Текст книги "Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия"

Фильм «Отпуск в сентябре» по пьесе Вампилова «Утиная охота», в котором Даль сыграл главную роль, вышел на экраны лишь через несколько лет после смерти артиста.

И в этом был некий символ. Даля уже не было среди живых. Но он снова и снова приходил в дома своих зрителей. Как герой потерянного поколения, как столь любимый им Печорин ХХ века.

Космонавт номер два. Танцовщик Рудольф Нуриев

Танцовщику Кировского театра оперы и балета Рудольфу Нуриеву было 23 года, и он до последнего дня не был уверен, что его возьмут на гастроли в Париж. И уж тем более не мог предположить, чем эта поездка для него закончится.

Но его взяли. И 17 июня 1961 года в парижском аэропорту Ле Бурже произошла поистине мировая сенсация: молодой советский артист обратился с просьбой предоставить ему политическое убежище.

Планета еще не успела отойти от главного события тысячелетия – полета в космос первого человека, тоже обладавшего краснокожим паспортом с гербом СССР. И вот новое потрясение.

Нуриев мгновенно стал звездой номер один. Все газеты, за исключением конечно же советских, посвятили его поступку первые полосы. «Прыжок к свободе» – было написано на всех языках мира. Нуриева называли космонавтом номер два.

Да он и был вторым советским, после Гагарина, кто заставил мир быстро выучить свои сложные для восприятия имя и фамилию. Правда, имя ему быстро придумали новое – он стал просто Руди, и волна «рудимании» понеслась по континентам.

При этом большинство тех, кто восхищался смелостью новорожденной звезды, едва ли могли себе представить, что выбора у их героя просто не было. Для Нуриева вопрос звучал так: либо оставаться за границей, либо отправляться за решетку. Потому как проведенные в столице Франции дни и, главным образом, ночи навсегда возвели стену между Рудольфом и коллегами-приятелями. Даже когда за три года до смерти он сможет приехать в Советский Союз (но только в гости!), говорить они будут уже на разных языках.

Но все это произойдет потом. А пока всесильный, как было принято думать, председатель КГБ Александр Шелепин, которому поступали регулярные доносы о поведении советских артистов во время гастролей, докладывал в ЦК КПСС: «3 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев Рудольф Хамитович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…»

Рудольф действительно вел себя вольно: гулял по городу, общался с французами, предпочитая их общество компании коллег. По нормам тех лет все это было не просто вызывающим, а тянуло на статью.

В итоге, кстати, Нуриев ее и получил. Уже после того, как он принял решение остаться в Париже, советский суд заочно приговорил его к семи годам исправительно-трудовых работ в лагере строгого режима. А как же, за измену родине.

Так что терять Нуриеву было нечего. Вернись он домой, его бы все равно осудили. По существующей в те годы статье за мужеложство его могли с легкостью отправить за решетку. Благо свидетель у властей был – молодой танцовщик Соловьев, который жил с Рудольфом в одном номере в Париже. Соловьев в СССР вернулся. И через несколько лет ушел из жизни. При так и не выясненных обстоятельствах.

В оказавшийся для него судьбоносным день от руководства театра Рудольф узнал о том, что ему необходимо вылететь в Москву на якобы правительственный концерт. Вся труппа летела в Лондон, где должны были продолжиться гастроли, уже был сдан багаж, и началась регистрация на рейс. Нуриеву пообещали, что он присоединиться к коллегам чуть позже.

Он все понял правильно. И, оттесняемый сотрудниками посольской спецслужбы в сторону границы, сумел совершить свой великий прыжок к свободе. Имея при этом в кармане всего 36 франков.

Когда спустя год миллионным тиражом была опубликована его «Автобиография», он так скажет на ее страницах о своем решении остаться за границей: «Я принял решение потому, что у меня не было другого выбора. И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом».

В специальной комнате аэропорта, где Нуриеву предстояло подписать бумагу о том, что он осознанно делает свой выбор и остается во Франции, к нему обратилась русская переводчица:

– Не делай глупости, уезжай! Ты умрешь здесь с голоду.

Но на Рудольфа ее предостережения не подействовали. Он ответил ей всего одним словом:

– Заткнись!

