О чем ты думаешь? Тебе ногу собираются ампутировать, а ты о каких-то березах говоришь…»

Меня же в 1944 году под Минском серьезно ранило, автоматная очередь перебила левую ногу. Спасибо доктору Галине Дмитриевне Чесноковой, которая отменила ампутацию. Но с тех пор хромаю. Как Тамерлан.

Меня часто просят рассказать о вскрытии его гробницы, надоели уже. Вы ведь тоже недаром ко мне заглянули. Ну, тогда слушайте.

В июне 1941 года мне довелось присутствовать при раскопках гробниц Тамерлана, его сына Шахруха и внука Улугбека. Вообще-то идея вскрыть гробницу первой пришла в голову академику Масону еще в 1926 году. Его заинтересовали звуки, доносившиеся из могилы Тамерлана. Но тогда у советского правительства на это не нашлось денег.

Когда в 41 году средства отыскали, Масон уже сам отказался участвовать в экспедиции – слишком уж непрофессионально с научной точки зрения все было обставлено. Теперь я понимаю, что для власти главной была не научная составляющая, а материальная. Наверное, они думали, что в мавзолее, как и в пирамидах египетских фараонов, хранятся несметные сокровища. Недаром же среди участников вскрытия гробниц был человек с прибором, напоминающим миноискатель. А сотрудники НКВД пытались обязать нас не разглашать происходящее в мавзолее.

Работы по вскрытию гробницы начались 17 июня. Первыми открыли могилы Шахруха и Улугбека. А 21 июня приступили к захоронению самого Тамерлана. На его надгробии была надпись, гласящая, что все проходит – и величие, и слава. Тех же, кто потревожит его прах, ждет кара.

Члены нашей экспедиции сразу почувствовали себя неуютно: какая кара? Вдруг правда что-то произойдет? У кого-то даже возникла идея приостановить работу. Но за нами пристально наблюдали из Москвы. И раскопки продолжились.

В самом начале сломалась лебедка, объявили перерыв.

Я вышел из мавзолея на улицу и направился в ближайшую чайхану выпить чаю. Трое сидевших там стариков обратились ко мне с вопросом, имею ли я отношение к происходящему в гробнице.

«Да я там самый главный», – пошутил я. Ведь именно по моей команде включалось освещение, позволяющее производить работу. Тогда один из стариков протянул мне книгу и указал на строки, в которых было написано, что вскрывать могилу Тамерлана нельзя – выйдет дух войны. Я в школе учил арабский, поэтому смог прочитать эти строки.

Я вернулся в мавзолей и передал все своим руководителям. Они выслушали меня и попросили проводить их к этим старикам. Мы вышли на улицу и направились в чайхану, где трое старцев по-прежнему пили чай. Однако, поговорив с ними, члены нашей экспедиции подняли их на смех. Те обиделись, встали и ушли. А мы вернулись в мавзолей и продолжили работу.

Неожиданно погас свет. Но на это никто не стал обращать внимания. Неполадку исправили и могилу все-таки вскрыли. Первым делом увидели гроб, который, несмотря на проведенные под землей 500 лет, сохранился как новый. Когда его открыли, по мавзолею распространился приятный аромат. Возможно, это и был тот самый дух войны? Но тогда об этом никто и не думал. Все внимание было обращено на кости Тамерлана.

Сразу стало понятно, какой это могущественный человек. В том, что в могиле находятся именно его останки, сомнений не было – антрополог Михаил Герасимов достал травмированную коленную кость. Тамерлана же не зря называли «стальным храмцом» – у него была повреждена нога.

Вообще как ученые обращаются с обнаруженными останками? Только что не дышат на них. А Герасимов буквально схватил череп Тимура, и по мавзолею разнеслось громогласное «Ура!».

Вечером, когда мы отдыхали в гостинице, ребята решили послушать радио. Один из участников экспедиции, который понимал по-английски, поймал иностранную радиостанцию и вдруг побледнел. «Началась война», – перевел он нам передаваемое сообщение. Возникла немая сцена – все же помнили о предупреждении старцев.

Какое-то время мы сидели, как мокрые мыши… Когда я сегодня так говорю, родственники членов той экспедиции на меня обижаются. А мы правда были испуганы.

