Текст книги "«Человек исторический» в системе гуманитарного знания"

Однако в целом дисциплинарное пространство исторической культурологии пока не сложилось, а ее предметное поле пересекается с рядом направлений социогуманитарного знания (см. рис. 2.3).

Рис. 2.3. Проблемно-дисциплинарное пространство исторической культурологии

* * *

Историческая психология – область знания, оформившаяся в качестве самостоятельной дисциплины в 1930–1940-е годы на стыке психологии с широким кругом социогуманитарных наук – историей, социологией, культурологией и др. Согласно установкам данного направления, человеческая психика и сознание подчиняются в первую очередь историческим закономерностям. Создавая историю, человек органически включается в нее и как ее творец, и как ее продукт, и тем самым бытие человека становится историческим. Но с изменением общества меняется и психология человека, и прежде всего потребности, интересы и ценности. Выдвижение в качестве предмета исторических исследований детерминант развития психики определяет рассмотрение человека или социальной группы как носителей исторических норм и ценностей. При таком подходе социально-историческое сознание предстает реальностью, связывающей человека с обществом, цивилизацией и историей в целом. По этому историческая психология претендует на знание о целостном человеке и целостности человека, чем, по мнению ее представителей, отличается от дисциплин антропологического цикла [Дружинин].

Несмотря на ряд возражений[41]41
  Например, американский историк Гертруда Химмелфарб выступила против абсолютизации психоисториками метода «глубинной психологии», который, по ее мнению, пригоден для анализа только одного среза реального исторического существования человека – бессознательных внутрипсихических конфликтов.


[Закрыть], многие современные представители исторической психологии продолжают настаивать на том, что методология истории всегда отчасти базировалась на результатах исследований психологической науки, а XX в. якобы доказал, что психоанализ неотделим от истории, являясь ее ветвью. В частности, профессор Массачусетского технологического института Брюс Мазлиш убежден, что история возможна только в терминах человеческого поведения и его мотиваций. То есть историки исследуют коллективное, а психоанализ – индивидуальное прошлое. Звучат и более радикальные заявления о полной идентичности истории и психоанализа (подробнее по этому вопросу см.: [Кукарцева, 1998].

Если история представляет собой знание о человечестве, разбитое на эпохи, эры, века и периоды прошлого, то историческая психология – знание о человеке, разбитое на периоды, этапы и годы его жизненного пути. Можно сказать, что исследования на стыке истории и психологии представляют собой описание переживания индивидом собственного исторического существования. Причем речь идет не о событиях жизненного пути индивидуального человека (этим занимается психология личности), а о связи циклов большого социального времени с индивидуальным временем. Но для этого, соответственно, надо выйти на просторы большой истории.

ХХ в. демонстрирует в исторической психологии несколько в той или иной степени оформившихся направлений, которые представлены в табл. 2.2. Эпистемологическую основу исторической психологии составляет соединение знаково-культурного ряда с интерпретациями, лежащими в диапазоне от объяснения до понимания.

Историческое направление исторической психологии (см. рис. 2.4) демонстрирует широкий спектр междисциплинарности. В частности, цель реконструкции, предпринимаемой историками школы «Анналов», состояла в том, чтобы из мозаики разрозненных психологических признаков, социологических норм и профессиональных установок сложить картину коллективной психологии изучаемой эпохи или, иными словами, единой психологической матрицы эпохи. Эти генерализованные черты мировидения затем погружались в аморфную массу эмоций, представлений и образов, для обозначения которой французские историки выбрали термин «ментальность».

Таблица 2.2

Основные направления исторической психологии ХХ в.*

* Хотя структурализм и постмодернизм не входят в историческую психологию, но некоторые из работ этих направлений (в частности, труды К. Леви-Стросса о первобытном мышлении и М. Фуко по истории безумия, наказания и сексуальности) по содержанию близко соприкасаются с ней.

Рис. 2.4. Междисциплинарные разделы исторического направления

В свою очередь, психологическое направление исторической психологии было связано сначала с социологией, а с 1970–1980-х годов имело культурологическую ориентацию. В этом контексте единственным для психологии способом объективного и всестороннего анализа человека видится выход в широкий мир конкретной человеческой деятельности.

Сегодня большинство психоисториков (см. рис. 2.5) отошло от рассмотрения индивидуальных случаев как подобия художественного творчества, а ищет в них историческую правду.

