Текст книги "Полное собрание стихотворений"

ПОЭЗА ПРИЧИНЫ БОДРОСТИ

Теперь в поразительной смене

Контрастных событий живешь.

Голодные ужасы в Вене

Бросают нас в холод и дрожь.

А то, что от нас на востоке,

Почти не подвластно уму,

Но веришь в какие-то строки,

Не зная и сам почему.

Над жизнью склонясь, как над урной,

Еще не ослабнул душой:

В республике миниатюрной

Налажен порядок большой.

Пускай мы в надеждах разбиты

И сброшены в бездну с горы -

Мы сыты, мы – главное – сыты,

И значит – для веры бодры.

Мы верим – не можем не верить!-

Мы ждем – мы не можем не ждать!-

Что мир воцарится в той мере,

Какая вернет – Благодать.

ПОЭЗА ДУШЕВНОЙ БОЛИ

Из тусклой ревельской газеты,

Тенденциозной и сухой,

Как вы, военные газеты,

А следовательно плохой,

Я узнаю о том, что в мире

Идет по-прежнему вражда,

Что позабыл весь мир о мире

Надолго или навсегда.

Все это утешает мало

Того, в ком тлеет интеллект.

Язык богов земля изгнала,

Прияла прозы диалект.

И вот читаю в результате,

Что арестован Сологуб,

Чье имя в тонком аромате,

И кто в словах премудро-скуп;

Что умер Леонид Андреев,

Испив свой кубок не до дна,

Такую высь мечтой прореяв,

Что межпланетьем названа;

Что Собинов погиб от тифа

Нелепейшею из смертей,

Как яхта радости – от рифа,

И как от пули – соловей;

Что тот, чей пыл великолепен,

И дух, как знамя, водружен,

Он, вечно юный старец Репин

В Финляндии заголожен.

Довольно и таких известий,

Чтоб сердце дало перебой,

Чтоб в этом благодатном месте

Стал мрачным воздух голубой.

Уходите вы, могикане,

Последние, родной страны…

Грядущее, – оно в тумане…

Увы, просветы не видны…

Ужель я больше не увижу

Родного Федор Кузмича?

Лицо порывно не приближу

К его лицу, любовь шепча?

Тогда к чему ж моя надежда

На встречу после тяжких лет?

Истлей, последняя одежда!

Ты, ветер, замети мой след!

В России тысячи знакомых,

Но мало близких. Тем больней,

Когда они погибли в громах

И молниях проклятых дней…

К СЛУХАМ О СМЕРТИ СОБИНОВА

Я две весны, две осени, два лета

И три зимы без музыки живу…

Ах, наяву ль давали “Риголетто”?

И Собинов певал ли наяву?

Как будто сон: оркестр и капельмейстер,

Партер, духи, шелка, меха, лорнет.

Склонялся ли к Миньоне нежно Мейстер?

Ах, наяву склонялся или нет?

И для чего приходит дон Пасквале,

Как наяву когда-то, ныне в бред?…

Вернется ль жизнь когда-нибудь? Едва ли…

Как странно молвить: Собинов – скелет…

Узнав о смерти Вертера, несною

В закатный час я шел, тоской гоним,

И соловей, запевший над рекою,

Мне показался жалким перед ним!

О, как тонка особенность оттенка

В неповторимом горле у того,

Кем тронута была демимондэнка,

И соловей смолкал от чар его…

ПОЭЗА НОВИ ПРОЗАИЧЕСКОЙ

Ах, люди живут без стихов,

Без музыки люди живут,

И роскошью злобно зовут

Искусную музыку строф.

Ах, люди живут без икон,

Без Бога в безбожной душе.

Им чуждо оттенков туше,-

Лишь сплетни, обжорство и сон.

И даже – здесь, в доме моем,-

В поэта кумирне святой,-

И здесь тяготятся мечтой,

Стремясь обеззвучить мой дом…

Увы, даже дома и то

Сочувствия мне не найти…

И некуда вовсе уйти;

Ведь грезы не любит никто.

