Текст книги "Полное собрание стихотворений"

VI. ТРАГЕДИЯ НА ЛЕГКОМ ФОНЕ

РОМАН В КАНЦОНАХ

Над нами гнет незыблемой судьбы…

Мирра Лохвицкая

1

Ирэн жила в пейзажах Крыма,

На уличке Бахчисарая -

Вы помните Бахчисарай? -

Где целый день мелькают мимо

Красоты сказочного края,

Где каждый красочен сарай.

О, что за благодатный край

С цветами – блюдцами магнолий,

Со звездочными кизилями

И с гиацинтными полями,

Средь абрикосовых фриволей,-

Изрозопудренных Маркиз,-

Душистых, как сама Балькис!

2

А эти белые мечети

И стрельчатые минареты,

Воспетый Пушкиным фонтан?

Забыть ли мне виденья эти?

Теперь в лета – анахореты

Я ими плавно обуян.

И ты, Гирей, ты, неуч-хан,

Мне представляешься отныне

Культурным, тонким человеком,

Так я разочарован веком,

Разбившим вечные святыни,

Проклявшим грезу и сирень,

Картуз надевшим набекрень…

3

Живя в Крыму и Крыму рада,

Ирэн забыла все былое,-

Своих знакомых и родных.

В стране прекрасной винограда

Позабывается все злое…

Она в мечтах своих цветных

Ждала восторгов лишь земных,

Но поэтических. Эксцессно

Настроенная, миловидна,

Со средствами. Такой обидно

Не жить “вовсю”. “В морали тесно” -

Излюбленный в наш век рефрен -

Был лозунгом моей Ирэн.

4

Вакх Александрович был статный

И далеко еще не старый

Блистательный кавалергард.

И каждый август аккуратно

Его влекли к себе татары,

И в августе был некий март:

Тревога, зовы и азарт.

Свою жену отправив в Ниццу

(Она не выносила Крыма),

Он ехал в Ялту в блеске грима.

Предпочитая “заграницу”

Красотам Таврии, жена

Была ему полуверна.

5

Произошло знакомство просто:

Ирэн на палевой кобыле

Неслась стремительно в Мисхор,

Как вдруг у маленького моста,

Где поворот, – автомобили,

И прямо на нее мотор.

Лошадка на дыбы. Звяк шпор.

Гудок. Испуг. Успокоенья

Слова. И бархат баритона…

Глаза сафирового тона…

И бесконечны извиненья…

И томен ласковый грасир:

Война на миг, и тотчас – мир.

6

Он ей понравился. Она же

Ему казалась очень спецной.

Затем отправились они -

Барон в моторном экипаже,

Она – верхом, и пело сердце.

И в Ялте теплились огни.

Мисхор проехали. Одни

Их окружали кипарисы,

Не удивляясь быстрой связи,

На юге частой. Ночь, в экстазе,

Вдыхала трепетно ирисы.

Бродили тени от маслин,

И плакал стрекот мандолин.

7

Любовь по существу банальна.

Оригинальное в оттенках.

Сюрпризы любят ткать сюжет.

Всегда судьба любви печальна.

О парижанках иль о венках

Рассказывает вам поэт.

Давно любви бессмертной нет.

Лишь ряд коротеньких “любовей”-

Иллюзия невоплотимой

Любви к Исканной и Любимой.

Пусть мы пребудем в вечном зове

Недосягаемой жены,-

Мы в промежутках жить должны.

8

Одну мы любим за характер,

Другую за ее таланты,

А третью – только за глаза.

Порой мечтаем мы о яхте,

Порою нас влекут куранты,

Порою – цирк, порой – “Заза”.

И если неба бирюза

Порой затучена, то чувства

Подвластны измененьям чаще.

Итак, рассказ мой настоящий -

В канонах строгого искусства -

Вам повествует о любви,

Которой нет, как ни зови!

9

Не правда ль, элегантна Ялта,

Столица бархата и шелка,

Изыскно-женского цветник?

Он на коленях (генерал-то!)

Молил Ирэн не мучить колко,

А показать ему дневник,-

Загадочнейшую из книг,-

Где свойственным ей резким слогом

Она размашисто писала,

Где девственность, цинизм и “сало”

В чередованьи были строгом,

Где предрассудкам злой укор,

Где все всему наперекор.

