Текст книги "Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия"

Одинокий влюбленный. Поэт Владимир Маяковский

За десять минут до смерти Маяковский смеялся. Тихо и нежно.

– Девочка, у тебя есть деньги на такси? – спросил он Веронику Полонскую, актрису МХАТа, с которой только-только закончил выяснять отношения. Поэт понял, что она никогда не будет ему принадлежать, хотя и клятвенно обещает в тот же день уйти от мужа, в будущем знаменитого актера Михаила Яншина, и навсегда перебраться к Маяковскому. – Нет? Ну так возьми двадцать рублей. А вечером я тебе позвоню.

Полонская положила деньги в сумочку и торопливо направилась к двери. Она и так опаздывала: в половине одиннадцатого у нее была назначена репетиция с Немировичем-Данченко, а на часах в коридоре было уже 10.15.

От Лубянки до Камергерского минут десять на машине. «Но если и опоздаю, Владимир Иванович поймет меня», – успокаивала себя актриса и вдруг вздрогнула: в комнате поэта раздался выстрел…

Через полчаса и квартира, и лестничные клетки, и весь двор дома в Лубянском проезде были заполнены чекистами.

В коридоре стояла заплаканная квартирная хозяйка, в который раз безуспешно пытаясь войти в комнату Маяковского.

– Обождите, гражданочка. Там сейчас занято. – Путь ей преграждал незнакомый мужчина в черном костюме.

– Как это занято? – непонимающе спрашивала она. – Там же покойник.

– Не покойник, а тело пролетарского поэта. И не до вас нам сейчас: подозреваемую в убийстве допрашивают. Подождите, придет и ваша очередь.

– Подозреваемую в убийстве… – повторила про себя женщина. – Уж не ту ли молодую красавицу, которую Маяковский этим утром привез к себе? Так, кроме нее, у него сегодня вроде никого и не было… Значит, эта змеюка и застрелила жильца. Хорошо еще, что сбежать не успела. Ну ничего, следователи ее выведут на чистую воду. От правосудия она не отвертится…

– От правосудия вы не отвертитесь, – грозно сказал сидящий напротив Полонской человек в форме. – В ваших же интересах рассказать нам всю правду.

– Правду о чем? – никак не могла сообразить, чего от нее хотят, Полонская.

– О том, как вы… В общем, начните с самого начала. Как вы оказались в комнате Владимира Владимировича?

При этих словах следователь и Полонская одновременно посмотрели на кровать, на которой в огромных, подкованных железными пластинами ботинках лежал мертвый Маяковский. Голова с чуть растрепанными волосами повернута к стене, на кремовой рубашке с левой стороны небольшое кровавое пятнышко…

– Не отвлекайтесь, гражданка. Отвечайте на поставленный вопрос.

– Утром 14 апреля Владимир Владимирович в половине девятого заехал за мной на такси. Выглядел он очень плохо. Я пыталась как-то развеселить его: «Смотри, – говорю, – Володя, какое солнышко сегодня. А ты вчера о самоубийстве говорил. Давай забудем об этом?» А он отвечает: «Мне не до солнца сейчас. А глупости я бросил. Понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому дела нет».

– Гражданка Полонская, давайте без сантиментов! Так как вы оказались в этой комнате?

– Владимир Владимирович сам привез меня к себе. Он сказал, что нам надо серьезно поговорить. Когда я предупредила его, что у меня очень важная репетиция в театре, на которую я не могу опаздывать, Маяковский закричал: «Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты!» И действительно запер дверь, спрятал ключ в карман и принялся почти бегать по комнате. Требовал, чтобы я с этой же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры – нелепость, говорил он. Сегодня на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. И с Яншиным он объяснится сам, а меня к нему больше не пустит. Маяковский убеждал, что своим отношением заставит меня забыть театр. Вся моя жизнь, начиная от самых серьезных сторон ее и кончая складкой на чулке, будет для него предметом неустанного внимания.