Рис. 2.5. Основные разделы психоаналитического направления

Современная психоистория берет учение Фрейда ограниченно – как теорию человека в обществе. По мнению теоретиков психоисторического направления, глубинное функционирование психики составляет автономный слой человеческой истории, но в то же время бессознательный опыт индивида нуждается для своего закрепления в символизации и социальных институтах. То есть встает задача связи частных индивидуальных действий и коллективных (исторических) событий. Так, у основателя неофрейдизма психоаналитика Эриха Фромма социокультурная реальность, в которой живет человек, надстраивается над его «органическими влечениями». Для Фромма характер как «вторая природа» человека представляет собой систему бессознательных ориентиров, заменивших индивиду недостаточно развитые инстинкты, и форму соотнесенности с миром и с самим собой. Психоаналитик считал односторонними социологические теории «среды»: «Человек – не чистый лист бумаги, на котором культура пишет свой текст» (цит. по: [Руткевич, 1993. С. 100]). Во всех культурных и исторических обстоятельствах не меняется ядро человеческой психики – «укоренившиеся в характере страсти». Отсюда Фромм выводил понятие социального характера как образца и нормы, совокупности ориентаций и правил, которые, подобно страстям, не осознаются индивидами. При этом средства формирования социального характера имеют через язык, по существу, культурное содержание [Фромм, 1993. С. 103, 107, 116–117].

В свою очередь, американский психолог и историк Ллойд Демоз (р. 1931) попытался объяснить цивилизацию исходя из особенностей ее зарождения. Для этого он выдвинул следующие положения: а) психическая жизнь человека начинается с драмы, пережитой его эмбрионом; б) впечатления, полученные до рождения, создают фундамент культуры и общества в любую эпоху; в) травматический опыт бесконечно повторяется в циклах рождения и смерти, он питает групповые фантазии, особенно очевидные в национальной политической жизни. Л. Демоз даже сделал попытку показать, как «фантазии внутриутробной нирваны» тиражируются массовой коммуникацией и преломляются в политическом сознании [Демоз, 2000. С. 325–331].

В.А. Шкуратов определяет историческую психологию как изучение психологического склада отдельных исторических эпох, а также изменений психики и личности человека в истории [Шкуратов, 1997. С. 15][42]42
  В этом плане он продолжает научную традицию московской психологической школы Л.С. Выготского – А.Н. Леонтьева, рассматривавшей всю психологическую науку как историческую психологию в широком значении слова. Однако для Шкуратова неприемлемо утверждение об отсутствии принципиальных отличий между исследовательскими подходами истории и психологии. В частности, психолог, в отличие от историка, должен говорить не о ментальности вообще, а об ее отдельных функциях.


[Закрыть]. Более широкое определение дает Е.Ю. Боброва, понимающая под исторической психологией научную дисциплину, целью которой является «соизмерение истории человека и истории человечества» и описание «закономерности формирования личности как объекта и субъекта исторического процесса» [Боброва, 1997. С. 5].

Другими словами, как часть исторической науки, историческая психология представляет собой социальную и культурную историю человека, его психики и личности, а как часть психологии развития изучает историогенез. Историческая психология соединяет психологию развития и культурно-исторические науки, поскольку вводит понятие «психологического времени человека», рассматриваемого как «мера возмущения истории» в историческое время человечества. В ее рамках человек оценивается как потенциальная совокупность предметно-социальных связей и духовного опыта.

Брошенный психологии в конце ХХ в. гуманитарный вызов, несомненно, усилил гуманитарное давление на сциентистское человекознание внутри исторической психологии. Итогом этого стала попытка синтеза нарратива и научного объяснения. Сегодня единство исследований на стыке истории и психологии, которое оправдывает термин «историческая психология», создается сходством следующих задач:

1) построение исследовательских приемов в целях интерпретации текстов (непрямых свидетельств исчезнувшего сознания) и реконструкции психолого-культурных механизмов, порождающих эти тексты;

2) попытки объединения концептуальных аппаратов истории и психологии в единый язык описания человеческой жизни прошлого;

3) практика иллюстрирования психологических положений историческими примерами или «оживления» исторического фона психологическими картинами [Шкуратов, 1997].