10

Тон их знакомства был фриволен,

Непринужден и слишком легок,

А в дневнике – ее душа.

Но от отказа чуть не болен

Барон настаивал, так робок,

Так нежно-мил, что, не спеша,

Она, игриво распуша

Его за дерзость приставанья,

Раз в Ореанде в синий вечер,

Дней через двадцать после встречи,

Решила дать дневник, вниманье -

Не любопытство! – усмотрев

В мольбах. Читал он, побледнев:

11

“– Люблю любовь, в нее не веря,

Ищу его, его не зная.

И нет его, и он – во всех.

Уйдет любовник – не потеря:

Уже идет любовь иная.

За смехом грусть. За скорбью – смех.

Грешна лишь фальшь. Безгрешен грех.

Условность – это для ослицы

Хомут. А воль всегда напевна.

« Княгиня Марья Алексевна» -

Весьма бескрыла в роли птицы,

Скорей напоминая тлю.

Я мнений света не терплю.

12

Пусть я со всяким похотлива,

Но в этом я не виновата:

Страсть? Лишь единственному страсть

Пример в природе: даже слива

Душисто-сизо-синевата

Цветет, чтобы, созрев, упасть,-

Ах, все равно в какую пасть,

Раз рта с красивым очертаньем

Не будет к мигу созреванья…

Так: есть предел для нагреванья

И чувств людских. Обречь скитаньям

Бесцельным за своей мечтой

Себя – считаю я тщетой.

13

Одна непереносна дума:

Он, цельный, для меня раздроблен:

Мужчина плюс, мужчина плюс -

До бесконечности… Вся сумма -

Единственный, что уподоблен

Несбыточному. Этот груз

Несу я юности. Медуз

Ко дну дредноута присоска -

Вот в чем мое предназначенье,

Вот символ моего мученья”,-

Ирэн размашисто и броско

В своем писала дневнике,

И Вакх, читая, стыл в тоске.

14

Раздался гулкий взрыв контраста:

Ее изящная веселость,

Ее общительность – и вдруг…-

Да, то встречается не часто! -

Вдруг эта мрачная тяжелость

И этот неизбывный круг -

Так непредвиденно, мой друг! -

Душа заключена в котором,

Но и не в этом главный ужас,

А в том, что с детства Вакх к тому же

С тоской пришел. Кричащим взором

Веранду генерал обвел

И голову склонил на стол…

15

Ирэн со странною улыбкой

Смотрела на его кончину

И что-то силилась понять.

Вдруг Ореанда стала зыбкой:

Постигла женщина причину,

Попробовала с места встать,

Присела, поднялась опять,

Но пол стал скользок, – и поплыли

И сад, и горы, и веранда;

И озарилась Ореанда

Предсмертным криком, на полмили

Сверкающим из темноты:

– Единственный! ведь это ты!

l920. ХI

Toila

VII. ЗАЧАТИЕ ХРИСТА

“ДОЛОЙ ПОЛИТИКУ!”

Долой политику – сатанье наважденье!

Пребудем братьями! Какое наслажденье

Прожить в содружестве положенные дни!

Долой политику, мешающую слиться

В любви и в равенстве! Да прояснятся лица!

Нет “друга” и “врага”: есть люди лишь одни!

Враждующих мирить – мое предназначенье!

Да оглашает мир божественное пенье!

Пусть голос гения грохочет над землей!

Уйдем в прекрасное, в высокое, в глубины

Науки и искусств и будем голубины

Душой бессмертною, надземною душой!

Своих родителей любите крепче, дети:

Ведь им благодаря живете вы на свете.

Вы – в детях молодость приветьте, старики.

Целуйте, женщины, нежней любовниц мужа:

Винить ли любящих? ведь ненавидеть хуже!..

Муж! от возлюбленных жены не прячь руки!

Долой политику – вражды и зла эмблему!

Из жизни сотворим певучую поэму!

Пусть человечным станет слово “человек”.

Простим обидчика, все в мире оправдаем,

И жизнь воистину покажется нам раем

Под славословие убогих и калек.

Дай средства нищему, богач, – не грош, а средства,

Чтоб нищий тоже жил; верни ребенку детство,

Из-за политики утраченное им.

Благословен твой дар! презренно подаянье!

Пускай исполнится законное желанье

Живущего: быть сытым и живым.