С Нуриевым тут же был заключен контракт труппой маркиза де Куэваса, и уже 23 июня он танцевал партию Голубой птицы в балете «Спящая красавица». Всего месяц назад он танцевал эту же партию вместе с родным Кировским театром на этой же сцене парижской Оперы.

Все вроде бы было по-прежнему. И в то же время все обстояло совсем иначе. Да и «отрицательные последствия» не заставили себя ждать.

Не было привычных балетных классов, не было уверенности в том, что произойдет завтра, – контракт с ним заключили всего на три месяца.

Правда, Нуриева хотели взять в труппу на более долгий срок, но он сам определил – 90 дней! Он знал, чего хочет – отправиться в Данию, где танцевал великий Эрик Брюн.

Довольно самонадеянный поступок для молодого артиста, оказавшегося на Западе без денег и связей. Но на то он и был Нуриев, что верил в себя и свою звезду. И в Данию он в итоге поехал, и встреча с Брюном обернулась не только работой.

Это были, пожалуй, самые серьезные отношения в жизни «космонавта номер два».

Кстати, знакомство с Эриком могло состояться еще в Советском Союзе, куда датчанин приезжал со спектаклем. Но так получилось, что в тот момент сам Нуриев находился на своих первых зарубежных гастролях. Вернувшись с которых и услышав произносимое всюду с восхищением имя Брюна, он решил во что бы то ни стало с ним познакомиться. И сумел это сделать.

Знакомство Нуриева и Брюна состоялось в гостинице «Англетер» в Копенгагене благодаря балерине Марии Толчифф, с которой у Эрика были отношения.

Брюн оставил подробные воспоминания о дне своей встречи с Рудольфом, изменившем их жизни:

«День шел к концу, в номере было темно. Я поприветствовал Марию, рядом с которой находился этот молодой танцовщик, небрежно одетый в свитер и слаксы. Я сел, посмотрел на него внимательнее и увидел, что он весьма привлекателен. У него был определенный стиль, некий класс. Это нельзя назвать естественной элегантностью, но это производило впечатление. Он не слишком много говорил, может быть, потому, что еще не совсем хорошо владел английским. Ситуация была неловкой из-за моих отношений с Марией. Мы с ней пытались прикрыть это, слишком много и неестественно смеясь. Гораздо позже Рудик говорил, что ненавидит звук этого моего смеха».

Но все это случится через несколько недель. А пока, в первые дни «вольной парижской жизни», все было неясно.

К тому же Нуриева теперь всюду сопровождали двое детективов, которые должны были охранять его от возможных происков советских спецслужб.

Да и на душе наверняка было все более чем непросто.

От отца пришло письмо, в котором самыми мягкими словами были обвинения в предательстве. В свое время Хамит Нуриев категорически возражал против того, чтобы сын становился танцовщиком.

Фронтовику-коммунисту подобная профессия казалось стыдной, он видел сына либо врачом, либо инженером. И неизвестно, как сложилась бы судьба мальчика, не повстречайся на его пути балерина Анна Удельцова, танцевавшая в свое время еще в труппе Сергея Дягилева. Именно она поддерживала Рудольфа в его стремлении овладеть искусством танца и поехать на учебу в Ленинград. Наверняка отец теперь сожалел о том, что не настоял на своем.

Телеграмма от матери и вовсе состояла всего из двух слов: «Возвращайся домой».

Однажды Фарида даже позвонила сыну и принялась уговаривать вернуться домой. Выслушав слова матери, Рудольф сказал ей:

– Мама, ты не задала мне главного вопроса: счастлив ли я. Так вот знай, я – счастлив!

Разговор был окончен. А спустя много лет в Советский Союз с визитом прибыла королева Иордании. К удивлению встречающих, Ее Величество попросила организовать ей поездку в Уфу. А там отправилась по записанному заранее адресу – к матери Нуриева.

Королева произнесла много добрых слов в адрес Рудольфа, с которым была дружна ее дочь и которым восхищалась сама. Собираясь покинуть дом Фариды Нуриевой, королева Иордании сказала, что женщина может гордиться своим сыном, как это делает весь мир. Но Фарида ответила, что ее гордость была бы настоящей только в том случае, если бы сын работал на благо их социалистической родины…

Карьера самого Нуриева на Западе развивалась не так стремительно, как ему хотелось. Но не для того он рисковал жизнью, чтобы сдаваться. И не прогадал. Он находился в Копенгагене у Брюна, когда услышал звонок из Лондона. Минуло всего пять месяцев новой жизни. И вот судьба уготовила ему встречу с легендарной Марго Фонтейн.