В русле исторической психологии возникают широкие возможности для изучения человека как активного существа, воплощающего свои психологические свойства в продуктах деятельности и соответственно изучаемого по этим продуктам. Междисциплинарность направления с необходимостью диктует синтез естественно-научных и гуманитарных подходов (см. рис. 2.6). Тем самым делаются важные шаги по реализации выдвинутой основателем Петербургской психологической школы Б.Г. Ананьевым (1907–1972) программы формирования комплексного человекознания [Ананьев, 2001]. В этом ряду – изучение исторической обусловленности (историогенеза) психики [Белявский, 1991], реконструкция психологических особенностей человека и социально-психологических характеристик различных обществ и эпох [Барская, 1997. С. 23–32], исследование психологических факторов исторического процесса на разных этапах его развития.

Рис. 2.6. Междисциплинарная модель исторической психологии

При этом главным критерием разграничения сферы исторической психологии с другими науками, обращающимися к исследованию историко-культурных феноменов, выступает метод психолого-исторической реконструкции, ориентированный на изучение психики на материале прошлого. На практике составной частью реконструкции стали: предложенная Т.М. Дридзе структурная модель анализа текста[43]43
  Автор предложила анализ текста с точки зрения его вторичной информативности, когда источником информации выступают не основные, а второстепенные элементы текста: иллюстрации к основным идеям, описание ситуаций и отношений к ним, общий фон, а также «фоново-событийный», «фоново-субъективный», «фоновообразный» аспекты (см.: [Дридзе, 1984]).


[Закрыть], герменевтика (в частности, описанный немецким философом Мартином Хайдеггером принцип круговой «предструктуры» понимания), а также направления языкознания, исследующие связь между уровнем развития языка и мышлением и закономерности языкового развития в их историческом контексте. Ведь помимо того, что язык отражает бессознательные перемены в психике человека, он демонстрирует развитие умственного инструментария, формирующего не только представления об историческом процессе, но и сам процесс.

* * *

Известный польский социолог Петр Штомпка (р. 1944) рассматривает историческую социологию как критическую реакцию на традиционное использование истории, типичное для основателей социологической науки. По мнению Штомпки, обращение к конкретным историческим изменениям и переходам от одних эпох к другим привело к отрицанию механистической или фаталистической интерпретации исторического процесса и придало субъектам человеческой деятельности (их мотивациям, намерениям и действиям) решающую роль в производстве социальных, экономических и политических структур в самом широком смысле [Штомпка, 1996. С. 255–256].

Французский философ, социолог и социальный психолог Морис Хальбвакс (1877–1945), связав в рамках исторической социологии коллективную память с определенным местом, обратил внимание на общие топографические рамки памяти, на которые каждый человек мог спроецировать свои собственные мечты и жалобы (см.: [Бойм, 2002. С. 23]). Но на протяжении большей части XX в. в социологии в целом господствовала внеисторическая ориентация. Почву для полного возрождения исторической перспективы в социологии, которое началось лишь в 1970–1980-х годах, подготовили работы американских социологов Роберта Мертона (1910–2003), Нила Смелзера (р. 1930), израильского социолога Шмуэля Айзенштадта (1923–2010), американского социолога и политолога Сеймура Липсета (1922–2006) и др. (cм.: [Eisenstadt, 1963; Lipset, 1967; Merton, 1970; Smelser, 1959] и др.).

Постепенно формула «социология без истории» утрачивала былую популярность. Так, в конце 1970-х годов английский социолог Филипп Абрамс (1933–1981) заявил о необходимости полной интеграции социологии и истории. Понимая общество как «процесс, исторически творимый индивидами, которых исторически творит общество», Абрамс предложил данный процесс конструирования сделать центральным предметом социологического анализа. В рамках его «социологии процесса» конечной движущей силой истории является диалектика человеческой деятельности, а ход истории определяется диалектикой структурирования [Abrams, 1982. P. 3, 16, 192, 196, 227]. В это же время американский социолог и политолог Теда Скокпол (р. 1952) объявила о наступлении «золотого века исторической социологии» [Skockpol, 1979. P. 356].