Долой политику, созревшую из меди

Противожизненных орудий ряд! К победе

Над ней зову я мир! Да сгинет произвол!

Да здравствует Любовь, Свобода и Природа!

Да здравствует Душа вселенского Народа!

Долой политику – причину всяких зол!

Toila, Vll. 192I г.

BTOPOE ПРИШЕСТВИЕ

Я не к “союзникам” свое направлю слово

Победоносное, как все мои слова,

Не реставрации я требую былого,-

Я, в Небо верящий, Его жду торжества.

Для вас союзники – романские державы

И англосакские, Иное – для меня.

Враги – все темные, чьи чувства зло-шершавы,

Друзья – все светлые, кто светозарней дня.

Не чернодушных, белотелых генералов,

Не интервенцию зову на помощь я,

И не дождется от поэта мадригалов

Мир, согрешающий стеня и трепеща.

Не бичевать хочу народ родной мой росский,

В его правителей пращи я не мечу.

Кто с лаской тихою помыслил о березке,

За здравье родины затеплил тот свечу.

И столько ясности в уме, и столько грусти

В душе, что, с верой осенив себя крестом,

Я к человечеству взываю из запустья:

– Внемлите: борется Антихрист со Христом!

Они не в личностях, не в двух отдельных людях:

Весь мир раздвоился, – неравных части две.

Пора забыть об обвиняемых, о судьях,

Пора глаза поднять к надземной синеве!

Не только родина, – вселенная погрязла

В корыстолюбии и всех земных грехах,

Не только Русь антихристическая язва

Постигла всем другим краям на смертный страх.

Пристрастно веровать, что “белое” есть бело,

Что красно – “красное”, что “черное” – черно:

Не только “белая” рука от зверств робела,

Не только “красная” из мести жгла зерно.

Ведь зло вселяется не только в хулигана,

Но зачастуя и в особу короля.

Не только Русь одна, – весь мир живет погано,

И тяготится человечеством земля.

Грехом Антихриста всемирье одержимо…

Как богохульствуют похабные уста!

Под смрадным хаосом вселенского режима

Кто исповедует в душе своей Христа?

Их мало – благостных, невинных и блаженных,

Природу любящих, незлобивых душой,

Религиозных и, как солнце, вдохновенных,-

Их мало, избранных, а мир такой большой!..

Христос в младенчестве, Антихрист – в зрелой

силе:

Борьба неравная, но в ней растет Христос.

Устройте жизнь свою по образу идиллий!

Стремитесь, светлые, чтоб в душах он возрос!

Остановите же скорей кровопролитье

И перековывайте меч на мирный плуг,

Иначе страшные готовятся событья,

Иначе Дьяволу сомкнуть удастся круг!

Культура новая заменит пусть гнилую,

Сознанье космоса – не кепка апаша…

С благословением я пажити целую!

Долой бездушное! Да здравствует Душа!

XII. 1920

Toila

РОСА ОРАНЖЕВОГО ЧАСА
ПОЭМА ДЕТСТВА В 3-х ЧАСТЯХ

ВСТУПЛЕНИЕ

1

Роса оранжевого часа -

Когда восход, когда закат.

И умудренность контрабаса,

И рядом листики баллад,

И соловьев бездушных трели,

Крылатый аромат цветов,

И сталь озер, и сталь Растрелли -

Роса оранжевых часов…

Пылающие солнца стрелы

Мне заменяют карандаш.

Зыряне, шведы и мингрелы -

Все говорят: “Ты – наш! ты – наш!”,

На голове в восторге волос

Приподнимается от стрел,

И некий возвещает голос:

“Ты окончательно созрел.

Но вскоре осень: будет немо…

Пой, ничего не утая:

Ведь эта самая поэма -

Песнь лебединая твоя”.

2

Отец и мать! вы оба правы

И предо мной, и пред страной:

Вы дали жизнь певцу дубравы

И лиру с праведной струной.

Я сам добавил остальное -

Шесть самодельных острых струн.

Медно-серебряно-стальные,

Они – то голубь, то бурун.

Когда беру аккорд на лире

Неверный, слышит и луна:

О солнечной душевной шири

Поет та, первая, струна.

Благодаря лишь ей, вся песня,

Где в меди песенной литой

Порой проскальзывает “пресня”,

Таит оттенок золотой.

Отец и мать! вы вечно правы!