Теперь лишь один спекулянт,-

“Идеец”, мазурик, палач,-

Плоды пожинает удач,

Смотря свысока на талант.

Черствеют и девьи сердца,

Нет больше лиричности в них,-

Наряды, танцульки, жених…

Любовь – пережиток глупца…

Жизнь стала противно-трезва,

И жадность – у всех идеал.

Желудок святыню попрал,

Свои предъявляя права.

Художник для всех – человек

Ленивый, ненужный, пустой,

О, трезвый, рабочий, сухой,

В искусство не верящий век!

ПОЭЗА ДОПОЛНЕНИЯ

Для ободрения ж народа,

Который впал в угрозный сплин…

…Они возможники событий,

Где символом всех прав – кастет.

“Поэза истребления” (т. IV).

В своей “Поэзе истребленья”

Анархию я предсказал.

Прошли три года, как мгновенье,-

И налетел мятежный шквал.

И вот теперь, когда наука

Побита неучем рабом,

Когда завыла чернь, как сука,

Хватив искусство батогом,

Теперь, когда интеллигента

К “буржую” приравнял народ,

И победила кинолента

Театр, прекрасного оплот,

Теперь, когда холопу любо

Мазнуть Рафаэля смолой,-

Не вы ль, о футуристы-кубо,

Происходящего виной?

Не ваши ль гнусные стихозы

И “современья пароход”

Зловонные взрастили розы

И развратили весь народ?

Не ваши ли мерзостные бредни

И сумасшедшая мазня

Забрызгали в Москве последний

Сарай, бездарностью дразня?

Ушли талантливые трусы

А обнаглевшая бездарь,

Как готтентоты и зулусы,

Тлит муз и пакостит алтарь.

А запад – для себя гуманный!..-

С презреньем смотрит сквозь лорнет

На прах ориентальной, странной

Ему культуры в цвете лет.

И смотрит он не без злорадства

На поэтических вампук,

На все республичное царство,

Где президентом царь Бурлюк.

Куда ж деваться вам от срама,

Вы, русские низы и знать?

…Убрав царя, влюбиться в хама,

А гражданина вон изгнать?!..

Влюбиться в хама может хамка,

Бесстыжая в своей гульбе.

Позор стране, в поджоге замка

Нашедшей зрелище себе!

Позор стране, в руинах храма

Чинящей пакостный разврат!

Позор стране, проведшей хама -

Кощунника – меж царских врат!..

III. ТЕРЦИНЫ – КОЛИБРИ

1

Зелено-дымчатое море. Гребни

Молочно-светозарные – во тьме.

Душа к Тебе в восторженном молебне.

Такая ясность в ледяном уме.

В октябрьский вечер, крепкий и суровый

Привет идущей из-за гор зиме,

Предвестнице весны издревле-новой!

2

Мы сходимся у моря под горой.

Там бродим по камням. Потом уходим,

Уходим опечаленно домой

И дома вспоминаем, как мы бродим.

И это – все. И больше – ничего.

Но в этом мы такой восторг находим!

Скажи мне, дорогая, – отчего?

3

Ты все молчишь, как вечер в октябре,

Но плещется душа, как море – в штиле.

Мы в инее, в лиловом серебре.

И я ли – я теперь? и ты – о, ты ли?

Как море в штиле, плещется душа:

Совсем слегка, вся в бирюзе умилий…

Как хороша ты! как ты хороша.

4

Твои уста, покорные моим,

Ласкательны, податливы и влажны.

Я ими упоительно томим.

Исполнены они узывной жажды…

Сквозь них в мои струится сладкий сон,-

И вздрагивает отзвуком нерв каждый.

О, если б ими захлебнуться мог!

5

Ах, взять тебя и трудно, и легко…

Не брать тебя – и сладостно, и трудно…

Хочу тебя безбрежно, глубоко!