По мере накопления объемных баз эмпирических данных и расширения возможностей их сравнительного (в том числе межстранового) исследования современная социология вступила в полосу решительного освоения исторических компаративов, свидетельство чему – очередная историзация социологии на рубеже ХХ–XXI столетия (cм.: [Романовский, 2009]). В частности, Н.В. Романовский выделяет ряд «контекстов функционирования исторической социологии», в числе которых формирование «социальной истории» (и позже – «новой социальной истории»), активно использующих социологические методы и техники. Многолетнее заимствование методов социологии учеными школы «Анналов» определило широкий диапазон социологизма в практике историков. Хотя в трудах российских ученых чаще всего применяются лишь отдельные методы со циологии. Помимо внутренних тенденций развития социологического знания, взаимоотношения социологии и истории затронули весь комплекс наук об обществе. Свою роль сыграл и общественный заказ на изучение социальных низов, массовых движений и гендерных аспектов истории [Романовский, 2000. С. 10–11].

Впрочем, сегодня предметное поле исторической социологии довольно обширно и в силу этого несколько расплывчато (см. рис. 2.7)[44]44
  Для подготовки схемы использованы: [Арутюнян, 2000; Бобров, 1999; Дробижева, 1971; Иванов, 1999; Лашук, 1977; Миронов, 1981; Черных, 1998; Энциклопедический социологический словарь, 1995. С. 716–717; Barnes, 1948].


[Закрыть].

Для современного состояния исторической социологии («нового историзма» или «новой исторической социологии», по определению П. Штомпки) характерно: смещение исследовательских акцентов к ретроспективному анализу институтов и ценностей прошлого и обнаружению их связи с современностью, интерес к историко-социологической компаративистике и репрезентация истории современности как эпохи, опирающейся на социологическое освоение прошлого и делающей прогнозы общественного развития [Там же. С. 14].

Появление современной версии исторической социологии во многом связано с работами немецкого социолога Норберта Элиаса (1897–1990), одним из первых начавшего атаку на социологов за их игнорирование прошлого. Опирающийся исключительно на настоящее социологии, Элиас выдвинул «процессуальную перспективу» как осознание того, что «непосредственное настоящее, к которому обращаются социологи, составляет лишь ничтожно малую моментальную фазу в необъятном потоке человеческого развития» [Elias, 1987. P. 223, 224]. При этом социальные изменения не имеют автоматического или неизбежного характера, ведь процесс полностью обусловлен людьми в их сложном взаимодействии. Социальный порядок, создающийся переплетением человеческих побуждений и стремлений, определяет направление исторического изменения [Elias, 1978. P. 31; 1982. P. 230–231].

Рис. 2.7. Предметное поле исторической социологии

Определенный синтез социологии и истории был достигнут в работах американского историка, политолога и социолога Чарльза Тилли (1929–2008), выступившего за обращение историков к реляционному реализму, состоящему в сближении методов сциентистского и исторического анализа. Он выдвинул несколько программных положений относительно исторической природы социальной реальности и значения исторического аспекта в социологических исследованиях. Выступая против «социальных изменений вообще», Тилли выделил ряд масштабных процессов, включая урбанизацию и индустриализацию, пролетаризацию и капитализацию, бюрократизацию и рост населения. Для него социальная реальность предстает не как система, а как трансформирующаяся сеть многообразных социальных взаимоотношений разного масштаба. В центре построений Тилли – повседневное поведение обычных людей, в частности способы их коллективных действий, предпринимаемых для реализации собственных интересов, включая деятельность «групп по интересам», «коллективное насилие», социальные движения и революции. При этом, для Тилли, история как феномен представляет собой «кумулятивное влияние прошедших событий на события настоящего». То есть любая текущая ситуация является результатом «длительного, медленного, исторически специфического процесса». Актуальный исторический процесс плюралистичен и дифференцирован, сочетая различные перекрещивающиеся, конфликтные, дополняющие друг друга и параллельные процессы [Tilly, 1978. P. 5; 1981. P. 12, 39, 46; 1984. P. 11, 25, 33].

Заметим, что тенденция к интеграции социологии и истории коренится в самой теоретической истории, и прежде всего – во французской школе «Анналов» и в различных отраслях «социальной истории» (см. рис. 2.8).

Рис. 2.8. Междисциплинарность исторической психологии

Иными словами, мы наблюдаем движение навстречу друг другу, как в виде историзации социологии, так и в виде социологизации истории. В рамках исторической социологии исторический процесс квалифицируется как «аккумулированный эффект продуктивных и репродуктивных усилий, предпринимаемых в ходе человеческой деятельности субъектами этой деятельности в структурах, созданных предыдущими поколениями» [Штомпка, 1996. С. 267]. То есть движущей силой исторического процесса является человек в его деятельностном измерении. Впрочем, взаимодействие историков и представителей третьей волны исторической социологии в силу разных обстоятельств (прежде всего, методологических новаций и специфики языка) пока является, скорее, перспективой, нежели реальностью (подробнее об этом см.: [Савельева]).