Когда нас потом вызвал к себе первый секретарь ЦК компартии Узбекистана, то принялся кричать, почему мы не проинформировали его о словах стариков. Руководитель нашей группы оправдывался тем, что не придал им серьезного значения. Останки Тамерлана срочно вывезли в Москву.

На следующий день на центральной площади Самарканда уже стояли войска и целовали знамя перед отправкой на фронт. Формировалась Узбекская дивизия, в составе которой ушел на войну и погиб мой старший брат. Я тоже пошел на фронт как военный оператор.

Подо Ржевом я узнал, что фронтом командует Георгий Жуков, и добился встречи с маршалом. Георгий Константинович внимательно выслушал мой рассказ о вскрытии гробницы и обещал все передать Сталину. Свое слово он сдержал и доложил обо всем Верховному главнокомандующему.

Сталин тут же дал приказ перезахоронить останки Тамерлана. На перезахоронение и восстановление мавзолея был выделен 1 млн рублей, колоссальные по тем временам деньги, на которые можно было месяц содержать целую дивизию.

Тимура и его родственников захоронили со всеми почестями. И тут же Красной армии удалось одержать первую крупную победу под Сталинградом.

Верю ли я сам в проклятие Тамерлана? А как тут не поверишь? Видите, и Жуков тоже поверил. У меня, к слову, осталось очень хорошее впечатление от этого человека. Настоящий полководец.

Удивительное дело – все великие военачальники плохо кончают свою жизнь. И Суворов, и Кутузов, и Жуков. Его ведь побаивались в Кремле, авторитет Жукова был несоизмеримо выше, чем у Сталина. Он запросто общался с солдатами, курил их махорку. А меня угощал водкой.

Георгий Константинович тогда очень удивился, что я не пью. «Первый раз вижу человека, который не пьет водку».

А я маме дал слово, что буду хорошим человеком, не стану ни пить, ни курить. Может, поэтому и живу так долго?

Когда наши войска вошли в Германию, многие принялись хапать брошенное в магазинах добро, все же было доступно. А я даже иголки чужой не взял. Помнил обещание, данное маме.

Она у меня очень мудрый человек была. А отец мой считался самым богатым человеком в Туркестане. Когда ему было 38 лет, он пришел домой, сказал, что его знобит, лег отдохнуть и больше не проснулся. На его счетах было несколько миллионов рублей золотом, он владел кожевенными заводами, садами, ипподромом. Но на следующий день после его смерти оказалось, что мы – нищие. Так сказали компаньоны отца.

Папа вообще не любил деньги, говорил, что золотые монеты делают в карманах дырки. Когда он сватался к маме, то прислал ей в качестве подарков сотни платьев, десятки пар обуви, жемчуга, бриллианты. У мамы хватило мудрости отложить все это добро на черный день, что и позволило ей поднять на ноги пятерых сыновей.

Отец умер незадолго до начала Первой мировой войны. После революции я писал в анкетах, что являюсь сыном бедняка, работника кожевенной мастерской.

Я то время не очень хорошо помню. В памяти остался лишь поход в духовное училище, в которое меня отвел брат. Мы Коран учили. Преподаватель, как сейчас помню, ходил по классу с длинной палкой, которой бил непослушных детей. Один раз и мне досталось. Я тогда выхватил эту палку у него из рук, ударил его самого и выбежал из класса. Вся улица тогда обсуждала: «Ах, Каюмов избил учителя». Я после этого пошел учиться в советскую школу.

В 1929 году в школе появился красивый человек – Николай Николаевич Кладо, сын знаменитого царского адмирала. Почему-то он выбрал меня. Взял за руку и привел на узбекскую киностудию. Мне тогда 18 лет было, я в его фильме «Американка из Багдада» сыграл первую роль батрака.

Через год Кладо привез меня в Ленинград. Все шестнадцать комнат его квартиры были заполнены книгами. Его мама принесла мне «Войну и мир» и спросила, читал ли я этот роман. А я даже имени автора не знал. Тогда она усадила меня за стол, положила передо мной произведение Толстого и сказала, что пока я его не прочту, ни в какой Ташкент не вернусь.

Конечно, я прочитал. А потом и во ВГИК поступил. Правда, не закончил. Мне самому захотелось снимать кино, какая уж там учеба. Кстати, в 1936 году моя картина получила в Нью-Йорке приз «Золотой голубь».