– А вы? – сбросив с себя казенную серьезность, с любопытством спросил следователь.

– Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться, ничего не сказав Яншину. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так. И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить. Вот и на репетицию я должна и обязана пойти. «Значит, пойдешь на репетицию?» – спросил Володя. Я кивнула. «И с Яншиным увидишься?» – «Да». – «Ах, так! Ну тогда уходи, уходи немедленно, сию же минуту!» На мою просьбу хотя бы проводить меня он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково: «Нет, девочка, иди одна… Будь за меня спокойна». Потом засмеялся чему-то, дал мне деньги на такси и закрыл за мной дверь. А через несколько мгновений раздался выстрел.

– Вы первая вошли в эту комнату? Сколько минут прошло между выстрелом и тем, как вы увидели тело?

– Когда я услышала выстрел, у меня подкосились ноги. Я кричала и металась по коридору, не могла заставить себя войти. Мне показалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновение, так как в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Лицо, шея были красные. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть…

– Гражданка Полонская, что с вами? Гражд… Врача, скорее врача! – закричал следователь, испуганно глядя, как женщина, только что отвечающая на его вопросы, медленно сползает со стула на ковер, на котором меньше часа назад еще лежало тело поэта.

Когда Полонскую привели в чувство, на ее руке была кровь. Вначале подумали, что она порезалась. Но оказалось, что это была кровь Маяковского.

…Маяковскому с женщинами и везло, и не везло одновременно. Он увлекался, влюблялся, однако полной взаимности чаще всего не встречал. Биографы поэта в один голос называют его самой большой любовью Лилю Брик.

Именно ей поэт писал: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что, и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь». Именно ее он называл «Солнышко Самое Светлое».

А Лиля Юрьевна благополучно жила со своим мужем Осипом Бриком, называла Маяковского в письмах Щеником и просила «привезти ей из-за границы автомобильчик». Брик ценила гений своего обожателя, но любила всю жизнь только мужа Осипа.

После его смерти в 1945 году она скажет: «Когда застрелился Маяковский – умер великий поэт. А когда умер Осип – умерла я».

Примечательно и другое высказывание Лили Юрьевны. Узнав о самоубийстве Маяковского, Брик произнесла: «Хорошо, что он застрелился из большого пистолета. А то некрасиво бы получилось: такой поэт – и стреляется из маленького браунинга».

Сам Маяковский о самоубийстве говорил: «Почему лошади не кончают с собой? Потому что не выясняют отношения».

Жил Маяковский в одной квартире с Бриками. Вся Москва с удовольствием обсуждала эту необычную «семью втроем». Однако «все сплетни о „любви втроем” совершенно непохожи на то, что было», – напишет Лиля Юрьевна. Незадолго до смерти, случившейся в 1978 году, она признается поэту Андрею Вознесенскому: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался к нам, царапался в дверь и плакал». Брик прекрасно сознавала, как мучается Маяковский. «Но ничего, – говорила она друзьям. – Страдать Володе полезно. Он помучается и напишет хорошие стихи».

Насколько правдивы были слова Лили или их цитирование Вознесенским – остается на совести Брик и Андрея Андреевича.

Но это были, конечно, уникальные отношения. Пасынок Брик Василий Катанян свидетельствовал: еще в 1925 году Брик написала Маяковскому, помня их уговор честно признаться, когда чувства охладеют: «Мне кажется, что и ты уже любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

Но Маяковский страдал, мучился и… писал хорошие стихи. Одной из своих возлюбленных, Наталье Брюханенко, поэт признавался, что любит только Лилю: «Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или очень хорошо, но любить я уж могу на втором месте».

Несмотря на «братско-сестринскую» любовь, Брик ревновала Маяковского (или славу его музы?) к другим женщинам. В Париже Владимир Владимирович познакомился с Татьяной Яковлевой, влюбился в нее и предложил стать его женой. Признанная красавица Яковлева работала манекенщицей в Доме моды Коко Шанель, ею был увлечен Федор Шаляпин.