* * *

Историческая демография изучает демографическую историю человечества как часть исторического процесса, однако приоритет в определении предметной области принадлежит именно демографии. Другими словами, историческая демография изучает те же процессы и явления, что и демографическая наука в целом, но в исторической ретроспективе. При этом она пересекается с рядом дисциплин (см. рис. 2.9).

Рис. 2.9. Междисциплинарная модель исторической демографии

Например, изучение миграций является совместной сферой с исторической географией. Проблема роли демографических факторов в истории (в том числе исторической смены типов воспроизводства населения) тесно связана с социологией и социальной историей, а демографическая политика – со сферой интересов политологии (см.: [Историческая демография, 2008; Шелестов; Hоllingsworth, 1969; Imhоf, 1977]). Но наибольший вклад в становление и развитие исторической демографии, конечно, внесла история, благодаря которой демография «стала исторической дисциплиной» [Ле Руа Ладюри, 1993. С. 158]. Впрочем, последнее утверждение демографы бы оспорили, доказывая связь данной отрасли знания, скорее, с демографией, нежели с историей. Тем паче, что в литературе нередко встречается термин «демографическая история», зачастую не сводимый к понятию исторической демографии.

* * *

Предмет исторической этнологии заключается в ответе на вопрос о том, как человек способен справляться с «хаотичными сдвигами в области сознания и не сойти при этом с ума?» [Keesing, Keesing, 1971. P. 357]. Проблемное поле этнологии в последние десятилетия нарастает как снежный ком, расширяя и так довольно обширную предметную сферу. Как человек воспринимает окружающий мир, какие значения он придает предметам, как происходит смена этих значений и как это влияет на межкультурное взаимодействие? Что представляет собой этническая картина мира и каковы механизмы ее изменения, каковы пределы гибкости и подвижности этнической традиции и что в сознании членов этноса в любых обстоятельствах остается неизменным? Ответы на эти и другие вопросы призваны раскрыть процесс адаптации носителей той или иной культуры и общества в целом к происходящим в мире изменениям [Лурье, 1997]. Кроме того, историческая этнология – сравнительная дисциплина, преследующая цель описать физические и культурные различия между народами и объяснить эти различия посредством реконструкции истории их развития, миграций и взаимодействий [Winthrop, 1991. P. 101].

При этом историческая этнология претендует на изучение всех проблем, связанных с жизнью этноса. Перечень предметных областей данной дисциплины, представленных на рис. 2.10, показывает широкие дисциплинарные пересечения (см. рис. 2.11).

Рис. 2.10. Предметные области исторической этнологии

Обращает на себя внимание тот факт, что предметная область этнологии шире, нежели дисциплинарное пространство антропологии, часто рассматривающейся как синоним этнологии, что позволяет этнологам считать антропологию частью этнологии. Кроме того, этнологи для описания этнических процессов используют социологические и культурологические концепции и понятия. При этом, принимая тезис об изменчивости и гибкости культурной традиции, этнология поднимает вопрос о специфике процессов в этносе в период модификации культурной традиции. Используя, как и социология, ценностный подход, этнология пытается понять роль ценностей в формировании этнической картины мира.

Если для политологии этнология является «материалом» для анализа, то для этнографии и истории ситуация диаметрально противоположная. Эти научные дисциплины рассматриваются этнологами как исходный материал для своих выводов и обобщений [Лурье, 1997].

В качестве главных параметров человеческой истории выдвигаются географическое пространство как «кормящий и вмещающий ландшафт», «временна́я координата»[45]45
  Здесь выделяется природное (смена времен года), биологическое (смена поколений), этническое (возраст этноса или фазы его развития), историческое (возраст человечества, соотносимый с историческим периодом) и календарное время.


[Закрыть], этнос и пассионарность [Дорошенко, 2008. С. 33–40]. Близка к этнологической проблематике и такая отрасль знания, как аллология (или ксенология), сконцентрированная на изучении проблемы «чужого» [Куприянов, 2002. С. 3].