Ваш сын виновный – правдой прав.

Клоню пред вами знамя славы,

К могилам дорогим припав.

ЧАСТЬ I

1

Я видел в детстве сон престранный,

Престранный видел в детстве сон…

Но раньше в Петербург туманный,

Что в Петроград преображен,

Перелетаю неустанной

Своею мыслью, с двух сторон

Начав свое повествованье:

С отца и матери. Вниманье!

Начало до моих времен.

2

Родился я, как все, случайно

И без предвзятости при том…

Был на Гороховой наш дом.

Отец был рад необычайно,

Когда товарищ по полку

Затеял вдруг в командировку

Из телеграмм бомбардировку,

И, лежа на живом шелку

Травы весенней, в телеграмме

Прочел счастливый мой рара,

Что я родился, дея pas,[25]25
  Па – движения в танце (фр.).


[Закрыть]

Pas, предусмотренные в драме,

Какую жизнью свет зовет.

Ему привет товарищ шлет

И поздравляет папу с сыном

Егорушкой. Таким скотинам,

Как этот Дэмбский, папин друг,

Перековеркавший мне имя,

Я дал бы, раньше всех наук,

Урок: ошибками своими

Таланта не обездарять:

Ведь Игоря объегорять -

Не то, что дурня объигорить,

Каким был этот офицер…

Ему бы всем другим в пример,

Лицо полезно разузорить…

Отец мой, вмиг поняв ошибку

Приятеля, с киргофских гор

Прислал привет отцовский в зыбку.

Шалишь, брат: Игорь – не Егор!

“Егор! Егорий!”– так на торге

Базарном звал народ простой

Того, кто в жизни был Георгий

Победоносный и святой.

3

Отец мой, офицер саперный,

Был из владимирских мещан.

Он светлый ум имел бесспорный

Немного в духе англичан.

Была не глупой Пелагея,

Поэта бабка по отцу:

На школу денег не жалея,

Велела дедушке-купцу

Везти детей в далекий Ревель

И поместить их в пансион,

Где дух немецкий королевил

Вплоть до республичных времен…

Отец, сестра Елисавета

И брат, мой дядя Михаил,-

Все трое испытали это.

И как у них хватило сил?

В четыре года по-немецки

Отец мой правильно болтал,

А бабка по-замоскворецки

Копила детям капитал.

Окончив Инженерный замок,

Отец мой вышел в батальон,

Не признавая строгих рамок,

Каких нескопленный мильон

Леонтьевны хотел от сына,

На то была своя причина:

Великодепнейший лингвист,

И образован, и воспитан,

Он был умен, он был начитан;

Любил под соловьиный свист

Немного помечтать; частенько

Бывал он в Comй die Fransaise;

Но вместе с тем и Разин Стенька

В душе, где бродит русский бес,

Обрел себе по праву место:

И оргии, и кутежи

Ему не чужды были. Лжи

Не выносил он лишь. Невеста,

Поэта мать, была одна,

Зато – мильон одна жена…

4

А мать моя была курянка,

Из рода древнего дворянка,

Причем, до двадцати двух лет

Не знала вовсе в кухню след.

Дочь предводителя дворянства

Всех мерила на свой аршин:

Естественно, что дон-жуанство

Супруга – чувство до вершин

Взнести успешно не смогло бы.

Степан Сергеевич Шеншин,

Ее отец, не ведал злобы,

Был безобидный человек.

В то время люди без аптек,

Совсем почти без медицины,

На свете жили. Десятины

Прекрасной пахотной земли

Давали все, что дать могли.

Борисовка, затем Гремячка

И старый Патепник – вот три

Поместья дедушки. Смотри,

Какая жизнь была! Собачка,

Последняя из барских сук,

Жила, я думаю, богаче,

Не говоря уже о кляче,

Чем я, поэт, дворянский внук…

Они скончались все, но тихи ль,

При думе обо мне, их сны -

Всех Переверзевых, Клейнмихель,

Виновников моей весны,

Лишенной денег и комфорта?

И не достойны ли аборта

Они из памяти моей?

Все вы, Нелидовы и Дуки,

Лишь призраки истлевших дней,

Для слуха лишь пустые звуки…

Склоняясь ныне над сумой,

Таю, наперекор стихии,

Смешную мысль, что предок мой

Был император Византии!..