Лиля Юрьевна сделала все, чтобы разрушить отношения поэта и Яковлевой. Однажды она якобы случайно прочла в присутствии Маяковского письмо своей сестры Эльзы, жившей в Париже, о том, что Яковлева помолвлена с неким виконтом де Плесси. Поэт, услышав подобную «оговорку», в бешенстве выбежал из квартиры.

У него оставалась последняя возможность все поправить – съездить во Францию и лично увидеться с Яковлевой. Разрешения на поездку Маяковский не получил…

Сегодня раздаются мнения, что произошло это не без содействия Брик, у которой были влиятельные знакомые в ОГПУ. Мало того, теперь ни для кого не секрет, что Брики сотрудничали с ЧК. Не один раз Осип Эмильевич срывал с двери позорную бумажку: «Здесь живет Брик – не исследователь стиха. Здесь живет Брик – следователь ЧК».

Татьяна Алексеевна хранила письма поэта до самой смерти. А вот ее письма к нему, увы, не сохранились. Став наследницей архива покойного поэта, Лиля Юрьевна уничтожила всю переписку Маяковского с другими женщинами. Да и имя Вероники Полонской, названной поэтом в посмертной записке членом своей семьи, тоже как-то затерялось в истории.

При этом – еще один парадокс – все возлюбленные Маяковского бывали в доме Брик. Конечно же после смерти поэта. Лиля Юрьевна принимала Полонскую, Брюханенко и даже Татьяну Яковлеву.

Думаю, не стоит делать из Лили Брик этакого злого гения. Именно благодаря ей Маяковский, стихи которого после смерти стали усиленно предаваться забвению, обрел второе рождение.

Брик через своего нового возлюбленного, заместителя командующего Ленинградским военным округом В. Примакова (с которым она сошлась через год после гибели поэта и стала жить, сохраняя при этом, правда, и тесные отношения с Осипом Бриком), передала письмо Сталину с просьбой защитить Маяковского от незаслуженной хулы и очернений.

В 1937 году Примакова вместе с Тухачевским и Якиром расстреляли, но письмо передать он успел. На нем вождь и начертал свое знаменитое: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

Можно много рассказывать о возлюбленных великого поэта, коих было немало. Время все равно расставит по своим местам.

В заключение стоит вспомнить еще одну женщину – дочь Маяковского. Профессор Нью-Йоркского университета Патриция Томпсон просит называть ее Еленой Владимировной.

Ее мать Элли Джонс влюбилась в Маяковского в Москве на одном из поэтических вечеров в 1923 году. Правда, тогда Элли звали Елизаветой Петровной Зиберт. Через год она вышла замуж за англичанина Джона Джонса, уехала с ним в Америку и там в 1925 году и встретилась с поэтом.

В результате той встречи родилась Патриция, видевшая отца всего раз в жизни – в 1928 году в Ницце. Русским языком Патриция не владеет, но стихи Маяковского очень любит, хотя и читает их в переводе.

Когда в 1991 году она приезжала в Москву, то отнесла на могилу отца горсть земли с захоронения матери. Вечером того же дня Елена Владимировна была приглашена на обед к Катанянам. Хозяева обратили внимание на руки гостьи – те были в земле.

Но дочь Маяковского отказалась от предложения пройти в ванную. Она хотела как можно дольше, пусть даже так, чувствовать связь с отцом…

P. S.

В письменном столе покойного нашли посмертную записку, датированную 12 апреля 1930 г. Два дня Маяковский пытался побороть себя и найти силы жить дальше. В револьвере, из которого он застрелился, была всего одна пуля. Человека, который догадался бы вынуть эту пулю, рядом с поэтом не оказалось.

Во время похорон грузовик, везущий гроб на Новодевичье кладбище, из-за неопытности водителя ехал на слишком большой скорости и оторвался от толпы.

Маяковский снова остался один.