С тех пор я снял более двухсот фильмов, побывал в 103 странах мира, встречался с Шарлем де Голлем, Хо Ши Мином, Ким Ир Сеном, Мао Цзэдуном. Больше всех меня поразил Неру. Мы с Карменом приехали снимать фильм «Утро Индии». Неру нас принял и говорит: «Где-то я вас видел…» Я ответил, что мы встречались с ним в Ташкенте и в Самарканде. И спросил, что ему понравилось в Узбекистане.

«Решение проблемы женщин, – ответил Неру. – То, как за короткое время удалось освободить их от паранджи и сделать равными мужчинам. Если бы удалось этот вопрос решить в Индии, я был бы самым счастливым человеком».

Но самым главным человеком своей жизни я считаю маму. Она до последнего дня жила со мной, мы с ней очень дружили. Мама всегда мечтала съездить в Мекку. Но в те годы это было непросто, да и возраст у нее был уже солидный.

Тогда я сам поехал туда и привез ей оттуда все, что обычно привозят паломники, – святую воду, Коран, коврик для молитвы и бумагу, подтверждающую, что она побывала в Мекке. В честь этого мама решила пригласить гостей и поставила условие, чтобы среди приглашенных был муфтий.

Я привел его.

Всего собралось сто с лишним человек. А брат мой был министром автомобильных дорог Узбекистана. После того как все разошлись, он говорит: «Ну, прощай партийный билет». Времена-то были строгие. Он от волнения даже водки выпил.

На следующий день в 6 часов утра раздался звонок в дверь. Открываю – на пороге Шараф Рашидович Рашидов, первый секретарь ЦК компартии Узбекистана. С подарками, цветами. Обнял маму, поцеловал: «Я вам завидую, у вас хорошие сыновья».

Я потом пошел провожать его и с удивлением увидел, что машину он оставил далеко от нашего дома. Чтобы, значит, ни шофер, ни охрана не видели, куда он пошел. «За мной тоже следят», – видя мое удивление, объяснил Рашидов.

Мы с ним были знакомы 25 лет. Познакомились в Самарканде на вскрытии гробницы Тамерлана. Туда ведь никого не пускали, а его я брал с собой. Я же там командовал всеми. Ну, вы помните, в начале беседы рассказывал. Рашидов тогда был редактором самаркандской газеты.

Началась война. В 42 году иду я по Ржеву и вижу: какой-то узбек шагает с вещмешком. Пригляделся – Рашидов. Обнялись, поцеловались. Оказалось, ему в госпиталь надо было ехать. Причем своим ходом, так как мест в санитарной машине не было. Я его отвез в госпиталь.

А надо заметить, что мое удостоверение было подписано самим Щербаковым, начальником Главного политуправления Советской армии. Когда я предъявил это удостоверение, у начальника госпиталя глаза на лоб полезли. «Чем помочь?» – тут же спросил он. Я попросил устроить Рашидова, мол, какой из него боец с такой рукой.

Закончилась война, я вернулся домой. В один из дней раздается звонок в дверь. Открываю – Шараф Рашидович с фруктами. Так мы с ним всю жизнь и дружили. Вскоре он стал председателем правления Союза писателей, а потом и первым секретарем ЦК компартии, руководителем республики. Умный был человек, образованный и талантливый.

Всегда интересовался, чем может помочь. Я попросил построить здание кинохроники. Так и сделали. Затем обратился с помощью построить Дом кино. «Место нашел? – спросил Рашидов. – Нет? А вон у меня из окна кабинета вид на барак открывается. Давай его снесем и построим Дом кино». Построили.

Аппетит, как говорится, приходит во время еды. «Надо бы Дом творчества построить», – прошу Рашидова. «Трудное дело, – отвечает, – поливные земли придется занимать». Но через неделю согласился. Через какое-то время я попросил отправить наших узбекских актеров в мастерскую ВГИКа. Решили мы и этот вопрос…

Зачем мне все это было нужно? Так ведь самое главное в жизни – быть добрым и помогать людям. Конечно, любое доброе дело не остается безнаказанным. Но, как говорят узбеки, Бог тоже все видит. Мама всегда говорила: «Люби друга и не мсти врагу. Помоги слабому, накорми голодного. Уважай себя, но не отказывай в уважении другим. Если у самого только одна лепешка, отдай ее другому. Это благородство всегда принесет счастье».