Но мне не легче от того,

А даже во сто раз труднее:

Я не имею ничего,

Хотя иметь как будто смею…

И если бы я был осел,

Четвероногая скотина,

Я стал бы греческий престол

Оспаривать у Константина!..

Но, к счастью, хоть не из людей,

Я все же человек и, значит,

Как бедность жизнь мне ни собачит,

Имею крылышки идей,

Летя на них к иному трону.

Ах, что пред ним кресты царьков?

Мне Пушкин дал свою корону:

Я – тоже царь, но царь стихов!

5

Из жизни мамы эпизоды,

Какие, по ее словам,

Запомнил, расскажу я вам:

Среди помещиков уроды

Встречались часто. Например,

Один из них, граф де Бальмер,

Великовозрастный детина,

Типичный маменькин сынок,

Не смел без спроса рвать жасмина

И бутерброда съесть не мог;

Не смел взглянуть на ротик Лизин,

Когда был привозим на бал.

Таких детей воспел Фонвизин

И недорослями назвал.

Другой потешный тип – Фонтани:

Тот ростом просто лилипут,

Любил вареники в сметане

И мог их скушать целый пуд.

Он был обжорою заправским,

Чем славился на весь уезд,

Шатаясь по приемным графским,

Выискивая в них невест.

Был и такой еще помещик,

Который, взяв с собою вещи

И слуг, в чужой врывался дом,

Производя в сенях содом;

И, окружен детьми чужими,

Взирая на чужих детей,

Считая их семьей своей,

Кричал рассеянно: “Что с ними

Я буду делать? Чем, о чем

Я накормлю их? Ах, зачем

Такое у меня семейство?”

А вот пример “эпикурейства”:

Вблизи Щигров жил-был один

Мелкопоместный дворянин,

Который так свалился низко

(Причин особых не ищи!),

Что чуть ли не без ложки щи

Лакал из миски… Эта миска -

Его единственный сосуд.

Когда же предводитель, суд

Над ним чиня, его поставил

В условья лучшие, сей Павел

Иваныч Никудышный взял

И долго жить всем приказал,-

Что называется, не вынес:

Людская жизнь не по нутру

Пришлась ему, и поутру

Он умер, так и не “очинясь

В чин человека”… Как-то раз

Вкатил в Гремячку тарантас:

Пожаловала в нем Букашка,

Одна помещица из Горст,

А вслед за ней ее Палашка

Неслась галопом 20 верст!

Шел пар от лошадей и девки…

Еще бы! Как не шел бы пар!

Какие страшные издевки!

Какая жуть! Какой кошмар!

Одна соседка-белоручка

Весьма типичною была:

Любовь помещица звала:

“Сердечновая закорючка“.

Никто, пожалуй, не поверит,

Но вот была одна из дев,

Что говорила нараспев:

“Ах, херес папочка мадерит,

Но к вечеру он примет вас,

Когда перемадерит херес…”-

Какая чушь! какая ересь!

Неисчерпаемый запас

Дворянской жизни анекдотов!

Но чем же лучше готтентотов

Голубокровь и белокость?

Вбиваю я последний гвоздь,

Гвоздь своего пренебреженья,

В анекдотический сундук,

Где в кучу все без уваженья

Мной свалены, будь то сам Дук,

Будь то последняя букашка…

О, этот смех звучит так тяжко!..

6

За генерала-лейтенанта

Мать вышла замуж. Вдвое муж

Ее был Старше, и без Канта

Был разум чист его к тому ж…

Он был похож на государя,

Освободителя-царя,

И прожил жизнь свою не зря:

Мозгами по глупцам ударя,

Он вскоре занял видный пост,

Соорудя Адмиралтейство,

И, выстроив Дворцовый мост,

Он обошелся без злодейства.

Имел двух братьев: был один

Сенатором, другой же гласным.

Муж браком с мамой жил согласным

И вскоре дожил до седин,

Когда в могилу свел его

Нарыв желудка – в Рождество.

Он был вдовец, и похоронен

В фамильном склепе близ жены -

Все Домонтовичи должны

В земле быть вместе: узаконен

Обычай дряхлый старины.

Ему был предком гетман Довмонт,

Из старых польских воевод,

Он под Черниговом в сто комнат

Имел дворец над лоном вод.