Смерть на двоих. Актер Евгений Урбанский

Весна 1968 года выдалась холодной. Только под конец апреля окончательно сошел снег, появилось солнце, зазеленела трава. Москвичи с радостью подставляли лица первым почти по-летнему теплым солнечным лучам. Но был в Москве человек, которому до сюрпризов природы не было никакого дела.

Одинокая женщина с маленьким ребенком на руках стояла на перроне. Дзидра Ритенбергс, вдова знаменитого артиста Евгения Урбанского, навсегда уезжала из Москвы.

Знакомство двух кинознаменитостей – Дзидра к тому времени снялась в популярной ленте «Мальва» и даже стала лауреатом Венецианского фестиваля, а Евгения иначе как «коммунист», после успеха одноименного фильма, за глаза почти никто и не называл – состоялось летом 1960 года.

В Москве проходил Международный кинофестиваль, и Ритенбергс вместе с Вией Артмане представляли на нем Латвию.

«В один из дней, – вспоминала Дзидра, – в гостиничный номер вошел русый парень и направился ко мне. Никогда ни у одного человека я не видела такой потрясающей улыбки: доброй и ласковой.

– Евгений Урбанский, – представился он и сразу же сообщил, что наконец счастлив».

Буквально на следующий день Евгений сделал Дзидре предложение стать его женой. Но молодой актрисе предстояла серьезная операция на сердце, и она тактично попыталась объяснить Урбанскому, что в ее ситуации глупо строить планы на будущее.

– А мы подождем! – воскликнул кандидат в мужья. – Только уговор: из больницы – сразу же в ЗАГС.

За несколько дней до операции кто-то из знакомых сказал Урбанскому: стопроцентной гарантии, что все пройдет гладко, никто дать не может. Вот если бы Дзидру отправить в заграничную клинику… Евгений тут же бросился искать валюту, чтобы отправить любимую женщину за границу. Отговорить актера от подобной затеи удалось лишь главному врачу, заверившему, что все будет хорошо.

Операция действительно прошла удачно. И прямо из больницы Дзидра и Евгений отправились в ЗАГС и расписались.

Во время медового месяца молодые съездили в Ригу. «Староват, а так – ничего», – вынесли вердикт родственники Дзидры, познакомившись с молодым мужем. О том, что Евгений моложе жены на четыре года, знали лишь молодые. Тем более что внешне разница в возрасте была незаметна.

Однако поклонницы Урбанского мириться с тем, что их кумир теперь человек семейный, не собирались. По словам Дзидры, дома то и дело раздавались телефонные звонки, в которых неизвестные дамы просили передать Жене, что они ждут его в условленном месте или что столик в ресторане уже зарезервирован.

А в один из вечеров зазвонил телефон. В трубке раздался голос известной актрисы:

– У меня, между прочим, растет внебрачный сын от Евгения Яковлевича.

– Ну что ж, привозите, – ответила Дзидра. – Будем воспитывать.

Ко всем этим звонкам она относилась спокойно. А сам Урбанский, если телефон звонил ночью, просил поклонниц:

– Девочки, ну дайте покоя! У меня утренняя репетиция!

Единственное, чего супруга не могла простить, – «посиделки» актера с друзьями.

Однажды она не выдержала: «Мы собирались на какой-то прием. Женя опаздывал, я нервничала. Наконец дверь открылась, и на пороге я увидела Женю. По его веселой улыбке мне сразу же стало понятно, что он уже с кем-то „посидел”. Ни слова не говоря, я сняла висевшую на стене красивую тарелку и разбила ее. В ответ Урбанский протянул мне вторую тарелку, которую постигла та же участь. Реакция Жени была довольно неожиданной: „Подумаешь, тарелки. Еще купим”».

В быту знаменитый артист был довольно неприхотлив. Что, впрочем, и неудивительно, так как все свое детство он провел в маленькой землянке в северном городе Инта, где отбывал ссылку его отец – репрессированный в 37 году второй секретарь ЦК Компартии Казахстана.