Я никогда не забываю мамины слова. И я – счастливый человек. Хотя в жизни всего было немало. И тонул во время съемок, и в катастрофы попадал – и на самолете, и в машине. Но видите, все закончилось хорошо…

После разговора с Каюмовым я решил съездить в Самарканд, в мавзолей Тимура. Малик Каюмович в ответ на мой вопрос, безопасно ли подходить к могиле Тамерлана, только улыбнулся. «Ничего опасного там нет. Я, правда, туда не езжу. А вы уж сами решайте. Если уж так сильно хочется побывать на той могиле».

Я взял такси, думая часа через три добраться до Самарканда. От Ташкента предстояло проделать путь в триста километров. Водитель от разговора о гробнице Тамерлана всячески уходил, предлагая мне обсудить подробности политической жизни Узбекистана. «Лучше уж подремать», – решил я. Так и путь короче будет.

Стоило мне так подумать и удобнее устроиться на заднем сиденье, как раздался громкий удар, и нашу машину закрутило. То ли водитель тоже решил расслабиться, то ли, наоборот, побыстрее доехать, но в итоге мы оказались на встречной полосе. Огромный грузовик чудом не расплющил нашу машину. Ехать дальше на ней было невозможно, но самое главное – мы остались живы.

«Это московский журналист, – услышал я объяснения таксиста, которые он давал подоспевшим полицейским. – Едет в Самарканд на могилу Тамерлана». Я вздрогнул – то ли от того, что наконец осознал, что произошло, то ли от упоминания имени грозного воина, о силе проклятия которого буквально час назад разговаривал с Каюмовым.

Пока ждал новую машину – от идеи поездки в Самарканд решил не отказываться – успел подумать о многом. Вспомнил, как вообще добирался до Узбекистана. В аэропорту Ташкента мне «по секрету» объяснили, что восьмичасовая задержка московского самолета, уже было начавшего руление по взлетной полосе и неожиданно заглушившего двигатели, была вызвана неисправностью лайнера. Которую вовремя успели заметить…

Но грустных мыслей не было. Наоборот, решил считать 2 июня своим вторым днем рождения. Да и когда бы я еще провел полдня в узбекской степи, где на высоковольтных вышках устраивали свои гнезда аисты?

В результате до Самарканда мы добрались во втором часу ночи. «Из окон вашего номера открывается вид на мавзолей – Эмир, в котором покоится Тамерлан. Если вы внимательно посмотрите, то сможете прочесть надпись, нанесенную над камнем около усыпальницы», – пояснила девушка, выдавая ключи от номера.

Но от усталости мне было уже все равно, главное – добраться до кровати. Даже перспектива пообщаться с самим Тамерланом не вызвала бы у меня в ту минуту большого энтузиазма.

Утром следующего дня я, разумеется, первым делом отправился в мавзолей. «То, что вы видите, – начал рассказ экскурсовод, – вовсе не настоящая могила Тимура. Подлинная находится под землей. Считается, что того, кто приблизится к ней, потом обязательно постигнет несчастье. Недаром же из участников научной экспедиции по вскрытию захоронения, которое произошло в июне 1941 года, никого не осталось в живых. Проклятие Тамерлана, что вы хотите. Но вас, как дорогого гостя, мы можем проводить в подземелье. Хотите?»

События двух предыдущих дней пронеслись у меня перед глазами. «Решайте сами», – вспомнил я слова Каюмова.

И вежливо отказался.

В Самарканде я так и не успел толком разглядеть надпись на камне. Только вернувшись в Москву и вспоминая о поездке, вздрогнул от расстройства: как же так, забыл! Спасибо ташкентским друзьям, подсказали.

«Все хорошо, что хорошо кончается», – написано возле мавзолея грозного Тимура.

Путь солдата. Последний Маршал Советского Союза Дмитрий Язов

«Да у вас же антисоветская газета, – отреагировал Язов, услышав мое предложение встретиться. – Разве нет? Ну, тогда приезжайте. Только вам придется ко мне домой прибыть, мой кабинет теперь по домашнему адресу располагается».