Самой, пожалуй, известной балерине мира было на тот момент 43 года, Рудольфу – 24.

Нуриев вспоминал о знакомстве с Марго: «С первой секунды я понял, что встретил друга. Это был самый светлый момент в моей жизни с того дня, как я оказался на Западе».

Потом он будет говорить, что они с Марго читали мысли друг друга. И даже признается, что именно Фонтейн была той единственной женщиной, на которой мог бы жениться.

А сама Марго в конце жизни вспоминала не только гениальный танец своего партнера, но и яркий ум Нуриева. Уже во время первой пресс-конференции Рудольф, несмотря на свой скромный английский, сумел очаровать журналистов и с легкостью и юмором ответить на самые острые вопросы.

В Лондон Нуриев прилетел под именем Романа Джасмина. Но конечно же его быстро узнали. После выступления Руди и Марго в «Лебедином озере» их вызывали на сцену 89 раз!

Пришлось, правда, рабочим сцены платить двойной гонорар – они не успевали до утра разобрать декорации. Публика не хотела расходиться! Но о таких мелочах никто и не думал – на глазах рождался самый великий танцевальный дуэт ХХ века.

Невероятным успехом пользовалось их выступление в балете «Жизель». При том, что Марго первый раз танцевала этот спектакль за год до появления Рудольфа на свет.

Говорили, у Марго и Руди быстро завязался роман. Подобные разговоры подогревал балет «Маргарита и Арман» по роману «Дама с камелиями» Александра Дюма, который выдающийся хореограф Фредерик Аштон поставил специально для этой пары. Слишком уж чувственным было исполнение Марго и Рудольфа.

Они были правда великими артистами. На полном серьезе утверждали, что Фонтейн родила ему дочь. Но, скорее, это всего лишь один из мифов. Марго была уже не в том возрасте и не в том физическом состоянии, чтобы родить. Но матерью она благодаря Нуриеву все-таки стала – самому Рудольфу.

Между ними со временем действительно завязались самые трепетные отношения. Потом Рудольф не раз летал через океан проведать смертельно больную Марго.

А пока, после триумфального выступления с Марго Фонтейн, 24-летний Нуриев был тут же зачислен в труппу Королевского балета, его стали приглашать выступить перед членами королевской семьи.

Для него вообще больше не существовало границ – ни территориальных, ни человеческих. Его друзьями становились самые известные люди мира – от актеров до глав государств. Как-то Нуриев оказался в Овальном кабинете в Белом доме. Стоило Джону Кеннеди на минуту выйти из своего кабинета, как Рудольф уселся в президентское кресло и заявил своей подруге Джеки Кеннеди: «Я – властелин мира!»

И таким – знающим себе цену и не испытывающим страха перед самым неожиданным поступком – Нуриев был уже в балетном училище.

Его однокурсница, Чукуртма Гудиашвили, рассказывала мне:

– Никому и в голову не могло прийти, что Нуриев станет таким знаменитым танцовщиком. В училище Рудольф вообще не производил особого впечатления – обыкновенный прыщавый подросток, который постоянно щипал нас, девчонок. Раскрываться он начал только на последнем курсе, когда в нем что-то словно прорвало.

Мужским классом он занимался у Александра Пушкина, но часто приходил и на женский класс и удивительно ловко проделывал все па, которые танцевали мы. Он был своевольным уже тогда.

Его после училища оставили в Ленинграде. Я через год опять приехала туда, мне хотелось встретиться с друзьями.

И на улице встретила Рудика. Он тогда танцевал в Кировском, ныне Мариинском театре. «Я сегодня танцую Принца в „Спящей красавице”, – сказал он мне. – Приходи». Я не поверила, а Нуриев настаивал: «Приходи и поверишь». Я пришла и сразу увидела – он был первач в танце…

За границей Нуриев танцевал по 250 спектаклей в год, получая за каждый выход на сцену громадные гонорары. При этом в свое время великий Вацлав Нижинский, с которым сравнивали Рудольфа, за всю свою карьеру станцевал столько же спектаклей.