Женившись на Дзидре Ритенбергс, Урбанский привел молодую жену в свою шестиметровую комнату в общежитии. И только через два года семья перебралась в однокомнатную квартиру возле метро «Сокол».

Однако наслаждаться счастливой семейной жизнью актеру довелось чуть больше двух лет. В 1965 году Урбанского утвердили на главную роль в фильме «Директор».

Картина рассказывала о директоре крупного автомобильного завода. Натурные съемки проходили в Средней Азии, куда и была отправлена актерская экспедиция.

– Я была беременная нашей дочерью, – рассказывала Дзидра. – В тридцать семь лет это непросто. Поэтому мы и изменили нашей традиции – всегда быть вместе. Из-за тяжелого климата я не поехала с Женей в Среднюю Азию. Самое удивительное, что и он совсем не рвался к работе в этом фильме. Может, поэтому и возникло какое-то недоброе предчувствие, ощущение надвигающейся беды. Помню, незадолго до отъезда я вернулась с репетиции домой. Женя лежал на диване с совершенно непривычным, испуганно-озабоченным лицом. Он произнес фразу, от которой мне стало просто дурно: «Мне показалось сейчас, будто я умер. Такая пустота кругом!» Я начала его успокаивать: «Ну бог с ней, с этой ролью, с деньгами». Но, видимо, такова уж наша актерская натура – каждую роль воспринимаешь как последнюю. И Женя поехал.

А я отправилась в Ригу навестить родных. И однажды раздался телефонный звонок. Поднял трубку мой брат. Выслушал и с совершенно белым лицом сказал: «Сейчас к тебе придут друзья. Они все расскажут».

Из воспоминаний спортсмена Ю. Маркова, находившегося в одной машине с Урбанским: «На съемочную площадку, в сорока километрах от Бухары, мы выехали рано утром… Снимали проезд автоколонны по пескам. Согласно сценарию машина героя должна промчаться прямо через барханы, обогнать колонну и возглавить ее. Наиболее сложный кадр в этой сцене – прыжок машины с одного из барханов. Опасного в этом не было ничего, но мы все же предложили, чтобы снимался дублер. Женя подошел к кинокамере, посмотрел в глазок и сказал, что получится отличный крупный план и он его ни за что не уступит.

Первый дубль прошел нормально. Но второй режиссер, который вел в этот день съемку, предложил сделать еще один дубль… Машина легко рванула с места, промчалась по настилу, на миг повисла в воздухе и вдруг накренилась и стукнулась передними колесами о песок. В следующее мгновение меня оглушила тупая боль… Чьи-то руки тащили меня по песку. Когда я открыл глаза, увидел перевернутый „газик”, а под ним – Женю…»

P. S.

Близкий друг Урбанского Юрий Никулин рассказывал, что подобный исход был вероятен в одном из тысячи случаев. Надо было, чтобы определенным образом совпали скорость движения, сила ветра, угол наклона, угол поворота, вес машины.

5 ноября 1965 года все совпало. Судьба догнала несо-стоявшегося студента дорожного института, ушедшего в актеры.

Через три месяца после гибели мужа Дзидра родила дочь. Девочку назвали Евгенией.

Грустное солнце. Актер Фрунзик Мкртчян

В ту ночь постояльцы московской гостиницы «Россия» были удивлены странным шумом, доносившимся из гостиничного ресторана. Самые недовольные даже выходили из своих номеров с твердой решимостью разобраться, в чем дело, и навести порядок.

Однако, оказавшись в дверях ресторана, неожиданно начинали улыбаться и задерживались там до утра. Отгадка была проста – режиссер Георгий Данелия снимал свой новый фильм «Мимино».

По сценарию герой Вахтанга Кикабидзе приходил в ресторан на встречу с неуловимой Ларисой Ивановной и, не дождавшись ее, бросался в пляс, пытаясь перетанцевать товарища Хачикяна – своего соседа по номеру, которого играл Фрунзик Мкртчян.