Признаюсь честно – с предпоследним министром обороны Советского Союза и членом печально известного ГКЧП (Госкомитета по чрезвычайному положению, пытавшемуся в августе 1991 года навести «порядок» в доживавшем тогда свои последние дни Советском Союзе) Дмитрием Язовым я шел на встречу исключительно по поручению главного редактора еженедельной газеты, в которой тогда работал. Близился очередной День Победы, и главред, решив, что лучшей персоны для праздничного номера не найти, продиктовал мне телефон военачальника.

И вот я в пусть и в домашнем, но кабинете настоящего маршала. Последнего в Советском Союзе, кто был удостоен этого звания. На стене – большой ковер ручной работы, на котором вышит парадный портрет хозяина кабинета в форме и при всех орденах и медалях. На книжных полках – сочинения Плутарха, Ленина, Маяковского. Рядом с книгами – две огромные вазы, на каждой из которых тоже изображен Дмитрий Тимофеевич. По словам Язова, это все подарки от организаций, в которых ему довелось выступать с лекциями.

Дмитрий Тимофеевич для нашего разговора предложил сесть на небольшой диванчик, а не занимать классическую позу интервьюера и интервьюируемого за рабочим столом. «До этого у меня только так и было», – сказал он.

У ног приготовившегося отвечать на вопросы маршала расположилась огненно-рыжая собака – американский кокер-спаниель.

– Дмитрий Тимофеевич, спасибо, что согласились ответить на мои вопросы. Надеюсь, разговор получится.

– Ты задавай свои вопросы, а там посмотрим.

– Давайте начнем с того, каким для вас было 22 июня 1941 года?

– Наша семья жила в Омской области. Конец июня – это как раз время окончания всех посевных работ, начало сенокоса. Как писал Некрасов: «Петровки. Время жаркое. В разгаре сенокос». И вот 22 июня 1941 года в нашем районном центре, селе Оконечникове, проводился большой праздник. Назывался он по-казахски – сабантуй.

Дело в том, что в Омской области проживало, да и сейчас проживает много казахов. В самом разгаре праздника по радио объявили печальную весть: гитлеровская Германия напала на Советский Союз. Мы, ребятишки, сразу побежали в райвоенкомат записываться добровольцами на фронт. Но нам было по 16 лет, поэтому никого, разумеется, не взяли. Пришлось возвращаться в свой колхоз. Да и работы там было предостаточно. В 41 году уродился хороший урожай, надо было помогать матерям работать в поле.

Осенью я пошел в 10 класс. Но в ноябре, как только мне исполнилось 17 лет, я вновь отправился в военкомат и, прибавив себе один год, все-таки записался добровольцем. Правда, на фронт меня сразу не отправили. В это время в Новосибирске размещалось эвакуированное из столицы Краснознаменное пехотное училище имени Верховного Совета. В это училище меня и командировали.

Через три недели тяжелых тренировок некоторые мои товарищи не выдержали и, признавшись, что они набавили себе год, вернулись по домам. А я сказал себе, что трудности надо учиться переносить, так как это пригодится в фронтовой жизни. Таким образом 28 ноября 1941 года я принял воинскую присягу и стал курсантом.

– Какой год войны вам показался самым сложным?

– Лично для меня таким годом стал 1942-й. В июле 42-го Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин вынужден был издать приказ № 227, который известен своим лозунгом «Ни шагу назад!». Это был самый серьезный, самый строгий приказ за все годы Великой Отечественной войны.

Как раз в это время мне было присвоено звание лейтенанта, и я получил назначение на Волховский фронт командиром стрелкового взвода. В первом же наступлении 28 августа я был тяжело ранен и контужен. Так что 1942 год стал сложным во всех отношениях.

Но были в этот год и радостные вести. Как говорил товарищ Сталин, «в 42-м и на нашу улицу пришел праздник». Под Сталинградом была окружена и разгромлена крупная группировка немецко-фашистских войск. И уже после разгрома под Сталинградом удача фашистам больше никогда не сопутствовала.

– Много ваших однополчан не вернулось с фронта?

– Я служил не в одном полку и не в одной дивизии. Так что сложно сказать. В 1943 году я был ранен во второй раз и после госпиталя в свою дивизию уже не вернулся. А если вообще говорить о наших потерях в Великой Отечественной войне, то могу сказать следующее.