По сути, он стал первой суперзвездой от балета. Даже когда Нуриев уже болел СПИДом и не мог танцевать, как прежде, зал все равно ревел от восторга, зрители готовы были выкладывать какие угодно деньги за то, чтобы только взглянуть на живую легенду.

Легенда была рукотворная и создана самим Руди.

Откуда татарский юноша мог знать, как себя надо вести с прессой и телевидением? Но он знал и никогда не ошибался. Как-то умудрился, едва ли не единственный в истории, одновременно дать интервью двум конкурирующим журналам – Time и Newsweek. Издания, вместе с посвященными Рудольфу обложками, вышли одновременно тиражом в пять миллионов.

Нуриев вкладывал деньги в недвижимость, антиквариат и коллекцию картин. Прохожие по набережной Вольтера, что напротив Лувра, могли вечерами сквозь освещенные окна квартиры Нуриева видеть шедевры мировой живописи, которые по ценности иной раз давали фору своим собратьям из здания на другом берегу.

Нуриев покупал острова и скупал акции, каждый вечер созваниваясь со своими финансовыми директорами и требуя отчета.

Но вкусы при этом у него оставались прежними. Из еды он любил бифштекс и чай с лимоном. А любимым времяпрепровождением для него по-прежнему была работа.

Собственно, ради этой возможности реализовать себя он и остался за границей. Свобода была нужна ему прежде всего для того, чтобы творить.

Уже в 26 лет он как хореограф поставил «Раймонду» и «Лебединое озеро». А затем уже премьеры следовали одна за другой – «Дон Кихот» и «Спящая красавица», «Щелкунчик» и «Буря».

Одной из его последних работ стала постановка балета «Ромео и Джульетта». Нуриев был уже серьезно болен, но то и дело говорил, что все его мысли только о новом балете.

И болезнь на время отступила.

Знаменитый хореограф Ролан Пети рассказывал мне, как однажды зашел в гримерную Нуриева. И увидел, что ноги танцовщика полностью заклеены пластырем. Когда Рудольф принялся снимать пластырь, то вены вываливались из-под него, словно налитые водой шланги.

Зрелище было ужасающим. Нуриев, поймав взгляд Пети, согласился, что работает на износ. Но при этом заметил, что смерти на сцене не боится. Наоборот, мечтает об этом.

В конце жизни он, окруженный сонмом поклонников, был одинок. Франсуаза Саган сочинила очерк о Рудольфе, в котором писала, что его дом – это сцена и самолет и этот грустный одинокий человек растерял друзей.

Эрик Брюн ушел первым. Их отношения были неровными. Гениальный танцовщик страдал серьезным недугом – он пил. Как-то, пребывая в не совсем адекватном состоянии, Эрик обвинил Рудольфа в том, что тот специально приехал из Советского Союза, чтобы убить его. Услышав эти слова, Нуриев заплакал…

Спустя пять лет не стало Марго Фонтейн. Ее последние дни были мучительны из-за рака. Именно Рудольф оплачивал больничные счета своей ближайшей подруги…

Его последним увлечением стал кутюрье Ив Сен Лоран, они всюду появлялись вместе. Но это уже все было не серьезно…

Но умер он в больничной палате. Успев перед смертью навестить в Уфе старую мать, которую советские власти так и не выпустили к сыну. Когда Нуриев переступил порог дома, где не был двадцать семь лет, слепая женщина прошептала: «Мой Рудольф вернулся!»

В Ленинграде Нуриев снова оказался только в 1989 году, спустя 28 лет после отъезда! Это уже был другой город. Да и самого Рудольфа снимали в основном зарубежные телекомпании. За окном свои последние годы доживала советская власть, и освещать приезд эмигранта, в свое время записанного в предатели родины, журналисты Ленинграда и Москвы опасались.

Само имя Рудольфа Нуриева в Советском Союзе тех лет было знакомо лишь профессионалам из мира балета. Черед восхищаться и зачитываться биографическими книгами о нем настанет только после его смерти.

У него уже не было физических возможностей танцевать самому. И тогда он стал дирижировать. А в 49 лет вдруг занялся уроками игры на фортепиано и овладел и этим мастерством.

Но все равно без балета он не мог. Всего за несколько недель до смерти его привозили в театр, и из ложи он смотрел спектакли, в которых танцевал.