Гостеприимство генерала,

Любившего картежный хмель,

Еженедельно собирало

На винт четыре адмирала:

Фон-Берентс, Кроун, Дюгамэль

И Пузино. Морские волки

За картами и за вином

Рассказывали о своем

Скитании по свету. Толки

О6 их скитаньях до меня

Дошли, и жизнь воды, маня

Собой, навек меня прельстила.

Моя фантазия гостила

С тех пор нередко на морях,

И, может быть, они – предтечи

Моей любви к воде. Далече

Те дни. На мертвых якорях

Лежат четыре адмирала,

Но мысль о них не умирала

В моем мозгу десятки лет,

И вот теперь, когда их нет,

Я, вовсе их не знавший лично,

С отрадой вспоминаю их,

И как-то вдохновенно клично

О них мой повествует стих.

В те дни цветны фамилий флаги,

Наш дом знакомых полон стай:

И математик Верещагин,

И Мравина, и Коллонтай,-

В то время Шура Домонтович,-

И черноусыч, чернобровыч,

Жених кузины, офицер;

И сын Карамзина, и Салов,-

Мой крестный, матери beau-frй re[26]26
  Зять, муж сестры(фр.).


[Закрыть] -

И Гассман, верный из вассалов,

И он, воспетый де-Бальмэр,

И, памяти недоброй, Штрюмер,

Искавший маминой руки

В дни юности. Сановник умер.

И все той эры старики.

7

От брака мамы с генералом

Осталась у меня сестра.

О, детских лет ее пора

Была прекрасной: бал за балом

Мелькал пред взорами ее!

Но впрочем детство и мое,

Не омраченное нуждою

(Ее познал потом поэт),

По-своему прекрасно. Зою,

Что старше на двенадцать лет,

Всегда я вспоминаю нежно.

Как жизнь ее прошла элежно!

Ее на свете больше нет,

О чем я искренне жалею:

Она ведь лучшею моею

Всегда подругою была.

Стройна, красива и бела,

Восторженна и поэтична,

Она любила мир античный;

Все воскрыления орла

Сестрой восприняты отлично.

Как жаль, что Зоя умерла!

8

Мать с ней жила в Майоренгофе,-

Ах, всякий знает рижский штранд!-

Когда с ней встретился за кофе

У Горна юный адъютант.

Он оказался Лотаревым,

Впоследствии моим отцом;

Он мать увлек весенним зовом,

И все закончилось венцом.

Напрасно полицмейстер Гроткус,

Ухаживая, на коне

К ней на веранду, при луне,-

Как говорят эстонцы, “kotkas”,-

Орлом бравируя, въезжал;

Барон, красавец златокудрый,

Напрасно от любви дрожал

И не жалел любовных жал -

Его затмил поручик мудрый.

9

…Я видел в детстве сон престранный:

Темнел провалом зал пустой,

И я в одежде златотканной

Читал на кафедре простой,

На черной бархатной подушке

В громадных блестках золотых…

Аплодисменты, точно пушки,

В потемках хлопали пустых…

И получалось впечатленье,

Что этот весь безлюдный зал

Меня приветствовал за чтенье

И неумолчно вызывал…

Я уклоняюсь от трактовки

Мной в детстве виденного сна…

Той необычной обстановки

Мне каждая деталь ясна…

Я слышу до сих пор тот взрывный

Ничьих аплодисментов гул…

Я помню свой экстаз порывный -

И вот о сне упомянул…

10

Мне было пять, когда в гостиной

С Аделаидой Константинной,

Которой было тридцать пять,

Я, встретясь в первый раз, влюбился;

Боясь об этом дать понять

Кому-нибудь, я облачился

В гусарский – собственный! – мундир,

Привесил саблю и явился

Пред ней, как некий командир

Сердец изысканного пола…

С нее ведет начало школа

Моих бесчисленных побед

И ровно столько женских бед…

Я подошел к ней, шаркнув ножкой

И шпорам дав шикарный звяк,

Кокетничая так и сяк,

Соперничая втайне с кошкой,

Что на коленях у нее

Мурлыкала. Увы, пропало

Старанье нравиться мое:

Она меня не замечала.

Запомните одно, Адэль:

Теперь переменились роли,

И дни, когда меня пороли,

За миллионами недель.

Теперь у всех я на виду,

И в том числе у вас, понятно,

Но к вам я больше не иду;

Ведь вам столетье, вероятно!..