Сейчас появилось много клеветников, которые пытаются доказать, что Красная армия смогла победить в войне лишь из-за того, что «завалила немцев трупами». Такие утверждения не просто ложны, они кощунственны. В течение нескольких лет мы изучали эту проблему, и Генеральный штаб даже издал специальную книгу, в которой отразил все потери Красной армии и потери противника. И цифры почти одинаковы. Однако следует учитывать, что на стороне гитлеровской Германии воевали Венгрия, Румыния, Италия, часть эстонцев, латышей, литовцев, были французские легионы, испанская дивизия, финны.

– Последнее время некоторые историки говорят о 50 миллионах жертв в войне со стороны Советского Союза. Эта цифра правдива?

– Конечно нет. Хотя при желании можно найти подтверждение и большей цифре. К примеру, если учесть неродившихся детей тех, кто погиб на фронте. Или тех, кто был угнан в Германию и в силу пропаганды побоялся вернуться на Родину. Мы же даем данные по Вооруженным силам.

– Вы говорили, что ушли на фронт, не окончив 10 класс. После войны остались в армии или все-таки пошли в школу?

– Войну я закончил в Миттаве, это Курляндия, в звании капитана. Оставаться в армии или нет – это зависело не только от меня. Те, у кого были родители, какие-то знания, конечно, уволились и поступили в институт.

Мне был 21 год, когда закончилась война. Действительно, предстояло окончить десятый класс. Это я сделал в 1953 году при ленинградском Доме офицеров, когда у меня уже было двое детей. В том же году я поступил в Академию имени Фрунзе, которую окончил с золотой медалью… Подождите, сейчас похвастаюсь.

Дмитрий Тимофеевич достал из шкафа несколько дипломов, среди которых диплом с отличием Академии им. Фрунзе, диплом Академии Генерального штаба, Высших командирских курсов.

– Получается, остаться в армии было вашей судьбой.

– А что такое судьба? Что-то вроде неотвратимого предначертания? Нет, судьба судьбой, но и самому надо было работать, служить, продвигаться. На мой взгляд, все зависит прежде всего от самого человека.

– Но у вас наверняка есть какие-нибудь заповеди, благодаря которым вам удалось проделать путь от рядового курсанта до Маршала Советского Союза.

– Я во все это не верю. Это полная чушь, когда начинают рассказывать всякие красивые вещи о том, как кто-то мечтал стать маршалом и носил в солдатском ранце маршальский жезл. Чепуха все это. Для меня всегда было ясно одно: надо добросовестно трудиться, быть честным перед собой. Только тогда придет успех.

Я ведь никогда не стремился что-нибудь получить нечестным путем. Как нынче говорят, по блату. Да и не было у меня никакого блата. Отчим погиб на фронте. Мать была малограмотной крестьянкой, на которой висела семья из шести малолетних детей. Так что я надеялся только на себя, на свои силы. И много работал.

– А как вы стали министром обороны? Ваше назначение состоялось как раз после того, как иностранный летчик Руст посадил свой самолет на Васильевском спуске возле Кремля и маршал Соколов был снят с должности.

– Да, это произошло в конце мая 1987-го. Почему Русту дали сесть около Кремля? Конечно, не из-за того, что мы его проспали и не увидели. Существовало специальное постановление правительства о том, чтобы не сбивать иностранные гражданские самолеты. Оно было принято после того, как советские ПВО сбили мирный «Боинг».

Было известно, что самолет Руста гражданский, так как наши истребители поднимались и докладывали обстановку. Никто, конечно, не предполагал, что он посадит свой самолет на Васильевском спуске.

В этот день ни министра обороны, ни Горбачева в Москве не было. Они находились в Берлине на консультативном совещании стран-участниц Варшавского договора. Так что Соколов ничего не мог сделать. Но ситуацией с Рустом просто воспользовались, чтобы избавиться от маршала.

К этому времени между Соколовым и Шеварднадзе, который тогда был министром иностранных дел СССР, сложились довольно натянутые отношения. Основной причиной недовольства МИД Генеральным штабом было то, что последний открыто выступал против политики Шеварднадзе, шедшего по всем позициям навстречу американцам, часто не в интересах Советского Союза.