О, влей в глаза мне взор свой изумрудный!

Вонзи в уста мне острые уста!

Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный,

Ведь страсть чиста! Пойми: ведь страсть чиста!

6

Ты ждешь весны, как ждет тебя весна.

Вы встретитесь, две девы, две юницы,

И будет ширь природы вам тесна,

И будет вам опять иное сниться:

Вам, две весны, пригрезится мороз,

Его меха, алмазы и денницы,

На окнах лепестки морозных роз…

7

Люби меня, как хочется любить,

Не мысля, не страшась, не рассуждая.

Будь мной, и мне позволь тобою быть.

Теперь зима. Но слышишь поступь мая?

Мелодию сирени? Краски птиц?

Люби меня, натуры не ломая!

Бери меня! Клони скорее ниц!

8

Не избегай того, что быть должно:

Бесцельный труд, напрасные усилья,-

Ведь ты моя, ведь так предрешено!

О, страсть! расправь пылающие крылья

И за собой в безбрежность нас взорли.

И скажем мы, в восторге от воскрылья:

“Да, мы с тобой бороться не могли”.

9

Вот пятый год, как ты мне дорога,

А страсть юна, – как прежде, неизбывна,

И нас влекут по-прежнему луга.

По-прежнему стремлюсь к тебе порывно,

Все нови открываю с каждым днем…

О, наша связь вовеки неразрывна,

И страсть бессмертным зажжена огнем.

10

Тебя провожать, чтобы встретить потом,

С тобою расстаться, чтоб свидеться вновь,

Чтоб в этой разлуке загрезиться сном,

Чтоб в этой разлуке грузиться в любовь.

И чувствовать то, чего нет при тебе…

Когда мы вдвоем, стынет сердце и кровь,

Но если мы врозь, каждый в тайной алчбе.

11

По долгу кайтселита я с ружьем

До четырех утра брожу вдоль хижин,

Расползшихся чудовищным ужом.

Не тронь меня, кто кем-нибудь обижен:

Чем помогу? – ружье мое без пуль,

И вид его угрозный неподвижен.

Убийцу даже – я убить смогу ль?…

12

Я несомненно скверный патриот,

Но я могу не радоваться бою

У петербургских западных ворот:

Быть может, жизнь несет тот бой с собою,

А значит – и искусство, и-любовь.

В нем чувствуется что-то голубое.

А в голубом всегда сияет новь.

13

Деревня спит. Оснеженные крыши -

Развернутые флаги перемирья.

Все тихо так, что быть не может тише.

В сухих кустах рисуется сатирья

Угрозья голова. Блестят полозья

Вверх перевернутых саней. В надмирье

Летит душа. Исполнен ум безгрезья.

IV. СИРЕНЬ СРЕДИ ЛЮТИКОВ

ОСЕННЯЯ ПАЛИТРА

Вид поля печальный и голый.

Вид леса уныло-нагой.

На крыше одной – белый голубь,

И карий – на крыше другой.

И море, – и то как-то наго

У гор оголенных грустит.

И суша, и воздух, и влага -

Все грусть и унынье таит.

МАЛИНОВЫЙ BERCEUSE

В ней тихо бродила душа

Тургенев

В ней тихо бродила душа.

Она была так хороша.

Душа хороша как она:

Пригожа, светла и нежна.

И не было места средь дня,

Чтоб ей не хотелось меня.

И не было суток в году,

Чтоб мог я помыслить: “не жду…”

Она приходила ко мне

И тихая, и в тишине.

Когда приходила она,

Тишала при ней тишина,

И жизнь была так хороша:

В ней тихо бродила душа.

ЭТО – ОНА

Если вы встретите женщину тихую,

Точно идущую в шорохах сна,

С сердцем простым и с душою великою,

Знайте, что это – она!