Рис. 2.11. Междисциплинарная модель исторической этнологии

Как часть этнологии и одна из многочисленных этнологических теорий историческая этнология представляет собой синтетическую теорию, вобравшую в себя достижения различных социогуманитарных дисциплин в целях анализа исторического материала. То есть речь идет о приложении этнологических теорий и методов к историческому материалу в качестве объяснительных механизмов. Ведь, по мнению этнологов, существует немало исторических фактов, которые не объяснимы традиционными средствами истории и этнографии. Например, последняя объясняет, что происходит с этносами, а не то, что происходит внутри них, согласно внутренним закономерностям этноса. Именно эти внутриэтнические процессы являются объектом интереса исторической этнологии.

Правда, и здесь выявляются пересечения проблем. К примеру, психологическая антропология пытается показать, как этнические особенности определяют поведение членов того или иного народа. Культурная экология изучает адаптивные свойства этносов и процессы культурных изменений, а культурология и традиционалистика (как часть культурологии, культурной антропологии и этнологии) – «распределение» культуры среди ее носителей, процессы культурных трансформаций, структуру культурной традиции и механизмы ее изменений.

* * *

Усложнение междисциплинарных связей привело к созданию еще некоторых направлений, чьим представителям приходится отвоевывать себе место в ряду дисциплин с прилагательным «исторический». Среди них историческая герменевтика, истоки которой лежат в традиции истолкования текстов Святого Писания[46]46
  Основатель литературной герменевтики, немецкий теолог и философ Фридрих Шлейермахер (1769–1834) первым обосновал герменевтику как общую теорию интерпретаций, универсальное «искусство понимания» текста и индивидуальности его создателя, применимое во всех отраслях гуманитарного знания. Его соотечественник, философ и историк культуры, создатель философской герменевтики Вильгельм Дильтей (1833–1911) перенес герменевтический метод на историческое познание, указав, что индивидуальность творца текста во многом является продуктом исторических условий. Следующий шаг в развитии герменевтики был обусловлен влиянием феноменологии немецкого философа Эдмунда Гуссерля (1859–1938), поставившего в центр исследования феномены – субъективные способы существования предметов бытия в сознании человека. Их интерпретация напрямую смыкалась с герменевтикой. Еще один немецкий философ Мартин Хайдеггер (1889–1976) обратился к проблеме предпонимания и развернуто раскрыл обозначенную еще Дильтеем проблему герменевтического круга. Его соотечественник Ганс-Георг Гадамер (1900–2002) обосновал понятие герменевтического разговора, а французский философ Поль Рикер (1913– 2005) представил герменевтику как «теорию операций понимания в их соотношении с интерпретацией текстов» (см.: [Гадамер, 1988. C. 234–235; Гуссерль, 2004; Дильтей, 2000; Рикер, 1995а. С. 3; Хайдеггер, 2001; Шлейермахер, 2004]).


[Закрыть]. В настоящее время герменевтика (особенно аналитическая) занимает прочные позиции в западных гуманитарных науках. Трактовка понимания не как познавательной или методологической операции, а как неотъемлемой сущности человеческого существования значимо меняет парадигму социогуманитарного знания. Историческое познание, выступая частным случаем герменевтического опыта, становится возможным, лишь поскольку человеческое существование исторично по своей природе [Михайлов, 1991. С. 21].

В свою очередь, историческая герменевтика рассматривается как один из выходов из сложившегося кризиса социогуманитарного, и прежде всего исторического, знания. В частности, существенный вклад в развитие герменевтических методик в истории внес Ч. Франкель, различавший интерпретацию исторического события, как восстановление его смысла, и толкование – объяснение того, как данное событие связано с другими, и чем эта связь подтверждается. В ряду основных герменевтических идей следует обратить внимание на идею К. Бенана МакКаллага о необходимости использования литературного и (или) исторического контекста в случае невозможности интерпретаций, исходя из самого текста, а также о разделении проблем понимания и выражения понимания текста [Филюшкин]. Кроме того, П. Рикер дал блестящую теоретическую базу под тему «расширения самопонимания через понимания другого» [Рикер, 1995. С. 25]. Отсюда вытекает понимание того, что история является результатом действия наделенных сознанием людей и, следовательно, воспроизводит формы сознания. Поэтому успешность герменевтического анализа зависит от степени приближения сознания историка к сознанию субъектов исторического процесса. Другими словами, речь идет о трансформации истории из описательной науки в науку объяснительную.