Несмотря на то, что Фрунзик на момент съемок был уже не очень трезв, его танцы и попытки во время очередного па сесть на шпагат и поднять с пола носовой платок поражали всех.

Когда у окружающих уже не осталось сил на смех, а Фрунзик все никак не мог подхватить злополучную ткань, режиссер подозвал Кикабидзе и попросил выхватить у покрасневшего от усилий Мкртчяна платок. Актер выполнил волю режиссера. А Фрунзик, поняв, что его обхитрили, поднял голову и обвел собравшихся таким взгядом, что ресторан вновь зашелся от хохота…

В Армении Мкртчян – настоящий национальный герой. На одном из центральных проспектов Еревана стоит огромный портрет, с которого на прохожих с грустной улыбкой смотрит этот самый, пожалуй, известный и обожаемый всеми армянин. Кстати, сами армяне своего любимца называют иначе – Мгером.

Историю великого актера я решил написать, отправившись в столицу древней страны.

– Вообще-то родители назвали своего первенца Фрунзиком, – рассказывал мне брат актера Альберт Мкртчян. – Наверное, в честь советского военачальника Михаила Фрунзе.

В тридцатых годах армян обвиняли в национализме, вот они и стали давать детям странные имена. Появились Роберты, Альберты, Фрунзики. А когда много лет спустя Театр имени Сандукяна, в котором работал брат, гастролировал по Ливану, местные армяне назвали его Мгером. Это библейское имя, которое в переводе обозначает Солнце.

Сегодня брат Фрунзика Альберт Мушегович – художественный руководитель Ереванского театра имени Мгера Мкртчяна. На здании театра – мемориальная доска с барельефом – профилем знаменитого артиста.

Фрунзик никогда не переживал из-за внешности. Тем более что ничего необычного в ней не видел. А о своем выдающемся во всех отношениях носе даже придумывал анекдоты. Когда Мкртчяна приглашали выступать за деньги на различных пирушках, он категорически отказывался, смеясь, по его собственным словам, прямо в нос приглашающему.

– Нет, брат никогда не стеснялся своей внешности, – с улыбкой говорил Альберт. – А глядя на тех, кого природа не наделила таким же носом, как у него, всегда удивлялся. А потом, у всех армян такие носы. У меня, что, не такой разве?

Мкртчян-младший пусть и не как две капли воды, но очень похож на Фрунзика. По профессии Альберт Мушегович – кинорежиссер, окончил ВГИК. Кстати, Альберт снял брата в своей дипломной работе.

– Фильм назывался «Фотография» и длился всего 15 минут, – говорит он. – Я дал ему роль отца, сын которого погиб на войне. Фрунзик сумел заставить зрителей первые 10 минут умирать от смеха, а последние пять – плакать.

Фрунзик Мкртчян стал легендой уже при жизни. Говорят, у артиста даже было два паспорта – один официальный, а другой – подарок друзей, в котором так и было написано – «Мгер Мкртчян».

Хотя паспорт народному кумиру был без надобности. Когда вместе с Вахтангом Кикабидзе и Георгием Данелия Фрунзик отправились в Кремль получать Государственную премию за фильм «Мимино», охранники потребовали у них предъявить документы. На что Мкртчян с укоризненной улыбкой ответил:

– Разве иностранные шпионы в Кремль без документов ходят?

Разумеется, лауреатов пропустили без досмотра.

А однажды вместе с друзьями Мкртчян захотел навестить арестованного товарища. Оставив друзей в ресторане, Фрунзик на несколько минут отлучился и появился уже… в компании арестованного и начальника СИЗО.

Не нуждался Мкртчян и в деньгах.

– Мне совсем недавно рассказали такую историю, – продолжает Альберт Мкртчян. – Как-то Фрунзику неожиданно пришла в голову идея слетать в Сочи. Он вообще был спонтанным человеком – мог сидеть-сидеть, а потом подхватиться и отправиться на другой конец Советского Союза. Так и в тот раз, взяв с собой друга, Фрунзик уже через несколько часов был в Сочи. В кармане у него была тысяча рублей. Отдохнув на курорте и погуляв в ресторанах, друзья вернулись в Ереван. В кармане у Фрунзика по-прежнему лежала тысяча рублей.