Если вы встретите женщину чудную,

Женщину, чуткую, точно струна,

Чисто живущую жизнь свою трудную,

Знайте, что это – она!

Если увидите вы под запискою

Имя прекрасней, чем жизнь и весна,

Знайте, что женщина эта – мне близкая,

Знайте, что это – она!

СОНЕТ XXXI
ДИССО

Изысканна, как жительница Вены,

В венгерке дамской, в платье bleugendarme,

Испрыскав на себя флакон вервэны,

Идет она, – и в ней особый шарм.

К ней цужат золотые караваны

Поклонников с издельями всех фирм…

Лишь донжуаны, чьи карманы рваны,

Берут ее глазами из-за ширм…

Изящница, очаровалка, венка,

Пред кем и герцогиня – деревенка,

В ней что-то есть особое совсем!

Изысканка, утонченка, гурманка,

С весталковой душой эротоманка,-

Как у нее выходит: “Жду вас в семь…”!

РОНДЕЛЬ XVI

Люблю лимонное с лиловым:

Сирень средь лютиков люблю.

Лимон фиалками томлю.

Пою луну весенним словом:

Лиловым, лучезарным, новым!

Луна – подобно кораблю…

Люблю лиловое с лимонным:

Люблю средь лютиков сирень.

Мне так любовно быть влюбленным

И в ночь, и в утро, в вечер, в день,

И в полусвет, и в полутень,

Быть вечно жизнью восхищенным,

Любить лиловое с лимонным…

РОНДО XXI

Далеко-далеко, там за скалами сизыми,

Где веет пустынями неверный сирокко,

Сменяясь цветочными и грезными бризами,

Далёко-далёко,

Ильферна, бесплотная царица востока,

Ласкает взор путника восходными ризами,

Слух арфой, вкус – негой бананного сока…

Потом испаряется, опутав капризами

Случайного странника, и он одиноко

Тоскует над брошенными ею ирисами,-

Далёко-далёко!

ГАЗЭЛЛА XI

Я помню весеннее пенье весла,

За взлетом блестящим паденье весла.

Я помню, как с весел струился рой брызг.

В руке твоей твердо движенье весла.

Когда ты гребла, в сердце стих возникал:

Он зачат, сдается, в биеньи весла.

Когда ты гребла, музыкально гребла,

Не брызги текли, – упоенье с весла.

И вся ты в полете была золотом,-

Так златно твое окрыленье весла!

ПОЭЗА ТВОИХ КОНТРАСТОВ

Ты так ясна и, вместе с тем, туманна.

Ты так верна и, вместе с тем, обманна.

И нет к тебе дорог.

Уста чисты, – слов грешных ими хочешь.

Рыдая, ты отчаянно хохочешь.

Развратный облик строг.

Тебя не взять, пока ты не отдашься.

Тебя не брать – безбрачью ты предашься.

Как поступить с тобой?

Ты так горда и так несамолюбна.

Ты – без следа, но в мире златотрубна,

К тебе влекусь с мольбой.

ПОЭЗА ЛЕТНЕЙ ВСТРЕЧИ

Я шел по берегу реки

Тропинкой в центре склона.

Ромашки – точно мотыльки,

И все вокруг зелено.

На повороте, на крутом,

Как будто из Жюль Верна,

Возникла в уровень с кустом

Хорошенькая серна.

И этой встречею врасплох

Захвачены мы стали,

Из губ ее метнулся вздох -

Испуга ли? – печали?

Спустя мгновенье, – как стрела,

Она неслась обратно.

Ужель душа моя была

И серне непонятна?…

ПОЭЗА О ВЕРАНДЕ

Не ваша ли веранда, Лина,

Где розовеет lieberlong,

Закутанная вся сиренью,

Мне навевает настроенье -

Цитировать из “Ванделина”,

Сзывая слушателей в гонг?

Внемли, тенистая веранда,

Душисто красочным стихам,

Поэме истинной и чистой.