* * *

Еще одним специфическим междисциплинарным образованием является зародившаяся в рамках медиевистической русистики историческая феноменология, ставящая перед собой задачу «понять человека прошлого и через него окружающий его мир» [Медушевская, Румянцева, 1997. С. 20]. Эпистемологические основания исторической феноменологии как направления впервые сформулировал А.Л. Юрганов, что вызвало острую дискуссию. К примеру, М.М. Кром полагает, что, формулируя свою исследовательскую программу, А.Л. Юрганов и А.В. Каравашкин используют (в разной степени) идеи, высказанные в свое время В. Дильтеем, Э. Гуссерлем и А.Ф. Лосевым. В частности, они отдают приоритет пониманию перед объясняющей парадигмой, а науку понимают как разновидность мифологии. По мнению Крома, при внешней критике позитивизма представителей «исторической феноменологии» сближает с позитивистами архаическое представление о «фактах» и своеобразный культ источников, которые выступают «единственной реальностью». Проблематичен и сам термин «историческая феноменология», так как создатель феноменологии Гуссерль считал необходимым очистить сознание, в том числе и от историцистской установки. Другими словами, «историческая феноменология» соединяет в себе элементы позитивизма (представление об атомарных фактах, декларируемый культ источников), исторической антропологии (термины «ментальность» и «картина мира») и постмодернизма (отказ от социальной истории и сближение с литературоведением) (см.: [Кром, 2004б]). То есть мы имеем дело со специфической исследовательской моделью, выходящей за рамки традиционной междисциплинарности (см. рис. 2.12).

Рис. 2.12. Мультидисциплинарность исторической феноменологии

Заметим, что Юрганов принципиально отрицает возможность создания глобальной и единой концепции, которая сплотила бы историков, сняв все возможные противоречия. Проблема «общего результата» для него заключается в осознании каждым направлением, включая историческую феноменологию, ограниченности собственных подходов. С одной стороны, понятие «историческая феноменология» отождествляется с исторической наукой вообще, осмысливающей свои задачи и предметную область феноменологически[47]47
  Феноменология немецкого философа Эдмунда Гуссерля избавила культуру от деления на материальную и духовную, представив ее как ценностно-значимый мир, осмысленный человеком. В свою очередь, история рассматривалась как деятельность человека с феноменальным проявлением индивидуального и общественного самосознания.


[Закрыть]. С другой стороны, историческая феноменология рассматривается как направление и метод изучения истории и культуры в соответствии с принципом методологической опосредованности. Предметом исторической феноменологии, стремящейся обнаружить объективную основу познавательного процесса, является самосознание человека и общества в динамике собственных изменений. При этом новая отрасль исторического знания стремится реконструировать самосознание как систему ценностно-значимых представлений, влиявших на поведение человека. Но в отличие от постмодерна, историческая феноменология ищет в исторических источниках не бессознательное, а именно сознательное начало [Юрганов, 2001. C. 43–45, 47].

Историческая феноменология основана на синтезе исторической науки и языкознания, который, в свою очередь, определяет существо метода беспредпосылочной герменевтики[48]48
  Если гуссерлевская феноменологическая редукция предполагала очищение сознания от психологизма, натурализма и историцизма, то у Юрганова место историцизма занимает здравый смысл.


[Закрыть]. В историко-феноменологическом исследовании беспредпосылочность заключается в отношении к языку как особому выражению самосознания. Отсюда вытекает задача реконструкции смысла слова в самосознании человека для понимания ценностных ориентиров в поведении индивида и общества. Для исторической феноменологии объектом является источник как интерсубъективная реальность, т.е. задача историка-феноменолога состоит в предоставлении «чужой одушевленности» право на монолог [Юрганов, 2001. C. 48–49]. В целом основные принципы исторической феноменологии формулируются как противопоставление другим направлениям – исторической антропологии, позитивизму и постмодернизму [Каравашкин, Юрганов, 2003. С. 7, 11, 18].

Надо принимать во внимание наличие опыта применения феноменологии в гуманитарных науках, в частности антропологии или социологии, например, феноменологическая традиция Альфреда Шюца с его «жизненными мирами». Близка к исторической феноменологии и заявившая о себе в конце 1980-х годов американская «новая культурная история» (cм., например: [The New Cultural History, 1989]). То есть потенциал этого направления еще до конца не раскрыт.