Его последней постановкой стал балет «Баядерка», после премьерного показа которого на сцене Гранд-Опера Нуриеву вручили орден Почетного легиона. Кавалер уже не мог самостоятельно передвигаться, и на сцену, на которой он некогда блистал, его вывезли на кресле-каталке.

Когда стало возможно, в Париж к Рудольфу приехала сестра Роза. За окном были другие времена, и железного занавеса больше не существовало.

Гроб с телом Нуриева, облаченного во фрак и чалму, был установлен в парижской Опере, которой он руководил шесть лет.

Согласно воле самого Рудольфа, на пяти языках читали сочинения Пушкина, Байрона, Гете, Рембо и Микеланджело. Играла музыка Чайковского и Баха.

Собравшаяся на панихиду публика с удивлением смотрела на сидящую возле гроба женщину в черной одежде. Это была Роза Нуриева. Она так и не пустила в палату находящегося в беспамятстве брата никого из его ближайшего окружения…

P. S.

О том, что он болен СПИДом, Нуриев узнал в 1984 году. И девять лет пытался победить болезнь. При этом говорили, что смертельный вирус он получил не во время бесчисленных походов по злачным заведениям мира, а во время банального переливания крови.

Рудольфа Нуриева похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Его укрытая ковром из разноцветной мозаики могила находится рядом с памятником другому великому русскому танцовщику Сергею Лифарю.

Прыжок к свободе перерос в красивый полет и длился тридцать два года. Всего или целых, если подобные определения уместны к неуловимому очарованию легенды, которую оставил о себе 54-летний татарин с австрийским паспортом, покоривший весь мир.

Часть шестая
Эпоха комет

Бабочка и хулиган. Поэт Сергей Есенин

– Ну и кто был инициатором? Молчать будешь? Ну погоди. – Оперуполномоченный Хамовнического отделения милиции захлопнул железную дверь камеры предварительного заключения. – Ишь, как власть поносить – они первые. А как отвечать – так сразу: «В чем дело?» Да, измельчал нынче народ. Хотя… Что-то мне физиономия этого парня больно знакома. Слышь, Иван, – обратился милиционер к напарнику, – загляни в пятнадцатую. Кого-то мне этот задержанный напоминает. Контра, конечно. Но кто его знает… Что, уже сходил? Кто?! Есенин?! Этот парень – и есть тот самый крестьянский поэт Есенин?! Что же ты, дурья твоя башка, так спокойно об этом говоришь? Забыл, что ли, как его в «Правде» сам товарищ Троцкий хвалил? Иди извинись перед ним и немедленно отпусти…

Через тридцать минут после этого разговора около старинного особняка на Пречистенке остановилось авто. Вышедший из него молодой человек, в крылатке, с непокрытой, несмотря на декабрь, головой, изо всей силы захлопнул за собой дверцу машины и громко постучал в переднюю.

– Открывай, Ирма. Открывай живее.

– Сергей Александрович? Проходите. А мы вас обыскались – ушли на пару часов в издательство, а объявились только под утро. Мисс Дункан уже и в Кремль звонила, думала, с вами что случилось.

– Правильно думала. Всю ночь в камере просидел, как бандит какой. За что, за что… Рукопись мне в издательстве вернули. Требуют, чтобы я в стихах слово «Бог» заменил. Специальный декрет, оказывается, вышел, и теперь слово «Бог» употреблять запрещено. Как же, буду я подчиняться их идиотским декретам. Я этой рукописью управляющего по морде и отхлестал. Потом пообедал с друзьями и домой пошел. И надо же было, что перед самой Пречистенкой какие-то сволочи решили у меня документы проверить. Ну мы и сцепились…

Есенин дотронулся до затекшего глаза. Поморщившись, он встал и принялся возбужденно расхаживать по комнате.

– Ничего, Ирма, им все равно сильнее досталось. Не крикни я: «Бей коммунистов – спасай Россию!» – они бы так и остались ни с чем. А тут, как назло, какие-то дружинники проходили. Меня и арестовали. Ну да ладно, хватит об этом. Где Изадора? Она что, правда звонила в Кремль?