Пусть некий голос соловьистый,

Который нежно любит Сканда,

Звучит с тебя по вечерам.

ПОЭЗА ВЕСЕННЕГО ОЩУЩЕНИЯ

От тоски ты готова повеситься,

Отравиться иль выстрелить в рот.

Подожди три оснеженных месяца,-

И закрутит весна хоровод.

Будут петь соловьи о черемухе,

И черемуха – о соловьях.

Дай-то бог револьверу дать промахи

И веревке рассыпаться в прах.

Будут рыб можжевеловой удочкой

Подсекать остриями крючка.

Будет лебедь со снежною грудочкой

Проплывать по реке, так легка.

Будут почки дышать влагой клейкою,

Зеленеть и струить аромат,

И, обрадованные лазейкою,

Ливни шейку твою обструят.

Зачеремушатся, засиренятся

Под разливной рекою кусты.

Запоют, зашумят, завесенятся

Все подруги твои, как – и ты.

Зазвенит, заликует, залюбится

Все, что гасло зимой от тоски.

Топором все сухое обрубится,

Смело сочное пустит ростки.

Чем повеситься, лучше загрезиться.

Не травись и в себя не стреляй.

Как-нибудь перебейся три месяца,

Ну, а там недалеко и май!

ПОЭЗА НОВАЯ НА СТАРЫЙ ЛАД

Что значит – одну любить?

Что значит – с одною жить?

Зачем же так много дев,

И в каждой есть свой напев?

И этих напевов рой

Не может пребыть в одной…

Кто любит напевы все,

Тот предан одной красе.

Краса не в одной – во всех.

В одной только часть утех.

Чтоб всю красоту впитать,

Нельзя уставать искать.

Стремиться от сна ко сну…

Всех – значит любить одну.

ТЕБЕ ОТВЕТ

Ты говоришь, что книги – это яд,

Что глубь душевную они мутят,

Что после книг невыносима явь.

“Избавь от книг, – ты говоришь, – избавь…

Не только в книгах яд, – он и в весне,

И в непредвиденном волшебном сне,

И в роскоши волнующих витрин,

В палитре струн и в музыке картин.

Вся жизнь вокруг, мой друг, поверь мне, яд -

То сладостный, то горький. Твой напад

На книги – заблужденье. Только тот

Безоблачен, кто вовсе не живет.

НАПЕРЕКОР

Опять себя вообрази

Такой, какой всегда была ты.

И в дни, когда блестят булаты,

Ищи цветочные стези.

Вообрази опять себя

Эстеткой, а не грубой бабой,

Жизнь, ставшую болотной жабой,

В мечтах, как фею, голубя.

Пусть мир – вперед, а ты – все вспять:

Не поддавайся прозным бредням…

Цветком поэзии последним

Вообрази себя опять!..

ЛИЛОВАЯ ЦВЕТУНЬЯ

Стремись поймать эола,

Дитя, в цветной сачок.

Дурманит матиола.

Стрекочет ручеек.

И в обоянье гвозди

Сирень, безбольно вбив.

Пылает на погосте,

Вся – фьолевый порыв.

В цветение июня

Кусты свои накрень,

Певучая цветунья,

Крылатая сирень!

НОНА

О среброголубые кружева

Уснувшей снежной улицы – аллеи!

Какие подыскать для вас слова,

Чтоб в них изобразить мне вас милее?

В декабрьской летаргии, чуть жива,

Природа спит. Сон – ландыша белее.

Безмужняя зима, ты – как вдова.

Я прохожу в лазури среброкружев,

Во всем симптомы спячки обнаружив.

СЕКСТИНА XI

Каких-нибудь пять лет, – и что за перемена!

Какой разительный с умчавшимся контраст!

Взамен изысканных деликатесов – сено,

И братоненависть взамен и сект, и каст,

Картофель – тысяча рублей мешок!.. Полено

В продаже на фунты!.. Выбрасывай балласт!