Так вот, из-за посадки Руста состоялось заседание Политбюро, на котором обсуждался вопрос о том, кто же виноват в сложившейся ситуации. Было решено, что основная вина лежит на Министерстве обороны, и Горбачев намекнул маршалу Соколову: «Сергей Леонидович, по-моему, вам пора определиться». Стало ясно, что Соколову надо уходить в отставку.

После заседания все члены Политбюро прошли в Ореховый зал. А мы – все, кого приглашали на заседание, – вышли в коридор. Минут через двадцать из Орехового зала вышел заведующий административным отделом ЦК КПСС, взял меня за руку и сказал: «Пойдем».

Когда я представился членам Политбюро, Горбачев обратился ко мне со словами: «Мы посовещались и решили назначить вас министром обороны». Я пытался отказаться от высокого поста, мотивируя отказ своей неготовностью к принятию должности. Но Михаил Сергеевич в шутку пообещал дать мне дополнительные сутки для принятия дел, все засмеялись, и я понял, что вопрос уже решен.

Да и не мальчишка же я был, чтобы, прослужив около 50 лет в Вооруженных силах, ломаться перед членами Политбюро. В этот же день был опубликован указ о моем назначении на пост министра обороны Советского Союза.

– Как вы думаете, почему выбор Горбачева пал именно на вас?

– Сложно сказать. Я несколько лет командовал Дальневосточным военным округом. Это один из самых крупных округов Союза и по территории, и по численности войск. Когда Горбачев прибыл на Дальний Восток, я сопровождал его во время поездок по полкам ДальВО.

Горбачеву понравился мой доклад на встрече с командующим армиями, флотами и пограничными округами. Я не стал скрывать количество происшествий и преступлений, которые были в моем округе.

А потом на Михаила Сергеевича произвела впечатление и огромная экономия хлеба, которая была в наших частях.

В солдатских столовых хлеб клали на отдельный столик, и каждый брал столько, сколько считал нужным. В результате такого подхода нам удалось сэкономить около 9 тыс. тонн хлеба. А именно столько сдавал государству средний колхоз. Естественно, все это понравилось Горбачеву. А потом ему обо мне говорил и министр обороны, и секретарь обкома.

– А еще я слышал, что вашу кандидатуру поддержала и Раиса Максимовна, первая леди СССР. Мол, ей очень импонировало ваше увлечение поэзией.

– Я не думаю так. Раису Максимовну тогда я не знал и стихотворений ей не читал. Я тогда вообще стихами не очень увлекался. Начал писать их в «Матросской Тишине», чтобы как-то поддержать мою дорогую Эмму Евгеньевну. Написал ей в тюрьме около 200 стихотворений. Но это уже другой разговор…

– Дмитрий Тимофеевич, название улицы, на которой стоит ваш дом, уж больно символично – Маршал Советского Союза Язов живет на улице полководца Александра Невского.

– В эту квартиру мы въехали после августа 1991 года. До этого жили по соседству с Горбачевыми. Но уже на следующий день после моего ареста в ту квартиру пришел назначенный вместо меня министром обороны Шапошников. Евгений Иванович посмотрел квартиру и въезжать в нее не стал. Но и мы там жить тоже больше не захотели.

Ситуация осложнялась тем, что я находился в тюрьме, а Эмма Евгеньевна была в гипсе. 19 мая 1991-го мы с ней попали в аварию. Но, как видите, она смогла справиться со всеми тяготами. Уехала она и из Баковки, где находилась наша государственная дача, положенная мне как министру обороны. Одной-то ей было тяжело. Раньше нам продукты привозили, а теперь ей приходилось самой за несколько километров ходить в магазин. Так что мы оставили все, что связывало нас с прежней жизнью. Но поверьте, ничуть об этом не жалеем.

– Не могу не спросить: как проходил ваш арест?

– 21 августа мы прилетели к Горбачеву в Форос. Следом за нами туда же прибыли Руцкой, Силаев, Бакатин, Примаков. Горбачев нас не принял, а стал разговаривать с ними. И где-то часов в десять на своем самолете он полетел в Москву. Так что путча никакого не было. А если хотите, я могу прочесть вам свою рукопись.