– Да, разговаривала с наркомом просвещения Луначарским. Он ее успокоил и настоятельно рекомендовал… выйти за вас замуж. Тогда вы, может, перестанете впутываться в скандалы, да и защитить вас будет кому. Луначарский уже знает, что вы собираетесь в Америку, и беспокоится, что вас там обидят. Они же до сих пор не признали советскую власть. Да и райсовет, может, успокоится, если вы пропишетесь здесь. И перестанет требовать какие-то налоги с мисс Дункан за то, что она якобы сдает комнаты внаем.

– Вы так уговариваете меня жениться на вашей тетушке, что мне начинает казаться, что и вы не прочь стать моей супругой… Ладно-ладно, шучу. Вы уже завтракали? Хм, когда только успели… Хорошо, тогда давайте обедать. Я со вчерашнего дня ничего не ел.

– Как скажете, Сергей Александрович. Пойду только предупрежу Айседору – у нее занятия с ученицами.

Есенин прислушался – на втором этаже действительно играла музыка и слышался голос Дункан, пытавшейся по-английски объяснить девочкам, набранным из рабочих семей, которых она решила научить танцевать, как нужно двигаться, чтобы изобразить бабочку, перелетающую с цветка на цветок.

Из-за того, что по-русски Айседора знала лишь две фразы: «красный карандаш» и «зеленое яблоко», находить общий язык с ученицами было непросто.

Зачем ей все это нужно? Прославленная балерина, мировая знаменитость, наконец, просто богачка, бросив все, приехала в незнакомую страну, чтобы учить пролетарских детей танцам.

Все-таки правы, наверное, друзья, убеждающие его, что в Россию Дункан просто сбежала. Полные залы ничего не понимающей в танце публики помогают ей обманывать себя и верить, что ее время еще не ушло и искусство располневшей, приближающейся к пятидесяти годам балерины пока способно кого-то очаровывать.

Если это так, то ее расчет оправдался. На выступлениях – аншлаги, «браво» и неведомо откуда берущиеся в промозглой и нищей Москве цветы. Говорят, на ее концерте в Большом был даже Ленин, лично распорядившийся выделить Дункан особняк миллионщика Ушкова, знаменитый огромным зеркальным залом, который Ушков сделал для жены – балерины Большого театра Балашовой. Теперь в этом зале Дункан дает уроки своим ученицам.

Забавно, что Ушков, сбежавший после революции за границу, купил в Париже дом, ранее принадлежавший Айседоре. Когда во время очередного застолья Айседора узнала об этом от какого-то чекиста, долго смеялась: «Вот так кадриль!»

И потом с удовольствием рассказывала эту историю на бесконечных застольях (вино и еда бесплатно поставлялись на Пречистенку из кремлевской столовой).

По Москве пошли гулять слухи, что заезжая знаменитость так широко живет на деньги, оставленные в тайнике бывшим хозяином дома. И в одну из ночей в особняк залезли воры. Через окно они проникли в комнату мирно спящих девочек, и, если бы не Есенин, услышавший непонятный шум и ворвавшийся в комнату с поленом в руках, неизвестно, какой бы у этой истории был конец.

…Может, ему и правда жениться на Дункан? А что, звучит красиво: «Есенин – Дункан». Подумаешь, невеста на 18 лет старше жениха. Им же, в конце концов, не детей рожать.

К тому же они и так почти повенчаны. В первый же вечер их знакомства осенью 21 года Дункан пригласила Есенина к себе на Пречистенку. Наняли извозчика, и тот, заснув на козлах, несколько раз обвез их вокруг церкви св. Власия в Гагаринском переулке.

Есенин что-то рассказывал Айседоре, та внимательно слушала, и только переводчик заметил, что коляска кружит на одном месте.

«Ты что, венчаешь нас, что ли? – растолкал поэт извозчика. – Повенчал, повенчал. Слышишь, Изадора, нам теперь жениться надо», – засмеялся Есенин.

Наверное, это судьба. И завтра, в новогоднюю ночь, он ей об этом скажет…

P. S.

Совместная жизнь поэта и танцовщицы длилась с 1922 по 1924 год. Через год, 25 декабря 1925 года, тело Есенина было обнаружено в номере ленинградской гостиницы «Англетер».

Спустя еще два года для Айседоры тоже все будет кончено. 14 сентября 1927 года, находясь в Ницце, она отправится на прогулку в открытом автомобиле, и ее длинный шарф намотается на ось колеса.

По одной из легенд, последними словами Дункан была фраза: «Прощайте, я иду к своей любви».