Умчаться от земли мешает нам балласт -

Земная наша жизнь. Но манит перемена:

Самоубийством ли покончить? взять полено

И голову разбить? – ведь жизнь и смерть контраст:

Не лучше ль умереть, чем жить средь зверских каст,

И вместо хлеба – есть овес, солому, сено?

Нет, сена есть нельзя. Однажды ели сено

В “Пенатах” Репина, на мясо, как балласт

К возвышенным мечтам, смотря… Но “сенных каст”

Судьба плачевная: такая перемена

Ускоривает смерть, – трава и вол – контраст,

Как дева и мечта, как скрипка и полено.

Убийственные дни! не время, а – полено!..

И не цветы цивилизации, а – сено!..

В Гармонию ножом вонзившийся контраст…

И жизнь – нескидываемый во век балласт…

И с каждым новым днем угрозней перемена

Средь политических противоречных каст…

Нам не на чем уплыть от голода, от каст,

От драговизны: вместо корабля – полено,

Нам некуда уйти: едят повсюду сено;

И нечего нам ждать: какая перемена

Нам участь облегчит? Весь выброшен балласт,

А шар не высится: его влечет контраст…

Живя в поленный век, где царствует контраст

Утонка с грубостью; устав от всяких каст

Разбойных и тупых; на жизнь, как на балласт,

С унынием смотря; в душе людской полено

Невольно усмотрев, – ложимся мы на сено

И пробуем уснуть: сон – все же перемена…

СЕКСТИНА XII

Любовь и страсть! Страсть и любовь!

Валерий Брюсов

Страсть без любви – лишь похоть, а не страсть.

Любовь без страсти просто безлюбовье.

Как в страстный бред без нежности упасть?

Без чувства как озноить хладнокровье?

Как власть любви сменить на страсти власть

Без огневзорья и без огнесловья?

Горячими тропами огнесловья

Идет всегда безразумная страсть.

Сладка ее мучительная власть,

И перед ней, в испуге, безлюбовье

Шарахнется, и, съежась, хладнокровье

Сторонится, чтоб, в страхе, не упасть.

Как счастлив тот, кто может в страсть упасть,

Скользя в нее лавиной огнесловья,

В зной претворяя сердца хладнокровье,

В нее, в засасывающую страсть.

А перед тем бессильно безлюбовье:

Власть безлюбовья – призрачная власть.

Лишь власть любви есть истинная власть,

И этой власти вечно не упасть,

Пусть временно и тленно безлюбовье,

Но где цветет кострами огнесловье,

Где соловьем руладящая страсть,

Там кровь жарка, – пусть мертвым хладнокровье.

Эмблема смерти – это хладнокровье,

И ледовита хладнокровья власть.

Как на катке, опасно там упасть.

Тех не вернет живительная страсть

Вновь к жизни эликсиром огнесловья,

Нелюбящему – ледник безлюбовья.

Будь скопческое клято безлюбовье

И ты, его наперсник, хладнокровье!

Будь жизненное славно огнесловье!

Прославься ты, единственная власть,

Под игом чьим отрадно мне упасть,-

Страсть и любовь! и вновь – любовь и страсть!

СЕКСТИНА XIII

Блажен познавший власть твою и гнет,

Любовью вызываемая ревность!

В тебе огонь, биенье и полет.

Вся новь в тебе, и мировая древность.

Ах, кто, ах, кто тебя не воспоет?

Ты – музыка! ты нега! ты напевность!

И что ни разновидность, то напевность

Иная каждый раз, и разный гнет…

Кто все твои оттенки воспоет,

Хамелеон! фатаморгана! – ревность!

Одной тобой благоухает древность,

Одной тобой крылат любви полет.

Однако обескрылен тот полет,

Однако безнапевна та напевность,

Тот аромат не истончает древность,

И тягостен, как всякий гнет, тот гнет,

Когда не от любви возникнет ревность,

А от тщеславья, – ту кто воспоет?…

Никто, никто ее не воспоет,

Не обратит ее никто в полет,-

Нет, не оправдана такая ревность.