Популярность у Мкртчяна была невероятная. Как-то, уже после выхода на экраны фильма Георгия Данелия «Мимино», Фрунзик на несколько дней прилетел в Москву. Вместе с братом они торопились на важную встречу, и Фрунзик предложил добраться на нее на метро.

– Мы еле-еле втиснулись в вагон, – вспоминает Альберт. – Народу – не протолкнуться: кто читает, кто дремлет. Однако уже через тридцать секунд после того, как Фрунзик оказался в вагоне, все принялись аплодировать. Брату стало неловко, и на следующей станции мы вышли. Его любили не только в Москве и городах Советского Союза. У меня хранится статья из газеты «Нью-Йорк таймс». «Пять минут молчания Мгера Мкртчяна» называется. Дело в том, что на одном из его выступлений в Америке больше половины зала составляли американцы, которые не говорили ни по-русски, ни по-армянски. Тогда брат вышел на авансцену и пять минут молча стоял и смотрел в зал. Публика от хохота сползала со своих кресел на пол. А Фрунзик еще раз окинул их взглядом, поклонился и ушел.

С детства Фрунзик прекрасно рисовал. Однако ни о какой другой профессии, кроме актерской, не думал.

Он родился в Ленинакане, родители – Мушег и Санам – работали на местном текстильном комбинате.

– Наши отец и мать были детьми геноцида, – рассказывал Альберт Мкртчян. – Им было по 5 лет, когда их нашли буквально на дороге и поместили в один детский дом. Они вместе выросли, поженились и в 1924 году, когда открылся один из крупнейших в Советском Союзе текстильных комбинатов, устроились туда на работу. При комбинате был клуб, в самодеятельном кружке которого играл Фрунзик.

Квартира Мкртчянов была на втором этаже. На лестничной клетке десятилетний Фрунзик вешал занавес и устраивал перед расположившейся на лестнице детворой моноспектакли.

Перед одним из представлений он с удивлением заметил, что публики стало больше – малолетние зрители сидели на коленях у своих родителей, которые самозабвенно аплодировали маленькому гению.

В том, что мальчик одарен чрезвычайно, уже тогда не сомневался никто. В Ереване до сих пор с восхищением рассказывают, как 17-летний Мкртчян играл роль 80-летнего старика и никто не мог узнать в согбенном старце парня с рабочей окраины.

– Театральный триумф начался у Фрунзика с его первых же ролей, – вспоминал Альберт Мкртчян. – Будучи студентом второго курса театрального института, он получил приглашение в Театр имени Сандукяна на роль Эзопа, которую должен был играть в паре со своим педагогом. После первого спектакля учитель подошел к Фрунзику, поцеловал его и уступил роль.

Кого он потом только не играл в театре, начиная от царя Гвидона и заканчивая Сирано де Бержераком. Кино его тоже сразу полюбило.

Считал ли Фрунзик себя реализованным? Нет, конечно. Только дурак будет так думать.

Отец не дожил до славы сына. А вот мама успела. Она очень любила Фрунзика. Мы – я и наши две сестры – даже обижались на нее. Но мама говорила, что мы и без того боевые, а вот Фрунзик – беспомощный. Когда брат был уже очень популярен, он приезжал домой, вставал под душ и звал маму. Она приходила и мыла его. Была такая музыка матери и сына.

По-настоящему суперзвездой Фрунзик стал после роли водителя Хачикяна в фильме Георгия Данелия «Мимино». Кстати, массу смешных реплик, ставших поистине народными («Такие вопросы задаете, что неудобно отвечать даже», «О чем эти „Жигули” думают?», «Я вам один умный вещь скажу, но только вы не обижайтесь» и другие), Фрунзик придумал сам.