При ней смолкает нежная напевность,

Она – вся мрак, вся – прах земной, вся гнет,

Ее клеймят равно и новь, и древность…

Чем ты жива, мудрейшая, – о, древность?

Не вспомнив страсть, кто древность воспоет?

Не оттого ль бессмертен твой полет,

Что знала ты любви и страсти гнет?

Не оттого ль ярка твоя напевность,

Что зачала ты истинную ревность?

Блаженны те, кто испытали ревность

И чрез нее прочувствовали древность,

Чьи души перламутрила напевность!

Прославься, мозгкружительный полет!

Тебя безгласный лишь не воспоет…

Чем выше ревность, тем вольнее гнет.

СЕКСТИНА XIV

Не может сердце жить изменой,

Измены нет, – Любовь одна.

3. Гиппиус

Измены нет, пока любовь жива.

Уснет любовь, пробудится измена.

Правдивы лживые ее слова,

Но ложна суть изменового плена.

Измена – путь к иной любви. Права

Она везде, будь это Обь иль Сэна.

Изысканность, – не воду, – льешь ты, Сэна,

И, – не водой, – искусством ты жива.

И, – не водой, ты мыслями права.

Лишь против вкуса не была измена

Тобой зачата. Нет вольнее плена,

В котором вы, парижские слова.

Монументальны хрупкие слова.

Величественней Амазонки – Сэна.

Прекрасней воли – угнетенья плена

Изящества; и если ты жива,

Французов мысль, – лишь грубому измена

Живит тебя: ты грацией права.

Любовь – когда любовь – всегда права,

И непреложны все ее слова.

Ей антиподна всякая измена.

Но всех острей ее познала Сэна,

Хотя она на всей земле жива -

Владычица ласкательного плена.

Плен воли и равно свободу плена,

Все их оттенки, как и все права,

Я перевью в жемчужные слова,-

И будет песнь моя о них жива.

Пусть внемлет ей восторженная Сэна,

Познав, как мной оправдана измена.

Измены нет. Сама любовь – измена;

Когда одна любовь бежит из плена,

Другая – в плен. Пусть водоплещет Сэна

Аплодисментно на мои слова;

Измены нет: любовь всегда права,

И этим чувством грудь моя жива.

СЕКСТИНА XV

О, похоть, похоть! ты – как нетопырь

Дитя-урод зловонного болота,

Костер, который осветил пустырь,

Сусальная беззлатка – позолота

Ты тяжела, как сто пудовых гирь,

Нет у тебя, ползучая, полета.

И разве можно требовать полета

От мыши, что зовется нетопырь,

И разве ждать ажурности от гирь,

И разве аромат вдыхать болота,

И разве есть в хлопушке позолота,

И разве тени может дать пустырь?

Бесплоден, бестенист и наг пустырь -

Аэродром машинного полета.

На нем жалка и солнца позолота.

Излюбовал его лишь нетопырь,

Как злой намек на тленное болото

На пустыре, и крылья с грузом гирь.

О, похоть, похоть с ожерельем гирь,

В тебе безглазый нравственный пустырь.

Ты вся полна миазмами болота,

Поврага страсти, дрожи и полета,

Но ты летишь на свет, как нетопырь,

И ведая, как слепит позолота.

Летучей мыши – света позолота

Опасна, как крылу – вес тяжких гирь,

Как овощам – заброшенный пустырь.

Не впейся мне в лицо, о нетопырь,

Как избежать мне твоего “полета”,

О, серый призрак хлипкого болота?

Кто любит море, тот бежит болота.

Страсть любящему – плоти позолота

Не золота. Нет в похоти полета.

Кто любит сад, тому постыл пустырь.

Мне паутинка драгоценней гирь

И соловей милей, чем нетопырь.