Сцена допроса свидетеля Хачикяна в суде – абсолютная импровизация актера. По предложению Мкртчяна режиссер снял эпизод, в котором герои Фрунзика и Кикабидзе оказывались в одном лифте вместе с двумя китайцами. И один китаец говорил другому: «Как же эти русские похожи друг на друга». По требованию цензуры эпизод из картины пришлось вырезать.

Запомнились съемки «Мимино» и неприятными моментами – Мкртчян начал сильно пить. Несколько раз съемки приходилось отменять. В конце концов Данелия поставил перед Фрунзиком жесткое условие – либо алкоголь, либо кино.

Несколько дней Мкртчян не притрагивался к спиртному. А потом пришел к режиссеру и грустно сказал:

– Я понял, почему миром правят бездарности. Они не пьют и с самого утра начинают заниматься своей карьерой.

Несмотря на всеобщее обожание, в личной жизни Фрунзик был несчастлив. После непродолжительного первого брака он встретил красивую студентку театрального института Дамиру. Как и все женщины, она не устояла перед обаянием Фрунзика и в скором времени стала его женой. У пары родилось двое детей – сын Вазген и дочь Нунэ. Артист их обожал, из каждой поездки привозил массу игрушек. Но чаще всего он тут же отнимал их у детей и начинал играть сам.

– Ему все было интересно, – рассказывал Альберт. – Как устроены, например, игрушечные голуби, которые взлетают в небо и потом возвращаются к тебе в руки. Фрунзик разбирал их, пытаясь понять устройство механизма. И разумеется, потом не мог собрать обратно. Он до конца жизни чему-нибудь удивлялся. Не мог, например, понять, как работает телевизор. Как это фильм из Америки доходит до Еревана. Разбирал приемник, раскручивал все, а потом даже мастер не мог ничего починить.

Дамира всюду сопровождала мужа. В «Кавказской пленнице» она сыграла жену водителя товарища Саахова, которая печально рассказывает герою Юрия Никулина о местных обычаях – похищении невест.

Но с каждым днем поведение Дамиры становилось все более и более странным. Она устраивала мужу жуткие сцены ревности. Наконец Фрунзик не выдержал и по совету друзей обратился к врачам. Приговор медиков оказался страшным – шизофрения. Когда усилия местных специалистов оказались бессильны, Дамиру отправили в психиатрическую клинику во Франции.

Личная жизнь Фрунзика со временем вроде начала налаживаться. Он познакомился с очаровательной женщиной. Тамара была дочерью председателя Союза писателей Армении Оганесяна. Рассказывают, что, когда актер в очередной раз отправился в ЗАГС, один из друзей пожурил его, мол, не зачастил ли он в это учреждение.

На что Фрунзик со свойственным ему юмором ответил:

– Чаплин вообще раз восемь женился. Я что, хуже?

Увы, но и этот брак не принес Мкртчяну счастья.

– Был ли он замкнутым человеком? – рассуждал Альберт Мушегович. – Нет, он ведь жил среди людей. И в то же время жил один. Однажды его спросили, почему он один ходит по ночным улицам, Фрунзик удивился: «Почему один? Кошки ходят, собаки. Так что я не один».

Он был удивительно тонким и добрым человеком. Даже чересчур добрым. Все имели к нему претензии, а он ни к кому их не имел.

Фрунзик был настоящим народным депутатом, неофициальным, разумеется. Помог тысячам людей. Ему же никто не мог отказать…

Дочь Нунэ к этому времени вышла замуж и уехала с мужем в Аргентину. Смыслом жизни Фрунзика стал сын Вазген. Однако поведение юноши тоже стало настораживать отца.

Вазгена показывали лучшим врачам-психиатрам, которые, увы, ничего не могли сделать. Мальчику по наследству передалась психическая болезнь матери. Рассказывают, что, когда Вазгена на какое-то время поместили в ту же французскую клинику, где находилась Дамира, они даже не узнали друг друга.